***
Первое, что хотел сделать Ахиллес — вырезать всё командование. Просто вырезать. Без вызовов на дуэль, просто. Войти в шатёр, который уже начали убирать, и убить всех. Герой не понимал, зачем было делать ТАКОЕ? Зачем?! Почему?! Юноша не понимал и не хотел понимать, потому что в любом случае он не простил бы их. Впервые в своей жизни он почувствовал дыхание смерти рядом с собой. Если бы Алкид использовал ВСЕ силы, то не факт, что Ахиллес выжил бы. Если бы был простым человеком со сверхсилами. А так бессмертие спасло бы, но кто знает? Сейчас Ахилл перевесился через борт корабля и смотрел на воду. Настроение было паршивым у героя. Патрокл помогал другим мирмидонянам погрузить вещи на корабли, попросив Ахиллеса не вмешиваться в «дела, в которых ты похож на Аталанту во время готовки». Герой не понимал, почему всем не нравилась готовка его невесты — вкусно же. А сама «госпожа «Прорыв Тартара» (как её солдаты начали называть после пробы еды) готовила на всех сразу. Сама вызвалась. Моряки, находящиеся под юрисдикцией Ахиллеса, пытались выбрать тех, кто будет, есть еду Аталанты. — Да идите вы все! Мне прошлого раза хватило! — закричал один из моряков. — Я тогда три часа отсидел, не вставая… — грустно, чуть не плача, сказал другой. — Нет! Нет! Нет! Лучше в пасть к Сцилле! Ахиллес посмотрел на моряков с выражением крайнего удивления и вернулся к своему делу — ничегонеделанию. Аякс оглядывался по сторонам, пытаясь найти врага. Скифы совсем озверели — каждую минуту они выскакивали из кустов и обстреливали солдат Афин, а затем снова скрывались где-то в зарослях. И все атаки были хаотичны по направлению ударов. Афиняне пытались дать отпор, но куда там — лёгковесная броня и тренировки сделали из Скифов отличных бегунов, а грекам мешала их тяжёлые доспехи. У Диомеда были такие же проблемы, что и у Аякса — Скифы яростно обстреливали из кустов его воинов. Но самое тяжёлое положение было у Одиссея. Скифы не только поливали его солдат стрелами, но и поджигали повозки и шатры, которые ещё не убрали. Сам царь Итаки был на корабле и мучился. Одна из стрел по касательной зацепила его бедро. Пустяковая рана, однако, яд мантикоры не зря называли «Чёрной Смертью». Лекари могли лишь отсрочить гибель Одиссея, а Афина не спешила помогать своему любимцу — запрет Зевса и страх перед гневом Гелиоса, который красноречиво дал понять, что все виновные погибнут в муках рано или поздно. Агамемнон же пытался уговорить греков продолжать войну — Алкида нет, Медеи тоже. Так почему нельзя продолжить и просто раздавить троянцев? Но никто его не слушал. Все видели силу атлантов, все видели ярость и кровожадность Алкида, когда он увидел Медею в ужасном состоянии. До недавнего времени царь Микен гордился пытками, которым он и его товарищи подвергли магессу. Выдирали ногти, прикладывали раскалённый металл ко всем частям тела, банально били на протяжении шести часов. И как могли они пройти мимо классики — изнасилования? Но от массовости отказались — только один Агамемнон «потрудился» над этим. Но теперь он жалел обо всём — казалось, что сам Танатос навис над ним, занося меч для удара. Царь знал, теперь знал, что всё выполненное ими будет возвращено в сто крат. Зря он и Одиссей поверили в протекцию Геры и Афины, зря решили поиздеваться над Медеей, оскорбляя и поливая грязью в прямом и переносном смысле. Теперь полководец понял, что лучше бы они просто договорились или уплыли сразу. Лучше бы забыли об этом плане, лучше бы никогда не воплощали его в жизнь. Но мешало пресловутое «бы». План был совершён, Медея умерла, Алкида впал в ярость, выкосив своим мечом больше сотни ахейцев. И Агамемнон не знал, как сказать тем, кто ждёт их с победой и трофеями, что они проиграли и навлекли на себя гнев того, кого лучше не трогать лишний раз.***
