Проходят дни, я знаю,
Стирая сны и лица,
И только полная луна
Кружит усталой птицей.
Уходит незаметно,
Оставив все что было,
Туда, где звезды прожигают
В черном небе дыры.
ТТ-34 «Я знаю».
***
В ту ночь было полнолуние. Желтый диск луны медленно карабкался из-под острых веток деревьев вверх, по темному небу, окрашивая округу пестрым контрастом. Снега были исполосованы резковатой тенью стволов. Медленно ползло пятно по кровати Сансы. Она ворочалась, пытаясь уснуть, но оно поглотило ее. Не выдержав, та вскочила. Диск луны поднялся над деревьями и возвышался вдалеке, за городскими ландшафтами, как вездесущее божество. Дымчатый ореол давал этому существу невиданное сияние. Именно его свет медленно полз по кровати. Санса открыла настежь окно. Холодные вихри тут же обдали ее своими колючими языками и она зажмурилась. Отдаленные звуки улицы глухо доносились до нее, словно она пребывала в фильме ужасов. Деревья шуршали ветвями, но даже этот обыденный шум приносил нечто зловещее. Однако не от этого Санса маялась бессонницей. В голове у нее творилась каша. Она пыталась уложить свои мысли по порядку, но их нахлынувший поток попросту не мог затихнуть. Мозг отказывался лечь спать. Она надела халат. Дом неприветливо встретил ее тишиной. Тюль неторопливо покачивался от порывов вечно хозяйничающего здесь сквозняка. На этот раз Санса даже не надела тапки. Бесшумность странствия казалась ей важнее холодных ветров. Когда-то давно она так же пробиралась в этих потемках, чтобы узнать терзавшую ее правду. Теперь это выглядело горьким и тоскливым воспоминанием, таким далеким от нынешней действительности, что Санса усмехнулась. И не только от того, что ее мнимое расследование привело к такой очевидной теперь правде, но и от того, что убеждения ее в ту пору были слишком наивны. Хотя сколько времени прошло? Три месяца? Вспомнив, как она тогда пробиралась к кабинету отца и боялась любых шорохов вокруг, она вновь изобразила усмешку. Убеждая себя, что прогулки в ночи давно ее не пугают, она все же испытала страх. Так небрежно хвалящиеся смельчаки вдруг внезапно шугаются звуков, хотя давно уже твердят, что ничего не боятся. Санса пробиралась сквозь густую темноту коридоров, убеждая себя в необоснованности ее ощущений. Она добралась до кухни и включила маленькую лампочку над раковиной. Неяркий свет тут же растворил всех мнимых чудовищ, прячущихся по углам. Наливая воду, она заметила еле освещаемый силуэт, темным контрастом выделявшийся в окне. Вздрогнув от испуга, она поставила все на столешницу и шумно выдохнула. Значит, свет отпугнул не всех монстров. Стараясь отдышаться, Санса оперлась на раковину. Нет, в принципе, кого еще она ожидала увидеть? В два часа ночи на кухне. Санса медленно распрямилась. — Не ожидала меня увидеть? — спросил ее мистер Бейлиш. — Почему же? Ожидала, — Санса привела бешеный стук сердца в порядок. Ее слегка трясущаяся рука взяла стакан. — Тогда почему испугалась? В свете луны было видно, как он оперся руками о подоконник сзади. — Я не испугалась, — гордо заявила она, но добавила: — Просто к такому появлению никогда не бываешь готов. Она отпила воды. Петир оценил ее слова. — Бессонница? — в его голосе слегка почудилась забота. «Значит, молчанке пришел конец», — сделала она вывод, но не спеша ответила: — Теперь она моя спутница по ночам. И с нескрываемой издевкой посмотрела на Петира. — Мне кажется, ты повзрослела за это время. Санса усмехнулась. — Я не в том смысле, — поправил он. — Мне все равно. В тишине эти слова отдали холодом — так резко они прозвучали для обоих. С гулким стуком Санса поставила стеклянный стакан на столешницу и так же оперлась о нее, как и оппонент. Петир недоумевающе на нее посмотрел. — Значит ли это, что ты простила меня? — Нет, — ответила Санса с достоинством, но слегка поежившись в халате. Сквозняк добрался до сюда, или так ей показалось? — Тогда, что? — Просто мне все равно, что ты скажешь. Она посмотрела на его напряженные плечи, очерчиваемые в свете окна, на взъерошенные короткие волосы. — Я уже давно для себя решила, что ты за человек, Петир, — удерживая спокойствие, произнесла Санса. — Этого уже не исправить. Как и того, что было в прошлом. Человек, явившейся тенью на окне, шевельнулся. Легкий сквозняк колыхал освещаемый луной тюль за его спиной. Все же не показалось. — И что же я за человек? — О-о-о, да ты и сам не догадываешься? — ее губы взвились в жестокой улыбке. Она выключила свет над раковиной, и на мгновенье кухня погрузилась во мрак. Ярче засветился только силуэт человека на тюле. — Посидим в темноте? Ну хорошо, давай