Чёрный-Серый-Белый

С рассказами о Инге Армер, Вы совсем забыли обо мне, мой читатель, а этого делать никак нельзя, ведь я играю здесь не самую последнюю роль. Кто-то из вас говорит, что я сама Смерть, кто-то вовсе не имеет предположений, а кто-то умирает от любопытства и спрашивает напрямую моё имя. Нет, я не Смерть, но мы с ней давние друзья. Я имею много имён, поэтому голос мой бывает то мужским, то женским, я нечто среднее между Жизнью и… Нет, не Смертью, а бесконечностью. Я есть абсолютно у всего, но лишь некоторые люди, а это люди очень большого ума, могут видеть меня во всём. Я был и буду во все времена, я знаю точно наперёд все события из вечного существования человека. Вы можете и не верить в меня, но я могу существовать и без Вашей веры. Кто-то пытается познакомиться со мной и совершает большую ошибку: знакомство со мной опасно, так же как и отстранённость. Просто не стоит забывать обо мне. Так вот, моё напоминание о себе окончено. Поздний солнечный луч тихо прокрался в девичью комнату и пополз по кровати вверх, к глазкам девочки. Инга проснулась, сладко потянулась, не открывая глаз, и на её премилом личике показалась счастливая улыбка. Потом девочка, конечно, взмахнула своими ресничками-щёточками и приподнялась на локтях, чтобы посмотреть в окно. Утро вторника, к большому сожалению девочки, вышло солнечным, поэтому дом из снега, который они слепили вчера с ребятами, развалился и потемнел, немного подтаяв. Инга расстроилась. Ей было жалко свой труд. Немного погрустив, девочка опустила ноги на деревянный пол, посидела, размышляя о какой-то чепухе, и, собравшись с мыслями, начала приводить себя в порядок. В ванной комнате она посмотрела на себя в когда-то давно забрызганное кем-то неаккуратно умывающимся зеркало. Она увидела себя. Но не такой, какой видела давно в старинном массивном зеркале в деревянной узорчатой оправе. Тогда она была немытой, с грязными волосами и в рваной одежде, а нынешняя Инга — это девочка с опрятно уложенными и подстриженными (хоть и немного криво, но госпожа Армер действительно старалась аккуратно работать огромными портновскими ножницами) волосами, в хорошо отутюженном платье. Нынешняя Инга выглядела как куколка очень бережливого ребёнка. Девочка смотрела на себя, любовалась, но в то же время ужасалась: она совсем стала забывать свою маму, её чёрные задорные глаза, такие же тёмные волосы и лукаво улыбающиеся губы. Мама вела себя так только при мужчинах, но Ингрид старалась запомнить её именно такой. Девочка и по характеру вовсе не была похожа на свою мать. Госпожа Вайс, так звали фрау чужие люди, была азартна, немного глуповата, но очень хитра, а Ингрид… Ингрид была какой-то запуганной, потерянной в этом огромном, по сравнению с самой девочкой, мире. Хотя Инга и была такой, но всё же старалась хотя бы как-то давать сдачи своим врагам, казаться сильной и, возможно, устрашающей, как тогда с Рольфом. — Ты долго ещё там будешь намываться, чушка? — послышался за дверью немного приглушённый, но гневный и требовательный голос мачехи, из-за которого Инга отпрыгнула от замыленного зеркала и постаралась громко, но не грубо сказать, что уже выходит. Из туалета послышался звук отодвигающегося в сторону шпингалета, и, буквально через секунду, дверь со скрипом открылась, и из дверного проёма вышла Инга. Мать зыркнула в её сторону, будто бросила своим взглядом молнию, и яростно сказала: — Что ты там так долго делала, захухря? Не одна в доме живёшь, другие люди тоже моются, — на этих словах девочка попыталась перебить мать, оправдаться, но ничего не вышло, и женщина прикрикнула: — Иди завтракать, с глаз моих долой, — и Инге ничего не оставалось делать, кроме того, как идти за стол и есть ненавидимую ей кашу. «С чего она так завелась, — думала девчушка, — сама дарила сначала подарки, а теперь злюкой ходит. Странная она какая-то». После обеда Инга по-обыкновению решила прогуляться, но была перехвачена матерью. — Куда ты собралась, хобяка? Сегодня без гуляний. К нам на ужин придут серьёзные люди. Ты должна выглядеть и вести себя прилично. В твоём шкафу висит тёмно-зелёное платье. Оно подойдёт к твоим часам. Надень его. Ты поняла меня? — Она всё поняла, — выкрикнул папа из кабинета фотолаборатории. Вообще, это вовсе не кабинет, а какой-то непонятный то ли чулан, то ли маленький кусок дома, отгороженный от остальных комнат, — не приставай к ребёнку. Пусть идёт в комнату по своим делам. — А тебя никто не спрашивает, — тут фрау Армер выкрикнула парочку непечатных выражений, и Ингрид поняла, что самое время подняться