Весь путь до входа в царство Аида Гелиос молча правил своей колесницей. Как ни странно, нокия не последовала за ними в форме дракона. Сам Титан Солнца и Огня не грустил — Аид был одним из нормальных богов, который отдаст кого нужно, если доказать ему важность этого события. Или надавить на жалость, которая была у него в глубине души. Или же действовать через Персефону, которую он безумно любит, как и она его. Сам вход не впечатлял — где-то на краю леса была глубокая пещера, которая и вела туда, вниз, к Аиду. Зато после ступенек был Цербер, который загрызёт любого, кто решит зайти или выйти без разрешения его владыки или сопровождения Гермеса. Ну, и Гелиос мог надавить на племянника, чтобы тот позволил войти. Но Титана беспокоило состояние Алкида. Весь путь он просто сидел перед телом Медеи и смотрел куда-то вперёд, вытирая редкие слёзы. Всё же гибель близкого человека пошатнуло даже такую куклу, как Алкид. Иногда его трясло, а два раза за всю дорогу герой покрывался чёрно-серебряной дымкой и сжимал кулаки. А теперь он стоял перед входом в пещеру. Воин пытался взять с собой тело, но Гелиос не позволил. — Душа вернётся в тело сразу же по возвращении на поверхность. Она полежит тут и подождёт тебя, — поставил перед фактом Гелиос Алкида. Герой кивнул и зашагал туда, вглубь. Титан же решил подождать снаружи. Не хотел он смотреть на своих братьев и сестёр, которые вечно горели в Тартаре.***
Чёрный коридор, ступени, ведущие вниз, и поток душ, мелькающий впереди. Вот и всё, что сейчас вокруг меня. Но мне всё равно. У меня есть цель — спасти Медею. Неважно, чем я пожертвую — даже жизнью — главное, чтобы она жила. Тем более надо быть готовым ко всему — неизвестно, какой здесь Аид. Может нормальный, а может, неотличим от олимпийцев. Все сутки, что мы летели, меня не покидало чувство отчаяния и предчувствия чего-то нехорошего. Плюс перед глазами мелькали все события, что были связаны с Медеей. Первая встреча, первый поцелуй, первый секс, реакция её на предложение о женитьбе. Да, славное было время. И я хочу, чтобы оно не заканчивалось. Никогда. Поэтому я просто обязан вывести отсюда её душу. Иосиф молчал всё это время, за что я ему благодарен. Не расположен я сейчас к разговору, да и жизни тоже. Если не верну Медею, то смело пойду к обрыву и прерву свою жизнь, попросив Аркадия убить меня. Нет, приказав. Против приказов он никогда не пойдёт… Хотя, одну фразу Иосиф кинул. «Имея — не ценим, а потерявши — плачем». Насколько же он прав. Да, потеряв Медею, я начал плакать, а те годы, что я провёл с ней, теперь кажутся для меня лучшим временем в моей жизни. А в то время я не ценил эти дни, часы, минуты. И теперь судьба дала мне пинок под зад. Но я никого не виню в этой трагедии. Кроме себя. Греков понять можно — решили избавиться от крупных фигур одним махом. Но это не смягчает их вины. Все сообщники будут убиты жестоким способом. Особо жестоким. А насильника я найду и оторву ему причиндалы. И он не отделается только этим. Мой разум уже придумал множество пыток для животного, посмевшего тронуть Медею в таком плане. Я виноват. Только я. Я обязан был создать для Медеи такую систему защиты, что даже боги испугались бы лезть на неё. Можно было на досуге прокачать скрытность, чтобы незаметно сопровождать её в её походах в лес. А ведь в тот день я не поверил своему чутью, которое меня никогда не подводило. Ну, а что вы хотите с меня, глупца? Я — самый худший жених и мужчина. И герой, да. Зато Чудовище и Зверь получились отменными. Даже пару навыков появилось на этой основе. Молодец, Алкид, можешь смело садиться на кол. Сейчас бы, по законам жанра, забиться бы в уголок и плакать, виня всех и вся. Но у меня есть цель, к которой нужно стремиться, а если я сойду с этого пути, то нет мне прощения и жизни я не достоин. Кхм. Ладно, слишком глубокими самокопаниями я занялся. Сейчас это лишнее. Сейчас всё лишнее, кроме холодного разума и стойкости, ибо я иду прямо к Аиду, который, вроде, даже после конца Эра Богов остался. Но «вроде» меня и смущает. Что я знаю об Аиде? Разные источники по-разному говорят о нём. Но все склоняются к одному — он плохой. Я же считаю, что он не злодей. Он есть необходимое зло. Люди боятся смерти, поэтому Аид стал объектом страха и ненависти. Но он же не убивал? Танатос приходит, чтобы исполнить приговор, а Гермес провожает души. А Аид просто занимается менеджментом.***
