***
За обедом семейство Старков собралось в столовой отведать присланных от Роберта Баратеона лангустов. Разговаривали как обычно, без особого внимания к вороватому положению Сансы, но она все же чувствовала себя подавленной. Арья, сидя от нее по правую руку, постоянно интересовалась, нужно ли чего-нибудь ей. В ее глазах и словах так и сквозила нотка уважения к сестре, посмевшей перечить родителям. Она все пыталась развести ее на тихий разговор о том, что случилось, предвкушая интересную историю ее побега, но Санса отнекивалась, хмуро бурча что-то про свою глупость и безрассудство. После десятого раза Арья прекратила попытки и повернулась к Джону, и они начали обсуждать проигрыш команды Арьи в школьном матче по футболу. Санса сидела, безучастно вслушиваясь в разнообразие голосов, раздававшихся за столом. Бран несколько раз пытался поймать ее взгляд, но Санса специально отворачивалась. Ее хмурое настроение уже не было столь необычным явлением для остальных, поэтому никто этого не замечал. Как ни в чем не бывало, Кейтилин разглагольствовала с Роббом и Эддардом, Джон тихо посмеивался над Браном, у которого Арья тихо свистнула последний кусок пирога. А Санса… Она поклевывала хрустящие листики салата, пока в столовую не вошел Петир. Прежде безучастное, ее лицо загорелось при виде него. Она с интересом стала наблюдать за его действиями. Петир вел себя так же спокойно, как это было вчера, позавчера, неделю назад или даже месяц. Абсолютное равнодушие. Он подошел к Эддарду, сказал ему пару фраз, затем перекинулся с Кейтилин несколькими словами. И все это он делал, даже не взглянув на Сансу. Спустя минуту он отошел за бокалами, потом подошел к Роббу сообщить о кипе бумаг на сортировку, и только после этого направился восвояси, всем своим видом показывая, что извиняется за прерванный воскресный обед. Его взгляд вскользь прошелся по Сансе, когда он уже поворачивался, чтоб уйти. Но Эддард, хмуро сидевший во главе стола, подозвал его к себе, веля присесть рядом. На лице Петира слегка дрогнули скулы, что, казалось бы, никто не заметил, но он подчинился и сел. Они начали тихо переговариваться в очень натяжном тоне, что не осталось без внимания Сансы. Остальные лишь заинтересовано пошептались, но вскоре затихли, так как им не было никакого дела до Эддарда и Петира и их рабочих вопросов. Даже Робб, старавшийся прислушиваться к ним в связи со своей заинтересованностью в делах фирмы, которая очень вероятно перейдет к нему во владение, вскорости оставил все попытки услышать что-либо, надеясь, что отец сам ему поведает суть разговора позже. Все продолжили обед, позвякивая приборами и стаканами. Однако Санса ликовала. В ее голове уже представились разные способы того, как Эддард мог узнать о злоключениях Петира в ее спальне. Например, ненароком увидел, как тот сошел с третьего этажа этой ночью или, наоборот, поднимался (хотя, это было маловероятно, потому как Эддард сразу бы поднял шум), или, еще возможно, почувствовал каким-то своим родительским чутьем или догадался. В общем, Санса ожидала разоблачения. Она переводила взгляд с отца на Бейлиша, потом обратно, немного останавливаясь на матери своим участливым взором. Как на зло, они переговаривались тихо, причем Кейтилин, судя по ее округленным и невыразительным глазам, не участвовала в разговоре, а думала о чем-то своем, лишь иногда переводя взгляд на скрытно говорящих мужчин. Петир совсем склонился ухом к Эддарду, который с суровым выражением лица ему что-то втолковывал. Создавалось впечатление, к глубокому удивлению Сансы, что отец действительно отчитывал Петира, и, самое главное, лицо последнего выражало отнюдь не привычные ему эмоции. Легким дуновением по извечно спокойному лицу дворецкого прошелся страх, и Санса это увидела: дрогнувший уголок губ, разгладившаяся морщинка у переносицы, напрягшиеся желваки. Но длилось это всего лишь мгновение, не больше. Затем лицо его скрылось за непроницаемой маской. Больше сомнений не было. С той минуты для Сансы началась такая кутерьма в эмоциях, что она вся загорелась. Необъяснимый огонь сжигал