к себе. Девочка сидела на кровати и смотрела на улицу. Погода там стояла прескверная для зимы: солнце жарко грело дороги, по которым вниз бежала талая вода вперемешку с бывшим снежным домом. Ручьи резво поблёскивали, пуская солнечных зайчиков на мрачные стены домов. Ветки деревьев в парке заметно облегчились, скинув с себя пушистые белые дублёнки. Всё на улице говорило о скором наступлении природной, но явно не календарной весны. Через некоторое время появилась шумная компания ребятишек. Среди них Инга нашла вчерашних знакомых и Рольфа, который сейчас задорно боролся с каким-то мальчишкой, но, увидев Ингрид, тотчас же остановился, не замечая при этом, что до сих пор сжимает внутренней стороной локтевого сустава шею выбивающегося друга. Несколько секунд посмотрев на окно подруги, тот отпустил дружка и продолжил драку. Инга с грустью отвернулась от окна и села, поджав под себя ноги. Снизу доносилась ругань родителей. От ничегонеделания Ингрид стало скучно, и она снова решила проверить свои часики. Она дотронулась до места, где они обычно находились, и, не найдя их, вспомнила, что не снимала вчера часов. В панике Инга бросилась искать вещицу повсюду в комнате, но её нигде не оказалось. И тут девочка поняла, что часы либо украли, либо она растеряша. От беспомощности девочка сползла по стенке на пол и начала бесшумно плакать. Слёзы катились и катились, словно у сосулек, которые тоже сейчас досадно рыдали, а пелена вновь наплывала на глаза. Кожа на её подбородочке сморщилась, а нижняя челюсть начала подскакивать. Где она могла их потерять? Возможно, в парке, когда валялась в сугробе, а может… Может это сроги? Или как их там… Скоги! Может это они утащили? Да нет, это бред. Всем известно, что никаких скогов не существует. А может украли? Рольф или кто там ещё может быть? Все эти догадки всё больше и больше расстраивали Ингрид. Она вдруг резко подскочила с пола, кинулась к лестнице и побежала вниз. Она долго просила и умоляла маму, чтобы та отпустила на улицу, и ей почти удалось, но доля подозрения закралась в в её взгляде. — Где часы? — настойчиво спросила фрау. — Они наверху, — обманула её девочка, и почему-то опустила взор вниз. — Принеси их, — не хотела отставать Марлен, и как-то властно, взглядом победителя посмотрела на сжимающееся внизу маленькое светлое существо. Девочка немного помялась, а потом сказала правду: — Они пропали… — Я так и знала. Не надо было тебе их дарить. Маленькая ещё, чтобы перенимать, — тут фрау резко замолчала, закусив краешек нижней губы, чуть заметно сощурила глаза, и продолжила: — Их уже бестолку искать. Часы наверняка украли. Но надень всё же зелёное платье. Ступай к себе. Марлен взяла то ли ярость, то ли грусть, она села на табурет, подперев своим кулаком голову. Инга же целый день проплакала у себя, а комнате. Ей было очень жалко, что она подвела свою мать. Она сидела в раздумье над своим поведением и смотрела в окно. Ближе к вечеру девочка увидела весьма странную картину. Дети встали в узкий круг, образовав тем самым какую-то кучу, и явно стали чем-то заинтересованы, потом они вышли из кучи и пошли к дому Ингрид. Девочка отринула от окна, быстро вытерла слёзки, приоткрыла дверь комнаты и стала слушать. В входную дверь постучали. Марлен, проклиная всё началось свете подошла и открыла её. Ребята попросились внутрь, но хозяйка отказала в этом. Тогда дети попросили позвать Ингу, и фрау с надменным выражением лица, но ликуя изнутри, позвала дочь. Инга спустилась, натянув неискреннюю улыбку и стараясь не подавать виду, что недавно рыдала в подушку. На улице стояло очень много детей, даже больше, чем довелось увидеть девочке в первый день. — Инга, выйди, пожалуйста, на минутку, — серьёзно сказал Рольф и девочка, накинув на себя пальтишко и кое-как надев ботинки, вышла из дома. — Только не долго там, — выкрикнула из кухни вслед, неизвестно откуда знающая об уходе девочки, мама. Когда Ингрид вышла из дома, закрыв за собой дверь, ребята серьёзно посмотрели на неё. — Это твоё? — спросил Рольф, вытаскивая из кармана что-то поблёскивающее на солнце. Это были часы. — Да, да, да! — счастливо залепетала девочка и стала прыгать на месте, — вы нашли! Спасибо большое! — Будь аккуратна с такими вещами, — сказал Рольф, отдавая пропажу в руки владелицы. — Обязательно! — воскликнула девочка и надела на себя часы. — Мы пойдём. До встречи, — снова сказал Рольф за всех. Какая-то странная привычка — делать всё за всех. И почему он такой нахмуренный? Обидел кто? Почему-то эти вопросы вовсе не тревожили счастливую девочку. Она залетела