так, — согласился с ее выходкой Петир, затем добавил: — Ты действительно повзрослела, несмотря на твое ребячество. Даже как-то непривычно с тобой разговаривать — вдруг задавишь интеллектом? Она видела, как вновь шевельнулся его силуэт. Она догадывалась, что эти слова были лестью, но невольно почувствовала себя уверенней. Секунды после их глаза привыкли ко мраку, и Петир смог разглядеть Сансу, по-прежнему стоявшую у раковины. — Ты сказала, что тебе все равно. Почему? — тихо задал он вопрос. Санса мгновенно ответила: — Это неважно. Все равно это не отменяет того, что ты за человек. Петир усмехнулся вновь. — Тогда, что же изменилось? Я же вижу, ты стала совсем другой. — Все зависит от людей, Петир. Хотя, тебе ли это не знать? Она шумно вздохнула, убрав руками волосы назад. Ее руки на миг задержались в таком положении, держась за голову, как будто голова ее нещадно болела. Петир улыбнулся. — Ты стала совсем, как Кет, — сказал он и был прав. Санса ответила на эту реплику молчаливым презрением. Она опустила руки на столешницу. — Ладно, извини. Я не буду вас сравнивать. Но ты же признаешь, что изменилась? Та по-прежнему молчала. — Да ладно. Что тебя останавливает рассказать мне свои мысли? Уж ты-то точно знаешь, что я никому их не скажу. Учитывая положение, я вообще буду вести себя тише воды, ниже травы. И уж тем более не буду осуждать, — добавил он со смешком. И к его удивлению, последняя реплика зацепила его собеседницу. Но далеко не положительным образом. Могло показаться, что в ней вновь закипает внутренний гнев, который по сути являлся рациональным следствием всей той истории, в центре которой оказалась девушка с еще не совсем сформированным восприятием мира, с ее жаждой получить от него радость и жизненный опыт, но также с некоторым подражанием обществу, что окружало ее, и высокими ожиданиями, возлагаемыми на ту мистику, которую предлагал ей этот мир со всех сторон. Ее собственный же мир, который таился за ее наивной внешностью давно претерпевал изменения в ответ на изменения того, на что она когда-то могла опираться в прохождении ее личной «школы жизни» — на то окружение, сотканное из ее отношений с друзьями и семьей, знаний о современных тенденциях и моделях поведения, о том, как, где и что нужно делать в той или иной ситуации. То есть, она тоже дышала и видела изменения в себе, пусть хоть только маленькие, еще только зародившиеся, в ответ на ее раздумья обо всем том, чем она жила. Анализ ее ошибок и допущений прошлого помогал ей анализировать также и реакцию, с которой она переживала и ощущала их, вновь прокручивая в голове. Именно за этим занятием ее застала полная луна, когда ворвалась к ней в комнату, побуждая отодвинуть раздумья в сторону и спуститься на кухню. Долго ли собиралась с мыслями Санса, или она уже давно решила и просто подбирала нужные слова, оставалось загадкой. Она стояла в темноте и смотрела на колышимый сквозняком тюль за темным силуэтом человека, которого давно считала своим личном сортом мучителя. Его черный облик в этом своеобразном театре теней на шторе как нельзя лучше подтверждал ее предположения. Внезапно ей почудилось, что этот облик будет преследовать ее всегда, мучая и осаждая, куда бы она не пошла. Ведь не смогла же она от него избавиться в этот раз. Их игра в молчанку прекратилась, как только она позволила себя вовлечь в этот разговор. Тогда на ближайшее время придется найти с ним хотя бы примирение. Казалось, тишина окончательно воцарилась во мраке кухни, но Санса вдруг начала говорить. Он немного удивился, когда наконец услышал ее голос. Он предполагал, что она вновь проигнорирует его реплику. — Я много думала о произошедшем, — начала Санса медленным и глухим голосом, словно с трудом находила слова в глубине ее мыслей. — Для меня это было чем-то диким поначалу, учитывая всю ситуацию. А еще учитывая тебя. До сих пор не могу привыкнуть. Никак не могу. Это не поддается моему пониманию — любовь такого рода. Петир приготовился слушать ее отповедь, и его вновь кольнуло чувство вины. Он-то знал, что произошедшее девять лет назад и любовью-то нельзя было назвать. Это было лишь темным коктейлем из его порочного любопытства и мести. — А еще не поддается моему пониманию то, почему я ничего не сказала, — продолжала она говорить, задумчиво смотря перед собой. — Ведь все было проще простого. Просто указать на тебя пальцем… И еще я не могу понять то, почему снова и снова подпускаю тебя к себе. Вновь. Вот опять. Зачем? Я же тебя ни капельки не люблю. У Петира поехали вверх брови. — Тебе нет прощения. Ты обманул всех. И