Война капитана Бауэрса

      — То есть он пырнул тебя ножом после твоей речи？ Серьезно? — Патрик сидел на подоконнике школьного коридора и крутил в пальцах ручку.       — Не сразу. Сначала он на меня орал. Типа я харкнул ему в рожу и облил грязью его сослуживцев. Как-то так, — вздохнул Генри, стоящий напротив. Руки его были скрещены на груди, а кисть правой туго перевязана. — Да ладно. Зато можно не писать в классе, — криво усмехнулся он. — Уважительная причина.       — Стерва Дуглас скажет, что на это есть левая, — хмыкнул Патрик. — Знаешь, твой папаша реально долбанутый на всю голову.       Генри уныло кивнул.       — Я давно это подозревал.       — Моя вина, чувак. Я думал, что могу как-то помочь вашим отношениям, но, боюсь… — Патрик резко замолчал и уставился в дальний конец коридора. Генри отметил, как изменился взгляд приятеля — стал скользким и масляным. Он щелкнул пальцами пару раз перед глазами Хокстеттера, но Патрик нервно дернул рукой.       — Отвали.       Мимо прошествовала Эдит Морган, старшеклассница с роскошным бюстом и эффектным вырезом блузки. Почувствовав взгляд Патрика, она как-то съежилась и прикрыла грудь лацканами пиджака. Генри неодобрительно цокнул языком, глянув на приятеля.       — Крутая чика, а? — подмигнул Патрик.       — Тебе обязательно раздевать девиц взглядом? — поинтересовался Бауэрс.       — Да дай насладиться, пока можно.       — А че, потом будет нельзя?       — О, на потом у меня грандиозные планы, мой друг. Я собираюсь в большую политику, а там такое непозволительно.       — А то что?       — А то закончишь как старина Кеннеди, который положил глаз на секс-символ своего времени и остался с пулей в башке.       — Хочешь стать президентом? — хмыкнул Генри.       — Зачем? Мне вполне подойдет должность как пресс-секретаря президента, так и спикера Сената, — Патрик широко улыбнулся, спрыгнул с подоконника и приобнял Генри за плечи.       — Пошли на историю. Если все же планируешь по военке идти, никуда ты от нашего героического прошлого не денешься.       Пока они шли к кабинету, под ноги Хокстеттеру и Бауэрсу вылетел кто-то мелкий из младших и чуть не сшиб Патрика.       — Мать твою, Джонни. Эти чертовы гуки везде! — ругнулся Патрик и покосился на стремительно бледнеющего Генри.       — Эй, чувак, да успокойся ты. Оправится твой батя, и все будет как прежде.       — Не будет, — слабым голосом пробормотал Генри и поежился.       Патрик хлопнул его по плечу.       — Расслабься. Неудачная шутка, бывает. О, смотри, за Марш папаша приехал.       Из машины, остановившейся напротив окна, у которого замерли приятели, вышел высокий и нескладный человек. Длинные руки, сутулость и бесформенный пиджак производили отталкивающее впечатление.       — Вот кому явно нужен имидж-мейкер, — заржал Патрик.       — Он кем вообще работает? — поинтересовался Генри, выглядывая из-за плеча Хокстеттера.       — Местным пугалом у кого-нибудь на огороде, — расхохотался Патрик, приобняв приятеля. — А если серьезно, штаны где-нибудь в офисе протирает пять дней в неделю. Что еще может делать в нашей свободной стране счастливый обыватель?       Из здания школы вышла рыжеволосая ярко накрашенная девица и направилась к машине мистера Марша. По мере приближения к отцу Беверли будто становилась меньше ростом и блекла на глазах. Мистер Марш обнял ее и украдкой поцеловал куда-то в шею под хвостиком огненных волос. Патрик хмыкнул.       — Настоящая отцовская любовь?       — А что тут такого? — не понял иронии Генри.       — Да ничего. Настоящий папаша должен показать дочери, где у нее эрогенные зоны, — захохотал Хокстеттер.       — Патрик, ты гребаный извращенец! — развеселился наконец и Бауэрс.       — А то. Если я не буду гребаным извращенцем, на меня не купится новая Монро, — Патрик проводил взглядом машину Маршей и наконец направился на урок.       