Хранителей назначают на земле

Chiudo gli occhi e vedo te  Trovo il cammino che  Mi porta via  Dall'agonia  Sento battere in me  Questa musica che  Ho inventato per te...

      Я никогда не думал, что может быть иначе...       Здесь всегда было тихо. Настолько, что казалось, это единственное место, где действительно можно спрятаться от всего мира, хотя бы ненадолго. Дазай мог проводить в этой тишине часы напролет, надеясь, что никто не потревожит его покой. Он приходил один, садился у холодного могильного камня, прислоняясь к нему плечом, и на какое-то время выпадал из реальности.       Небо всегда было разное. Иногда шел дождь, иногда накатывал волнами холодный ветер. Осаму поднимал воротник плаща, кутаясь в него сильнее, улыбался и не двигался с места. Он мог сидеть тут в любую погоду, просто потому что это было необходимо — тоска так сильно давила на грудь, что невозможно было терпеть. Ему хотелось представлять, что Одасаку ждет и сам каждой такой встречи. Но что он мог ему сказать? В бессмысленном трепе не было нужды — его никто не услышал бы, а самого бывшего мафиози раздражала собственная болтовня. И он молчал, следил за проносящимися по голубому небу облаками, сравнивая его оттенок с оттенком размытых памятью глаз, и молчал, нарочно теряя счет времени.       Он не хотел, чтобы кто-то из знакомых приходил сюда с ним, это было сокровенное место, где он мог прекратить прятаться за утомительными масками и хоть недолго постоять, прислонившись ухом к двери, за которой притаилась сама смерть.       «Забери меня к нему. Я скучаю, я так устал, неужели в тебе нет хоть капли сострадания? — он и не замечал, как иногда начинал проговаривать вслух свои мысли, но они обжигали сознание так, что на глазах застывали капельки соленой воды. — Хотя о чем я, ты забрала единственного человека, который смог бы меня понять. Ты не любишь меня... Увы, мне не везет в любви, — заканчивал он со смешком, целуя на прощание холодный гранит, проводя пальцами мягко по шершавой гравировке имени. — Прощай, Одасаку. Возможно, в скором времени эта дама смилостивится, и мы свидимся совсем иначе. Как ты там? Ждешь меня, а?»       Вряд ли. Он сам отвечал себе так, но надежда всё равно что глоток хорошего яда, и на него она не действовала так, как на других. Он её отвергал, а потом захлебывался неожиданно, и никто не знал, что это куда болезненнее веревки, передавившей шею, или бритвы, распоровшей вены. А Дазай не любил боль. Ещё больше он не любил, когда его боль видели другие.       Сегодня всё было совсем не так, как обычно, и он сам не мог понять, почему изменил своим принципам. На траве возле невысокой плиты лежали свежие ромашки с орошенными водой лепестками, которые трепал несильно легкий ветерок. Человек, что принес их, стоял спиной к Осаму возле надгробия и смотрел вдаль, на застывший в свете солнечных лучей город. Спадающая с щуплых плеч накидка слабо подрагивала на ветру, перекатываясь волнами по спине. На миг Дазаю почудилась рядом высокая фигура в бежевом полупальто. Темно-рыжие волосы отливали ярко-красным в теплом свете дня, но лица тот так и не повернул, а крепкая ладонь опустилась осторожно на плечо стоящего подле человека.       В этот момент Рампо обернулся. На его губах играла светлая детская улыбка, а глаза были привычно сощурены, так что нельзя было сказать наверняка, видит ли он хоть что-то сейчас. Мираж задержался ещё на секунду и растаял в воздухе. Их снова было только двое — и одинокая могила, в которой покоился тот, кто свел их судьбы теснее, чем они оба могли бы предположить прежде. - Красиво здесь. Я пару раз приходил сюда раньше, но надолго не оставался, скучно так сидеть одному.       