ее изнутри, ведь сейчас, она осознавала, все должно начаться — разговоры, взгляды, допросы, всякие выяснения, крики, мольбы, слезы. Наступил тот самый момент, ознаменовывающий переворот всей той спокойной жизни, что была раньше. Потом только буря. Семья, друзья, окружающие взглянут на Сансу теперь совсем иначе. Сердце бешено стучало, краска заливала лицо, ладонь сжимала столовые приборы, и Санса смотрела, не отрывая взгляда, на двух мужчин, как они говорят, как один внимательно слушает другого. Что она чувствовала тогда? Защиту? Возмездие? Долгожданную победу за ее честь и благополучие? Наконец-то все решится для нее. Она больше не может оставаться немой. Неужели она чувствовала, что освобождается от навязанной ей борьбы? Спасается от преследовавших ее грязи и навязчивости того человека? Нет. Все перевернулось. Как так вышло, что вопреки разумным доводам и долгожданным чувствам, которые вознеслись в ней, Санса осознала, что испытывает страх? Холодный, влажный, пробежавший вниз от макушки до самого низа спины, он тут же вытеснил все другие чувства и заменил собой. Санса перестала понимать, что чувствует, но ясно осознала, что нельзя разоблачать Петира. Нельзя, чтобы остальные узнали. Нельзя говорить о своей боли. Эти три мысли хлыстом врезались в ее голову. Весь воздух в ее легкий замер, пока она смотрела на отца и Петира. И эта пытка длилась вечно. В состоянии, граничащем с провалом, Санса оцепенела, замкнула взор на тарелке и поставила локти на стол, оперев лоб о тыльную часть ладоней, как будто бы устав жевать пищу. Она боялась посмотреть туда вновь, куда тянуло посмотреть ее проклятущее любопытство. Боялась увидеть признаки того, чего так страшилась. Разговор с Петиром шел подозрительно долго. За это время можно было многое наговорить. Но суть же коротка! Так почему же они до сих пор говорят? Санса от нервов стала скрупулезно жевать все в подряд, уткнувшись в свой спасательный круг ладоней. Обед кончался — Бран вышел из-за стола, напоследок попытавшись обратить внимание Сансы, но также безуспешно — но уходить она не посмела. Ей хотелось быть свидетелем всего, что только могло произойти. И конечно же, время давало о себе знать. Потихоньку она стала остывать, сознание стало кружиться в районе здравого смысла, и мысль о беспочвенности тревог подмывала ее поднять взор. И как раз окончательным побуждением для этого стали слова Кейтилин, адресованные в разгар ее финальных диспутов: — Санса, милая, почему ты держишь локти на столе? От разительной несостыковки объекта разговора матери с ее мыслями, она сначала долго пыталась поймать смысл вопроса, растеряно подняв на ту глаза. На эту заминку не преминули отреагировать и Эддард с Петиром. Они обратили на нее внимание. Почему-то за столом оказались только они. Остальные Старки куда-то делись. Санса постаралась не удивляться образовавшейся неловкой ситуации и робко начала оправдываться, медленно опустив локти: — Да я вот… задумалась слегка. — А что ж ты не выходишь из-за стола? Давно уже жуешь одну листинку, — невольно спас положение Эддард. — Все остальные давно закончили есть и разбежались. Или ты не знала, что у тебя пока есть право выходить из-за стола по собственному желанию? Последнее он сказал с улыбкой, и такой чистой, не омраченный никакими задними мыслями, что она мигом подействовала на Сансу, как раствор успокоительного и веселящего, смешанный в равных пропорциях и вколотый трижды. «Они ничего не знают», — пронеслось у нее в голове. — А что, да? Я могу? — та не смогла скрыть облегчения и, не до конца осознавая ситуации, смотрела то на Кейтилин, то на Эддарда, то на Петира. Самой подходящей реакцией было подыграть отцу, что и так легко ей давалось. — Конечно! Иди уже, — сказал отец и спросил, простодушно улыбаясь. — А ты что, правда не знала? Санса слишком поспешно вышла из-за стола, задвинула стул. — Ой, да я задумалась просто, — говорила она, уже намереваясь уйти. — Задумалась она! — хмыкнула Кейтилин. — Прекращай уже со своими странностями, Санса! Не престало так вести себя девушке. — Хорошо, мам, — быстро