Оскар прошел мимо комнаты сына — в который раз, и, в одиночестве выпив горький кофе, поехал на очередное суточное дежурство. Он знал, что должен попытаться снова связать обрывавшиеся нити, что-то спасти, исправить, изменить. Удержать катящуюся на их головы лавину. Знал, но не мог заставить себя не то что раскрыть рта, чтобы позвать сына по имени, а даже приблизиться к нему ближе, чем на несколько метров. Словно между ними пролегла полоса отчуждения, преодолеть которую ему было не под силу. Генри окончательно от него отдалился и жил своей жизнью, о которой Оскар ничего не знал: мальчишка, превратившийся в рослого угрюмого подростка, исчезал из дома рано утром и появлялся на закате, а иной раз пропадал где-то и до полуночи. Они так и не поговорили: ни о том, быстро ли зажила рука Генри после того прискорбного случая с ножом, ни о том, что он думает о войнах и армейской карьере, ни о том, как им быть друг с другом после того, как все в очередной раз оказалось разрушено. Они вообще больше не разговаривали. Обменивались парой слов, когда в этом возникала неотложная необходимость, а потом расходились по разным комнатам.       Все это — игра в хорошего отца, бесплодные попытки все исправить и не дать Генри выбрать неверный путь — оказалось слишком трудно и больно. И, как выяснилось, не стоило потраченных усилий и той каждодневной борьбы, которую Оскару приходилось вести с самим собой долгие месяцы. Пусть эти месяцы были самыми счастливыми в его жизни и, наверное, в жизни Генри тоже, все же плата, которую пришлось принести Оскару, была непосильно тяжела. Так было легче — замкнуться, запереться, отгородившись от всего, что оказалось для него слишком сложным. Так было привычнее. Ему вполне хватало собственных многолетних страданий и своей сломанной жизни, и валить на себя ответственность за будущее Генри он больше не хотел. Еда, одежда, образование — таков ведь обычный набор того, что нормальный отец должен обеспечить своему ребенку? Оскара это устраивало. А все остальное пусть Генри решит сам для себя, когда вырастет и навсегда покинет старую ферму. Армия, флот, колледж, бар, где торчат местные забулдыги — мир открыт и полон возможностей, а решать за кого-то — это слишком хлопотно.       И все равно Оскара не отпускало беспокойство за Генри и невыносимое, тягостное чувство, что сын идет по кривой дорожке. Точнее, не идет, а катится, стремительно летит, даже не пытаясь цепляться за что-то, чтобы замедлить свое падение. Ночами он не мог спать, без конца прокручивая в голове сцену на кладбище, вспоминал слова Генри, расходившиеся в пустоте над рядами черных надгробий. Однажды это закончилось тем, что в очередном кошмаре Оскар побывал на похоронах сына, героически погибшего во время какого-то воздушного налета.       Проснувшись, он долго не мог прийти в себя, сидел, обливаясь холодным потом, и проклинал собственную слабость, не позволившую ему вовремя выбить из головы Генри мечты о войне. Или, по крайней мере, найти правильные слова после того, как выяснилось, что эта дурь пустила слишком глубокие корни. Чем больше Оскар размышлял об этом, тем чаще ему снились кошмары о смерти сына, и вскоре они стали приходить к Оскару еженощно вместе со снами о погибших друзьях и бесконечном море джунглей, где чуть не из-за каждого ствола выглядывало ружейное дуло. Он даже решился было пойти к врачу и попросить назначить какое-нибудь снотворное посильнее, чтобы избавиться хотя бы от кошмаров, но у него не хватало на это времени.       Дерри не был спокойным городком — под благообразной личиной старых домов и приличных заведений скрывались далеко не самые приятные секреты. Днем все было чинно и мирно: обыватели расходились по офисам, открывались магазины и кафе, дети шли в школу, а самые младшие затевали шумные игры в парке. Большинство горожан знали только эту сторону жизни города, и она их вполне устраивала, а вот Оскару и его сослуживцам приходилось видеть и изнанку. Грязную, облупившуюся, выцветшую до трупно-бледного, заляпанную блевотиной и засохшей кровью. Оскар никогда не задумывался об этом, слишком привыкший к грязи, боли и смерти, чтобы чувствовать оторопь от столкновения с неприглядной правдой бедных кварталов или лицезрения вонючих отходов, оседавших по берегам лениво катившейся к Пустоши реки. Для него это было рутиной, и, пожалуй, без этого отвратительного наполнения мирная жизнь показалась бы ему совсем невыносимой.       