Эдогава запустил руку в карман брюк и, вытащив её обратно, раскрыл ладонь, полную хлебных крошек. Дазай только сейчас обратил внимание на тихое пение птиц, доносившееся с растущего неподалеку дерева. Он с легким удивлением наблюдал за тем, как пара рыжеголовых зарянок слетела вниз, устраиваясь на вытянутой руке великого детектива. Это вызвало невольную улыбку, и он отметил вдруг, что таких улыбок «не по заказу» с некоторых пор появляется в его жизни всё больше. — Как долго вы были знакомы с Одасаку? — Осаму вначале показалось, что его не услышали. Рампо даже не повернул голову в его сторону, наблюдая спокойно за птицами, клевавшими так доверчиво крошки с его ладони.       Он подошел ближе сам, убирая руки в карманы плаща, и встал рядом с великим детективом. Стоило ему сделать это, как пернатая парочка отпрянула в испуге, отлетая на безопасное расстояние. Эдогава расстроенно поджал губы, стряхивая остатки крошек на землю, и поднял взгляд на коллегу. — Два дня с перерывом в девять лет. Забавно, да? — и снова улыбка. В ответ он получил только сдержанный кивок.       Они опять погрузились в молчание. Осаму склонил голову и нагнулся, чтобы поправить белые цветы. Такие простые и в то же время приятные глазу — ему подумалось вдруг, что великий детектив был очень меток в своем выборе, чего бы он ни касался. А ведь Рампо едва был знаком с человеком, чью могилу сейчас навещал.       Вновь пришла мысль о том, как это странно. Почему Сакуноске доверился простому прохожему, лишь мимолетно мелькнувшему на его жизненном пути? Как так вышло, что сам Дазай теперь подпускает вновь кого-то к себе так непозволительно близко, разрешая заглянуть дальше видимого?       Его вдруг передернуло от этой мысли. Несколько хрупких лепестков задрожали под пальцами, оседая на каменную плиту. Это всегда был риск — протягивать кому-то руку, стоять лицом к лицу. Эдогава не был его другом, лишь коллегой, по крайней мере, он так считал до сей поры, но теперь, когда между ними встала тень призрака из прошлого, бывший мафиози впервые мучился сомнениями. Нельзя было этого допустить даже в мыслях — это никогда не влекло за собой ничего хорошего. — Рампо-сан, — серьезный тон вряд ли мог оставить сомнения в том, что он сейчас чувствовал. Дазай выпрямился и поднял глаза к небу, разлившемуся огромным перьевым облаком до самого горизонта. — Прошу Вас, держитесь от меня подальше, несмотря ни на что. Для собственного же блага. Я не гоню Вас, но так будет лучше, поверьте.       Стоило произнести это, как в груди что-то потянуло неприятно, заставляя поморщиться. Не будь у него такого плачевного жизненного опыта в отношении привязанностей, он ни за что бы не захотел отвергать подобное приятельство. К нему тянулись, ему задаром дарили улыбки, и он хотел бы их принимать и дальше, но тревога не оставляла с того самого дня, как он узнал о письме Одасаку.       Эдогава лишь шаркнул ногой, отступая чуть назад, когда одна из зарянок боязливо подпрыгнула поближе, привлеченная остатками крошек и наконец осмелившаяся вернуться. — Не могу, — последовал ответ, и великий детектив надвинул кепку слегка на лоб, закрываясь от назойливого солнечного света. — Мне нельзя. Да и ты не сильно обо мне беспокойся. — Я знаю, что говорю, Рампо-сан. Это всё равно что водиться с прокаженным. — Как известно, прокаженные не заразны. — Но Вы... — Я? А что я? — на губах Эдогавы заиграла легкая, широкая и отдающая не свойственной ему обычно сентиментальностью улыбка. — Для тебя я всего лишь крошечная малиновка, присевшая на могильный камень. Твой ли? Или твоего прошлого? Не столь большая разница, я всегда останусь лишь связующим звеном между тобой бывшим и тобой настоящим. Скованный обещанием, которое нарушить не имею права. Потому что последнее желание идущего на смерть — закон.       Он замолчал и поймал ответный взгляд, полный прикрытой спокойствием растерянности. Дазай не знал, что на это ответить, внутри разгорался ворох противоречий, которые заставляли чувствовать себя измученным и уставшим. Впрочем, так бывало часто, но теперь он не хотел забрасывать этот растущий стремительно клубок, позволяя ему сплести очередную самовольную интригу в его жизни.       