Война капитана Бауэрса

      Повесив трубку, Патрик поспешил к себе.       — Ты куда? — Эйви, сонно щурясь в свете лазерного меча, смотрел на него. С мечом он спал и использовал его в качестве ночника. Сейчас он был похож на маленького сонного ситха в ночной пижаме.       — Чел, прикроешь меня? Как обычно?       Патрик присел перед Эйви на одно колено.       — Понимаешь, Генри в беде. Я сейчас поеду его вызволять. Твоя задача — отвести опасность в лице Империи, пока я угоняю Тысячелетний сокол, усек?       Эйви нахмурился.       — А вы не влипнете в неприятности, как тогда, с Денбро?       — Да не, чел, все путем будет. Я возьму батину тачку, доеду до пустыря и обратно. А потом мы с тобой и Генри поиграем в правда или действие. Договорились?       Эйвери кивнул лохматой головой. Патрик поднял правую руку.       — Да пребудет с тобой Сила!       И ловко вылез через окно второго этажа.       Эйви пошел спать. Услышавшая шум мать заглянула к младшему, и Эйви честно сказал, что ходил попить и поболтал с Патриком, и что Пат спит и просил не будить.       Но Патрик не вернулся, как обещал. А утром Гейл не обнаружил своей машины в гараже.       Зареванный Эйви рассказал о ночном разговоре. Признания мальчика были прерваны звонком Байта.       — Мы нашли вашу машину на пустыре, мистер Хокстеттер. С распахнутыми дверцами. Нет, там никого не было.       Сознание возвращалось медленно, словно приходилось выплывать с большой глубины. Темнота давила, не давая открыть глаза, мешая вслушаться в звуки. Оставалось только одно — дыхание, на котором Оскар кое-как сосредоточился. Потом стали возвращаться и другие чувства и ощущения. Холод. Твердые доски пола. Навязчиво-громкое пение птиц. Легкий ветерок, пробегающий по волосам. Боль.       Оскар шевельнулся, едва сдержав стон — все тело ныло так, словно накануне его избили. Перевернувшись на бок, он оперся рукой об пол и обнаружил, что сжимает в затекших пальцах что-то твердое и похожее на… На рукоять пистолета. Моментально стряхнув остатки оцепенения, Оскар поднялся с пола и осмотрел комнату, не веря своим глазам. Она была разгромлена. Вещи валялись в беспорядке, дверь, изуродованная и простреленная, висела на верхней петле, задевая углом разломанный стул. В пустую оконную раму лились яркие солнечные лучи вместе со свежим ветром и птичьим свистом — стекло валялось на полу, превращенное в крошево осколков, часть которых была выпачкана кровью — то ли самого Оскара, то ли кого-то другого.       — Генри! — хрипло прокричал он в пустоту молчащего дома. Никто не ответил. Поставив пистолет на предохранитель, Оскар, шатаясь, побрел в коридор, отчаянно пытаясь вспомнить, что вчера происходило, и до дрожи боясь увидеть в своей памяти что-то непоправимое. Да это же бред. Не мог он дойти до того, чтобы… А если мог?       — Какого черта со мной творится?       Оскар лихорадочно перебирал подходящие варианты объяснения увиденного. Наверное, кто-то попытался проникнуть в дом, поискать, что хозяева хранят ценного. Ферма-то на отшибе, мало ли, какие заезжие гости свернули с трассы. Услышал шум, вынул пистолет — зачем он иначе мог понадобиться — а «они» ушли через комнату Генри, врезав чем-то хозяину дома по голове. Но где, в таком случае, Генри? Оскар осмотрел свою комнату, коридор и кухню, но не нашел ничего, заслуживающего внимания, — разве что пустую бутылку в раковине. Генри нигде не было, и следов его пребывания — тоже. Неужели он так и не возвращался домой? Закурив, Оскар вышел на крыльцо. Взглянул на запущенный двор, на немытую служебную машину. Перевел взгляд на грунтовку, извивавшуюся серой лентой среди травы. И вдруг в одну секунду вспомнил все, что случилось ночью в его доме. Все, что он натворил.       