маму. Я знаю, что у тебя были к ней чувства. И это меня выводит из себя. Оказывается, ты обманываешь нас двоих. — Я не… — хотел опровергнуть последнее Петир, но Санса не дала ему этого, внезапно вспылив. — Тебе не стыдно так обманывать ее? Или у тебя нет стыда? А совести? Ты вообще хоть что-нибудь чувствуешь? Она сбавила тон. Вновь ее голос зазвучал спокойнее: — Хм… Как иронично, — она улыбнулась в пол. — А в общем, оно и понятно. Прав был тот чудак Рамси, — во вновь наступившей тишине послышался ее вздох. — Несправедливо, но, видимо, так суждено. Да и что с того? Бейлиш с трудом улавливал смысл ее слов, но она продолжала: — Меня постоянно что-то останавливало… Боялась сказать? Нет. Выйти из этой ситуации было так просто… — она сделала над собой усилие, которое отразилось во внезапно образовавшейся паузе, и наконец произнесла: — Но я оплошала. Я уже тогда была не такой. Что мне были аргументы о неправильности того, как я поступала, если я сама уже была… другой. И не боязнь изменить все вокруг отговаривала меня раскрыть эту нашу тайну, а я сама. Мне нужна была эта тайна, этот мрак… Чтобы понять. Это словно открыло мне глаза… Это как вдруг понять, что тебе нравится фильмы ужасов, а не мелодрамы. Санса прикрыла ладонью глаза, но почти тут же опустила. Тряхнув головой она продолжила: — Хотя порой я накручивала себя. И мне за это стыдно. Представляешь? Мне стыдно! Мне! Ты ведь виновник! Я не знаю, какие у тебя были настоящие мотивы, и не хочу знать… Ты ужасен, не спорю. Но то, что я тебе доверилась, — выделяла она каждое слово, — по-моему, ужаснее вдвойне. Это насколько… насколько же отчаянной нужно быть, чтоб так спокойно разговаривать с тобой вопреки всему. Или правду говорят, что время лечит? Она впервые на него посмотрела, и у Бейлиша перехватило дыхание. Даже сквозь темноту можно было ощутить, до чего ее взгляд был странен. А уж тени, залегшие по вине наступившей ночи, и вовсе изменяли очертания ее лица до неузнаваемости. Санса вновь опустила глаза и продолжила говорить. Слова сами собой теперь неслись из ее уст, словно в нескончаемом круговороте. — Меня пробивает дрожь, стоит только подумать об этой тайной связи с тобой. Это неправильно. Так не должно быть. Это какое-то помешательство… Снова полный злости вздох прозвучал в тишине кухни. Петир молчал. Его фигура оставалась недвижима в свечении луны. — У меня сердце кровью обливается всякий раз, как я слышу обо всяком таком от остальных или смотрю телепередачи о маньяках и насильниках, но сейчас, здесь, я понимаю, что это… лицемерие, — ее голос дрогнул. — Я лицемерка! Есть люди, которые по-настоящему страдают, которые по-настоящему подверглись ужасным нападениям. А я что? Мне противно, то, что я чувствую. Как мне смыть с себя эту грязь? Это же не правильно! Ее голос находился на грани, но оставался тих. Она чуть ли не плача злилась. Петир пытался представить, что бы могло сподвигнуть так говорить эту девушку. И не сами злые слова вызывали его думы о таких речах, а скорее та ее манера говорить и отчуждение во взгляде, которые пугали его. Когда обстоятельства сталкивают с критической ситуацией, человек реагирует по-разному. И тут невозможно было предугадать дальнейшие его действия, каким бы хорошим знакомым он не казался. Это определяется лишь внутренними мотивами. — Я пыталась этому противиться! Я ненавидела тебя. И сейчас ненавижу, — яростно злилась Санса, приглушенно на него шипя. — Ты забрал у меня счастливую жизнь. Пусть бы она была простой, в объятьях нелюбимого мужа или в хаосе случайных связей, но она была бы счастливой только от того, что я не чувствовала бы этого ужасного страха и неприязни к мужчинам. А не все это! Не эти отчаянные потуги доверить себя кому-либо. Ты ужасен, Петир. Ты забрал у меня жизнь. За это я тебя ненавижу. Она вновь на мгновение затихла, давая себе отдохнуть. — Сейчас у меня были бы отношения с кем-нибудь моего возраста, — вновь ровно зазвучал ее голос. — Возможно, с Джоффри. И у нас был бы секс. Да, именно. Здоровый, не блещущий изысками, но правильный секс. Хотя нет. Точно не с ним, но с кем-то… — Однажды я слышала реальный рассказ девушки о первом разе. Все было примитивно и не так возвышенно, как пишут в книгах и показывают в кино. В них вообще всегда врут. То, что парень красивый, еще не является залогом того, что с ним тебе будет приятно общаться. Или… Если ты открылся кому-нибудь, это не значит, что он ответит тебе тем же… Все во взрослой жизни сложно. Все вокруг требует таких усилий и смелости, что проще бросить все и уйти. Какое там успешное будущее с