выговорила та и удалилась. — Она что, правда не знала? — удивлялся Эддард, обращаясь к Кейтилин. — Нед, ну что за вздор ты говоришь? — ответила та. — Ты слишком мягок с ней, вопреки тому, что она натворила. Знала она, конечно… Но эта ее рассеянность … меня пугает. Совсем ее не узнаю. Надо все же попытаться разузнать, что с ней происходит. — Да ладно, Кет. Она же подросток, как ты там говорила. Гормоны меняются, человек уже по-другому реагирует. — Ну нет. Такое на гормоны не спишешь. Ты забыл, какой она нам спектакль устроила своей игрой в молчанку? — Не забыл, — слегка нахмурился Эддард, но добавил. — Но она же вернулась. Целая и невредимая. — А тебя совсем не заботит, что она делала тогда? С кем была. — Она вернулась, говорю же тебе! Даже к подруге приехала, как условились. Ну, а с кем… Это, и вправду, вопрос. Ну что поделать, если не хочет говорить? Хотя бы не Джоффри. — Погоди еще. Может, Джоффри окажется не самым худшим кандидатом, — задумчиво проговорила Кейтилин. — Петир, а ты ничего не знаешь? Может, слышал что от них? Они же постоянно переговариваются, своих не выдают! — Нет. Пока ничего не слышал, — сказал молчавший до той поры Петир. — Но если узнаю, обязательно скажу. — Вот же настоящая волчья стая! С одной стороны, хорошо, что они такие дружные, но с другой… Погодите еще, скоро и Арья надумает сбежать. Вот увидите, — сказала Кейтилин, удрученно положив голову на упертую в стол руку. Все замолчали. Они немного еще просидели в задумчивости за столом, размышляя о трудной родительской стезе, пока Петир не поднялся, спрашивая: — На том все, Эддард? Я могу идти? — Все, Петир. Чтоб к концу недели эта утечка за глицерин была возвращена, — строго сказал Эддард, почесав короткую бороду, затем раздраженно добавил. — Как ты так проворонил миллиард фунтов, мне не понятно. Ты же за договоры отвечал. Сдаешь позиции.***
Тем временем Санса случайно столкнулась с Джоном в передней перед лестницей. Оба думали о своем, поэтому столкновения не предугадали. Санса поворачивала на лестницу, Джон спускался с нее. В итоге — Джон налетел на сестру, инстинктивно схватив ее за плечи. Санса же, за миг преодолев легкий шок столкновения, отпрянула. Оба остановились. Вежливая, извиняющаяся улыбка не заставила себя долго ждать. — Извини, — одновременно сказали они. Джон усмехнулся, как обычно он это делал на какой-нибудь выкрутас Арьи. Сансе это польстило. — Да уж, — выговорил он. — Впредь буду осторожнее. — Ага, — только и смогла выговорить Санса. — А я — внимательнее. Затем наступило неловкое молчание, слегка щекочущее нервы, такое необременительное, но такое вдумчивое, что Санса почувствовала, как Джон захотел сказать ей что-то. Она не стала подниматься наверх, а дождалась, пока он не произнес: — Ты вообще молодец. Держишься. — Эх, спасибо, — она понуро ответила. — Не буду спрашивать, зачем, для чего, потому что сам не люблю, когда так лезут с расспросами, — тихо поделился Джон. «А жаль», — подумала Санса, вспомнив о Петире. — Ты еще такую молчанку устроила родителям. Мама вся на взводе была. Не скажу, что мне это было неприятно. Не знаю, думай, что хочешь, — сейчас в нем говорил бунтарский дух подростка, но Джону было все равно — он улыбался. — Задала же ты ей взбучку! Ну ладно, это по секрету. У него была привычка говорить с людьми, лишь изредка бросая на них взгляд, к большому сожалению Сансы, которая внимательно изучала его лицо. Остальное же время он смотрел в пространство рядом с собеседником или в пол, однако его взор всегда маячил где-то рядом. Но Санса не сомневалась, что боковым зрением он изучал ее. — Ладно, — ответила Санса и наконец встретила взгляд его темных, почти непроницаемых глаз. Они соучастно улыбнулись друг другу. Но если она вложила в изгиб своих губ чуть больше нежности, чем-то положено сестре, то Джон лишь по-простецки растянулся в братской улыбке, отмечая их перемену в отношениях как очень запоздалое проявление родственных чувств. Он наконец-то стал налаживать отношения с сестрой. — Санса, мне все ж пора, — произнес Джон, извиняясь. — Меня уже заждались. Не