И всё же он улыбнулся. Улыбнулся, как только почувствовал, что может это сделать так, будто действительно испытывает в этом потребность. Эта улыбка не говорила ни о чем, он просто временно пошел на уступки обстоятельствам, отлично понимая, что, на самом деле, хочет продлить это мгновение любования светом, просочившимся во мрак, чем бы оно ни грозило.       Это был прощальный подарок Одасаку, он не мог его не принять, и поэтому мысленно уже сказал себе: «Еще один раз, последний». — Если хочешь побыть один, я пойду, — до Осаму донесся негромкий голос Рампо. Тот уже стоял возле ступеней, спускающихся с небольшой возвышенности, на которой располагалась могила, и поправлял полы своей накидки. — Нет. Сегодня не хочу. Побудьте со мной ещё немного, — он сам не знал наверняка, прозвучало ли это больше вопросительно или просяще, но великий детектив только кивнул, ничуть не удивленный, и вернулся, останавливаясь возле коллеги.       Становилось немного прохладно, небо начинало сереть из-за наползающих рассеянной массой туч. Ветер усилился, спугнув зарянок, и зарылся с шорохом в крону дерева, срывая одинокие листья. Нужно было уходить, пока не появилась первая морось, предвещавшая дождь, но Дазай всё никак не мог заставить себя сдвинуться с места, смотря на маленький букет ромашек, оставленный на холодном камне. Он очнулся от своих мыслей, только когда его настойчиво дернули за рукав, и заметил раскрывшийся над головой купол черного зонта. Эдогава касался его предплечья своим, встав ближе, чтобы укрыть обоих от заскользивших по воздуху капель.       С неохотой Осаму всё же позволил взять себя под локоть и потащить к выходу с кладбища. Дождь постепенно усиливался, и Рампо явно торопился найти от него укрытие подостойнее простого зонта. — Я всё хотел спросить. Те слова, которые он сказал Вам на прощание... — проходя между стройными рядами гранитных плит, бывший мафиози не смог побороть желания хоть раз мельком обернуться на оставшийся позади холм — сейчас отсюда он смотрелся особенно брошенным и печальным.       Его спутник не сразу сообразил, о чем речь, увлеченный заботой о том, чтобы поскорее отсюда выбраться, но когда суть вопроса достигла его сознания, он лишь усмехнулся и пожал коротко плечами. — Возможно, это была лишь игра моего воображения. Невежливо уходить, не попрощавшись, верно?       Дазай задумчиво хмыкнул и перехватил зонт, позволив Эдогаве спокойно цепляться за его руку. Под стук быстрых капель и хлюпанье ботинок по лужам он пытался представить, как звучал тогда голос Сакуноске. Наверное, он всегда боялся этого — забыть, как звучал его голос.       ...но он был вне всяких правил. — Ещё виски. Можете добавить в него какой-нибудь отравы, я даже доплачу, не сомневайтесь, — Дазай широко улыбнулся, подперев щеку ладонью и смотря на бармена с легким кошачьим прищуром. Конечно, он и не надеялся, что его просьбу воспримут всерьез и тем более исполнят, но не уставал пытаться, сколько бы сюда ни приходил — это уже вошло в привычку.       Человек за стойкой только с усмешкой покачал головой, пододвигая клиенту новый стакан. Осаму с тихим вздохом опустил указательный палец на блестящую кромку, медленно очерчивая стеклянный круг и следя глазами за собственным жестом. Его снова потянуло на философию о смерти, но поделиться мыслями пока что было не с кем. «Пока что» — эта оговорка очень грела душу.       Сегодня он ждал только Оду, Анго уехал по поручению в Токио и должен был вернуться лишь через несколько дней. Однако это никак не могло нарушить их вечерней традиции, за Сакагучи обязательно будет пропущен хотя бы один тост, позволив ему поприсутствовать в кругу приятелей таким необычным способом.       