престижной работой и красавцем-мужем, если я нормального парня себе найти не могу? Попадаются вечно не те. Монстры и их подобия. Не сомневаюсь, что здесь не обошлось без моей роковой черты. Санса стрельнула полный укора взгляд в Петира, но он остался незамеченным в темноте. — Порой думаешь, а не проще ли уже просто кому-нибудь принадлежать, и не задумываться? Как на Востоке. Выдали дочь за мужчину, вот и люби всю жизнь. Без выбора и лишних заморочек. Как в средние века при рабстве. Хотя оно присутствует и в нашем современном мире, это рабство, — добавила она с тем выражением лица, которое совсем уже шло в разрез с юным возрастом девушки. Она продолжила говорить, будто бы посвятила обдумыванию этой темы долгие годы: — Мы все становимся рабами, когда впервые осознаем свою беспомощность перед обстоятельствами, — с некоторой злобой произнесла Санса. — С нашими душами что-то происходит, когда мы впервые ее испытываем, и это впоследствии отражается на всем нам… в смысле, на всем человеке. Мы начинаем даже думать по-другому. Это отражается во всем, но в первую очередь мы становимся будто вообще нездоровыми. Да-да. Мы невольно впускаем в наш мозг искаженные мысли, и теперь они становятся нашими назойливыми спутниками. От них никак не избавиться. Наши темные страхи залазают к нам в душу, и мы уже ничего не можем поделать. — А еще хуже то, — продолжила Санса, и Петир услышал тоскливые нотки, еле скрываемые в ровном голосе девушки. — Что мы становимся зависимы от них. Петир приглушенно кашлянул. — Как-то гуляя по нашему саду в позапрошлом году, я увидела засохшую яблоню, которая с одной стороны вся покрылась мелкими грибами. Они разрастались, словно болезнь. Они совсем набухли на ее стволе и уже к зиме свисали, как сами яблоки, только белые. Но спустя время яблоня вдруг позеленела и весной зацвела. Она просто смирилась с этим соседством. Неизвестно откуда у нее появились соки, чтобы жить. Но она ожила. Правда, ее все же спилили потом. Она замяла свою грусть и покрутила шнурки пояса на халате, смотря куда-то сквозь стену. Казалось, там ей открылось пространство вне дома и стен, в котором она вдруг обрела что-то давно утерянное. — Я не знаю, как это работает. Мне это представляется так: человек живет себе припеваючи, и все у него хорошо. С ним случается несчастье, он страдает, думает об этом, но мысли его больше никогда не будут прежними. И как бы все не исправлялось, не заживало, и как бы человек не пытался прогнать эти мысли, они неотступно следуют за ним. И он… как бы… привыкает, что на все остальные моменты своей жизни он смотрит с оглядкой на эти мысли. То есть, выходит, он их уже сам впускает к себе. Я как бы… как та яблоня. Пффф… Ну и чушь. В общем… Она замолчала. — Я не знаю, как это объяснить… — немного выдержав паузу, продолжила Санса, — … причину, по которой я не рассказала, — она вновь задумалась, теперь уже хмуро кусая губы. — Да и не скажу уже никогда, теперь я понимаю, — тут она остановилась, чтобы слегка вздохнуть, но было видно, что она набиралась смелости, чтобы сказать фразу, которая давно тяготила ее. — Ну в общем, я оказалась в ловушке, — произнесла она. — Меня поймали. Но кто? — устремила она распахнутые от неопределенности глаза на Петира. — Так и не ясно. Скорее всего, я сделала это сама. Он ничем не ответил на ее взгляд. На улице светилась полная луна. Где-то в глубине дома прошелестел сквозняк. Молчание долго тяготило двоих людей, стоявших во мраке безлюдной комнаты, пока Санса вновь не заговорила: — Есть вещи, которые неотвратимо искажают человека, и выхода уже нет. Мы просто падаем в этот омут и тонем, — с полным необъяснимой растерянности вздохом она закончила свою тираду, что давно бродила в потемках ее души, как заброшенное кислое вино, ожидая, когда его откроют, чтоб омыть чьи-нибудь душевные раны. — Как же неумолима бывает судьба… Тишина. Совсем тихо. Еще тише, и можно было бы подумать, что время остановило свой бег. — Тебе бы писать поэзию, — послышался отдаленный голос Петира. Он приглушенно откашлялся. Санса с трудом заставила себя ответить: — Не знаю. Возможно, я когда-нибудь воспользуюсь твоим предложением. Ей почему-то захотелось закурить. Она прямо представила себя в темноте дома, стоявшую у окна и выпускающую едкий дым по коже своих губ. А одинокая луна была бы ей собеседником. Оба человека на кухне понимали, что поэты уже давно никому не нужны в наступивший век, и с грустью замолчали. — Что ты чувствуешь, Петир? После всего, что я сказала. Она подошла к подоконнику совсем близко, так, что ее лицо озарилось лунным