вешай нос, этот месяц пройдет, не успеешь оглянуться. Это только поначалу напрягает, а потом у тебя внезапно появляется телефон, — как заговорщик, изогнул он свою бровь. — Или внезапно все разъезжаются из дома. В общем, все может произойти. Он стал обуваться. Затем надел пальто. Санса слегка расстроилась его уходу. Ее подмывало сказать ему то, что он по праву должен был знать. Однако счастье этого момента соединения двух отверженных душ останавливало ее сделать такой серьезный шаг. Да и Джон торопился по своим делам куда-то. К кому-то. «Стой! Не уходи, Джон. Ты должен знать», — только и смогла в своей голове крикнуть ему Санса, когда он, как будто уже совсем привычным жестом, помахал ей на прощанье. Словно они всегда так общались. Санса потерла плечи от подувшего сквозняка. Дверь за ним закрылась. «Надо было сказать», — грустно подумала Санса, ощущая на своих плечах след от его прикосновения.***
Вечером с ней беседовала Кейтилин. Санса долго отпиралась от матери. Та и причитала, и ругалась, и спрашивала, но вопреки яростному напору волнующейся матери, которая хочет узнать правду во что бы то ни стало, было понятно, что гнев ее искусственен. За гневными словами Кейтилин угадывались усталость и растерянность, за что Санса небезосновательно винила себя. Дочь душила подступавшие слезы. Ей было больно так обманывать мать. Она перестала глупо молчать и отнекиваться и впервые вразумительно ответила: — Мама, я прошу прощения, — это был словно одинокий камешек, гулко упавший в необъятное ледяное озеро. Но рябь уже тронула поверхность. — Прости, что обманула тебя. Кейтилин изумилась, но замолчала. — Я не хотела тебя огорчать, — произнесла Санса со слезами на глазах и отвернулась. Они вновь сидели в комнате Кейтилин в больших креслах. Этот вечерний разговор как будто бы отображал тот, последний, когда они разоткровенничались о всяком девичьем. И опять было воскресенье. Мать ожидала объяснений от Сансы, хотя бы туманных намеков, где та провела пятницу, но дочь молчала. Тогда она сама спросила: — Милая, расскажи, где ты была. Я же волнуюсь. Поверь, ты можешь мне рассказать. Я все пойму. Санса грустно на нее посмотрела и всхлипнула. — Иди ко мне, — подозвала ее мать, открывая объятия. Та послушалась, устало, как будто подавленно, подобравшись к ней. Они разместились на одном кресле, одна в объятиях другой. — Ну, милая? Почему ты прогуляла школу? Куда ты ездила? — Кейтилин гладила ее по голове. «Прости, мам, я совсем глупа. Поверила в сказку о добре, подумала, что все можно исправить. Поехала навстречу злу, думая, что могу его одолеть. Но оказалось, что зло было не там, где я его ожидала. Оно оказалось ближе ко мне, гораздо ближе, чем я думала. Оно… Я жалка, я просто жалка. Побитая и жалкая, не как все вы, не как Старки. Как бы я хотела все исправить. Но теперь… Как мне относиться к этому злу, когда он говорит, что любит меня? Если я скажу, я его просто убью. Его убьют. И я буду повинна в его смерти. Он больше не касался меня, мам. Тот твой друг, который однажды был влюблен в тебя. Он совершил ошибку, но он сознался. Его же можно простить? Мама, что со мной не так?» Санса крутила в голове эту свою тираду, собиралась с мыслями, чтобы произнести ее вслух. Но скользкая, холодная, как щупальце, усмешка где-то в глубине ее сознания давно понимала, что те слова никогда не будут произнесены. И когда уже прошло достаточно времени, отмеренное Кейтилин для того, чтоб дочь ее собралась с мыслями и рассказала наконец историю, Санса с досадой осознала, что не может вымолвить и словечка. — Ну же. Не молчи, Санса, — мягко приговаривала ей мама. — Я не буду тебя ругать. «Это вряд ли», — цинично отозвалась та коварная усмешка в ее голове, и Санса вздрогнула. Она прекратила бороться. Она смирилась с теми песками, что утаскивали ее в недра зловещей пучины, именуемой страхом. Осталась только усмешка. Жажда скрыться от излишне внимательного взгляда матери. И это перемена здорово её удивила. Теперь только одно смущало ее думы — ей даже нечем было оправдаться. Но время шло и шло, и