Тихий стук открывающейся двери и звук шагов, спускающихся по небольшой лестнице от входа в «Люпин», дали волю давно прибереженной довольной улыбке. Осаму чуть повернул голову и пару раз качнул рукой в знак приветствия. — Одасаку, что-то ты припозднился сегодня, — смешок Главаря Мафии никак не отозвался ответом на лице Сакуноске. Тот кивком поприветствовал друга и присел по правую руку от Дазая, жестом прося бармена дать ему то же, что и первому клиенту. Всё это время он чувствовал на себе внимательный изучающий и лукавый взгляд, который будто молча требовал к себе внимания. — Задержался на задании, — последовал короткий ответ. Ода редко говорил много, уступая это право в первую очередь Осаму. Тот безропотно принимал отведенную ему и самолично однажды взятую на себя роль главного болтуна. Говорить он мог много и ни о чем, но это заполняло тишину, не позволяя ей разрастись и нависнуть тучей неловкости. У него уже заранее было припасено множество бесполезных тем и историй, которыми он мог теперь жонглировать, как заблагорассудится. Но как же порой это утомляло и как хотелось подольше послушать глубокий и вдумчивый голос бывшего киллера. — Что за задание? — оживленная попытка вывести на разговор обернулась для Дазая очередным разочарованием. — Ничего, о чем действительно было бы интересно говорить, — Сакуноске поднял свой стакан и потянулся им к стакану товарища. — Сегодня без Анго? — Сегодня мы пьем за Анго. Чтобы ему не было там слишком скучно без нас. Хотя нет, пусть скучает, это полезно для укрепления дружеских уз, — Осаму тихо засмеялся, ювелирно чокнувшись краем о край стакана, и отпил немного, наслаждаясь ощущением прогревающего изнутри терпкого алкоголя.       Звон тихо постукивающегося льда о стеклянные стенки, запах сигарет, который всегда неотступно следовал за Одой, тихое мурчание кота, свернувшегося клубком прямо на стойке. В этом баре всегда царила особенная атмосфера. Здесь было мало людей в будние дни, и хорошо было быть единственными клиентами, не чувствуя неудобства из-за присутствия ещё кого-то — бармен всегда оставался не в счет. Уютный островок спокойствия вне всей этой мрачной жизненной суеты. Наверное, поэтому тут было не принято говорить о серьезных вещах, и правило это оставалось взаимно-негласным. — Как твои дети? — Дазай сидел уже с третьим стаканом, но не пил, только держал его на уровне глаз на свету, любуясь переливами янтарной жидкости. Голова совсем немного приятно плыла, но он хотел усилить это ощущение. — С ними всё хорошо, всё такие же сорванцы. Кстати говоря, зачем ты приходил? Сакура заметила, как ты стоишь за дверью, а когда я попытался тебя остановить, ты сбежал, будто тебя поймали с поличным на воровстве.       На этих словах Осаму показалось, что он резко протрезвел, ещё не успев опьянеть до конца. Растерянный взгляд, предназначенный Одасаку, как назло, был встречен спокойным и вопросительным ответным, а следовательно и замечен без права быть запрятанным за новой эмоциональной маской. Кареглазый мафиози опустил медленно стакан и сложил руки в замок, опираясь на них подбородком. — Просто стало интересно, — ответил он после короткой паузы, выдавив непривычно слабую улыбку и наблюдая за бликующим светом в выставленных стройными рядами отменно вымытых бокалах и прочих сосудах для подачи алкоголя. — Ты читал им книгу, когда я пришел, но я так и не успел разобрать по услышанному, о чем она. Не хотелось отвлекать...       В памяти сразу же всплыл тот день. Дазай сам себе не мог ответить, зачем пошел к маленькому ресторанчику, куда часто наведывался Ода, чтобы пообщаться с хозяином и проведать пятерых сирот, спасенных им два года назад. Раньше они никогда не встревали в личную жизнь друг друга, но, видимо, тайное любопытство пересилило.       