Черная Вдова

Дерри довольно сильно разросся с той поры, как она покинула его. Беверли бредет по улицам и узнает, и одновременно не узнает то место, где провела почти все свое детство. Появилось огромное количество новых зданий, улиц, заведений. Там, где раньше существовали небольшие, но довольно уютные магазинчики, ныне располагаются модные и сверкающие бутики. Где раньше были только пустыри да заброшенные дома — процветают торговые центры и бизнес-офисы. Вместо небольших кафе теперь появились дорогие рестораны и модные нынче сети быстрого питания. И все же старый Дерри, тот самый маленький и обманчиво спокойный городок, никуда не делся. Стоит свернуть с главной улицы — и вот он тут, словно никуда и не пропадал. Тихие, сонные и пустынные улочки, небольшие аккуратные клумбы и редкие, очень редкие жители, спешащие по своим делам и не обращающие ни на что ровным счетом никакого внимания. Дом, милый дом… Беверли ежится от подобных мыслей и сворачивает в сторону ближайшего кафе. Ее тошнит, и потому она срочно хочет выпить чего-нибудь, желательно кислого, чтобы погасить это неприятное чувство. Девушка садится за ближайший столик, и тут же рядом с ней оказывается миленькая молоденькая официантка. — Добрый день! Желаете что-нибудь заказать сразу? — ее дежурная дружелюбная улыбка, однако, не доходит до глаз. Беверли трудно винить ее в неучтивости. Кому понравится слегка помятая, бледная, с яркими темными кругами под лихорадочно блестящими глазами женщина, которая неизвестно еще, сможет ли заплатить за заказ. Может быть, она и вовсе попытается удрать с едой, стоит только отвернуться. А сейчас Бев выглядела именно так, она точно это знала. — Да, моя дорогая. Принеси мне холодной воды и дольку лимона, если это возможно, — Беверли слишком плохо себя чувствовала, чтобы задуматься о таком понятии, как вежливость. Все, чего она хотела, это не наблевать на собственные штаны. — Я расплачусь сразу, если ты не против. Сдачу оставь себе. Беверли достает купюру в сотню долларов и не может сдержать улыбки, видя крайне потрясенное выражение лица официантки. Должно быть, даже если цены в этом заведении и сильно завышены, простая вода с лимоном стоит намного меньше. Беверли все равно — деньги у нее имеются. Еще сегодня утром, едва покинув аэропорт, она сняла с собственной карты большую сумму наличными. На всякий случай, потому что, скорее всего, уже к вечеру все ее счета будут заблокированы. Тем временем официантка, справившись с потрясением, осторожно забирает у Беверли купюру и скрывается в глубине служебных помещений. Что ж, сегодня явно ее счастливый день, чего совершенно точно нельзя сказать о Беверли Роган. Ожидая свой заказ, Бев сжимает пальцами виски, пытаясь загнать одолевающие ее неприятные ощущения поглубже. Все началось с самого ее приезда в город. Стоило только до боли знакомой панораме показаться вдали, как у Беверли тут же разболелась голова. Воспоминания, непрошенные, нежеланные, вновь накатили на нее волной. И в этот раз касались они собственных таких наивных и детских чувств и стремлений. О том, как от всей души она тогда желала чего-то хорошего и светлого, как себе, так и своим друзьям. Как мечтала привнести в этот мир много-много добра. Мечты эти рухнули в тот миг, когда умерла ее мать, а отец явил дочери свою истинную извращенную сущность. Мир оказался слишком мрачным местом, чтобы в нем могло бы прижиться что-то доброе, светлое и наивное. Он понимал только силу. Печальная правда заключалась в том, что хрупкие и нежные цветы людских чистых порывов могли не только распускаться, но и выживать лишь тогда, когда находился кто-то сильный, чтобы защищать их. И у Беверли не было такого защитника. Но вместо этого оказались хорошие учителя