Картины разворачивались в его голове с сумасшедшей скоростью, вспыхивали, захлестывая и не давая вздохнуть. Вот он сидит у телека — кончился очередной футбольный матч, и выпивка тоже кончилась. Солнце садится, а Генри нет и нет, и тревога с каждой минутой становится все сильнее. Вот он бестолково бродит по дому, пытаясь решить, что делать: ехать на поиски Генри самому или звонить в участок. Потом стук в дверь — Генри вернулся, а вместе с ним принесло чертова Хокстеттера, который довел до белого каления своей болтовней. Надпись. Проклятье. Надпись про расстрелы, с которой все и началось. Очередная ссора… Оскар схватился за голову — солнечные лучи били в глаза, прожигая насквозь. Вспышка за вспышкой. Брань, злость, выплюнутые сквозь зубы обвинения. Еще одно, одно за другим. Искаженное ненавистью лицо сына — и вдруг Генри исчез, превратившись в гука.       — Черт побери, это же просто невозможно! — выкрикнул Оскар в пустоту коридора. Хорошо, видения случались с ним и прежде, пусть и не были настолько яркими, чтобы он совершенно утратил связь с действительностью. Какого дьявола его понесло за пистолетом? Надо было запереться у себя в комнате, накрыть голову подушкой и ждать, пока мозги не встанут на положенное место. Что дальше? Пил, орал, стрелял. Черт возьми, стрелял по двери в комнату собственного сына.       «Я из тебя решето сделаю!»       Оскар вцепился пальцами в волосы и глухо зарыдал. Что должен был пережить Генри, сидя за этой проклятой дверью?       — Давай, соберись. Что было дальше?       Дальше, как сквозь сон, Оскар услышал собственные крики — короткие переговоры с воображаемыми вьетнамцами. Потом удар, еще удар. Выстрелы. Распахнувшаяся дверь, пустота за ней и битое стекло на полу. Стекло и кровь на острых осколках. Оскар выбежал из дома и помчался туда, куда выходило окно комнаты Генри. Опустился на колени, стал шарить руками по жесткой траве. Ничего. Ничего. Нет ни одного следа. А если Генри не смог выбраться? Эта мысль заставила его похолодеть от ужаса, но он тут же ее отбросил. Конечно же, Генри выбил стекло и сбежал, пока дверь еще держалась на петлях. А следов на траве не увидишь. Отдышавшись, Оскар вернулся в дом с твердым намерением сейчас же отправиться на поиски сына.       Долго предаваться отчаянию ему не дали. Загудел клаксон, и Оскар увидел, как Гейл Хокстеттер быстрым шагом идет к двери дома.       — Офицер Бауэрс, я вам сына привез не для того, чтоб он через час после возвращения просил помощи у Патрика, — заорал он, — вы говорите, я лезу не в свои дела? Так вот, я жалею об одном — что недостаточно залез в ваши дела и не стал докладывать органам опеки, посчитав, что пацану будет лучше с каким-никаким, но родным отцом. Да и сам Генри мне об этом сказал.       Гейл остановился у порога.       — Но, похоже, вы из породы тех шакалов, которые грызут глотки подросшим детенышам, иначе бы ваш сын не просил его спасти от родного отца и не втягивал своего друга в это дерьмо, — зло бросил бизнесмен, — сразу после звонка Генри Патрик поехал за ним на Пустошь и пропал бесследно. Так что поднимайте свой зад, господин офицер, и идите искать Патрика и Генри. Потому что если вы этого не сделаете, я найду на вас управу, и закончите вы либо в комнате с мягкими стенами, или за крепкой надежной решеткой федеральной тюрьмы, если выяснится, что вы причастны к этому дерьму！       Уважаемый меценат говорил, как бандюган, брызгая слюной и яростно сверкая глазами.       В первые секунды Оскар порывался перебить, перекричать, сорвать зло на Хокстеттере, избавившись хоть на минуту от ощущения беспомощности, но чем дальше слушал, тем сильнее терялся. Мысли разбегались, расползаясь в гнилые нити, и под конец он только и мог, что глупо хлопать глазами и кивать головой, словно болванчик. Звонок. Спасти. Патрик пропал. При чем тут вообще поганец Хокстеттера? А потом ясность нахлынула ледяным потоком.       — Осадите коней, мистер Хокстеттер. Именно это я и пытаюсь сделать — заняться поисками моего сына. И если перестанете орать и объясните толком, в чем дело, нам обоим станет легче, — сказал он неторопливо и размеренно. Так, как говорил уже сотни тысяч раз, принимаясь за расследование очередного дела. Несчастный спивающийся трус, застрявший в никому не нужных воспоминаниях, продолжал кричать, бестолково метаться, ломать руки и рвать на себе волосы — внутри, где-то в глубине. А офицер полиции Бауэрс перебирал известные ему факты, задавал вопросы — быстро, один за другим, выстраивая одновременно несколько логических цепочек. Хокстеттер, которого потряхивало то ли от ярости, то ли от нервного напряжения, отвечал нехотя, но подробно и по существу. Звонок был ночью — время совпадало. Значит, Генри действительно успел выбраться из дома, а потом его какого-то дьявола понесло на Пустошь.       — Значит, имеем следующее. Около двух часов ночи между мной и Генри произошел конфликт. Он выбрался из дома через окно и отправился на Пустошь, откуда вызвал на помощь Патрика. И далее они оба пропали.       Хокстеттер нетерпеливо кивнул, видимо, раздосадованный повторением уже известных им обоим фактов, но смолчал.       — Сейчас я считаю нужным отправиться в участок и создать оперативный штаб. Вы заявили в полицию об исчезновении сына?       В дамской ярко-красной машине, на которой приехал Хокстеттер — как Оскару не претило его общество, сам он за руль сесть не мог — сидения были завалены фотографиями Патрика в различных ракурсах. На некоторых был и Генри. Оскар с глухой тоской подумал о том, что у него-то и нет фотографий сына — осталось только несколько детских с обтрепанными краями, спрятанных в какой-то книге. Путь до участка они проделали в молчании. Оскар решился заговорить лишь у входа.       — Рядом с Пустошью проходит шоссе. Думаю, пропавшие могли покинуть город на попутной машине, — он осекся, поразившись тому, что употребляет все эти привычные, холодно-официальные слова, говоря о Генри, но, справившись с собой, продолжал: — В первую очередь мы свяжемся со всеми постами отсюда до Сиэтла. Возможно, Генри и Патрик уже в одном из отделений, и скоро…       Хокстеттер, не дослушав, оттолкнул его и вошел в участок.       Часы пролетали невыносимо быстро, но каждая секунда остро и больно врезалась в память Оскара. Он чувствовал на себе множество взглядов: сочувственных, злых, подозрительных, насмешливых, любопытных… Байт допрашивал его так долго, что Оскар взбесился и наорал на начальника.       — Вы что, вздумали, что я приложил руку к исчезновению сына? Какого хера мы тратим время на всю эту ерунду? Разошлите ориентировки всем постам, во все придорожные кафе, черт вас побери, Байт! Сделайте уже что-нибудь полезное!       Задыхаясь, он сел на стул и сжал виски ладонями. То же самое он видел много раз, слышал те же слова, ощущал то же отчаяние — чужое, назойливое, раздражающее. И Байт ответил ему так, как он сам привык отвечать родителям пропавших:       — Оскар, пойми, мы делаем все возможное. Это наша работа. Будь уверен, Генри и Патрик скоро найдутся. А пока мы должны собрать как можно больше информации… Ты же знаешь процедуру, Ос.       