светом. Она стояла прямо перед ним и ждала ответа. — Сожаление. Обо всем, — его шепот драл ему грудь. Сансе понравился ответ. Она встала рядом с ним и повернулась к окну. Ему с трудом давались слова, может быть, впервые в жизни. Он чувствовал, как что-то очень тяжелое сдавливало ему горло — это была воззвавшая к нему совесть. — Когда видишь столько мерзостей за свою жизнь, уже не задумываешься, как много страданий может принести твоя доля. Я видел много гнусностей, которые совершали люди, находящиеся далеко впереди меня и верящие в свою неприкосновенность. Его взгляд смотрел ровно перед собой. Теперь была его очередь бередить свою душу. — Такие люди не считаются с моралью. Для них поводом задуматься может послужить только лишний миллиард на счете или угроза здоровья. И все из-за власти. Чем выше забирается человек, чем большего хочет достигнуть, тем больше ему становятся чужды мораль и раскаяние. Точнее, от них он отказывается сам, реально понимая, что им не место в мире, где все осуществляется с помощью денег и влияния. Эти чувства просто на просто мешают сосредоточиться и идти вперед к цели. И я так хотел вознестись. Я отказывался от морали постепенно, брел на поводу тщеславия и мести, пока не зашел слишком далеко. Я не знаю, что творилось в моей голове. Он стал мрачен. Однако это был мрак честного человека. Это было своеобразным олицетворением того, кем он был на самом деле, без фиглярства и вереницы масок, что отображала его лживую личину. Он стал тенью самого себя. — Я был обиженным мальчишкой. Это все, — он неопределенно махнул в сторону Сансы, — было ошибкой. Ужасной ошибкой. Я поддался… Не знаю, чему я поддался. Я просто хотел победить, — его взгляд на долю секунды стал злым, но он тут же потускнел. — И тогда с тобой. Это ведь только поначалу было местью. Самой паршивой и грязной местью! Я… Я каюсь, что никогда не задумывался об ответственности за тех, кому я чинил зло, потому что таков был мир в моем понимании. Да и сейчас такой. Но тогда я находил упоение в маленьких победах над теми людьми, кто был выше меня по статусу, имел то, что я хотел тоже. Сейчас я понимаю, как это звучит. Как слова мальчишки, — он остановился. Он задумался, говорить ли Сансе, что его взгляды со временем почти не изменились, и он по-прежнему ведет себя так в отношении других людей. Но быстро передумал. Пока ей хватит и этой части его правды. — Но я по-другому не мог. Я выживаю. Ты выживаешь. Все выживают, — продолжал он оправдывать свои убеждения. — Как могут. Как повезет. Ты вряд ли меня поймешь, Санса, но не всем на своем пути стоит помогать. Самому доброму человеку в мире ты вряд ли поможешь, если на один день укроешь его от непогоды, приютив у себя. Все равно найдутся те, кто оберет его и кинет в канаве. Разница лишь в том, что это будешь не ты. Звучит дико, как свод воровских законов. Но… тут просто стоит смириться с тем, что многие не смогут выжить при любом раскладе, потому что, даже если не я, то есть другие. А таких как я много. Целый легион. На таких держатся государства. И когда структура целиком состоит из таких людей, неудивительно, что пробиться в нее возможно только будучи сам как они. А страдают те, — непроизвольно он вздохнул, — кто не был причастен к становлению такого порядка. Потому что такова жизнь. Нам остается лишь выживать. Смириться или самим подстроиться под этот порядок, уповая на одну очень простую, но верную истину — выживает сильнейший. Но я не про физическую силу, как ты могла подумать. И неудивительно, что от такого расклада у многих едет крыша на почве осознания, что он во власти вершить судьбу не только свою, но и чужую. Когда так относишься к своей персоне, чужая жизнь становится до смешного ничтожной… хотя ничтожна здесь только твоя собственная. Порой сам себе удивляешься, где же тот юнец, что так недавно катил свой велосипед по дороге, засматриваясь на облака, и мечтая, чтобы каждый день был похож на этот? Петир горько усмехнулся. Больше продолжать ему не хотелось. Он замолчал, вдруг почуяв, как давно терзавшие его мысли одолевали разум. — Ты простишь меня? — вновь позволил он задать вопрос тому мальчишке, что всегда таился где-то в глубине темного клубка его мыслей. Он затих и ждал ее ответа. После произнесенных слов они вдруг показались ему до боли жалкими. Санса смотрела на луну и обдумывала его вопрос. — Нет. Шепотом она добавила: — За такое нельзя простить. Петир сокрушенно опустил голову. Он вновь запер того мальчишку, сильно злясь за его оплошность. Но оплошность была в нем самом. — Я больше не имею сил с тобой