Сбитый Лётчик.

В старой однокомнатной квартире стоял запах дешёвого парфюма, сигарет и пыли. Часы, висевшие на стене в гостиной с незапамятных времён, тикали слишком громко. Молодой голубоглазый парень проснулся ранним утром, не было ещё шести часов. С трудом перевалив тело на другой бок и поставив ноги на холодный пол, он зашёлся приступом сухого кашля. Всё тело потряхивало, а лёгкие больно сдавливало, глаза слезились. Он посмотрел на своё отражение в зеркале напротив, отвёл болезненный взгляд и подошёл к сквозящему окну. С погодой всё было так же, как и всегда — беспросветный дождь и носящиеся туда-сюда самолёты. Его охватывал необъяснимый страх, когда один из лётчиков с оглушительным рёвом проносился на своей махине над его домом. Из-за дождя уже очень давно не было видно розовых, осенних рассветов, которые так любил Лёва. Ни рассветов — ни закатов, ни солнца — ни луны. Весь мир стал серым, словно война выжала из него все цвета. Тяжело вздохнув, он отправился в душ. Горячей воды было мало, поэтому он был вынужден быстро покинуть своё укрытие от внешнего мира. Шлёпая мокрыми ногами по полу, он вытирал волосы полотенцем, направляясь к потрёпанному календарю. Десятое сентября — день обведённый в кружок. День, в который он забудет, что такое простая жизнь. Сегодня прошло ровно восемь дней после его восемнадцатилетния — его забирают в армию в срочном порядке. Его глаза округлились и стали почти вдвое больше, чем обычно, в голову врезались ужасные мысли о смерти и мучениях. Сердце охватил страх и желание бежать отсюда. Бежать без оглядки. Куда угодно, лишь бы не делать никому больно, лишь бы не заставили кого-то убивать. На парадных показах, которые все были обязаны посещать, военные так умело и бесчувственно стреляли из оружия, что эта безэмоциональность заставляла вздрогнуть. Когда Лёва слышал выстрел, а за ним аплодисменты толпы, стоящей на площади, его сердце сжималось от понимания того что в людей, они так же бесчувственно выпускают пули. Ему было всего 15 лет, когда он впервые столкнулся с оружием и строгим режимом жизни. В 15 лет он ушёл из дома, оставив всю свою жизнь там. За три года он не раз пожалел о сделанном выборе, но вернуться не мог — просто некуда было возвращаться. Его родной город разгромили ещё в первую неделю бомбёжки. Лёва и хотел бы сбежать, но он сам видел, что бывает с теми, кто пытается это сделать. Пару недель назад он, по пути в магазин, увидел, как трое военных волоком тащили молодого парня, который не согласился добровольно. Его лицо было в крови, казалось бесцветные глаза искрились, просили у неба прощения, грудь едва вздымалась, хватая воздух. Лёва не хотел даже представлять себя на месте того парня. Лёва задумался, нахмурив брови и поджав губы: Жив ли тот парень? А может его убили на первом же задании… Блять, отсюда надо валить! Для себя он точно решил, что не будет больше терять время и уйдёт прямо сейчас. Лёва, стараясь как можно быстрее собраться, ищет, в заваленном разными вещами шкафу, старый рюкзак. Сев на колени перед ним, Лёва занырнул руками в самую глубь и нащупал стеклянную бутылку с гравировкой. Его любопытство взяло верх, и в ту же секунду бутылка показалась ему на глаза. К удивлению он держал коньяк. Его правая бровь поползла вверх, он не мог даже представить: откуда в такое время, в забытой всеми квартире могла оказаться бутылка коньяка? Спустя секунду сомнений он решил, что это может быть, последний коньяк в его жизни и больше не думая ни о чём начал открывать запечатанную бутылку. Пальцы не слушались, заплетались, да и крышка никак не хотела поддаваться. Вспомнив, что алкоголь может выкинуть мысли о смерти и боли из головы, его глаза загорелись огнём желания. Ещё секунда и по почти пустой комнате раздаётся отчётливый щелчок. Стеклянное горлышко бутылки прильнуло к мягким губам юноши, впуская в его тело янтарную жидкость. Глоток за глотком, коньяк разливается по горлу, грея изнутри и создавая иллюзию защищённости. Он чувствовал привкус кислых ягод вперемешку с какими-то цветами — ни то, ни другое он не любил, но вместе это оказалось не так ужасно. Последний и самый большой, самый глубокий глоток высокоградусной выпивки проскальзывает в его организм, и горлышко бутылки отстраняется от покрасневших, чуть