Offworld

В опустевшей столовой остаётся только Кёнсу, который никак не привык оставлять грязную посуду на потом. Остальные выходят в коридор, подгоняемые мыслью о душе, примитивном душе из старого резинового шланга. Сехун шагает рядом с Чанёлем, плечом к плечу, украдкой и молча смотрит на него. О произошедшем на собрании, кажется, никто уже не помнит. Новенький, ну окей, следующий ход, кидайте кости, джентльмены! Ни слова сочувствия, ни жестов поддержки, и все разговоры, поставленные на паузу на время собрания, возобновляются как ни в чём не бывало. Сжимая рацию в правой руке, Сехун размышляет о том, должен ли он сказать что-то. Он ведь новенький, его ли это дело? Может, Чанёлю вообще всё равно? Но выглядел ли он как человек, которому всё равно? Похож ли он на того, чья память дала сбой? Нет. - Жёстко он с тобой. И какая муха его укусила? - недоумённо спрашивает Сехун, поворачивая голову к Чанёлю. Тот пропускает сказанное мимо ушей и прибавляет шаг. Прозвучавшую фразу засасывает в невидимую воронку, и Сехун уже и сам сомневается в том, что произнёс что-то только что. Чанёль окликает Чондэ в толпе, тот машет рукой, не оборачиваясь, мол, давай потом, друг, помоюсь и разберусь с твоей треклятой колымагой. - Подвеска совсем никакая! - орёт Чанёль раздосадованно. - И не видать мне новой тачки, да!? - С этим к Сухо! - доносится до Чанёля голос Чондэ, бегущего на улицу. В тени обитой фанерой крыши стоит с десяток баков с водой, и ещё столько же - в сарае. Сехун выходит из дома последним, и направляется к сбитой из деревянных досок душевой. С целью сэкономить воду в кабину заходят парами, а грязная одежда летит в прохудившийся алюминиевый тазик. Ожидающие своей очереди подгоняют тех, кто моется. Все стоят парами, как школьники на экскурсии. Сехун встаёт рядом с Чанёлем - они последние. - Вам нормально друг с другом мыться? - спрашивает Сехун. В тюрьме он всегда старался мыться в одиночной душевой, хотя были и групповые. - Нам некого стесняться, - закатив глаза, отвечает Чанёль. - Что мы там не видели? Или у тебя хуй из золота? В Сердцевине ведь всё из золота и срёшь ты, наверное, золотыми монетами. - В толпе слышится смех. - Иди нахуй, - говорит Сехун едва слышно. Сердцевина здесь что, повод для шуток? Хорошо, как скажете. “Знаете, как в Сердцевине смеются над вами? Над мусором, над отбросами целой планеты? Заливисто смеются, с такой силой, что в конце концов начинают блевать всем тем дорогущим пойлом, что выпили накануне.” - Это ты иди нахуй! - грубый толчок в плечо отбрасывает Сехуна с такой силой, что он с трудом удерживает равновесие. Он пятится, смотрит на остальных, ожидая помощи, но всё напрасно. Никто ему помогать не будет, он ведь новенький. А проучить новенького - это закон. Чанёль прикладывает Сехуна в левую щёку, слышится треск. Сехун отплёвывается кровью, замечая в кровавой жиже раскрошенные от удара зубы. - Сука! - рука тянется к пистолету за поясом, но прежде чем прицелиться, Сехун получает коленом в солнечное сплетение и падает. Он загибается от боли, проволокой сжимающей его диафрагму, нет сил ни вздохнуть, ни пошевелиться, и Сехун корчится как сбитая на скоростном шоссе гадюка. Пот застилает глаза, но шагающего к нему Чанёля он прекрасно слышит - песок скрипит под его подошвами. Сехун карабкается на спине, рассекая ладони о горячую землю, которая с жадностью вбирает в себя гранатовые зёрна его крови. “Вот бы дотянуться до пушки…” - думает Сехун, и тут же вспышка боли смывает все мысли бесконечной яростной волной. Чанёль держит ногу на тонком пережатом запястье до тех пор, пока пальцы Сехуна, до этого дёргающиеся как водоросли на дне морской толщи, не замирают. - Ещё раз наставишь на меня пушку, и я отдавлю тебе обе руки, яйца и член, - уши Сехуна заложены эхом его собственного крика, но, кажется, он кивает и сам не верит в то, что до сих пор находится в сознании. “Не надо, я всё понял…” - бронзовая кожа на руках Чанёля блестит на солнце, переливается как рыбья чешуя, он заносит кулак, держа Сехуна над землёй другой рукой. От удара в челюсть его голову мотает в сторону, как набитый соломой