Война капитана Бауэрса

      Оскара разбудил аромат кофе и жареных тостов. Генри расставлял тарелки на прикроватном столике, а в окно било яркое утреннее солнце.       — Я позвонил Хэнлонам, — сообщил Генри, — признался, что это я подпалил сарай, узнал, сколько мы должны за ущерб. Предложил отработать на ферме, но он отказался. Видимо, потому что мы с Майком не в ладах. Так и сказал, хорошо, мол, что ты предложил, но не хочу конфронтации между тобой и моим сыном. Так что у меня есть вариант: я отказываюсь от любых покупок, ну там, всякие мелочи, одежка модная, а все средства идут Хэнлонам. Или можно взять кредит, а я устроюсь работать, как смогу, и буду возвращать деньги. Если у нас нет средств сейчас на счету.       Оскар с трудом вслушивался в слова Генри, изо всех сил пытаясь подавить прорывавшееся наружу глухое раздражение. Голос сына вырывал его из внутренней тишины, которая была сейчас необходима более, чем когда-либо. Головная боль так и не прошла, равно как и странное ощущение, будто виски стянула тугим узлом невидимая веревка. Пойти бы в душ, простоять под потоком теплой воды несколько часов, просто так, ни о чем не думая, может, стало бы хоть немного легче. Но утро настигло Оскара, а вместе с ним и требовавшие безотлагательного решения проблемы.       Генри на какое-то время притих словно в нерешительности, и это дало Оскару возможность усилием воли сосредоточиться на том, что говорит сын. Помявшись, Генри добавил:       — Только я про остальных не сказал. Он мне: ты ж не один был. Я знаю, что не один, но командир всегда отвечает за своих бойцов, — с пафосом бросил мальчишка, — и я их не дам, хоть режь. И ты не сдавай, ладно? Вику чистая характеристика нужна, у Белча мама одинокая, ей тяжело, а Патрик… Патрик сложный человек, если его будут ругать, у него проблемы начнутся. И он ляжет опять в психиатрическое отделение. С депрессией. Он же себе вены неоднократно резал, не хочу повторения. Мы ведь справимся, да, пап? Я попробую договориться с почтамтом, может, возьмут газеты разносить неофициально…       Оскар, обдумав его слова, счел, что мальчишка принял верное решение не говорить об участии в поджоге своих друзей. Во-первых, так будет проще закрыть дело, во-вторых, это вызовет симпатию, как и чистосердечное признание и шаг навстречу Хэнлонам. А в-третьих, в городе Генри считают хулиганом и малолетним преступником, так что любая его попытка оправдаться и разделить с кем-то вину ему только повредит.       Он кивнул и легонько пожал руку Генри.       — Ты все сделал правильно. Вопрос с возмещением ущерба я решу сам. Но я надеюсь, что ты сделаешь из случившегося правильные выводы и не проявишь больше…       Такой дурости? Безответственности? Бессмысленной жестокости ради развлечения? Этого Оскар сказать не мог и, подумав, закончил:       — Неосторожности.       Какая-то часть Оскара — та, которую он последние месяцы подавлял, прилагая к тому мыслимые и немыслимые усилия, — требовала отчитать Генри, донести до него, насколько чудовищным был его поступок, к какой трагедии он мог привести. Напугать его, наказать, да так, чтоб в белобрысую голову больше никогда и мысль о подобном не затесалась. Отомстить за пережитую боль и позор и за те унижения, которые еще выпадут на долю горе-папаши сына-поджигателя… Но Оскар не мог так поступить с Генри. Он должен был защищать своего сына. Это был родительский долг, и Оскар готов был выполнять его, чего бы это ему ни стоило. Генри не пострадает больше, чем уже пострадал. Он не будет просиживать часами на допросах, не станет безликим «подозреваемым в деле номер такой-то». Он не попадет под колеса воспитательно-исправительной системы.       Генри придвинул собственноручно приготовленный завтрак отцу и заглянул ему в лицо с заискивающей улыбкой. Есть Оскару не хотелось до тошноты, но он не хотел обижать Генри. Он отхлебнул глоток горячего напитка и не почувствовал ни вкуса, ни запаха, словно был сильно простужен. Только горечь, оставшаяся на губах. Бауэрс-старший отложил нетронутый тост и поднялся с кровати. Чувствовал он себя хуже некуда. Запереться бы дома на несколько дней, завесить окна, чтобы не проникал свет, включить телевизор и лежать с закрытыми глазами. Но такую роскошь Оскар себе позволить не мог. Нужно было ехать в участок и разбираться с тем, что натворил сын, пока на ферму, чего доброго, не явились сержанты, чтобы препроводить подозреваемого на допрос. Нужно было спасать Генри.       