приоткрытых губ. Его всегда пьяные, и без алкоголя, глаза, широко открываются, устремляя взгляд в серый от сигаретного дыма потолок. На губах растягивается улыбка, а и так слабое тело и вовсе потеряло все силы на что-либо. Лёва до боли в груди не хотел покидать настолько полюбившуюся однокомнатку, что даже позволил себе пару слёз. Он закрыл ладонями глаза, и комната наполнилась тихими всхлипами и словами, проклинающими войну. Его сердце стучало в два раза быстрее, пропуская удары и больно сдавливаясь. Коньяк, сильно ударивший в голову, никак не помогал: всё те же, ни капли не заглушённые, мысли роились в голове, страшные картины смерти, забирающей его в вечную тьму, сменялись одна за одной. Надежды утекали из души подобно слезам. Тяжёлый вздох и он вновь ныряет руками в шкаф. Его ослабшие руки вываливают на пол все вещи в зоне досягаемости. Притуплённый, болезненный взгляд впивается в кучу в поисках нужной вещи. Когда же Лёва понимает, что просто смотреть даже больше, чем бессмысленно, он начинает вялыми руками перебирать все лежащее перед ним. В вещах оказался, берет его матери. Лёва вспомнил как тогда, три года назад, схватил первую попавшуюся ему на глаза вещь и швырнул её в рюкзак. Он отчётливо помнит, как выглядела его мать в берете и под какое пальто она его носила. Его взгляд падает на тускло-красный пиджак, под которым расположился рюкзак. Словно все силы вновь вернулись назад и Лёва одним резким движением, как змея добычу, схватил его. Жалко, что прилив сил был только мгновенным и закончился, не успев толком начаться. Слабо закрутив крышку на бутылке, он поставил её в рюкзак, зная, что вскоре он захочет его выпить, а если не захочет — всё равно выпьет. Встав на мягкие ноги, Лёва принялся собирать свою одежду, разбросанную по всей комнате. При каждом вздохе  его грудь наполнялась ядовитой и острой болью. Словно на память, чтобы не забыть, он дышит глубже, закашливаясь и сгибаясь почти пополам. Ему совсем ничего — только восемнадцать, а здоровье уже заметно ослабло. Надев на себя чёрные джинсы и серую футболку, он направился на кухню, к холодильнику, чтобы закинуть в рюкзак хоть что-то поесть. На его счастье обнаружилась пара банок перловой каши и банка тушёнки. Лёва обернул бутылку в кухонное полотенце, чтобы банки не царапали её. Аккуратно уложив всё в рюкзаке, он пошёл в сторону прихожей, одеваться. В старом подъезде воняло варёной рыбой и гнилыми овощами. Дождь был слышен за стенами дома и буквально ощутим на последнем этаже — на третьем. Нетвёрдым, тяжёлым шагом Лёва медленно спускался по скрипящим ступеням. Краска на стенах была очень давней и уже полопалась и упала на кафельный пол. Около тусклой лампочки, возвышающейся под самым потолком, роились разнообразные мошки, мотыльки, комары и прочие насекомые, ненавистные Лёвиному глазу. Ступень, другая, всё ниже и ниже — для Лёвы этот спуск означал буквальный спуск в ад. Такой пылающий, устрашающий и острый в легендах, а на самом деле дождливый, мерзкий и грязный. Эта грязь и пугает юношу. На первом этаже раздался лай собаки. Такой громкий, протяжный и презрительный. Лёва ненавидит собак — они его пугают. Но именно этого пса он не любил не из-за страха, а потому что его лай разрывал тишину старого дома беспрестанно. Стиснув зубы и сжав кулак в кармане, Лёва с силой ударил ногой почти развалившуюся, деревянную дверь и оказался под ледяным дождём. На секунду он засомневался в своём решении, да и желание идти куда-либо пропало. Стоя под холодными каплями воды, он впивался взглядом в ещё совсем молодое дерево. Оно было посажено до войны, да и, в общем, относительно давно для человека, но крайне мало для дерева — всего четыре года назад. Крупные капли холодной воды стремительно впитывались в потемневшую футболку. Парень остановился, подняв голову к небу. Он кричал, проклиная войну. Кричал в серые облака, которые так и грозились сорваться с небес, окончательно убив всё живое, и так стремящееся к скорой смерти. Где-то, совсем рядом, раздался удар грома, который заставил взять себя в руки и идти дальше по безнадёжному пути. Его захмелевший разум твердил, что Лёва ошибается, что бежать бесполезно и просто бессмысленно. Но парень ещё с малых лет взял себе за правило доверять своему выбору. Тело голубоглазого