в лице бесконечно измывающихся над ней одноклассниц, собственного извращенца отца, не совсем адекватного хулигана из старшей школы и, что греха таить, жуткого монстра, обитающего в канализации глубоко под городом. Все они показали Бев, что лишь она сама может постоять за себя. Пожалуй, тот самый монстр оказал на нее наибольшее влияние. Раньше она просто защищалась, строила вокруг себя стену равнодушия и холодности, пряча за ней страх и отчаяние. Но в тот миг, когда кровь, хлещущая из сливного отверстия, залила ее лицо, волосы и все тело, и, казалось, запятнала саму ее душу, Беверли четко осознала — прятаться мало. Надо бороться самой, надо нападать, смотреть в лицо своим страхам и уничтожать их, вместо того, чтобы огораживаться. Бев возненавидела само чувство страха и в тот момент ощутила готовность наброситься на него и разорвать на мелкие кусочки. Но страх — это всего лишь эмоция, и добраться до нее невозможно. В отличие от того, что этот страх вызывает. Хищникам может противостоять только другой хищник. Это осознание словно бы разрушило внутри девочки некий заслон, сняло запреты, стерло границы. И она поняла — все возможно, стоит этого захотеть. А если еще и подойти с умом, то можно так же избежать и неприятных последствий. Выяснись вдруг, что монстр в доме номер двадцать девять по Нейболт-стрит вовсе не чудовище, а просто хитроумный маньяк, мерзкий, но вполне живой и обыкновенный, остановило бы ее это? Нет. Она точно так же загнала бы ему в голову арматуру и стояла, глядя, как вытекает кровь, смешанная с кусочками мозга. Просто потому, что она могла это сделать, и никто бы ее не осудил. И получила бы от этого удовольствие. Когда Беверли оказалась в гостинице и принялась собираться на встречу со своими друзьями, ее снова окатило воспоминаниями. Голова больше не болела, на этот раз ощутимо свело живот. Они видели в ней сильную и храбрую девочку, умную и при этом добрую и чистую сердцем. Все они, все шестеро. И она и была таковой для них, более того, рядом с ними она себя именно так и ощущала. Сильнее, чище, решительнее. Это было и приятно, и дико одновременно. Потому что сама Бев знала в глубине души, что это все не правда. Только лишь их вера делала ее такой, но никак не она сама. И как же она страшилась, что истина всплывет наружу. Как бы отреагировал добрый, наивный и честный Бен Хэнском, написавший для нее такое трогательное хокку, узнав, как его первая светлая любовь, сжимаясь от отвращения, вызванного отцовскими прикосновениями, в глубине души молит его зайти гораздо дальше? Как отреагировал бы решительный, храбрый и справедливый Билл Денбро, с трудом переживший потерю своего любимого младшего братика, что вдохновляющая его храбрая девочка плевать хотела с высокой колокольни на всех пропавших и только еще рисковавших пропасть детей вместе взятых? Ее волновала только лишь собственная жизнь, да еще, пожалуй, жизнь самого Билла. Потому что Билл отныне был ее собственностью. Как и все остальные Неудачники. Даже тогда, в логове монстра, Беверли не выходила из роли, хотя готова была бы скормить всех своих друзей Пеннивайзу, лишь бы тот оставил ее в живых. Как позже выяснилось, она не прогадала. И отчего-то жуткий клоун, без сомнения читавший душу Бев словно открытую книгу, не стал воплощать именно этот ее страх. Или же он просто хотел, чтобы Бев боялась именно его, а не чего-то стороннего. Но теперь риск быть разоблаченной возрос многократно. Ведь за душой Беверли к ее сорока годам скопилось очень много темных и даже кровавых секретов. Впрочем, страх отступил, как только она оказалась в Общественном Центре Дерри, увидев своих друзей и вновь заглянув в их глаза. И вот тогда-то впервые возникла тошнота. Просто Беверли осознала, что