В участке было полно народу. Вчерашние дежурные с усталыми, бледными от недосыпания лицами, сержанты из прибывшей смены, которых торопливо снабжали порцией новостей, приправленных сплетнями и домыслами, сердитые эксперты, бегающие из кабинета в кабинет с бумагами, — Оскар не мог припомнить, когда тут последний раз творилось такое столпотворение. Это выбивало его из колеи и заставляло чувствовать себя еще более неуютно. Работа была его убежищем, спасением, островком спокойствия, где порядок вещей всегда был правильным и понятным, где преступники были на одной стороне, а полицейские, как защитники общества и закона, на другой. Теперь же все перевернулось, исказилось и смешалось. И он читал это в каждом устремленном на него взгляде — стоило ему войти, как гул голосов смолк, словно по команде, и все взоры оказались обращены к нему.       — Доброе утро, — произнес Оскар спокойным, ничего не выражающим голосом, ни к кому не обращаясь. Как обычно. Вести себя как обычно и ничем себя не выдавать. Черт, надо было все же выпить долбанное обезболивающее, голова сейчас…       — Как вы, капитан Бауэрс? — раздался из толпы сочувствующий голос. Оскар замер, будто ему с размаху отвесили оплеуху, и невидящим взглядом уставился на глазевших на него людей. Лампы били в лицо, ослепляя, и он не мог различить ни выражений, с которым на него пялились, ни знакомых черт — словно выставка манекенов, бледных кукол без пластика. Оскар нервно оправил воротник, и это стало чем-то вроде сигнала для нападения. Они заговорили хором, все разом, наперебой, перекрикивая друг друга, и гул голосов накатывал на него, давя на барабанные перепонки и отдаваясь болью в голове.       — Неужели это и вправду поджог?       — Ваш сын не мог, такой ведь хороший мальчишка.       — Что вы теперь станете делать, мистер Бауэрс?       — Да Хэнлон сам подпалил сарай, не выдумывай.       — Ты бы помолчал, мы всю ночь по угольям ползали, там везде следы, и это не Хэнлона и не его хрюшек.       Оскар сжал кулаки, заставляя себя быть сильнее происходящего с ним, заглушая шум, сбивавший его мысли и чувства в кучу острых обломков.       — Вчера вечером, как всем уже известно, был совершен поджог строений на ферме Хэнлонов. Имуществу мистера Хэнлона был нанесен вследствие этого ущерб, в каком размере, пока определено не было, — он откашлялся и продолжал уже спокойнее:       — Мой сын Генри признался в совершении поджога. Если в ходе расследования это подтвердится, я компенсирую убытки мистера Хэнлона в том размере, в каком он сочтет нужным запросить. А теперь прошу вас разойтись по своим рабочим местам.       Несколько секунд собравшиеся недоуменно молчали, потом разошлись, рассеявшись по кабинетам, словно тени. Оскар остался один в пустом коридоре, залитом раздражающе ярким светом гудящих ламп. Позади раздался щелчок — открылась защелка двери Байта. Оскар нехотя обернулся и натолкнулся на его взгляд, в котором плескалась нерешительность вперемешку с осуждением.       Увидев, что Оскар его заметил, Гордон грузно вышел из кабинета.       — Мы можем поболтать, Ос? — спросил он.       В кабинете Байта Оскар опустился в кресло для посетителей и уставился на столешницу. Байт побарабанил нервно пальцами по рукояти, словно подбирая слова для начала разговора.       — Да, выдал Генри шоу. Знаешь, дружище, мы тебе, конечно, поможем разгрести случившееся, но…       Оскар хмуро уставился в окно, избегая взгляда Байта.       — Не просто так же пацану в голову такая идея пришла, а, Бутч？ Малявка до этого сам не додумается, расизм из семьи идет. Ты сам неоднократно говорил, что черные тебе жить мешают, что не за это ты воевал… А ему в башку и втемяшилось папке помочь, так что, как ни крути, в этом и твоя вина есть. В самом деле, не пошел же он дом Каспбраков поджигать или Маршей?       — Ты пойми, нехорошо получается, — продолжил Байт, вглядываясь цепкими глазками в лицо Бауэрса, —ты вроде как закон в человеческом обличье и блюститель порядка, а тут твой собственный сын ниггеров задел. Вою будет и сплетен — вовек не отмоешься, на волне выступлений Кинга того же. Ты можешь сколько угодно плеваться в спину черномазым за кружкой пива, но при сыне такое болтать…       Он не договорил, щелкнул пальцами над ухом.       — Короче, если он еще что натворит, будет огласка, и придется мне тебя попросить с работы, друг, невзирая на предыдущие заслуги. Вьетнам был там, а лобби черных — здесь и сейчас, Оскар. Нам здесь, в Дерри, столкновения ниггеров и белых не нужны.       