юноши пробило мелкой дрожью от холода и пронзительного ветра. Мокрая одежда неприятно липла к молодому телу, остужая горячую кровь. В ботинки набралась вода и тонкие носки промокли насквозь. Вся одежда была такой. Шагая по аллее, где раньше росли цветы, он вновь вспоминает свою семью. Мать — красивую, всегда опрятную, аккуратную и добрую женщину, которую он потерял навсегда. Отца он почти не помнил — он редко появлялся дома, но он знал, что отец не был серьёзным человеком. Он был совсем не похож на мать, абсолютно не ответственный, не опрятный. Его не любили соседи, он часто напивался и заводил ссоры. Единственное, что чётко помнил про него Лёва — день, когда он ушёл из семьи. Лёве тогда едва исполнилось двенадцать лет. Молодой парень чувствовал глубочайшую вину, когда оставлял мать совсем одну, но он уже не мог находиться в том городе. Вот только если бы мать тогда его послушала, возможно, она была бы до сих пор жива. Лёву заставил остановиться шум, раздавшийся откуда-то из-за здания оставленного детского сада. Только сейчас парень понял как он далеко от любимой квартиры. Его путь протянулся почти через полгорода. Лёва дёрнул вверх рукав кожаной куртки и посмотрел на часы: четырнадцать минут седьмого, показывали стрелки на серебристом циферблате. Юноша замер в ожидании — через минуту над его головой вновь пронесётся смертоносная машина. На его голубые глаза, со слишком широкими зрачками, упала мокрая прядь непослушных волос. Озябшими руками он потянулся её убрать, аккуратно завёл за ухо, слегка почесав затылок. Лёва обнял себя за плечи, пытаясь согреться, и поднял голову к небу. Пятнадцать минут седьмого — как по расписанию пронёсся большой и быстрый самолёт, прорываясь сквозь дождевой занавес. — Не хочу умирать. Не хочу никого убивать… Почему мир не может успокоиться? Почему все должны страдать? — Прошептал Лёва, едва открывая рот. Вечные вопросы дробили его мозг уже давно, и в голове ни разу не проскочил хотя бы намёк на верный ответ, только несвязный бред. До его ушей донёсся рёв мотора. Машина военного патруля ехала за ним. Лёва растерялся и впал в ступор. Голова совсем не соображала от алкоголя и страха. Единственной мыслью было сдаться. Машина становилась всё ближе с каждой секундой, а Лёва всё ещё не обдумал свои действия. Он кинул краткий взгляд в сторону детского сада и заметил открытый подвал. «Можно спуститься и переждать там…» — неустойчивый, но единственный план действий. Только Лёва делает шаг в сторону, и рычащий звук утихает, как будто машина уезжает обратно. Он вспомнил, что дорогу к его дому, через аллею, размыло дождём, и добраться на машине можно было только по федеральной трассе. Лёва чуть свободнее выдохнул и вновь двинулся по земле вперемешку с песком и водой, наступая во множество мелких лужиц. Солнце всё выше и выше, то скрываясь за тучами, то вновь его лучи освещали Лёвин путь. Проблески света как будто говорили: «Ещё не всё потеряно! После мрака всегда будет свет». В голове у Лёвы эти слова прозвучали настолько оптимистично, что даже напугали своей уверенностью. Шаг за шагом, секунда за секундой, Лёва, сам того не зная, шёл в капкан поставленный на большого зверя. Его уже ждали. Двадцать минут назад поступил сигнал от другого отряда, поехавшего за ним, что Лёва находится вне дома. После было дано распоряжение прочесать всё в районе четырёх кварталов. Машина, которую слышал Лёва, вовсе не уехала, она заняла свой пост. Они знали, что он здесь, но решили дать право самому попасть им в лапы. И всё было рассчитано донельзя правильно — слишком наивный парень сам пришёл к засаде. Опустив голову, Лёва рассматривал землю под ногами, пиная камни. Волнение утекло из его груди, и он шёл спокойней. Он был готов более менее здраво рассуждать. Но здравомыслие пришло к нему слишком поздно — его уже заметили и готовились к отъезду. Глядя на ботинки, уходя вглубь аллеи, он совершил ошибку, повернув не в ту сторону. Лёва пошёл по кругу. — Егор Бортник, остановитесь. — Слова звучали отчётливо и громко. Сердце Лёвы норовило пробить грудную клетку, молодая память забыла, что значит «дышать», а ноги кинулись бежать. Очередная ошибка, за которую потом придётся расплатиться дорогой монетой. Ватные ноги быстро сменяли друг друга, поскальзываясь на