прошло, наверное, расстояние от Лондона до того проклятущего Йорка, поэтому надо было хоть что-то сказать в наступившем безмолвии: — Мам, я не знаю, — откликнулась наконец Санса. — Мне было одиноко. Я не знаю, что на меня нашло. Я просто уехала. Надеялась… — она перебрала все возможные занятия, какими обычно занималась, но ей приходили в голову только шопинг и болтовня с подружками, что нельзя было использовать, учитывая, что Кейтилин встретила ее только лишь с сумкой в руках и у дома подруги, которая ее прикрывала, поэтому, вздохнув, произнесла лишь, — ... надеялась привести мысли в порядок. Кейтилин удивил ее рассказ. Не замечала она такую отшельническую черту в характере своей дочери. — Я не хотела говорить, потому что боялась, что вы не поверите. А мне просто необходимо было побыть одной. Прости, — ей подумалось, что она нащупала нужные слова, которые возымеют действие на рассудительный характер Кет. — Я больше не буду так делать. Теперь буду рассказывать все тебе. Мать молчала, раздумывая. Санса ощущала это, потому как рука Кет, до того мерно поглаживавшая ее по спине, остановилась. — Но Санса, а что же ты так обдумывала, что тебе непременно надо было уехать? Та молчала, затем пожала плечами. — Много чего. Расставание с Джоффри, например, — произнесла Санса. — А почему вы расстались? — Он слишком пристает, — ответила Санса и, вывернувшись из объятий, встала. — Так-так, а почему мне не сказала? — строго воззрилась на нее мать. — Нуу… Я же сама должна разбираться в своих отношениях. Санса отошла к окну и посмотрела на дождь, затем повернулась. Кейтилин сердито, но несколько мягче чем обычно, когда она сердилась, смотрела на дочку. Сансе стало стыдно, она направилась к своему креслу и села. — Опять из тебя клещами все тащить? — нахмурилась Кет, но, вспомнив о чем-то, остыла. — Ладно, захочешь, расскажешь. Он же тебя… не обидел ведь, так? — Нет, мам, конечно нет, — отмахнулась Санса. — Смотри мне. С этим шутки плохи, — сказала Кет, а затем вполголоса проговорила. — Ты такая скрытная стала. Совсем, как Джон. Санса стерпела это обвинение. Она понимала, что сама только что провинилась, снова наврав матери. Но ничего не могла с этим поделать. Чуть наклонившись вперед, она посмотрела на свои сцепленные руки, а потом произнесла: — Ты слишком строга к нему, — и ей внезапно понравилось ощущать тот немой шок, который отразился в Кет — во всей ней, от поворота головы, до нервного дерганья ножкой в мягкой тапочке. Санса позволила себе с некоторым укором продолжить, подняв взгляд на мать. — Мы же видим. Даже Бран заметил. У детей всегда будут секреты от родителей. И мы ничего не можем с этим поделать. Кейтилин вновь посмотрела на дочь тем самым взглядом, как будто бы впервые увидев перед собой. Удивление, легкое раздражение и испуг: дети растут, и родителям приходится все тяжелее с каждым годом. Она кивнула, но не с покорным видом, а как всегда с небрежной грацией, с холодным осуждением светской дамы, которая благосклонно позволила другому сказать глупость. — Пусть будет так, Санса, — она потерла виски. — Но мы еще не закончили разговор. Порой лучше высказаться, особенно, если это твоя мама. Секреты ни к чему хорошему не приведут, и, если будешь продолжать в том же духе, сама в этом убедишься. Только уже на горьком примере. А сейчас иди. Завтра в школу, если ты не забыла. И чтоб извинилась перед миссис Мордейн самолично. Я ей уже звонила. Она отпустила Сансу и погрузилась в размышления о своей дочери, которая, казалось бы, подавала большие надежды на будущее, но портила сейчас все своим внезапно проявившемся своенравием, и о своем прошлом, в котором, она помнила, ей также приходилось не раз врать своим родителям.***
