Игроманы

Кенма любил уединяться где-нибудь в тихом местечке, и просто наблюдать, как протекает мирная и размерная жизнь, так сказать, со стороны. Ему нравилось смотреть на людей (но не когда они смотрели на него тоже), незаметно следить за их действиями, жестами. Ему нравилось все, когда они не контактировали с ним. Но чаще это касалось только незнакомцев. Погодка выдалась довольно солнечной и на редкость приятной. Ему не было ни слишком душно, ни холодно, и ни жарко. Ему было крайне хорошо. Солнышко грело его своими лучами в зените, редкие белые облака изредка проплывали по небу, а свежий ветерок ласкал кожу и игрался с волосами. И на душе становилось так спокойно и легко, что все прочие и без того незначительные проблемы уносились на второй план. Но не успел он окончательно расслабиться и приступить к своей обеденной трапезе, как сверху раздался голос. До боли знакомый тонкий голосок, который бы он и во сне узнал, и даже если бы при смерти был и потерял зрение. Такие «кадры» остаются в памяти на долгое время и так просто не забываются. — По-твоему, это обед? — Кенма на пару секунд угрюмо прикрывает глаза, и замирает над своей булочкой, купленной в столовой. Фуюки запрыгивает к нему на скамейку, красноречиво кладёт большую коробку с бенто к себе на колени, и серьёзно говорит: — Вот это — обед. Он в сердцах посылает отчаянный взгляд вниз, где сновали школьники, а затем голодным взглядом прощается со своей едой, так как рядом с этой девчонкой поесть он точно не сможет. Не зря же он ушёл ото всех, чтобы спокойно пообедать в тишине, при условии, что никто на него не будет пялиться? — Мама нашла новую работу и не успела мне приготовить, — зачем-то оправдывается он. — А я забыл, — добавляет совсем тихо. Чтобы хоть как-то утолить чувства голода, он вытаскивает трубочку из пакетика, вставляет её в коробку с клубничным молоком, и жадно пьёт. Фуюки скептично смотрит на то, как он хлюпает, и Кенма смущенно, даже стараясь непринуждённо, прекращает. — Забыл он, — фыркает, открывая крышку бенто, и у Кенмы чуть ли слюни не текут от изобилия угощений. Она протягивает ему ещё одни палочки для еды, и он удивленно поднимает на неё глаза, принимая их. — Обычно на большой перемене мы с клубом соревнуемся, кто быстрее или кто больше. Поэтому я всегда готовлю, как на троих. — А сейчас, почему ты не с ними? — спрашивает он, все ещё стесняясь взять у неё палочки. Её бенто, состоящий из онигири, сэндвичей, суши и риса с овощами, вряд ли бы сравнился с его обычной булкой с кунжутом. — Че сидишь? — недовольно восклицает, то ли не услышав его вопроса, то ли просто проигнорировала его. — Ты же спортсмен! Тебе надо хорошо и много питаться, — серьёзно поучает его, как мать своего ребёнка. Самостоятельно вкладывает палочки в его руку, и двигает коробку ближе к нему для его же удобства. Козуме просто не мог отказать, но и соглашаться было крайне стыдливо. — Спасибо, — смущенно и признательно благодарит, но в глаза ей не смотрит. Он просто не мог заставить себя, а она, будто понимая это, берет один сэндвич и принимается кушать, устремив свой взгляд вперёд. Он осторожно берет онигири, и кидает на неё пытливый взгляд, опасаясь, что она в любой момент закричит, что разыграла его или просто возьмёт и передумает кормить его. Он собирается с силами, надкусывает совсем маленький кусочек, медленно его разжёвывает и наконец громко проглатывает (при этом все искоса поглядывает на неё, ожидая подвоха). Момо беспристрастно жевала свой сэндвич и смотрела вниз с крыши, и ей вовсе не было до него никакого дела. И Кенма облегченно и уже более увереннее, мог продолжать есть. За время, пока они ели, она ни слова ему так и не сказала. И Кенма был ей бесконечно благодарен за это. Он все ждал, что она неожиданно обернётся к нему или заведёт беседу, когда он на пределе своих возможностей старался есть аккуратно и чисто (на деле же выходило неловко и нелепо), как-нибудь бы опозорился перед ней. Например, подавился бы, либо же уронил на себя что-нибудь. Благо, они находились на четвёртом этаже школы, и он бы быстро спрыгнул с крыши. Только так бы он смог избежать своего