в дом и радостно рассказала обо всём маме. Женщина повела бровью и сказала, что что-то здесь всё-таки не так. Но Инге было уже всё равно насчёт этого, поэтому она лишь молча сидела, улыбаясь, рассматривала часы и изредка кивала маме, которая что-то пыталась втолковать девочке. — Пора одеваться. Иди наверх и надень лучше бордовое платье, а не зелёное. И часы убери куда-нибудь подальше, — завершила Марлен, и девочка послушно стала выполнять указ матери. Она встала перед шкафом и задалась вопросом: какое платье бордовое, а какое зелёное. Ох уж эта Ингина болезнь! Она не давала девочке возможности видеть мир таким, каким его видят все остальные люди. Она всегда казалась обычным ребёнком, но когда речь заходила о выборе цвета на мамину свадьбу или о подаче какой-то вещи определённого цвета, девочка заходила в тупик. Она никогда не видела красного, оранжевого, зелёного, она видела лишь чёрный, серый и белый, как в старых фильмах. Это было ужасно, ведь как бы её не учили различать оттенки, ничего не выходило, её обзывали глупой или не верили её словам, и Инга грустила. Все эти слова казались ей унизительными, больными и жгучими. Они задевали что-то внутри её груди, и там образовывался комок слёз, который она выплакивала ночью, а днём, при всех, вела себя весело и спокойно. Инга выбирала из двух платьев. Какое же может быть бордовым? Бордовый — это почти красный или фиолетовый, как свёкла. Так говорил один её знакомый. Ещё он говорил, что если не знаешь что выбрать — стоит воспользоваться считалочкой. — Eins, zwei, drei, vier, fünf, sechs, sieben, eine alte Frau kocht Rüben, eine alte Frau kocht Speck, und du bist weg* Выбор пал на правое платье, поэтому девочка не задумываясь надела его и спустилась вниз. Там её уже ждали гости: какая-то необъятно толстая и низкая женщина с короткими, похожими на поросячьи, ножками, одетая в дорогое, но совершенно не идущее ей платье. На её пальце блестело тоненькое колечко, которое делало сам палец ещё толще, чем он был; мужчина, как потом оказалось, это был её муж, был чрезвычайно высоким, но очень худеньким мужичком, одетым в более простую и земную одежду по сравнению с его супругой. Перед четой стояли их дети. Это были близнецы, мальчик и девочка, одетые в похожие костюмы: пиджаки, ткань которых была разрисована в крупную клетку, тёмные брюки на парнишке и юбочка на девчушке. Они были красивее, чем их родители, но смотрели так же надменно и с презрением. — Ах, а это моя дочка! Инга, познакомься, это герр и фрау Майер, а это их дети Эки и Гюнтер. Поздоровайся с ними, — подозрительно доброжелательно сказала мама, и Инга поприветствовала гостей. «Если мама нормально смотрит на меня, то платье выбрано верно» — подумала маленькая хозяйка дома. Марлен пригласила всех к столу и начала потчевать разными вкусными блюдами, от которых даже ледяные сердца Майеров растопились и стали простыми, как у всех обычных людей. — Значит, вы хотите, — начал господин Майер, засовывая сосиску целиком к себе в рот, прожевав немного, продолжил с набитым ртом, — чтобы ваша дочь… Как её там? Инна? — Ингрид, — поправил Отто. — Чтобы Ингрид вступила в союз немецких девушек** и пошла в школу? — спросил Майер, дожевывая свою сосиску и вытирая жирные губы салфеткой. — Да, если можно, — сказала мама. — Отчего же нельзя? Я пристрою её в элитную гимназию вместе со своими детьми, только при одном условии: она должна быть умной и усердно учиться, иначе её выгонят оттуда и она будет вынуждена ходить в обычную школу, — сказал Майер, и его жена сощурила свои маленькие крысиные глазки, явно пришла в ярость. — Но Роберт, мы же не можем просто так… — воскликнула она, бросив свою вилку в салат. — Урсула, — настойчиво сказал её муж, — нужно дать шанс ребёнку. — Делай как знаешь, — сказала Урсула, вытащила вилку и начала ковыряться в мясе. Армеры поблагодарили гостей, и дальнейшая часть трапезы прошла в спокойной обстановке, если не считать инцидент с зелёным горошком, который Гюнтер вытаскивал из салата и кидал с помощью вилки в волосы Инге. Ближе к ночи гости стали собираться домой, и Гюнтер показал девочке напоследок свой длинный язык. — Ты молодец, дочка, я горжусь, что ты вела себя скромно, — сказала мать, моя девочку в ванной. — Мама, я бы хотела тебе кое в чём признаться. Я совсем не умею читать и писать, — опустив голову, сказала она. — Я догадывалась. Ничего, я буду учить тебя самостоятельно. Начнём завтра, когда я приду с работы. — Спасибо тебе большое, — поблагодарила её Инга и, выйдя из воды, начала вытираться махровым полотенцем.