На этот раз у Петира было оправдание для визита в комнату Сансы. Ее родители же сами попросили, чтоб он посматривал за ней, пытаясь разузнать, куда она ездила. Однако он понимал, что положение его шатко. Рисковать и навивать хоть какие-нибудь подозрения не стоит. Поэтому он осторожно прошел в ее спальню и затворил дверь. Санса сидела на кровати, как будто ожидала его визита, и подняла глаза. Петир остановился возле двери, не решаясь подойти ближе. Они стояли в полумраке, озаряемом лишь маленькой лампой на столе, в тишине приближавшейся ночи. Никто не решался говорить — слишком много противоречивых чувств бороздили их думы. Санса от неловкости все же поднялась ему навстречу. — Я… я не знала, что и думать. Думала, что тебя отчитывают за меня, — первое, что произнесла она. Но не успел Петир ответить, как его тронутый такой заботой разум уловил движение у окна. Они оба повернулись к нему, застанные врасплох. К ним кто-то лез. Едва Петир смог сообразить, чем это ему обернётся, если он будет стоять там и дальше, как Санса уже потянула его за рубашку-поло по направлению к двери. Она выпроводила его ровно тогда, когда настойчивый стук в окно обратил ее внимание назад. Цепляясь за карниз на подтянувшихся руках, в окне прищуренными глазами ее искал Бран. Санса обомлела. С трудом отыскав ее среди тройных бликов, порождаемых лампой на стеклопакете, он постучал вновь. Брат улыбался. Серьезно опасаясь за его жизнь, Санса мигом кинулась отворять окно. Она запустила юного скалолаза, который с самодовольной ухмылкой влез внутрь. Она поглядела вниз, оглядела внешнюю стену и подивилась проворству Брана, который смог это преодолеть. Там было за что цепляться, но насколько же надо быть бесстрашным, чтоб решиться на такой путь. — Ты что, с ума сошел?! — прошипела сестра, оборачиваясь и глядя на него во все глаза. — Тут как минимум двадцать метров! — Но я же залез, — с гордостью произнес Бран и пояснил. — По-другому нельзя. За тобой слежка. — Что? — пыталась успокоиться после его выходки Санса. — Слежка. Петира поставили за тобой следить. Это было комично. Но Санса не стала разубеждать его, а только спросила: — Откуда знаешь? — После обеда, когда ты ушла, они болтали о тебе. И я слышал, как Петир сказал, что разузнает, о чем мы сговариваемся, — спокойно сказал Бран. — Ну и что? Это не значит, что надо рисковать своей жизнью и лезть в окно. — Так-то это да, — почесал он затылок. — Но я увидел, как Петир пошел наверх и не хотел вызывать у него подозрения. Ведь я тоже кое-что знаю. Он бы меня расспросил. Санса слегка испугалась, но быстро остыла. Если бы Бран пошел за ним… он бы мог узнать совсем не такие вещи, какие надо. Она сглотнула. Однако он еще мальчишка. Умный, но бесконечно любознательный сорванец, который хочет казаться взрослым и любит приключения. Она спросила: — Ну, а зачем же ты ко мне полез? — Мы договорились. Я тебе информацию о Псе и Джоне, ты мне последующие свои приключения. — Ах, это! Она в нерешительности стояла у окна. Потом, опомнившись, пригласила его сесть в кресло, а сама села на кровать. — Давай только быстрее, не томи, — приготовился слушать Бран. — И не думай врать. Я тебя сразу раскушу. Ты не умеешь это делать. Санса закатила глаза, вспомнив повадки матери. Бран сейчас сильно на нее походил. — Ладно. Мне и не нужно врать, — произнесла Санса. И она начала рассказывать, как приехала в Йорк, встретилась с Псом и наврала матери. — Поклянись, что не скажешь ей, — строго потребовала она, оборвав повествование, пока он не согласится. — И остальным тоже. — Клянусь. Расскажи, какой он. — Пес? — Да. Он страшный? Санса на мгновение задумалась. — Нет. У него есть шрам от ожога на пол лица, но это не так страшно. — Да ладно. Не поверю, чтобы ты не испугалась его сразу же при встрече. — Страх был, но он не этого касался, — вновь она замолчала, задумчиво глядя в окно. Бран внимательно следил за сестрой. — Ну, а чего же? — Помнишь, я тебе говорила про слухи и шепотки о нем? Я этого боялась. — Так зачем поехала? Я же тебя отговаривал, — брат уронил лицо в ладонь. — А ты такая: «нет-нет, я поеду. Я ничего не боюсь. Я хочу сказать ему, что он был прав. Что он невиновен». Она незлобно на него посмотрела, почему-то осознав, что с его точки зрения все действительно выглядит скорее комично, чем трагично. Никаких тебе терзаний и мести. И вправду, цель поездки звучала смешно. — Да-да, сознаюсь. Зря поехала, — тряхнула головой Санса и заложила ладони