За долгие годы службы Оскар примерно высчитал среднее количество преступлений, происходивших за месяц, и знал, когда следует ожидать очередного всплеска. Перед праздниками чаще всего случались грабежи и мелкое воровство, после праздников, когда почтенных горожан мучило похмелье, полицейских начинали усиленно вызывать из-за шума и криков, доносившихся из домов соседей. На выходных обычно случался шквал звонков по поводу пьяных выходок местных хулиганов и порчи имущества. Что до убийств, то они происходили примерно с одинаковой частотой и чаще всего легко и быстро раскрывались. Жертву предавали земле под шумные причитания и громкие сожаления жителей городка, преступник, выброшенный за рамки приличного общества, препровождался в федеральную тюрьму, правосудие торжествовало, и на время снова воцарялось относительное спокойствие. Положение дел не менялось долгие годы — и вот теперь Оскар вдруг стал замечать, что в Дерри творится что-то неладное.       Началось все с массовых драк проезжавших через городок футбольных фанатов. Они появлялись раз в два-три года, тянулись, загрузившись в набитые вещами старые автомобили, к Сиэтлу, чтобы потом отправиться на очередной важный матч. После их отъезда Дерри вздохнул с облегчением, но спокойствие не продлилось долго. Внезапно и без видимых на то причин немногочисленные местные байкеры разбились на две враждующие группировки и принялись устраивать массовые драки с участием завсегдатаев облюбованных ими баров. Байт, посоветовавшись с коллегами, устроил неожиданный рейд и под надуманным предлогом арестовал зачинщиков, чтобы дать им время подумать о своем поведении в стенах тихих и спокойных камер. Байкеры, просидев несколько суток за решеткой, клятвенно обещали больше не нарушать общественного порядка и были выпущены за отсутствием обвинений. Оскар вздохнул с облегчением — и зря, потому что на следующий же день снова случилась драка, в которой погибли несколько человек.       После этого над Дерри словно сгустились тяжелые черные тучи. Беспричинные вспышки агрессии становились все чаще и чаще и вызывались мельчайшими поводами. Слишком громкий разговор, навязчивый лай собаки, звук клаксона тихим вечером — привычные составляющие повседневной жизни почему-то заставляли горожан терять голову от ярости и бросаться друг на друга, словно дикие звери, а потом рыдать в участке, не понимая, какое затмение заставило их потерять разум. Оскар хватался за голову, пытаясь найти рациональное объяснение происходящему, но не находил. Его то и дело дергали на срочные вызовы, и ночные выезды на место очередного происшествия несколько раз за неделю стали для него обычным делом. Он взял еще больше дежурств, лично патрулируя улицы. Все выглядело как обычно — дома, магазины, парк, школа, знакомые лица прохожих, спешащих по своим делам, и в то же время все было не так. Даже в солнечные дни в воздухе словно колебалась какая-то серая пелена, напоминавшая мельчайшие частицы пепла, рассеявшиеся после пожара.       — Говорят, Советы испытывают оружие, какая-то подлодка с электромагнитным полем, влияющим на сознание людей, — со знанием дела рассказывал Вик, сидя на капоте разбитого грузовика на Пустоши.       — Бред, — отозвался Патрик, прикрыв глаза и откинувшись на треснувшее лобовое стекло автомобиля.       — Почему ты так считаешь? — нахмурился Крисс и убрал светлую длинную челку с высокого лба.       — Советы ослаблены. Наши страны вели гонку вооружений, и одна из них осталась без штанов, — пояснил Хокстеттер, отхлебывая пиво прямо из бутылки. — Никаких электрополей они просто не могут изобрести — их лучшие умы уже в нашем Пентагоне.       — А тогда с чем связано все вот это? — хмыкнул Генри.       — Понимаешь, добра без зла не существует — а то не с чем сравнивать, — оживился Патрик. — Я Эйви недавно сказку читал про Темного Властелина, который бросил творить зло и ушел в отшельники. Дожидаться, пока добрые рыцари перегрызут друг другу глотки за неимением врага. Здесь примерно это и происходит. Люди по натуре хищники. Они были рождены, чтоб мамонтов убивать. А когда мамонты кончаются… — он хищно улыбнулся, — мамонтом назначают кого-нибудь из своих. Смотрите, парни, мамонт! Точнее, не мамонт, шавка облезлая, которая подтявкивает старшим.       По дороге к городку катил на своем велосипеде Хэнлон. Патрик спрыгнул с капота, облизнул губы, склонил голову набок, выжидательно глядя на Генри.       — Погнали за ним, — выплюнул Бауэрс, и вся четверка направилась к припаркованному неподалеку автомобилю Реджа.       Нагнали Хэнлона уже у города. Реджинальд вырулил поперек дороги, перегородив велодорожку, и Майк едва успел затормозить. Патрик выпрыгнул из кабриолета сверху, даже не утруждая себя открыванием двери, выхватил газовый баллончик и зажигалку. Пыхнул огнем в лицо Хэнлону.       — Что, не поджарили твоих четвероногих овец, поджарим двуногую? — Хокстеттер скалил зубы с какой-то веселой злостью. Генри сгреб Хэнлона за грудки и впечатал спиной в стену дома с глухим звуком. Майк не орал, просто молча вцепился в запястья Генри, пытаясь оторвать их от своей рубашки. Куда там!       Крисс держался в стороне, увалень Реджинальд и силач Бауэрс вдвоем лупили Майка, а Патрик бесновался неподалеку, подзуживая, подшучивая, подначивая.       — Прекратите немедленно. Полицию вызову! — раздался визгливый голос. — Убивают посреди бела дня!       В переулке напротив показалась очень дородная дама в очках в дико розовом брючном костюме, охватывающем ее необъятные телеса и делающим даму на удивление похожей на вставшую на задние ноги свинью.       Генри вздрогнул и разжал пальцы. Майк кулем шлепнулся на дорогу и метнулся к велосипеду, оставляя на велодорожке кровавые капли: Генри приложил его кулаком по носу.       — Тихо, мэм, мы просто поговорили. Никто никого не убивает, — Патрик пригладил волосы и улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. Майк решил не задерживаться на поле боя, хромая, подхватил велосипед и улизнул в проулок.       — А вы что стоите, мистер Марш? — продолжала блажить толстуха, обратив внимание на угловатую фигуру, застывшую в стороне от поля боя. — Вы просто смотрели, как эти здоровые парни из одного мальчика вчетвером дух вышибают?       — Я полагаю, дети сами должны разобраться, — с достоинством ответил отец Беверли, — ничего хорошего, когда взрослые вмешиваются в детские скандалы и драки.       — Вот попомните мои слова, когда-нибудь эти чудовища изобьют вашу дочь, и тогда…       — Поверьте, миссис Каспбрак, моя дочь способна за себя постоять уж точно лучше, чем ваш сын, с которого вы пылинки сдуваете, — повысил голос мистер Марш.       Патрик подмигнул Генри и кивнул на машину, пока возмущенная толстуха потеряла к ним интерес, перейдя на ультразвук. Четверка, давясь беззвучным хохотом, загрузилась в машину и покатила прочь, а до них еще долго доносились вопли миссис Каспбрак о том, что никто не смеет обижать ее Эддичку.       Оскар пытался поговорить с Байтом о том, что в Дерри творится что-то неладное, но тот только отмахнулся. Дескать, времена неспокойные, по телеку показывают всякую дрянь то про угрозу очередной мировой войны, то про планы Советов поработить весь мир, то про атомные взрывы и ядерные зимы, вот у доверчивых обывателей и едет крыша со страху. А молодежь одинаковая во все времена — мается дурью да сходит с ума от безделья.       