Осаму тихо без спросу поднялся на второй этаж, аккуратно обойдя сложенные у порога маленькие ботиночки. Дверь в комнату была приотворена, и он встал у проема, заглядывая внутрь и стараясь не шуметь. Одасаку сидел на полу, окруженный детьми, и читал негромко, держа на коленях раскрытую книгу. Мальчишки пристроились по бокам от него, слушая с открытыми ртами и блестящими интересом глазами, будто птенцы, требующие чтобы их покормили. Младшая девочка обнимала бывшего наемника со спины, буквально повиснув на нем и заглядывая в разворот страниц через плечо мужчины.       Это была самая умиротворяющая картина, которую он мог себе представить. Дазай пытался вслушиваться в слова, но улавливал лишь ровный мягкий тон голоса. Он сам не понял, как засмотрелся на лицо читающего, а в груди слабо потянуло и заныло. Переведя взгляд на девочку, он только в тот момент понял, что она его заметила. Не двигаясь, смотрела большими чистыми глазами, склонив светлую головку на бок, так озадаченно и забавно.       Он испугался, вздрогнул, попятился от двери, успев уловить движение её руки, потеребившей плечо Сакуноске. В последний момент Осаму встретился с другом глазами, развернулся и бросился поспешно к выходу, успев услышать позади оклик и шаги. Выбежав на улицу, он скрылся в ближайшей подворотне и остановился, чтобы перевести дыхание. Действительно — словно вор. Отчего-то ему казалось, что он не имел права находиться там, будто это место было для него под запретом. Будто он был недостоин заглядывать в этот светлый мир уюта, тепла и доброты.       Сейчас всё это пронеслось перед глазами за пару секунд, оставив горчащий осадок на языке вместе с очередным глотком виски. — Это был обычный сборник японских легенд и сказок, — голос Оды вернул его к реальности, заставив ощутить странную слабость. Не отрывая губ от края стакана, он допил всё до последней капли, и только после этого повернул голову к приятелю, задумчиво хмыкая. — А какую из них ты читал в тот момент? — Кажется, о ликорисе. — Ликорисе? — Да, о цветке. Легенда о двух божествах-хранителях, обреченных на вечную разлуку. Ты её знаешь? — Нет. Расскажешь? — Дазай улыбнулся заинтересованно, отвлекая этой улыбкой чужое внимание, но в ответ Сакуноске только удивленно пожал плечами. — Может, как-нибудь в другой раз. Она грустная, — он отодвинул стакан от себя пальцем и, будто вспомнив что-то, полез в карман своего полупальто, доставая сложенный аккуратно вчетверо лист бумаги. Неразвернутым он перекочевал по стойке ближе к Осаму. — Сакура попросила передать это тебе. Она спрашивала про тебя, пришлось немного рассказать. — Ого... — на лице Осаму отобразилось неподдельное изумление. Он перехватил листок и повертел его в руке, усмехаясь. — Любовное послание от маленькой поклонницы? Шучу. И что же ты рассказал этой малышке? Что я страшный злодей из сказки, убивающий других злодеев темными ночами? — Нет, всего лишь сказал, что ты мой друг и так же одинок, как и они.       Наверное, Дазай был рад тому, что Сакуноске склонил в этот момент голову и не заметил его пронзительного взгляда искоса. Последние слова странным покалыванием отозвались на кончиках пальцев. Он медленно развернул лист бумаги, всматриваясь в детский неровный, но старательный рисунок. В черной угловатой фигурке человека с повязкой на глазу он безошибочно узнал себя. Рядом застыла фигурка повыше, с рыжими волосами, в темной рубашке и зеленых брюках, держа его больше похожую на каракулю руку в своей. Улыбка вышла кривой, но голос остался беззаботным и даже приобрел оттенок веселости. — И что же она ответила? — Что у них есть я, и у тебя есть я, и значит, ни они, ни ты не одиноки, — Ода запахнул верхнюю одежду получше и соскользнул со стула, оставляя деньги на стойке. — Дети — занятные создания. Иногда за ходом их мыслей наблюдать интереснее, чем за размышлениями взрослых людей. — Да, верно... — растерянно отозвался Осаму, сминая слабо в пальцах бумагу. — Ты уже уходишь? — Мне пора, Дазай-кун. Пойдешь со мной?       Юный мафиози неопределенно мотнул головой. Поток отвлеченных мыслей сбивал с толку, но он всё же посмотрел на остановившегося рядом мужчину и слабо повел плечом, складывая на ощупь рисунок и зажав его в слегка потеющей ладони. — Нет, я ещё посижу. Иди один. И... до встречи.       