под бедра, приподнимая ключицы, как недовольный подросток. — Но надо же было убедиться самой, что он хороший человек. — По-моему, глупо. Зря только деньги потратила. Если тебе не нужны твои карманные, лучше отдавай их на правое дело. У нас столько благотворительности в школе развелось! И Бран слегка отвлекся, рассказывая о еженедельных сборах на ту или иную кампанию, пока Санса не заговорила вновь: — Я знаю, Бран. Но порой лучше самой проверять. Слишком много несправедливости в мире. И зла. — Об этом я знаю. Но разве ты не принесла больше зла, обманув маму? — Да, ты как всегда прав. Но я уже извинилась перед ней. И поверь, все это было к лучшему. Теперь я точно знаю, что Сандор невиновен. А эта неувязка с мамой — скорее уже плата за ее злодеяние. — Так уж сильно злодеяние? Ну выгнала она его? Ну и что? Он же работает, в полицию не уводили. Вполне себе нормально живет. — Ну не знаю. Он грузчик, — проговорила Санса. Бран почти незримо раскачивался на кресле. Внезапная тишина, наступившая после слов Сансы, медленно затягивала их, уводя каждого в свои размышления. Бран тоже не нарушал той идиллии. Санса невольно подивилась тому, как взросло он выглядит, когда не лазит по стенам, не спорит о слишком взрослых для него вещах, не грубит, будучи в плохом настроении. Но когда он сидел там на кресле, раскачиваясь на спинке, он выглядел еще моложе. Словно в одном лице уживались и великая ученость, и шаловливое отрочество. Она улыбнулась, но потом ее улыбка угасла. — Есть злые люди, Бран. Вокруг нас. Но Сандор не злой. Бран обратил на нее внимание и спросил: — А ты не думаешь, что он обманул тебя? Санса от такого вопроса даже вздрогнула. — В каком смысле? Ты о чем? — Про его злые и добрые качества. А вдруг он от тебя скрыл что-нибудь? Мы же не можем полностью быть уверены в человеке, пока не узнаем его поближе. А ты с ним немного поговорила. — Да, — вынуждена была признать Санса. — Да, ты прав. — Ну так что? Сандор добрый или злой? — Не знаю, Бран. Это слишком сложный вопрос. Она отвернулась от него, немного подумала и полностью легла на кровать, раскинув руки и ноги звездочкой. В ее голове роились разные мысли, но, почему-то посчитав, что детский ум не может обмануть, и что он всегда остается чист и правдив в этом греховном мире, вопреки предрассудкам, она все же озвучила одну из них. — Бран, если человек любит, но делает больно, это хороший человек? — Нет. Если делают больно специально, значит, плохой. Это же элементарно. Санса вздохнула. — А если он был вынужден сделать больно? — Ну как это, вынужден? Пес тебе сделал больно? — Что ты! Нет! Я вообще не о нем, — аж приподнялась на локте Санса и пояснила. — Я о том, что если человек любил, любил, но затем от своей любви не удержался и, например, сильно обнял, так, что сломал ребра любимому человеку. То есть у него другая любовь. Проявилась в другом. То что: плохой или все же хороший? — Точно не хороший. Такая любовь — и не любовь вовсе, — окончательно нахмурился Бран. — Я пойду к себе. А то ты совсем голову потеряла — загадки строишь. А ты мне еще не рассказала, чем закончилась ваша встреча с Псом. — Хорошо закончилась. Он меня проводил до поезда, а затем уехал, попрощавшись. — И его не удивило, что ты, несовершеннолетняя, приехала к нему со своей ерундой? — Удивило. Но он лишь поинтересовался о моем самочувствии и пригласил отобедать. — Странный он. Я бы на его месте подумал, что ты сошла с ума. — Да, Бран, он так тоже сначала думал. Возможно вы правы. — Ага. Ну что ж, я иду спать, — меланхоличное настроение Сансы не передалось ее брату. — Иди. Они поднялись со своих мест и подошли к двери. — На этот раз как приличный гражданин пойдешь? — пошутила Санса. — Да. Хватит с меня карнизов и балкончиков с цветами. Я, кажется, один разбил, когда поднимался. — Какой ужас. Что скажет мама? — решила подшутить сестра. — Лучше бы не знать, но все же это неизбежно, — понуро опустив голову, вышел Бран за дверь. — Мистера Бейлиша нет, кстати. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — отозвалась Санса и заперла дверь. На ключ.