Ты в сердце моём

Новое утро не внесло никаких изменений в состояние Асоки. Её по-прежнему не отключали от аппаратуры и на вопрос «когда это произойдёт?» врач не сказал ничего определённого, но посмотрел так, что девушка поняла—вряд ли это произойдёт в ближайшее время. По её просьбе ей показали свидетельство о смерти Падме, где значилась причина. «Паралич дыхательного центра неизвестной этиологии» — всего одна сухая и холодная фраза, означавшая то, что дорогого человека больше нет. «Как жаль, что я не смогу проститься с ней, ведь мне не то, что встать нельзя, а даже сидеть велят поменьше» — подумала она с горечью, продолжая смотреть в лицо врача, проводившего ежеутренний осмотр. —Скажи, ты о чем-то волнуешься? У тебя пульс учащённый — спросил медик, когда закончил. Асока подняла на него полный задумчивости взгляд: —Моё первое задание окончилось провалом, погиб человек, которого я очень любила, а вы спрашиваете, о чем я волнуюсь? При этих словах Асока досадливо отвернулась. Ну почему никто не хочет ничего понять, как же она устала от этого сочувствия, совсем ей и не нужного. Но ничего, скоро она положит этому конец. Теперь уж точно. —Кстати, к тебе тут посетитель, нервный такой, ещё затемно явился и требовал пустить, еле уговорил дождаться восьми утра. Сидит в коридоре и выжидает — сказал тем временем врач, не подозревая о мыслях девушки. —Скажите ему, чтобы ушёл, не желаю никого видеть — буркнула она мрачно, уверенная в том, что пришёл Раш, уж с кем-с кем, а к встрече с ним она была сейчас точно не готова. Ещё чего не хватало, чтобы он видел её такую—бледную, слабую и почти беспомощную. Он ведь привык к ней совсем другой—бойкой, уверенной в себе и ужасно активной. —Мне точно следует это сказать — уточнил врач, отчего-то улыбнувшись — Мне казалось, что ты всегда рада видеть его, вас же не отделить друг от друга, он и сейчас переживает, скорее всего ночей не спит, глаза уже не синие, а красные стали. —Синие глаза — пробормотала Асока и уже совсем другим тоном сказала — Пускай зайдёт. Это Энакин. Она знает. Ошибки быть не может. Как же непросто будем теперь с ним говорить, но необходимо. Жизненно необходимо. *** Наутро после пьянки, Энакин проснулся совершенно разбитым, он слабо помнил то, что творил вчера, но всё-таки была одна вещь, проходившая сквозь алкогольное забвение яркой красной вспышкой. Что-то очень горькое и болезненное, что заставляло болеть не только голову. То страшное и жестокое, что он произнёс в порыве. Как же мучительно стыдно и больно было теперь вспоминать это. Как стыдно смотреть в глаза Асоке и Магистру Пло, правильно он сделал, что приложил его об стену. Хотя, Асока не знала о его словах, чувство стыда было в первую очередь перед ней. Как сказал тот пьяница, Бингли, кажется, «не обижай невиноватых», вот и не будет больше, прямо сейчас пойдёт в медкорпус и поговорит с бывшей ученицей. Ей тоже сейчас нелегко, она нуждается в поддержке близких. С мыслями об этом, Скайуокер поднялся и вдруг услышал в голове знакомый голос, который мог слышать теперь только он: «Эни, не обвиняй её, она невиновата, не она меня убила, ты нужен ей сейчас, помоги ей» — прозвенел светлый голос покойной жены. —Я знаю, любимая, теперь знаю — ответил он, зная, что жена его не услышит. И не колеблясь более не секунды, направился к высокому белому зданию с колоннами, на входе которого краснело изображение креста. Ранние утренние сумерки ещё не рассеялись, но какое это имело значение? —Привет, приятель, как твоя голова? — послышался с тротуара хрипловатый бас и через секунду возле него, как из-под земли вырос Бингли. Сегодня он был на удивление трезв, даже выглядел вполне прилично—постирал куртку и причесался, даже бороду умудрился разгладить. —Привет, терпимо уже, спасибо моему наставнику, так и заявил вчера: «имей ввиду, Скайуокер, ещё одна такая выходка и я заморожу тебя в карбоните, а потом поставлю у себя в комнате, так мне спокойнее будет!» — усмехнулся Энакин, на самом деле испытывая благодарность к обоим мужчинам. Все-то вправляют ему мозги, а он, неблагодарный, только и делает, что жизнь всем портит. Больше такого не будет. —Мудрый он у тебя, я вот тоже вчера посмотрел на твои выкрутасы и решил тоже ошибку исправить, с сыном помириться, а то он сто лет меня знать не хочет, зачем ему отец-пьяница — пояснил Бингли, поправляя бороду. —А кто твой сын? — спросил Энакин, только, чтобы не молчать. —Работает здесь недалеко, известный человек, только вот чувствую проблемы у него сейчас, душа томиться, не на ту дорогу встаёт...