бороться, — медленно произнес он, и из него как будто бы вышел весь дух. Стало заметно, что за время их разговора луна поднялась вверх, теперь возвышаясь на деревьями, как желтоликий надзиратель. Тени укорачивались, и в них переставал проглядываться зловещий облик протянутых в ночи рук. — И не надо, — произнесла Санса, оборачиваясь к нему. — Что? — Не надо со мной бороться. Ты мне должен. — Я не понимаю. В его взгляде сквозило истинное недоумение. — Не надо понимать. Теперь это твой долг, — говорила она тоном, не требующим отлагательств. — В чем мой долг? — В том, что я тебя попрошу, — странные нотки потонули во тьме, будто издевка. — Я теперь на все готов. В разумных пределах, — он ожидал, что она попросит его уехать, забыть ее или наоборот выполнить любое поручение, касательно ее будущей взрослой жизни и обустройства. Он уже не принимался судить. Лишь ждал, чего она попросит. — Это радует. Петир почувствовал, как она отошла. Не видя ее, он наконец позволил себе пошевелиться. Луна скрылась за облаками, и стало темно, словно пространство вмиг уничтожилось. — Пойдем? — Куда, Санса? Она дотронулась до его руки, сжала. — Я прошу тебя, Петир. — Просишь о чем? — Сделай это. — Сделай что? Он искренне не понимал, о чем просила его Санса. Эта игра в невменяемость его порядком достала. Они стояли в темноте, и Санса тянула его за руку. — Ты догадываешься. — Нет, — вдруг испугался он. — Ты должен догадаться, потому что без этого никак, понимаешь? — Нет! — всерьез запротестовал он. — Да. Это то, чего я хочу. Это мое желание и твое искупление. Ты мне должен. Он не видел ее во тьме. Лишь бликами отсвечивали на стенах заблудшие лучики света, осмелившиеся спуститься в этот мрак. — Ты мне должен, — повторила Санса. — Неужели ты не хочешь заслужить моего прощения? — Но не таким образом! Куда ты меня тянешь? — На второй этаж, к родителям. Петир остолбенел. — Нет, Санса, не надо. Ты же сама говорила, что уже не скажешь. — Я и не буду говорить. Ты сам скажешь. — Нет! Но Санса уперто его тянула наверх. Петир боялся, как бы кто не услышал звуки сопротивления. Он и так проговорили слишком много времени, чудом избежав обнаружения каким-нибудь отправившимся на кухню домочадцем. Но девчонка вцепилась в него мертвой хваткой и не отпускала. — Пойдем, если не хочешь разбудить весь дом. Фраза, казалось бы, так недавно произносимая им самим, чтоб ее утихомирить, подействовала на него отрезвляюще. Как неумолимо течет время! Не на шутку напрягшийся Петир все же пошел. Они остановились на втором этаже. — Вот дверь родителей. Открывай, — сказала Санса. — Нет, Санса, послушай, не надо… — Открой, — был лишь ее властный шепот в ответ. — Я не хочу… — возмутился Петир, и его шепот едва не сорвался на верхних нотах. — Открывай. — Я не могу… Зачем ты от меня этого требуешь? Санса на миг посмотрела на него, слегка наклонив голову на бок, но ничего не ответила. В его голове наконец со всей ясностью обозначился смысл всего того, что происходило. — Но Санса, ты же сказала… — Я не буду говорить. Скажешь ты. Ты сознаешься, — он не узнал ее голоса. Он с бешеным испугом стал вертеть головой в стороны, раз за разом увеличивая амплитуду. — Нет, нет. Я не буду. Она потянула его к двери. Ее пальцы с нечеловеческой силой жали запястье. — Будешь, будешь, — сказала Санса, хищно, как-то совсем на себя не похоже, улыбаясь. Казалось, она не замечала перемены, произошедшей в ней. — Давай, — шикнула она на него, толкая его к двери. — Давай! С каждым повышением ее голоса он жалобно молил говорить тише. Из его глаз вдруг покатились слезы. До того невыносимым оказалось давление. — Просто толкни дверь. Они никогда не закрывают ее полностью, — повелевала Санса. — Нет! — он отчаянно пытался вырвать свою руку. — Нет! Не буду! Он шипел от негодования и страха. И оттого выглядел как капризный ребенок. — Хочешь, чтобы я ее открыла с ноги? — вдруг просто спросила Санса. — Нет-нет, не надо! — и вовсе как от удара шарахнулся Петир. — Я сам открою. Дверь бесшумно отворилась. Санса потянула его внутрь. И тут Петир бесшумно начал извиваться и скулить, как подбитый зверь, предчувствуя кончину. По мере приближения к кровати, где спали Старки, им овладевал густой, непробиваемый смрад страха, словно он вновь очутился в детстве, когда ему было девять лет, и его вели впервые брать кровь из вены. Тогда его держали трое взрослых, пока медсестра в спешке выкачивала кровь, потому что он извивался и визжал на всю больницу — до того он боялся укола. В его бешеных красных глазах тогда читалась животная паника, он готов был рычать и выть, лишь