тряпичный мешок. Чанёль отпускает зажатую в руке горловину чужой футболки и отходит от потерявшего сознание Сехуна. - От Сухо теперь получишь, - в очереди осталось всего трое к тому моменту, как подошёл Кёнсу. Он прошёл мимо, с невозмутимым лицом солдата на военном параде, и лишь мельком взглянул на запястье с отпечатком подошвы на бледной коже. От остальных, уже скрывшихся в доме, Сехун не удостоился и этого. - Разберёмся, - Чанёль снял свою рацию с пояса и начал раздеваться. - Надо будет занести его в дом, - только и успевает сказать Кёнсу до того, как Чанёль заходит в кабинку. Придя в сознание, Сехун обнаруживает себя на полу в их с Чанёлем комнате. Он смутно припоминает громкие крики, мотыльками бьющиеся в его растерзанное болью сознание. Его запястье перевязано, и от бинта попахивает чем-то медицинским. Во рту привкус металла и не хватает пары зубов, а лицо болит так, словно кожу изо всех сил стянули на затылке и завязали в морской узел. В комнате больше никого. Дверь медленно открывается, и Сехун видит приближающегося к нему Кёнсу с плошкой в одной руке и стаканом воды в другой. - Очнулся? - Кёнсу опускается на колени, освобождает руки и помогает Сехуну приподняться. Тот морщится от пульсирующей во всём теле боли. - Как долго я тут валяюсь? - выпив воды и прочистив горло, спрашивает Сехун, локтями опираясь об пол. - Пару часов. Выпей это, - в плошке что-то плещется, Сехун мотает головой, чувствуя, как его воротит от запаха. - Пей. Кёнсу настойчиво вливает горячий бульон Сехуну в рот, и всё его нутро обжигает. - Спасибо, - слизнув жирную жидкость с губ, говорит Сехун, но в голосе ни капли благодарности. Будь у Сехуна силы, он бы перемолол всех живущих здесь, как в кофемолке, изрешетил бы всех. Никто не помог, не оттащил Чанёля, слова ни сказал… Совпадений с тюрьмой всё больше, разве что там были надзиратели, а тут никого... - Чанёлю достанется за то, что он так с тобой, - уверяет Кёнсу. - И остальным за то, что не остановили. - Но никто не считает, что он в чём-то виноват, так ведь? - Сехун зажмуривается, когда грудную клетку простреливает болью. Хочется лечь. - Вы ведь все заодно. - Никто тебя не добил, потому что это были ваши тёрки - твои и Чанёля. - Это не тёрки, он меня чуть не убил, - Сехун возмущается, выплёвывая обиду в невозмутимое лицо Кёнсу. - Ты пушку на него наставил, - напомнил Кёнсу. - Ты посчитал, что владеешь преимуществом, Чанёль решил иначе. И никто за тебя не вступился, потому что драка должна быть на равных. Чонин, например, за каждого из нас глотку порвёт, но в чужую драку лезть не станет. И это нормально, так и должно быть. - Вы звери, - бросает Сехун. - И я не хочу быть среди вас. - Никто не хочет, чтобы ты был среди нас, - слова Кёнсу падают из его рта как свежие отчеканенные монеты. - и никто не хочет быть среди нас. Никто. - В Сердцевине хотят, чтобы вы все сдохли. Все! - Сехун обводит взглядом всю комнату. - Вся МГЛА! - Взаимно, - Кёнсу поднимается на ноги. - Только учти, что ты по другую сторону ворот. И вертись как хочешь, новичок. Сехун остаётся в одиночестве ещё на пару часов, а потом в комнате появляется Чанёль. Раздражённый и понурый. Сехун замечает вмятину от дула пистолета на его щеке и понимает, что это, должно быть, Сухо и его методы воспитания. - Встать не можешь? - голос Чанёля бесцветный, пустой, как у автоинформатора. Голос, не несущий в себе ни единой эмоции. - Чего разлёгся как морская звезда? Как пушкой махать, так запросто, да? - Чанёль подходит ближе, и Сехун весь подбирается. Если сгруппироваться, удар не будет таким болезненным. Увидев перед собой протянутую руку, Сехун облегчённо вздыхает, но слишком глубоко - заходится кашлем, отплёвывается остатками крови. Сехуна сперва немного шатает, но ему всё-таки удаётся поймать равновесие. Первым делом он шагает к кровати на еле-еле гнущихся ногах. До второго яруса Сехуну в его состоянии как до Эвереста, и он просто оседает у стены, думая, что как-нибудь в другой раз. - Выходи, если надумаешь пострелять, - Чанёль выбирает одну из книг на полке и оставляет Сехуна наедине с ноющим и зудящим от мази запястьем.