ей глубоко плевать, как теперь могут начать думать о ней ее бывшие друзья. Она увидела, во что они превратились. Она смотрела на каждого и понимала — с этими людьми ее ничего не связывает, кроме той стародавней клятвы. Да, она все еще дорожила, но не столько ими, сколько теми приятными воспоминаниями, что были связаны с ними. Памятью о том времени, где кто-то искренне считал ее хорошей и верной. Где она сама посмела поверить в это, а потом эта вера осталась с ней, забывшей, откуда та вообще взялась, на протяжении всех последующих лет. Жар твоих волос. Бен Хэнском, милый добрый толстяк, готовый принести свою любовь в жертву счастью Беверли рядом с Биллом. Он остался точно таким же, каким и был, разве что сильно похудел. Бев сидела рядом с ним и то и дело ловила на себе его восторженные взгляды, и не могла не заметить румянец, возникающий на его щеках, когда она улыбалась ему. Никакой пошлости, никаких попыток мысленно раздеть ее. Все та же до отвращения искренняя щенячья преданность. Беверли тогда показалось, что, если бы вдруг они с Беном поженились, и она велела ему спать на полу, на коврике, вместо супружеского ложа, он без колебаний исполнил бы ее желание. А был бы у него хвост, он при этом еще и вилял им, не переставая. Его любовь была приятна юной девушке, которую разбудил тогда поцелуй этого «прекрасного принца». Теперь же подобная наивность, нежность и покорность была отвратительна зрелой женщине по имени Беверли Роган. Бен носил бы ее на руках, сдувал пылинки и окружал заботой. То есть дал бы ей именно то, чего она когда-то так страстно желала, и что никогда не сделало бы ее по-настоящему счастливой. Бев не знала, надеется ли еще на что-то Бен теперь, когда его главный соперник Билл, оказался женат. Но, в любом случае, его будет ждать отказ. И Беверли было совершенно его не жаль. Угли в январском костре. Билл Денбро, все такой же решительный и храбрый. И все так же фанатично желающий отомстить за своего погибшего брата. Снова. В тот момент, глядя в его полные ненависти, стоило лишь зайти разговору об Оно, глаза, Беверли ощутила дикое разочарование. Она надеялась, что за все это время потеря Джорджи отболит и пройдет, что Билл, самый разумный из всех, сумеет хотя бы теперь ее выслушать и прислушаться. Но нет, этому не дано случиться. Бев с трудом удержалась тогда, чтобы не встряхнуть изо всех сил их негласного лидера и не заорать ему в лицо о том, какой же он кретин. Его брат погиб, все так. Но, черт возьми, самому Биллу тогда было всего двенадцать лет. Он за эти годы должен был уже позабыть Джорджи, принять его смерть и отпустить. Дети ведь так легко забывают все плохое. Но нет, этот лысый идиот всю свою жизнь только и делал, что лелеял свои травмы от того, что, видите ли, его мамочка посмела страдать из-за смерти младшего сына. Мог бы и войти в положение, раз такой понимающий, а не строить из себя обиженного и несчастного, всеми забытого ребенка, которому совсем не уделяют внимания! Как же посмели его родители скорбеть по Джорджи столь долгое время, вместо того, чтобы утешать и крутиться вокруг старшего сына! Все его дурацкие книги вертятся вокруг того, что он пережил в детстве. Он — успешный писатель, богач, у него прекрасная жена, как две капли воды похожая, к слову, на нее — Беверли. Так что же еще для счастья надо этому придурку?! К чему вся эта бессмысленная месть, которая ни братца к жизни не вернет, ни заставит позабыть, как же родители тебе сделали больно в детстве? Джорджи мог сбить грузовик, а не сожрать чудовище. И чета Денбро скорбела бы о своем ребенке точно так же. И что же, это был бы повод ненавидеть все грузовики и стремиться взрывать их при первой же возможности? Просто чудовище так легко ненавидеть