грязи, стремясь как можно дальше. Его подорванное здоровье как всегда не вовремя напоминает о себе, и его лёгкие охватывает кашель. Шансы убежать и спрятаться упали ниже нуля, хотя и изначально не превышали его. Тело охватила слабость и он, от боли в лёгких, от досады, готов был упасть в грязь и сдаться армии. Лёва, кашляя, пробежал ещё довольно приличное расстояние до того момента как около его ног начали разрываться патроны. Для него было позорно развернуться и разрешить себя забрать, хотя он уже и не против. Включив смекалку и зная, что за ним бегут буквально по пятам, он наигранно упал в обморок. Ему не дали опуститься на землю, и, ударив по щекам, вернули обратно никуда не уходящие чувства. — Поднимайся! И остановиться — значит встать на месте, а не пытаться удрать, придурок. На войне ещё набегаешься. — низкий голос рыжеволосого мужчины в военной форме поставил жирную точку в жизни Лёвы. А он-то уже и не против, всё равно попался, а пытаться что-то изменить — бессмысленно. Лёву схватили под руки двое мужчин и потащили в большую машину. Парень едва успевал перебирать ватными ногами за бегущими военными. «Твою мать… Хотел оттянуть неизбежное, но сам попал в их чёртовы лапы!». Люди в форме камуфляжной расцветки силой запихали в машину почти не сопротивляющегося Лёву, кинув его на заднее сиденье, словно старую куклу. Их действия грубые, безжалостные и однозначные, они как роботы, которые подчиняются приказам. Возможно, кто-то из них сожалеет о том, что они делают, но живое сердце может биться только под военной шинелью. Как бы им не было противно выслушивать нытьё, страдания и прочую чушь — они это делали. Они, получив приказ, пихали в руки билет на верную смерть совсем молодым парням. Дверь громко захлопнулась, Лёва снял рюкзак, поставив его около ботинок. Воздух в машине затхлый, пыльный и сухой, так пахнет в гараже, в который многие недели не ходили. Лёвины глаза со смертельной стремительностью теряли цвет, и взгляд опустошался, теряя из виду, сквозь грязные стёкла, такие редки, но обнадёживающие лучи тёплого солнечного света. Двигатель вновь зарычал и машина начала свой путь, оставляя спокойствие жизни позади. В тысячный раз Лёва пытается уложить у себя в голове, что это — конец, что пути назад нет. Машина довезёт его до точки невозврата и оставит там умирать. Что-то ядовитое и колкое в груди болезненно жжёт, что он готов вновь зарыдать. Глубоко зарывшись в себе, он находит способ на секунду убавить свои страдания. — Можно покурить? В машине… — Раздался чуть живой, едва внятный голос. Парень застыл в ожидании ответа, но не получив его принялся изучать грязные стёкла, по которым стучал дождь, усиливаясь. Озябшими пальцами Лёва, всё ещё дожидаясь почти судьбоносного ответа, принялся рисовать любимых животных на толстых стёклах. Выходило как у семилетнего ребёнка, но это его ничуть не возмущало, а совсем наоборот. Ноги, в мокрых насквозь ботинках ужасно замёрзли и от холода отнялись пальцы. Всё тело трясло и больно покалывало, будто тысячи раскалённых иголок втыкают в него: то по одной, то сразу все. — Кури. — Односложный, чёткий ответ в какой-то степени обрадовавший Лёву. Он, залезая во все карманы, поочерёдно обнаружил ужасающую его вещь: он не взял сигареты. Лёва тихо кашлянул. — Нет сигарет? — На удивление спокойный и общительный мужчина достал свою пачку дорогих, британских сигарет и протянул одну из них Лёве. Вздрагивающей рукой парень потянулся за ней, как тянется ребёнок за любимой игрушкой. Сделав глубокую затяжку, впустив ядовитый дым в лёгкие, Лёва почувствовал, как тело начало колотить ещё сильнее. «Да что со мной?! Уже всё равно некуда деться, некуда бежать… Почему мне до сих пор не всё равно?» Вместе с дымом из его тела выходят минуты жизни, а из мыслей тревожный ужас. Табачная зависимость в полной мере даёт о себе знать: четыре часа без сигарет, пара затяжек и мыслями он уже далеко от этого ужасного места. На пару секунд ему становится весело, и он заходится истерическим смехом. В глаза возвращается цвет, но тут же улетучивается обратно. На него налетают осуждающие, непонимающие взгляды. В любом другом случае Лёва бы начал старательно извиняться, но сейчас, когда ему обидно, жалко себя и страшно у него начинается настоящая истерика. Громкий смех