Молодежь и вправду сходила с ума, и Оскару пришлось убедиться в этом собственными глазами. Генри словно заразился всеобщим безумием — или сам стал его неиссякаемым источником. Оскару пришлось все же прервать устраивавшее обоих молчание, чтобы как следует отчитать сына, избившего одноклассника прямо на уроке. Генри ответил ему дерзостью, и в тот раз Оскар снова сдержался. Однако, когда его после трудного дежурства вызвали в школу из-за еще одного избиения, он не выдержал и толкнул сына, цедившего сквозь зубы какие-то дежурные оправдания. Следующий вызов в школу — и воспитательная беседа переросла в наказание. Оскар одернул себя практически сразу, так что пострадало в основном самолюбие Генри, и все же он не мог отделаться от мысли, что невидимая грязь, заполонившая городок, теперь расплылась вонючими нефтяными пятнами и по стенам его дома. Драки с участием Генри теперь вспыхивали почти ежедневно, и Оскара вызывали в школу в конце недели, чтобы сообщить обо всех выходках сына разом. Он говорил, убеждал, пытался расспрашивать, потом, утомившись, орал и бил, — но никакого толка не было ни с того, ни с другого. Генри и его друзей теперь величали бандой, а Оскар с каждым днем все острее ощущал собственное бессилие.       Генри огрызался, сначала вяло и дежурно, потом все злее. Мечты о военной карьере мало-помалу канули в никуда — просить деньги у отца было западло, да и бесполезно. Без денег поступать в военное училище казалось безумием, хотя физические нормативы Генри бы сдал с легкостью. Тем более что, помимо денег, нужны были связи, знания и еще много всего. Игры в войнушку были забыты, зато началось веселье посерьезнее — травля малышей, кидание вещей под колеса машин, забрасывание школьников камнями. Патрик тоже больше не говорил о честолюбивых планах. Он раздобыл у отца в гараже газовый баллончик и устраивал фаер-шоу, гоняя с огнеметом мальчишек вроде Каспбрака или Тозиера. Одна учительница уже в открытую сказала Гейлу, что Патрика необходимо пролечить в спецучреждении, после чего была уволена за оскорбление чести и достоинства.       Малышня разбегалась, едва услышав гогот банды. Эйвери старались не трогать тоже — Патрик так и говорил, что за младшего брата вставит баллончик в жопу и подожжет. Перед младшим Хокстеттером заискивали и его боялись — все, кроме Джорджи. Денбро не клянчил у него игрушки. Денбро не просил денег на мороженое. Денбро не выполнял издевательские просьбы-приказы Эйвери, и Эйви его тайно начинал уважать. Но о дружбе не могло идти и речи — с каждым днем сторонники банды отдалялись все больше от ребят, сплотившихся вокруг заики Билла Денбро, которых величали Неудачниками.       Патрика бесила уверенность Джорджи, что старший брат защитит. Заика Билл — и защитит! Поэтому Хокстеттер-старший часто задирал обоих Денбро.       Билл держался молодцом, но нападки банды порой переходили всякие границы.       — Слыхал про происшествие на Мосту Поцелуев? — однажды поинтересовался подавленный Виктор.       — Еще бы. Батя до сих пор в участке, сопли вытирает этому… пидору из Сокола, — хмыкнул Генри, — а кровищу с асфальта так и не оттерли.       — Я ж говорил, от сытой и привольной жизни люди глотки друг другу рвать начинают, — небрежно сообщил Патрик, закуривая от своей фирменной зажигалки пижонские Мальборо.       — Так он педик был, этот, которого убили, — фыркнул Генри.       Билл, проходящий мимо, резко остановился. Ему бы идти своей дорогой и не лезть в чужие разговоры, но он не смог смолчать.       — И что? Это п-п-повод убивать таким образом?! З-з-з-заабивать насмерть?       — Эй, а ты чего, и геев вписался защищать, Заика? — угрожающе поинтересовался Генри, а Патрик лишь прищурился нехорошо.       — С-с-сначала чернокожие, п-п-п-потом г-геи, п-п-потом новых жертв н-найдете, з-з-зверье?! — вскинулся Билл.       — З-з-за свой з-з-зад беспокойся, — прошипел Бауэрс и сплюнул. — И за братца своего.       Денбро резко замолчал, словно понял, что и вправду лезет не в свое дело.       — Ты иди, иди своей дорогой, — вкрадчиво произнес Патрик, и они с Генри обменялись быстрыми взглядами.       Билл поежился и поспешил прочь.       