бы убежать из медицинского кабинета. Остатки разума покидали его, но упорная здравая мысль твердила ему, что он должен бежать. Однако он не мог выдернуть руку. Он старался и кряхтел, бился в усилиях, но делал это с оглядкой на лежащих в кровати людей, потому как страшнее мысли, что он стоит здесь, была мысль, что он может разбудить их своими потугами. Одеревенелая Санса тоже прибавляла усилий, но вот делала она это шумнее, поэтому Петир не мог начать бороться с ней всеми силами. Санса шепотом твердила ему встать и посмотреть на них. На широкой кровати царственно лежали Эддард и Кейтилин. Их комната затмевала по размаху все остальные, но пространство скрадывалось увешанными повсюду гобеленами и коврами в стиле позднего Барокко. Их коллекцию также дополнял огромный красный ковер на полу, что хорошо поглощал звуки перемещений двух незваных ночных посетителей. Родители мирно посапывали. В их безмятежных позах отражалась расслабленность привыкших к уюту людей. Однако, их покой не мог сохраняться вечно, учитывая, какая драма разворачивалась прямо возле их кровати. В отчаянии загнанного зверя, Петир упал на колени перед Сансой, охватывая ее ноги руками. Это была мольба человека, осознающего неотвратимость своей казни. Словно змея (именно так слышится шепот, произносимый на пределе), с широко раскрытыми от страха глазами он шептал и молил ее: — Санса, я все сделаю! Санса, не заставляй меня! Санса, милая, прости меня за все! Внезапно он содрогнулся в сильном рыдании, но так и не нарушил относительную тишину шумными всхлипами. — Встань и посмотри на них, — прошептала ему Санса. Петир завертел головой. — Встань, — она потянула его и он подчинился, — и посмотри. Он еле поднял на них глаза. Его фигура пошатывалась, но девушка рядом придерживала его своей вдруг и вовсе окаменелой рукой. На лицах Кет и Эддарда по-прежнему было безмятежное выражение лица. Они плыли в своих снах, вдалеке от шумов ночи и всхлипов Петира. Их покой будто ничем не нарушался, и оттого казался сказочным в такой критической обстановке. Петир не верил тому, что сейчас с ним творилось. — Смотри, как они спят, — умилялась Санса. И Петир видел. Сквозь пелену слез он смотрел на Кет и Эддарда и переживал свои последние минуты. Он страшился, боялся, бился в безумной агонии, потому как вот он, здесь, совсем на волосок от своей гибели. На самом краю пропасти. И скоро он вновь услышит голос Сансы, который бесстрастно прикажет ему совершить самоубийство, потревожив тот крепкий сон, в котором они пребывали. Он всхлипнул и упал на колени перед ними, вдруг ощутив, что не имеет больше сил стоять. Петир не был готов. Он не был готов, как не бывает готов любой другой, осознавая, что смотрит в глаза своей гибели. Скоро Санса, до того страшная и непонятная в своей невиданной для нее силе и решительности, повелит ему сдаться. Он не чувствовал раскаяния перед ними, он чувствовал лишь безумное отчаяние от того, что так мало суждено было ему сделать. И вот ее фигура приблизилась к нему… Внезапно он почувствовал, как его волос касается рука. Он судорожно, слишком резко повернулся и увидел, как совсем рядом возвышается Она. И гладит его по голове. — Ну хватит, пойдем. Не будем тревожить их сон. Они так крепко спят, — не поверил Петир своим ушам. Она потянула его за собой, и он словно стал безвольной куклой. Она потянула его наверх в свою комнату. — Ложись здесь. Тебе, наверное, холодно тут. Я закрою окно. Она оставила его бездумно присесть на кровать, сама кинувшись его затворять. Потом она сняла халат и повесила его на крючок, разгладив складки. Все ее движения были какими-то суетными, нервными. Так играет непутевая актриса в рекламе, изображая добродушную хозяйку. Затем она обратилась к Бейлишу: — Ложись в кровать и накройся одеялом. Стой, подожди, ты же не снял ботинки. Он боялся смотреть ей в лицо, поэтому посмотрел на свои тряпичные домашние ботинки, которые завязывались на шнурок. Она подоспела к нему, чтоб помочь разуться. Петир не мог развязать их своими пальцами — они попросту его не слушались. Он оторопело смотрел, как она сняла с него ботинки и приставила их к кровати. — Ляжь под одеяло, я скоро приду. Она вышла из комнаты. Петир лег под ее одеяло, чувствуя, как по телу пробегали мурашки. Затем она вернулась. На ней была лишь ночнушка. — Теперь я, — она протиснулась к нему под одеяло. Он тут же почувствовал ее тепло сквозь одежду. — А почему ты в такой грубой одежде? Давай ее снимем? Она принялась стаскивать с него рубашку-поло и штаны. Петир вздрогнул от уверенных прикосновений ее холодных