Его всегда поражало выражение и цвет этих спокойных глаз, которые сейчас взирали на него до странности понимающе. Искусственный желтый свет, плясавший бликами в природной голубизне, никак не мог испортить чистоты оттенка. И отчего-то стало невыносимо тяжело и грустно на душе, когда Одасаку повернулся к нему спиной и направился к выходу. Хотелось вернуть этот взгляд хотя бы на долю мгновения, но вместо него тихий глубокий голос на прощание бросил отозвавшиеся эхом слова. — До встречи.       Однажды я пойму...       Дазай часто вспоминает, как напился в ту ночь до двоения в глазах. Как шел по улицам, шатаясь, и еле добрел до дома. Как бросил детский рисунок в лужу, а потом вернулся, вновь подбирая и, мокрый, пряча во внутренний карман плаща. Он всё это помнит, как будто и не прошло тех четырех лет, а рисунок хранит в небольшой папке с ещё несколькими памятными бумагами и вещицами. К ним могло бы присоединиться и прощальное письмо друга, но с ним он расставаться не желает, нося всегда у сердца и перечитывая иногда ночами, если мучает бессонница, а мысли в голове роятся, как надоедливая мошкора.       Дазай Осаму не прекращает попыток покинуть этот бессмысленный глупый мир. Рампо и не думает его отговаривать, несмотря на новое звание «хранителя». Они ведут непринужденную беседу об идеальной смерти и, не находя ни одной, подходящей по всем заранее обговоренным параметрам, смеются, словно над старой хорошей шуткой, над неудачливостью Осаму на этом поприще. Бывший мафиози криво улыбается на подколы касательно ускользнувших дам сердца, позволяя великому детективу трепать себя приятельски по плечу. В свою очередь, он считает доступной вольностью покупку конфет с коньяком вместо обычных, чтобы повеселить себя зрелищем быстро пьянеющего даже от такой маленькой дозы алкоголя Эдогавы.       Его ангел-хранитель и не собирается гадать, что думает о нем «подопечный» на самом деле. Он приходит, когда захочет, требует сладкого и не спрашивает, не помешал ли чужому покою. Осаму ловит себя на мысли, что это входит в привычку для обоих, но старается не задумываться об этом слишком сильно. Когда Рампо рядом, время пролетает мимо со скоростью пули. Смех кажется искреннее, улыбки свободнее, взгляды проще. Они оба всего лишь играют в жизнь, каждый по-своему, но это их сближает. Каждый вечер в такой компании — маленькая перестрелка вопросами «а если бы». — А если бы Вам вдруг захотелось тоже совершить самоубийство, Рампо-сан? — улыбка младшего детектива не дает ни малейшего намека на серьезность. Это всего лишь развлечение, ведь всегда интересно знать чужое мнение по животрепещущей для тебя теме. — Что за глупость, Дазай, я слишком люблю жить, чтобы мне пришла в голову такая дурацкая идея, — фыркает великий, отправляя в рот очередной кусочек шоколадного печенья. Для него нет ни одного варианта, при котором что-то могло быть иначе, он говорит всегда только то, что сам считает неоспоримой истиной, не заботясь о резкости своих слов. И Осаму это принимает, даже любит в нем, будучи уверенным всегда, что ему ответят честно, какой бы вопрос он ни задал. — Скажите, Вам известна легенда о цветке ликориса? — однажды спрашивает он, вновь натыкаясь на воспоминания в своей голове, которые совсем не способствуют беспечному настроению. Эдогава запрокидывает голову, опасно отклоняясь на стуле назад, и задумчиво пробегается взглядом по потолку. — Да, кажется, что-то такое слышал. Про разлученных духов, да? — Она самая, — бывший мафиози кивает, вспыхивая неожиданным интересом. Ода так и не исполнил в свое время обещание, и Дазаю отчего-то думается, что он имеет право теперь просить о подобном своего необычного ангела. — Расскажите мне её. Мне хочется послушать. — И чего вдруг? — Рампо наигранно вздыхает и закидывает ноги на столешницу, скрещивая их. Всем