Оскар с Байтом уже который час допрашивали Дона Хаггарти, который то и дело впадал в дикую истерику, размазывая по щекам тушь и губную помаду. Его отпаивали и начинали все сначала. Оскар монотонно задавал одни и те же вопросы, стараясь подавить в себе чувство гадливости. Чужое горе, равно как и радость, были ему практически безразличны, но умом он понимал отчаяние Дона — то, что осталось от его несчастного голубого дружка, эксперты полдня отскребали от берега. Жители Дерри, ценители семейных устоев и защитники традиционных ценностей, не любили геев, которые, впрочем, понимали общественное порицание и поэтому вели себя тихо, позволяя себе отрываться лишь в своем клубе под названием Сокол. Но приятель Хаггарти был забит насмерть только за то, что он носил бумажную ярмарочную шляпу с сердцем и надписью I love Derry. Задел таким образом патриотизм ублюдков, мать его.       Вот эта необоснованная жестокость не укладывалась в голове даже у Оскара. Парнишка ведь не сделал ровным счетом ничего предосудительного. Да, он носил гребаные лосины, да, красил ногти и подводил глаза, да, сосался на улице со своим бойфрендом после визита в единственный в городе гей-клуб — это было отвратно, но даже всего этого было недостаточно, чтобы в буквальном смысле разорвать несчастного на куски заживо. Дона трясло, он всхлипывал, повторяя, что в этом проклятом городе люди совсем ошизели, что давно надо было валить отсюда, что он бы и свалил, если б покойный ныне Адриан так не цеплялся за Дерри. Оскар молча выводил строку за строкой, дописывая очередной лист протокола.       — Они били его так, что превратили его лицо в кровавое месиво, — всхлипывал Хаггарти. Гордон морщился — он видел эту маску запекшейся крови, когда грузил тело в труповозку. — Я звал на помощь, там машины проезжали, но никто не остановился — никто!       — А потом сбросили под мост? — вздохнул Байт.       — А потом сбросили под мост, — Дон вытер лицо бумажной салфеткой и снова залился слезами.       После того, как протокол по зверскому убийству был наконец оформлен, Байт с сомнением покосился на зареванного парнишку.       — Думаю, не стоит тебе отсвечивать в таком виде в городе средь бела дня. Я понимаю, вчера был праздник, ярмарка и все дела, да и шли вы из клуба, но… эм… — он бросил выразительный взгляд на стройные ноги в узких лосинах.       — Я знаю, что в этом городе одежда не как у всех — это преступление, за которое положена смертная казнь, — ядовито бросил Хаггарти. — Ади не знал.       — В общем, тебе и впрямь лучше переодеться, — вздохнул Гордон, понимая, что в очередной раз обидел Хаггарти, — а пока… Ос, может, докинешь парня до дома?       Оскар нисколько не обрадовался такой перспективе, но спорить и не помыслил, кивнул и пошел к двери.       — Не стоит, я… — Дон сжал в пальцах салфетку.       — Стоит-стоит, — махнул рукой Байт.       Дон сел на место рядом с водительским, все так же терзая в пальцах несчастную салфетку и шмыгая носом. Вид у него был жалкий и несчастный.       — Не надо так на меня смотреть, офицер. Я уеду из этого города, дайте мне пару дней, — пробормотал он, отводя взгляд.       Оскар не прерывал молчания. Причитания Дона его мало трогали, но вот шумное истеричное выражение горя раздражало, внося совершенно не нужную сумятицу в привычный порядок действий. Поэтому он смотрел на дорогу, делая вид, что не обращает внимания на своего зареванного пассажира. Машина медленно катила по улицам, Хаггарти, словно прочитав мысли Оскара по его напряженному лицу, притих, лишь прерывисто и судорожно вздыхал, как обычно бывает после долгого плача. Оскар крутанул руль, сворачивая к Мосту Поцелуев. Внезапно Дон взвизгнул по-бабьи и всплеснул руками:       — Офицер, опять! На том же месте！       По мостовой метался рыдающий мальчишка лет восьми и пытался позвать на помощь, а на самом мосту четверо лупили Уильяма Денбро. Эту четверку Оскар знал слишком хорошо — Хокстеттер, Крисс, Хаггинс и его собственный сын. Генри.