позора, это точно. — Уф, я объелась, — тянет она, откидываясь на спинку скамьи и кладёт руки себе на живот. Она довольно жмурится, представляя лицо под лучи солнца и каждая веснушка на её лице начинает сиять. Кенма сухо сглатывает последний ком, от чего тот застревает в горле и приносит максимум дискомфорта. Он делает глоток молока и ему становится чуточку лучше. — Спасибо за еду, — говорит он. — Было очень вкусно, — он ни капельки не врет в этот момент. На секунду думает, что разделить с кем-то чей-то бенто — вещь очень даже приятная. И возможно, она была бы приятна вдвойне, если бы происходила не в полном напряженном молчании, а разбавленная какими-то будничными фразами. — Правда? — улыбается она, приоткрыв один глаз. Кенма кивает, заправив прядь волос за ухо. — Ты бы все равно не сказал, если бы тебе не понравилось, — пожимает плечами, будто знает его лучше, чем он себя сам. — Это не так, — бурчит себе под нос, оскорбленный этим. Хотя, возможно, так бы оно и случилось на самом деле, но ему не нравится тот факт, что она уже заранее вешает на него ярлык вруна. — Да шучу я! — тихо смеётся, оторвавшись от спинки и выпрямляется, положив руки на колени. Она поворачивает голову в его сторону, наклоняет на бок и начинает пристально смотреть на него, смущая этим. — Наверное, уже поздно спрашивать, но ничего, что я зову тебя по имени? — она прикусывает нижнюю губу, но Кенма, опережая все её душевные терзания, быстро мотнул головой. — Ты тоже можешь звать меня по имени… Момо, — напоминает, как её зовут, выразительно поглядывая на него. Он опять же кивает, тупо устремив свой взгляд на клубничку на коробке с молоком, будто этот детский рисунок настоящее произведение искусства. Она тяжело вздыхает, как любит это делать в его присутствии. Это такой скрытый молчаливый укор в его сторону, а она всем своим видом буквально говорит: «Боги, какой ты странный». И чтобы исправить этот факт (а на деле только усугубляет), резко дёргает рукой с молоком в её сторону. Она удивленно опускает взгляд, а он чуть трясёт коробкой, как бы предлагая ей. Она весело прыскает, смягчив своё отношение к нему в данный момент. Он чувствует это по тому, как она слегка расслабляется и позволяет себе сгорбиться в спине. Фуюки принимает напиток из его рук (на секунду он чувствует лёгкое прикосновение её пальцев), несколько раз двигает трубочкой вверх-вниз, а затем демонстрировано облизывает губы и отпивает. Она глубоко вздыхает, сделав глоток. И они погружаются в недолгое молчание, в котором Фуюки задумчиво смотрит в одну точку. И в это время она никак ни на что не реагирует, и он может спокойно оглядеть её. Возможно, если бы он раньше уделял больше внимания её внешности, то сразу бы заметил тонкий шрам на левой брови, и её бесформенные, но несомненно пухлые розовые губы. — Кенма, — говорит она загадочно, и он еле успевает отвернуть голову от неё. Вот только Момо не продолжает ровно до того момента, пока он не удосуживается поворотом головы в её сторону. Секундный взгляд глаза в глаза, и он начинает смотреть куда-то в сторону её уха. Она делает ещё один глоток. — Как думаешь, это можно считать косвенным поцелуем? — застаёт его врасплох своим вопросом, и он замирает. Его щеки начинают розоветь и он буквально чувствует, как горят его уши. — Как-то по детски, — мямлит он, он стараясь придать себе хладнокровный вид. Фуюки явно сдерживается, чтобы не засмеяться с него в голос. — Да? — выдыхает она не своим голосом, и накрывает рот рукой. Он сильно хмурится, потерев переносицу, будто мог этим скрыть тот факт, что сейчас сидит перед ней красный, как помидор. Он забирает протянутое молоко обратно. — Ладно, — смеётся, выскакивая на ноги. Проводит руками по юбке, приглаживая её, и поворачивается к нему, чтобы забрать свою коробку из-под бенто. — Мне надо её помыть, пока ещё идёт перемена, — информирует, и тем самым прощается с ним. — Увидимся! — Пока, — кидает он ей в след, когда она уже убегает от него, и смотрит ей в спину. Кажется, по мимо того, что Фуюки любит появляться рядом с ним в самых неожиданных местах, она ещё обожает внезапно сбегать. Кто ещё и более странный из них?