За своими размышлениями я не заметил того, что я уже стоял в комнате, размером с обычную комнату в моём мире. С потолка свисали вполне современные люстры в количестве две штуки. Простые, выполненные в форме купола. Их свет освещал узорчатые, каменные, серые стены. Пол тоже был каменный, но тёмно-серого цвета, а не светло, как стены. Кроме металлических двух стульев и небольшого квадратного стола здесь ничего не было. Простой стол и стулья. Вообще простые, словно я вернулся в свой мир. Чёрный металл, украшения напрочь отсутствует. Сам я стоял рядом со стулом, а напротив него сидел человек в чёрной мантии без украшений. Просто чёрная ткань и всё. Капюшон полностью скрывал лицо, а руки в чёрных перчатках лежали на столе. — И долго ты будешь стоять? — спросил меня мужской голос. Но в нём не чувствовалось враждебности. — Я тут уже десять минут сижу, а ты всё стоишь и стоишь. Может, я зря сразу тебя переносил в переговорную? — Вы — Аид? — спросил я прямо, присаживаясь на стул. Мужчина кивнул. — Верно, — голос, казалось, потеплел, — А ты — Алкид. Наслышан о тебе. За твои поступки место в Элизиуме обеспечено и тебе, и твоей семье. Но ты пришёл, чтобы забрать Медею в Мир Живых, верно? — Да, — проигнорировав его высказывание об Элизиуме, ответил ему я. — Благородная цель. Ты очень похож на Орфея. Его песни тронули мою душу, поэтому я отдал ему Эвридику. Но он сам виноват в её безвозвратной потере. Однако сейчас мы говорим о тебе. Слышал ли ты о Разуме Мира? Нет? Тогда я расскажу. Выше богов есть нечто или некто. Это сама планета. У неё есть разум. А выше планеты есть то место, куда уходят все знания. Пусть об этом говорят всякие учёные и философы. В общем, этот Разум забирает души, которые отличились чем-то в мире. Герои, полководцы, великие воины — из них он избирает самых-самых лучших, но зачем — никто не знает. Меня самого поставили перед фактом, что души будут изыматься. Теперь отвечу на твой немой вопрос — а при чём тут я? Всё просто — Медея была… Забрана. У меня нет её души. А вернуть её я тем более не смогу. Прости. Аид склонил голову в извиняющемся жесте. Однако мне всё равно. Теперь уж точно. Медею не вернуть. Никогда. Никак. Если Бог Мёртвых не может вернуть мёртвого к жизни, то я точно не смогу. Получается, что моя магесса потеряна навсегда. Я закрыл руками лицо. Не хочу, чтобы Аид видел мои слёзы. Медея, вернись, прошу тебя! Ты была якорем, что держал меня в этом мире! Пожалуйста! Пожалуйста! Горячие слёзы струились по щекам, но мне всё равно. Верните мне Медею, паскуды! — Но есть способ, чтобы вернуть её, — произнёс Аид, чем вызвал мою немедленную реакцию. Я рывком сблизился с богом, схватил его за грудки и начал трясти. — Как?! Как?! Говори! — я непроизвольно сорвался на крик. Чёрт, вся хладнокровность коту под хвост. — Поспокойней, — я отпустил его и сел на место, утирая слёзы. Да, он прав — надо быть спокойней. В любой ситуации сохранять холодный разум, чтобы выполнить всё идеально и эффективно. Не позволять эмоциям контролировать тело — вот что я себе вбил в детстве, а сейчас… Эх, ребёнок ребёнком. — Я имею возможность… Договориться с Разумом. Одну душу в обмен на другую, но более сильную. Ты можешь обменять свою душу и жизнь, на душу и жизнь Медеи. Всё просто. Тебе надо просто дотронуться до моего запястья. Клянусь водами Стикса, что после твоей смерти, Медея вернётся в Мир Живых. Или же ты можешь отказаться и уйти. Но тогда ты больше никогда не сможешь вернуться её никакими способами. Вот теперь пора напрячь весь свой мозг, чтобы сделать выбор — жить или не жить? Если возрожу Медею ценой своей жизни, то магесса очень, очень расстроится. А если я всё оставлю так, то я себя не прощу. Что за сложный моральный выбор? За что мне всё это? «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Медее и Алкиде»