и обвинить во всем. Гораздо проще, чем найти понимание и смирение внутри самого себя. Беверли тогда сдержалась. Смолчала. Но желание блевануть возросло многократно. Я в нём сгораю. Ричи Тозиер и Эдди Каспбрак. Вот эти двое, пожалуй, вызывали наименьшее отвращение. Потому что они пусть и были частью команды, но сразу ощущались как-то отстраненно, сами по себе. Ни у первого, ни у второго не было мотивов, чтобы снова нападать на Оно. Лишь их преданность Большому Биллу. А еще Бев не могла не заметить те взгляды, которые мужчины то и дело бросали друг на друга. Она с самого начала подозревала, что в их крепкой подростковой дружбе замешано что-то большее, нежели просто взаимное уважение. Вот только сами мальчики в то время и в том возрасте еще этого не осознавали. Зато сейчас, глядя друг на друга, поняли все совершенно точно. Бев с трудом сдерживала улыбки, глядя, как краснеет Эдди под явно голодным взглядом Тозиера, но при этом не выказывает ни малейшего недовольства. Этим двоим, нашедшим и обретшим друг друга после стольких лет разлуки, явно захочется узнать друг дружку еще ближе, и причем в самом скором времени. А приняв всю глубину чувств и влечения, захотят ли они рисковать жизнями друг друга? Беверли даже на миг стало интересно, что же победит: воскресшая и ярко запылавшая любовь этих двоих или застарелая любовь Большого Билла к своему брату, такая же тухлая, как и сам Джорджи теперь. — Ваш заказ, мэм, — официантка подходит практически неслышно и ставит на стол перед Бев запотевший стакан с прозрачной водой, а рядом на блюде аккуратно нарезанный ломтиками лимон, — Желаете что-то еще? — Нет, спасибо. Этого более чем достаточно. Официантка вновь улыбается, на сей раз, без сомнения, искренне, и уходит. Ну еще бы, таким деньгам, что ей перепали, грех не порадоваться. Беверли аккуратно выдавливает лимон в воду, а затем начинает пить ее мелкими, медленными глотками, с облечением ощущая, как отступает тошнота. Этот способ всегда срабатывал, сколько Бев себя помнила. Ей было бы крайне интересно взглянуть на Стена, самого робкого из них. Но его страхи сыграли против него, и бедняга предпочел смерть борьбе. Что ж, значит не судьба. Беверли думала, что эта новость опечалит ее, но ничего подобного не произошло. Более того, она испытала облегчение. Рациональный, разумный и такой правильный Стен нравился ей куда больше всех остальных. Не как Билл или Бен, скорее, как тот, о ком можно позаботиться. И Бев была только рада, что ей не придется видеть разочарование или того хуже ненависть в его глазах. Существовала и другая причина, и не было смысла отрицать ее. Их теперь на одного меньше. И ее задача упростилась ровно на один пункт. Опустошив стакан с водой, Беверли сидит еще немного, наслаждаясь неким покоем. Затем поднимается на ноги и покидает кафе. Майкл Хэнлон, тот, кто оставался в Дерри все это время, взяв на себя добровольную роль караульного. Тот, кто когда-то, как и сама Бев, не пожелал стать жертвой и решил быть хищником. Только вот получалось у него не очень хорошо, судя по всему. Майкл был беден и едва удерживался на своей должности помощника библиотекаря в публичной библиотеке Дерри. Он не сказал этого тогда, за столом, но, судя по изможденному виду, без каких-то не самых полезных для здоровья веществ его жизнь в последнее время явно не обходилась. В детстве, Бев жалела Майкла, за его слабость, трусость и покорность судьбе. Теперь же ей было просто противно на него смотреть. Но хуже всего оказалось то, что он следил за всеми остальными Неудачниками. И за ней в том числе. Он знал о том, что случилось в ее колледже. Связал ли он это непосредственно с Беверли? Пока еще нет, судя по всему, но был к тому близок. Он знал про ее двух