сменяется слезами и мольбами, просьбами убить его. Живот болит от неистового смеха и Лёва, стараясь заглушить эту боль, притягивает ногу коленом к груди. А секунды спустя и второе колено оказывается закинутым на сиденье. Лёва обхватывает обе ноги руками, утыкается в мокрые джинсы носом, и вновь просит освободить его от мучений. — Нет… нет, нет. — Повторяет Лёва, будто в бреду и всё ближе прижимает к себе замёрзшие ноги. В его душе черти танцуют танго с ангелами, смешивая добро со злом, оставляя непонятный горький осадок на душе. Ещё секунда бешеной душевной свистопляски, истерических перепадов и у одного из военных терпение доходит до предела. — Останови машину! — Его приказ умело игнорируется и машина продолжает движение. — Я сказал: «Останови машину»! Что непонятно?! — Ответа нет, а машина едет, оставляя всё дальше здравый рассудок Лёвы. — Этот ненормальный меня сейчас с ума сведёт! — Мужчина в форме с силой бьёт по двери, смотря в упор на Лёву, который лежал на сидении, и то смеялся, то плакал. На этот раз машина прекратила своё движение. Лёву, в беспамятстве охватил страх и пронзающий ужас. Его голова высунулась из-за коленей и взгляд наткнулся на взбешённого мужчину. Лёву вытащили из тёплой машины под ледяной непрекращающийся дождь. Его почти сухая одежда вновь промокла, мокрая чёлка липла на лоб, неприятно щекоча. Он замечает, что нет ни одного лучика света, лишь дождь, лишающий цвета почти всё: начиная с уже пепельного (раньше ярко-голубого) неба и заканчивая синими, почти электрическими глазами парней, ещё не знавших жизни. Вслед за Лёвой выходят двое в форме и один из них, тот, который кричал, сразу бьёт по лицу измученного парня. Он бьёт ладонью по щеке, но для Лёвы этот незначительный удар, подобен удару молнии. Его колотит в ознобе, а следующий удар приходится под дых. Из лёгких выходит весь воздух, глаза округляются, наполнялись жгучими слезами. — Заткнись! — Рявкает мужчина на шумный вздох парня. — Заткнись и молчи до конца! — Он мигом подлетает к держащемуся за грудь голубоглазому парню, и хватает его за ворот футболки, ставя того прямо. — Ты. Меня. Понял? — Чётко, с паузами и медленно, говорит мужчина, чьи глаза излучают зверскую ярость. Из-за боли и страха Лёва может только неуверенно кивнуть головой. Мужчину это явно не устроило и он вновь тряхнул парня за плечи. — Понял. — Тихое, мрачное невнятное слово вырывается из молодых уст. Вновь оказавшись в машине, Лёва, весь сжавшись и дрожа от холода, благополучно уснул. Сквозь темноту сна он видел свою семью. Мать так настойчиво звала его к себе, что он почти протянул ей руки, когда глубокое недоверие даже к близким, не пропадающая и в во сне, больно кольнуло в сердце и он, отдёрнув руку, отступился. Он делает шаг назад, ещё один и срывается в чёрную бездну. Лёва падает, видя множество предметов, которые могли его спасти, но не может ухватиться за них, хотя они совсем рядом. Над головой Лёва видел всё ещё махающую ему вслед мать, которая ядовито ухмылялась. Уменьшающееся изображение матери даёт неосязаемую надежду на спасенье, но она разбивается, как только спина Лёвы ощущает твёрдый асфальт. Ресницы взлетели, вверх открывая, глаза. Взгляд упирается в сидения, не находя людей. Лёву обволакивают, ужасающая и одновременно радующая мысль: «Может это был всего лишь сон? Вся эта война армия смерти, а может вся жизнь была сном в койке детского сада?» Как ему хочется в это верить! Лёва отдал бы многое ради этой правды. — Пусть выходит. — Слова, доносящиеся сквозь не до конца ушедший сон, звучат, как летящая в лоб пуля: безжалостно убивая, отбирая все проблески света. Открывается дверь и перед ним предстаёт новая жизнь наполненная жестокостью, смертью и безжалостностью автоматов. Первое, что он видит — огромной высоты забор, а за ним военный штаб, который ничуть не ниже. Вот и всё, пуля достигла своей цели. Закинув на плечо рюкзак, Лёва сделал первый нетвёрдый шаг по скользкой земле. Из ворот забора к нему навстречу выходит командир роты лётчиков, снимая белоснежную перчатку и протягивая руку для рукопожатия. — Добро пожаловать, Егор. — Подняв глаза, Лёва замечает, что командир на вид едва старше его самого. — Верни меня обратно. — Сквозь зубы проговорил он, сжимая кулаки. — Верните. Меня. Обратно.