Он говорил и говорил что-то еще, громоздил какие-то слова друг на друга, но это больше ничего не значило. Оскар знал процедуру — о, он знал ее от первого и до последнего пункта, наизусть. И еще знал, что если пропавшие не нашлись в первые несколько часов, то дальше с каждой минутой надежды все меньше и меньше. Если бы подростки попались кому-то из патрульных, об этом уже сообщили бы, оповестили бы все окружные отделения. Но рации молчали, и члены наспех созданного оперативного штаба молчали, лишь Байт продолжал свою болтовню. Хокстеттер бранился в соседнем кабинете, обрывал телефоны, громко утешал рыдавшую в трубку жену, потом кричал во весь голос, обвиняя полицию в бездействии, Оскара — в жестоком обращении с сыном и пьянстве, Байта — в попустительстве, а горожан — в тупости и лености. И все это было совершенно бесполезно. За весь этот долгий, тяжелый, мучительный день никаких следов Генри и Патрика обнаружить не удалось.       Ближе к полуночи Оскара уговорили уехать домой. Его довез один из патрульных. Хокстеттер уехал несколькими часами раньше, забирать младшего сына с очередной развивашки. Оставшись в одиночестве, Оскар вооружился фонариком и еще раз осмотрел крышу пристроя, двор и перелесок. Трава была затоптана десятками ног: весь день здесь толпились полицейские и зеваки, и Оскару казалось, что он различает в ночной тишине гул множества голосов и эхо слов. Пропали… Сбежал. Подбил сына Хокстеттера… Всплывут в Сиэтле через месяц. Всплывут со дна реки. Это папаша…       Оскар выключил фонарик, вбежал в дом и сорвал с гвоздя ключи от машины. Голова кружилась и в ушах шумело от переутомления и тяжелых мыслей, но дома он сидеть не мог. Руль словно ожил и то и дело норовил вырваться из дрожащих рук. Оскар снова и снова выравнивал машину, вглядывался в темноту, затопившую обочины, искал взглядом знакомый силуэт, но находил лишь пустоту. Он надавил на педаль газа. Километр за километром, в никуда, во мрак — только бы что-то делать, создавать видимость усиленных поисков.       — Тел не нашли, значит, подростки вполне могут быть еще живы, — так утешил его на прощание Байт, и Оскар едва удержался от того, чтобы его ударить. Это ведь Генри. Как он может?       — Вернется, — твердил Оскар вполголоса. — Сволочь, понесло его куда-то. Да я бы тоже удрал. Ничего. Завтра явится, запру дома, а потом отправлю в колледж. В самый лучший колледж.       Погрузившись в свои мысли, Оскар сам не заметил, как сбился с дороги. По обочинам встали две темные плотные стены деревьев, дорога сделалась уже.       — Черт, куда это… — начал было Оскар и вдруг вскрикнул, ударил по тормозам. Впереди, в десятке метров от него, были кованые черные ворота. Блестящая табличка впивалась в мысли огненными буквами «Военное кладбище округа».       — Проклятье… — зашептал Оскар, испуганно озираясь. Вокруг никого не было — он остался один на один с темнотой, и темнота смотрела на него сотнями глаз. Заглушив мотор, Оскар нашел в кармане фонарик, плотнее запахнул куртку и, решившись, пошел вперед. Металл обжег ладони, словно рукоять раскаленного от стрельбы оружия. Он сам не знал, зачем повинуется, почему следует безмолвным приказам, звучащим в его голове оглушительными, накатывающимися друг на друга залпами. Просто больше не было сил сопротивляться. Столько лет сражаться с этим — и все впустую. Закрывая за собой ворота, Оскар помедлил минуту, поддавшись отчаянной, глупой надежде, что вот сейчас, в следующую секунду из темноты появится тот, кто столько лет, сам того не зная, защищал его от наступающей тьмы, окликнет, позовет, заставит вернуться, как бывало сотни раз. Но тьма молчала, обдавала лицо душным жаром, гнилым зноем, ветром с запахом тлена и протухшей стоялой воды, и сотни, тысячи, миллионы деревьев шептались в ней, скрывая под своими кронами приближающуюся опасность. Оскар собрался с силами и сделал первый шаг вперед. Чернота хлынула в его голову, потекла тягучими волнами, заменила собой воздух, захлестнула мысли, и вскоре ничего не осталось, кроме удушающего беспросветного мрака. Последнее, что Оскар слышал перед тем, как потеряться во мраке — чей-то визгливый издевательский смех.