погибших мужей. Не знал только о том, что и третий муж так же отдал Богу душу. Еще не знал. И как только он все поймет, как только все частички головоломки сложатся в его голове, что он может предпринять? Поймет ли он, что Беверли вовсе не на стороне Неудачников, или решит оставить все ее темные дела на ее совести и не усомнится в ее верности их клятвам? Эта неизвестность не пугала, но нервировала и вызывала глухое раздражение. Если от кого и избавляться первым, решительно и без жалости, так это именно от Майкла. Без сомнений. Сама Беверли, конечно, сделала все, чтобы поддержать в Неудачниках уверенность, что она осталась такой же — прежней, доброй и бесстрашной Беви. Готовая на все ради них, с оптимизмом глядящая в будущее, несмотря на все выпавшие на ее долю невзгоды. Рассказывала она и о своем муже, — прекрасном человеке и отличном любовнике, — с которым она была по-настоящему счастлива. Они поверили ей, все, кроме Билла. Это она увидела по его глазам, но решила не придавать сильного значения. Если Большой Билл спросит ее, она расскажет ему более подробно о том, что для Беверли Роган означает быть счастливой. А когда, после ее рассказа, Билла стошнит, это уже будут не ее проблемы. Беверли замирает перед до боли знакомым домом. Она шла, не особо задумываясь о дороге, и вот результат — ноги сами принесли ее туда, где она жила когда-то. Дом довольно сильно обветшал и был явно нежилым. Окна зияли пустыми провалами, краска облупилась, а пожарная лестница и вовсе обрушилась. Медленно, словно во сне, Беверли подходит к входной двери и толкает ее. Та с противным скрипом поддается. Не заперто. Такие места никогда не запираются. Неудачники условились побродить по городу, пройтись каждый своей тропой воспоминаний, а затем уже собраться все вместе. Что ж, эта тропинка кажется Бев ничем не хуже всех остальных. Девушка медленно заходит в дом. Электричества, конечно же, нет, но света, льющегося через провалы окон, более чем достаточно, чтобы рассмотреть все в мельчайших деталях. Беверли поднимается в свою квартиру, дергает за ручку и даже не удивляется, когда и эта дверь оказывается открытой. Бев медленно бредет по пыльным комнатам, вспоминая, как все выглядело тут раньше. Если бы не выбитые стекла, воздух был бы совсем затхлым, но, к счастью, сквозняк в этот раз сделал явно доброе дело. Еще издали завидев вход в ванную комнату, который, к слову, так и не заделали, после того, как Элвин Марш вышиб дверь, желая добраться до тела своей дочери, Беверли останавливается. Она чувствует, как начинает колотиться ее сердце, быстро-быстро. И все же она идет туда, сама не зная, что ожидает увидеть внутри. Быть может, высохший труп своего отца на полу? Но ванная пуста. Бев делает несколько шагов вглубь и замирает. Тут темнее, чем в других комнатах, но все же света из форточки под самым потолком хватает, чтобы различить небольшие темные пятна на полу. Кровь ее отца, так толком и не убранная. Беверли сглатывает, чувствуя, как мурашки бегут по ее спине. Неожиданно становится темнее, и девушка понимает, что больше она тут не одна. Бев резко оборачивается, и крик застревает в горле, раздуваясь там, мешая дышать, но словно бы не имея сил вырваться наружу. Прямо перед ней, совсем как тогда, в далеком восемьдесят девятом году, стоит Пеннивайз, Танцующий клоун. Он точно такой же, каким отпечатался в ее памяти, от торчащих в разные стороны рыжих волос, до ярких оранжевых помпонов на носках его ботинок. Пеннивайз улыбается, открывая оцепеневшей Бев верхний ряд своих нечеловечески острых зубов и протягивает к ней руку. Пальцы, затянутые в белый шелк перчатки, едва ли не ласково смыкаются на шее девушки, не душа, но крепко удерживая на месте. — Полетаем, малютка Беви?