Оскар слушал молча, сжав кулаки и изо всех сил стараясь сохранить спокойный и безразличный вид. Каждое слово Байта вонзалось, словно иголка, царапало, как железо по стеклу. Оскар ждал этого — публичного унижения, огласки, сплетен, гадких шепотков, — и не мог не понимать, что из-за выходки Генри у него будут крупные неприятности. Но справиться со всем этим оказалось куда сложнее, чем он себе представлял. Байт ставил случившееся ему в вину, обвинял его — тот самый старина Байт, который с увлечением участвовал в болтовне о расизме и незаслуженных уступках черным, равно как и все без исключения в участке. И что теперь? Оскару поставили в вину и эти глупые, ничего не значащие разговоры, но и его военное прошлое. Мало того, ему оказали снисхождение, проявили милосердие. Одолжение, мать его, сделали. Он отработал в полиции столько лет без единого взыскания, его статистика по количеству раскрытых дел была лучшей, к нему обращались в сложных ситуациях как к самому хладнокровному и ответственному, а теперь… Оскар до боли сжал пальцами рукоятки кресла.       — Я все понял. Могу быть свободен?       Байт кивнул, произнес пару безликих сочувственных слов, но Оскар его уже не слышал. В ушах зашумело, словно рядом стоял сломанный радиоприемник, а к горлу вдруг подкатила тошнота. Он вышел из кабинета начальника и, зайдя к себе, запер дверь изнутри. Надо отдышаться, просто отдышаться и все. Ничего сложного. Ничего страшного. Это дерьмо пройдет, закончится. Случится новый скандал, и…       — Ос…кар.       — Кто здесь? — прошептал он, оглядывая кабинет. Ответа, разумеется не было, и Оскар, тряхнув головой, сел за стол, намереваясь заняться бумагами — это его всегда успокаивало.       — Ос…кар. Ос… Ос…кар.       Он вскочил, прошипев сквозь зубы ругательство, заметался по кабинету, натыкаясь на углы. Шепоты множились, ползли по полу, отражались от стен.       — Ос…кар. Ос…кар. Ос…кар.       Безразлично, без выражения, на одной ноте. Скрипяще, свистяще, хрипло.       — Проклятье, неужели…       Снова.       Он шагнул назад, наткнувшись спиной на стену, обхватил себя обеими руками и несколько минут простоял, раскачиваясь из стороны в сторону и бестолково переводя взгляд с одного предмета на другой. Приступ накрыл неожиданно, с пугающей силой, и обычные меры не помогали. Очертания предметов поплыли, дернулись и поехали в сторону, потом кабинет наполнился белым дымом.       — Это неправда. Ничего этого нет. Нет.       — Оскар!       Шепот перешел в крик, а потом раздался громкий стук в дверь. Оскар вздрогнул от испуга. Стук повторился, как и крик.       — Ос, ты чего, уснул там? Хэнлон пришел, иди поговори с ним!       Дым исчез, развеявшись в воздухе, и пугающее наваждение на время отступило. Оскар вытер пот, выступивший на лбу, бросил взгляд в маленькое зеркало, висевшее на шкафу, и отпер дверь. Байт нетерпеливо дернул плечом.       — Полчаса дозваться не мог. Хэнлон у Марка, показания они с мальчишкой дали, он согласен спустить все на хулиганство заезжих засранцев. Как раз байкеров в городе видели.       Оскар пробормотал какое-то глупое оправдание и пошел за Байтом в кабинет следователя, которому отдали дело. Разговор с Хэнлоном, к счастью, был коротким и спокойным. Он озвучил сумму ущерба, Оскар выписал чек, — ушли почти все сбережения. Следователь, гадко поухмылявшись, — он не любил Оскара за педантичность — заполнил протоколы. Вместо имен Генри и его друзей в них были записаны «неизвестные злоумышленники». Генри был в безопасности… Пока.       Оскар кое-как дождался окончания рабочего дня. Ему хотелось спрятаться, закрыться в своей комнате и уснуть, представив себе, что мир ограничивается четырьмя стенами его убежища. На выходе его нагнал Байт.       — Ос, погоди минутку!       Оскар чертыхнулся про себя, но остановился.       — Ты обронил тут в коридоре, ребята нашли, — проговорил Байт и протянул ему ладонь, на которой лежала старая фотография с неровными краями. Улыбающийся Оскар, строгий Майк и недовольный Ден, измученный похмельем… Оскар протянул руку, не веря своим глазам.       — Откуда?       — Что откуда? — переспросил Байт.       — Откуда у тебя это фото?       — Да ты чего, Ос? Я ж говорю, ты обронил, ребята нашли в коридоре.       Оскар не то всхлипнул, не то усмехнулся — не понял и сам, взял фотографию и положил ее в нагрудный карман. Из участка он поехал в бар и напился так, что домой его пришлось везти дежурному сержанту. Проспавшись, он позвонил в участок, договорившись об отгулах, потом добрался до коллекции спиртного, стоявшей в шкафу, и снова напился до беспамятства. Только так он мог хоть на время избавиться от вернувшихся видений.