ладоней. Развесив его одежу на спинку стула, она вернулась в кровать. — Санса… — был жалок его отчаянный возглас. Она накрыла его рот ладошкой и с улыбкой проговорила: — Все-все-все, кто не спрятался, я не виноват. Ему стало жутко от ее легкого смеха, прозвучавшего, как ручеек. Вдруг она вся прижалась к нему. Он чувствовал ее кожу, ощущал тепло. Тонкая ночнушка задралась от ее телодвижений. — Скажи, ты любишь меня? — прошептала она ему в губы. — Да, Санса, — он боялся хоть как-то ей возразить. — Хорошо. Из-за туч выглянула луна. Теперь ее свет озарял ровный квадрат на полу, мгновенно отсвечивая на стенах. Петир увидел, как девушка улыбнулась и накрыла его губы своими. Он не знал, что ему делать. — Ты что, не любишь меня? — надула губки Санса. Или та, кто был в ее обличье. — Люблю. — Тогда целуй сильнее. Он подчинился. Затем она притянула его ладони к своим грудям, сдавила их. — Ты же хочешь этого, Петир… И всегда хотел, — шептала она ему на ухо. Он никогда не сталкивался с безумием, но то, что он увидел в ее глазах, сразу пошатнуло его веру. — Ну так возьми. Что-то зловещее притаилось в ней тогда. Ее улыбка из безмятежной и глупой превратилась в неистовый ураган. Но это просто не могла быть она. Петир отказывался верить. — Возьми… — шептала она, прикусывая ему уши. Ее руки опустились ему в трусы. Петир в немом вопрошании округлил глаза. Ему просто страшно было от того, что происходило. Но больший страх вызывала она сама. Немыслимая для Сансы прыть смягчила его думы. — Я давно этого хотела, — водила она своей сомкнутой ладошкой вверх-вниз, — Хотела тебя. Из его груди вырвался стон. Полный боли, желания, страха и отчаяния. Он не хотел этого. Ему все казалось просто невозможным, неправильным. — Давай, — наконец почувствовала она его возбуждение. — Давай, Петир. И он сдался. Осторожно подмяв ее под себя, он навис над ее телом. Она весело засмеялась. Первый толчок вырвал из ее груди какой-то свистящий стон. Петир тут же накрыл ее рот своей ладонью. Дальше он раздвигал ей бедра, потому как от боли она стремилась их сомкнуть. Санса закрыла глаза и лишь громко стонала на каждое его движение в ней. Он боялся ей причинить боль, но по ее сморщенному лицу понимал, что этого не избежать. — Так, чуть-чуть отодвинь ногу, Сансочка… Так, хорошо. Да… Теперь потерпи немного, — шептал он, потому как жалел. Волна за волной на него обрушилась вся невозможность момента, и у него катились слезы. Он толкался в ней и плакал, потому что с сокрушением понимал, что во всей этой непонятной и пугающей ситуации виноват был он. А Санса с энергичного постанывания постепенно переходила на скулеж. Ее юное лицо оставалось сморщенным. Ладонь Петира заглушала стоны. Тут в последнем порыве Петир толкнулся и тут же поспешил, как ошпаренный, отскочить от нее. Он успел подставить руку и все собрать, не запачкав ее простыни. Девчонка теперь лежала без движения, и ее лицо безмятежно разгладилось. Руки ее были закинуты наверх. Ими она сжимала подушку. Сквозь полудрему она зашептала: — Я-зн… И затем ее лицо замерло. Ее фарфоровая кожа не отражала никаких эмоций. Лишь спокойствие спящего человека. Петир сидел на краю кровати, растерянно смотря на нее. В темной комнате, освещаемой маленьким квадратом луны из окна, сидел он на ее кровати и слушал тишину. Мог ли он предположить, что все произойдет именно так? Мог ли он предположить, что сегодняшняя беседа на кухне закончится именно этим? Боясь своих же мыслей, он подвел палец к ее ноздрям. Она мерно дышала. Его голова произвольно закивала. Он водил взглядом по стенам ее комнаты, не замечая ничего вокруг. Руками он сжимал колени, не в силах их расцепить. За окном стояла ночь. Однако время на прикроватном столике показывало четыре пятьдесят пять. Четыре пятьдесят шесть. Сколько это? Петир уже не понимал. Он бездумно водил глазами, но видел лишь то, что было у него внутри. Он посмотрел на Сансу, глупо, как смотрят контуженные люди после шока. Он потянулся, чтоб поправить ее руки, закинутые в неудобной позе наверх, над ее головой. Затем заботливо поправил одеяло.Затем еще раз поправил. Затем еще раз. И еще. Он заставил себя опустить руки на колени и вдруг вскочил, будто его тело пронзила сильнейшая судорога, и кулаком зажал себе рот. Его глаза яростно закрылись, больно давя на зрительный нерв и вызывая боль в голове, которая на секунду отвлекла его. Все тело его напряглось, что аж заломило мышцы. Он стоял в неестественно выгнутой позе и корчился, заглушая рыдания, готовые было прорваться из его груди. А Санса спала, всем своим видом выказывая безмятежность.