своим видом он представляет сейчас надувшегося ребенка, которого просят рассказывать наизусть заданную в школе на дом поэму. Это забавляет, и Осаму подпирает голову ладонями, сидя напротив и не сводя с приятеля озорного просящего взгляда. — Пожааалуйста, — тянет он на высокой нотке, тихо посмеиваясь, и вскоре замечает легкую усмешку на лице великого детектива, чувствуя вкус быстрой победы. — Я куплю Вам свежих пончиков. — Ладно, идет, — мгновенно сдается Эдогава, который, казалось бы, только этого и ждал. Он прикладывает палец к губам, стараясь припомнить историю точнее, и начинает несильно раскачиваться на стуле. Его слушатель уже полон внимания и нетерпения, но детектив спешить не намерен. — Их было двое. Два духа-хранителя на один цветок. Первый из них ухаживал за листьями, второй — за самим цветком, но так выходило, что они никогда не могли встретиться. Если припомнишь, у ликориса сначала отцветают листья, и только потом раскрывается бутон. В этом и было всё дело, они сменяли друг друга, как часовые, но видеться не могли. Однако любопытство — забавная штука, и однажды эти духи оставили свои обязанности и... — он щелкает раза три пальцами, разводит руками и пропускает короткий смешок. — В общем, как можно было догадаться ещё до того, как я начал что-то рассказывать, они влюбились. Но естественно долго такая идиллия, как и в любых легендах, продлиться не могла. Их наказали за ослушание (вот почему я ненавижу всякие правила!) и обрекли на вечную разлуку. Но и на этом история не закончилась. Хотя я так уже от нее устал... — мужчина утомленно выпрямляется, садясь нормально, и на сей раз устраивает на столе голову, расплываясь по нему лениво. — Было одно условие: они могли встретиться снова лишь после смерти. И когда это произошло (за что мне это?!), они поклялись, что найдут друг друга после перерождения. Увы, но клятва так и осталась неисполненной. Всё! А теперь я требую обещанную награду за свои труды!       Дазай ловит каждое слово, пока рассказ продолжается, но в конце не может сдержать громкого смеха из-за поведения коллеги, хоть внутри что-то и начинает тяжко ныть от такой истории. Ему вдруг хочется вновь сыграть в «если бы», и он позволяет себе временно пропустить мимо ушей требование о награде ради ещё одного вопроса. — Интересно, если мы действительно перерождаемся после смерти, кем бы хотели стать в следующей жизни Вы?       Он ожидает возмущения со стороны собеседника, но его на удивление за этим не следует. Рампо приподнимает голову, укладывая подбородок на сложенные руки, и устремляет взгляд на товарища, хмыкая негромко и отвечая довольно вдумчиво. — Я был бы непрочь стать какой-нибудь маленькой птицей, если такое и правда возможно. Знаешь, почувствовать это ощущение полета, ветра, который подхватывает или бьет наотмашь, а ты ложишься на его потоки то одним, то вторым крылом, и он шелестит в твоих перьях, насвистывая всякое разное... Мне часто снится, что я летаю, — он затихает на полуслове, поймав себя на том, что становится непривычно серьезным, и уловив изумление в глазах напротив. Раздается знакомое фырканье. Великий детектив поднимается с места, подходя к Дазаю, и тянет его за руку, недовольно заключая. — И ты по-прежнему должен мне пончики. Не думай, что я забуду о них, если ты начнешь заговаривать мне зубы.       В тот вечер Осаму больше не поднимает эту тему, но мысль о том, что бы он ответил сам на свой вопрос, крепко оседает в сознании. Ему хочется сказать «я не знаю», но одновременно он понимает, что это ложь. И с благодарностью смотрит на своего хранителя, который в потоке многих истин всегда ухитряется обходить те, которые могли бы развеять эфир легкости и непринужденности в их общении, пройдясь по болезненным стрункам. Мысленно он называет это абсолютным слухом. У Эдогавы абсолютный слух, но не на музыку, а на звучание чужой души.       ...почему всё случилось именно так.