эх, ладно, иди, тебя ждут — сказал мужчина и медленно пошёл в сторону проспекта. А Скайуокер вошёл в здание. На посту мирно дремал регистратор и завидев раннего визитера, попытался убедить его зайти позже, но Энакин сказал, что подождёт здесь. Мимо прошёл мужчина-врач, направляясь как раз к седьмой палате, в которой, как ему сказали и находилась Асока. Джедай тут же вскочил и бросился к нему. —Мне нужно к Асоке Тано, я могу зайти? —Здравствуйте, Рыцарь Скайуокер, возможно, однако, прежде я сам должен убедиться в том, что она готова увидеть вас, Асока в очень подавленном состоянии и плохо идёт на контакт — пояснил врач, разглядывая посетителя. Помытый после драки и полубессонной ночи вид Энакина явно не пришёлся ему по душе, но то, какое значение он имел для пациентки всё-таки перевешивало. —Хорошо, я подожду, вы только скажите, она поправится? Насколько серьёзна её травма? — спросил Скайуокер, держа врача за рукав. Мужчина слегка дёрнулся под жесткой хваткой, но ответить однако решился: —Механическое повреждение миокарда с нарушением нервной проводимости. Обломок обшивки корабля проткнул её почти насквозь, она хорошо перенесла операцию, вытерпела наложение швов без наркоза. Вот только с первой ночи пошли осложнения: сначала произошла дыхательная недостаточность, вследствие неё началось нарушение кровоообращения в сердце. Проще говоря, оно сейчас не способно самостоятельно перекачивать кровь и за него пока это делает специальная аппаратура. Проводим поддерживающую терапию и ждём, когда восстановится проводимость. Я достаточно объяснил, можно идти к пациентке? — спросил медик, высвобождая рукав халата из механической руки. —Да, конечно — кивнул Скайуокер и присел на облюбованную ещё вчера банкетку. Спустя минут пятнадцать он вышел и разрешил войти. Едва закрыв за собой дверь палаты, Энакин посмотрел перед собой. Кровати было две, одна из них пустая. Скайуокер поспешил отвести взгляд, догадываясь кому она принадлежала до этого. Очевидно этот факт беспокоил не его одного. Девушка, лежавшая на соседней, уставилась на него остановившимся взглядом и словно хотела сказать: «Мне тоже трудно без неё». И когда Энакин подошёл ближе и игнорируя стул, опустился прямо на кровать, Асока, не дожидаясь приветственной фразы, судорожно схватила его за руку своей пока ещё слабой и бледной рукой, на запястье которой белел браслет прибора и глядя прямо в лицо горячо произнесла: —Энакин, прости, что я выжила! Но я исправлю это, прямо сейчас! —Асока — произнёс он как можно более мягко — Ты о чем сейчас говоришь? Это очень хорошо, что ты жива, скоро поправишься и вернёшься в Орден. Про тебя уже все спрашивают. Но Асока словно его не слышала, всё продолжала вершить свой непонятный самосуд: —Признайся, ведь ты бы хотел, чтоб было наоборот? Хотел, чтобы умерла я, а не Падме? Энакин, при этих словах, лишь посмотрел на неё странным взглядом, словно бы говорившим: «Ты, что ненормальная, сказать такое?» при этом совсем забыв, что и сам недавно думал о том же. —Так ты не волнуйся, мы это сейчас поправим, вместе, как мы оба хотим. Я ведь не могу жить без аппаратуры, надо просто нажать вон ту коричневую кнопку и всё! Правосудие восстановится! — Асока уже не понимала, что несла, тем временем, плотно обхватив ладонь Скайуокера, она медленно подводила её к кнопке. —Асока! Немедленно прекрати! Никто тебя ни в чем не обвиняет! Да, всё то, что случилось было для нас всех тяжёлым ударом, но это не значит, что должен умереть кто-то ещё — пытался Энакин её успокоить и в момент, когда это почти удалось и Тано легла на подушку, вроде бы расслабившись, она, вдруг, безо всякой подготовки, подняла правую руку, всё ещё державшую ладонь Энакина и резко ударила ею по кнопке включения аппарата. —Да здравствует самосуд! — выкрикнула она, что было сил и уже через секунду с глухим всхлипом повалилась на подушку, начав синеть и задыхаться, после чего вдруг внезапно затихла.