Аритмия

       Красться в спальню на пальчиках, замерев, забыв, как дышать, увы, давно перестало быть для меня новостью. Когда-то я считала такие периоды, когда вынуждена была стучаться в нашу спальню и угадывать по звукам дыхания, в каком Гарри настроении и согласен ли он вообще принять меня. После пятого раза, последнего на сегодняшний момент, решила, что считать больше не буду, слишком унизительно.        И все же – посчитала. Шестой раз. Его шестое равнодушие. Его шестое увлечение. Они все похожи друг на друга – высокие, поджарые, сияющие, полные жизни. Мое шестое одиночество. Пора отсчитывать дни до момента, когда не смогу уснуть, слушая стоны из нашей спальни. Стоны, принадлежащие не мне, но ему.        Нет смысла отрицать, что мне страшно. Долгое время, не год, не два, с того момента, как я все осознала, с того самого мига, как поняла, я отрицала, что боюсь. Утешала себя, что у мужчин есть грехи и похуже, что вся его блажь уйдет так же, как и пришла, что он успокоится и я снова вернусь в его жизнь на правах хозяйки, а не женщины, что боится открыть дверь в спальню и по ночам спит одна. Потом и это стало совершенно невозможно.        Подойдя к спальне, я даже не сразу поняла, что перестала дышать. Не знаю, сколько времени так прошло – двадцать секунд, тридцать. Может, целую минуту. Живя с ним, я давно потеряла счет времени, оно тянется одинаково однообразно. И бесконечно медленно. Как будто за год проживаешь пару лет.        Он стоит у окна и смотрит на улицу. Наверное, в сад, где распустились пионы. Мне нравятся пионы. Особенно красные, цвета крови. Мой любимый цвет.        - Дорогая, - не оборачиваясь, зовет он, - иди ко мне. Подойди сюда.        Кажется, он в хорошем настроении. Во всяком случае, не в наихудшем, в котором может быть. Я трясу головой. Локон, выбившийся из прически, падает на щеку. Напоминает мне, что бояться не стоит. По крайней мере, сейчас.        Я иду тихо. Для этого, черт возьми, нет никаких оснований, но я так привыкла. Он меня к этому сам приучил. Нерешительно останавливаюсь в паре шагов от него. Интересно – что он теперь сделает? Захочет рассказать, какая еще идея пришла ему в голову? Может, даже обнимет.        Пока он ничего не делает. Словно меня нет рядом. Словно бы не он сам меня позвал. Так и стоит у окна и задумчиво смотрит на улицу, прищурив глаза. Проследив за его взглядом, я понимаю, что он любуется красными пионами, моими любимыми. Как я и думала.        Присмотревшись, замечаю первую проступь легкой седины. Это как будто несколько крошечных снежинок спустилось на его волосы и затерялись в них. Он хорошо пахнет, сегодня выбрал парфюм с мускатом. Люблю этот запах.        Его рука ложится мне на плечо легким касанием. Притянув меня к себе поближе, он аккуратно целует меня в губы. Может, я все же ошиблась, и у нас по прежнему все в порядке? Когда столько лет живешь с ним рядом, последнее время все больше в горе, нежели в радости, готовишься обороняться, защищаться даже там, где не нужно, тогда, когда этого не стоит делать, когда для этого нет надобности.        Взяв мою руку, он подносит ее к губам. Они теплые, приятные. Как в первый раз, когда он меня поцеловал. В его взгляде, тут же адресованном мне, я вижу вопрос.        - Что у тебя на уме?        - С чего ты взяла, что у меня что-то на уме? – слегка улыбнувшись, отвечает вопросом на мой вопрос он.        - Мне кажется, иногда я слышу твои мысли.        - Иногда. На этот раз я просто хотел спросить, что бы ты сказала, если бы мы расширили сад? Посадишь здесь много цветов. Или яблок. Ты же любишь яблоки, милая. Так как тебе такая идея?        Посадить сад. Он решил узнать у меня только это. Может быть, однажды я перестану удивляться постоянным сменам его настроения, а, если повезет – даже читать мысли. Не могу скрыть облегченного вздоха. Конечно, когда он снова смотрит на меня, ожидая ответа, видит только любовь к нему. От которой я так и не смогла избавиться, не смотря ни на что, которая все еще теплится в моей душе вместе с глупой надеждой, что однажды он все же поставит окончательную точку в той своей другой жизни, где нет меня. Где я очень не хочу быть, но куда он каждый раз меня тащит.        - Гарри, милый, - я улыбаюсь, слегка прижимаясь губами к его губам, - мне очень нравится эта идея. Я бы посадила вишни. Мне так нравится, как они цветут. Но куда же мы будем расширяться? Ведь дальше уже особняк Холденов. Разве что нужно что-то срубить.        - Переедут – пожал плечами он. У него всегда так. Все просто и элементарно.        - Ну… я не думаю, что они захотят.        - Переедут, если я скажу.        Да. Если он скажет. Я уже почти привыкла к тому, что люди делают все, что он скажет, в том числе, и я сама. Почти, но не совсем.        Развернув меня за плечи, он заискивающе заглядывает мне в глаза, ища ответа. Ему не нужно мое разрешение, мы оба знаем, что он уже все решил, и в любом случае, получит желаемое. Но ему явно нужен формальный повод, по которому соседи должны уехать отсюда.        Прикосновение его пальцев к моему лицу очень легкое, но все еще холодное. На губах легко играет улыбка, взгляд, встретившийся с моим взглядом, сияет от предчувствия осуществления очередной идеи.        - Ну так что? Могу я порадовать свою женщину таким подарком?        - Да. Конечно, да, Гарри.        Я спешу зарыться лицом в его рубашку, спешу поцеловать слегка ершистые щеки (вчера не брился), с благодарностью улыбаюсь. В конце концов, это – одна из самых безобидных идей, что приходила ему в голову. Холдены удалятся и наверняка будут жить в каком-нибудь милом домике с маленьким садиком, вполне соответствующем их уважительному возрасту, а у меня появится еще одно увлечение, которому я смогу уделять все свое время на случай, если его старое увлечение снова вернется (он клялся в последний раз, что больше такого не повторится, но – он привык нарушать свои клятвы, если нужно). В конце концов, однажды я уже сказала «да». В конце концов, «и в горе, и в радости». В конце концов – радовать его – моя прямая обязанность. И еще много таких концов, которые нужно связать в тугой узел (и выбросить в реку).        Обычную улыбку сменяет лукавая, хищная. Как у крупного тигра, что предчувствует добычу.        - Отлично, любимая, - он целует меня в губы снова, теперь уже чуть более требовательно и дольше, - тогда завтра же я поговорю с Холденами о переезде. Конечно же, я не обижу их материально, и позабочусь о том, чтобы их новое жилище было куда более удобнее, чем это. Можешь уже думать своей очаровательной белокурой головкой, что посадить. И, да, мне очень нравятся вон те пионы, что по центру. Они похожи на кровь.        - Да. И мне тоже нравятся.        Что же, хорошо, что мы еще не потеряли способность любить что-то вместе. Хоть какая-то радость.        - Как твой цикл, дорогая?        Четыре самых обычных слова, которые он мог бы и не произносить, но которые сделали мне бесконечно больно. Он прячется под маской, потому что я позволяю ему думать, что так он может скрыть от меня свое истинное лицо, свои явные желания, которые снова точат его мозг, как червяк, терзают его тело. Вопрос, ответ на который он отлично знает, потому что столько лет мой цикл неизменен и он давно уже вычеркнул эти три дня из календаря, старается даже в командировки на это время уезжать, но сейчас ему нужен ответ – совсем другой ответ на совсем другой вопрос, который на самом деле подразумевался под интересом о моем цикле.        - С сегодняшнего утра я теку, как сука, - полная извинений улыбка касается моих губ, на его лице тут же появляется разочарование, - но это никак не помешает мне доставить удовольствие моему любимому супругу.        - Хорошо – явно довольный таким ответом, кивает он, - тогда жду тебя через час, пока поработаю над кое-какими бумагами. Ты же будешь терпеливой, любимая, верно?        - Ох, - я стараюсь, чтобы мое лицо сейчас выглядело наиболее печальным, - еще целый час без тебя, Гарри! Я сгорю от желания.        - Ты будешь вознаграждена за терпение, любимая – он коротко целует костяшки моих пальцев, выпуская ладонь из своих объятий.        И выходит, круто развернувшись на каблуках.        Я выхожу за ним следом, все так же на цыпочках, все так же почти что крадучись. Сила привычки – очень страшная вещь. Почти разучилась ходить нормально. Иногда ловлю себя на мысли, что меня раздражают мои собственные шаги.        Улыбка, застывшая на моем лице, сходит только в ванной, когда я остаюсь одна, улыбка такая же фальшивая, как и весь наш разговор, вся наша супружеская жизнь и все наши чувства в целом. Из меня хорошая актриса. Раньше было куда хуже, а теперь – уже вжилась в роль. Смотря на себя в зеркало, уже почти не могу ни отличить лица от маски, ни понять, мое ли на меня смотрит в отражении лицо, или нет. Я хорошая актриса. Жаль, играю для одного зрителя, как и он для меня. Жаль, никто не оценит и Оскар не дадут. Мы его заслужили. Пожалуй – оба.        Ванная не успокаивает, не смотря на то, что по ее поверхности прыгают забавные мыльные пузыри, а запах ванили всегда приводил меня в чувства. Однажды я из них вышла и потерялась. Больше не вернусь.        Я лежу, застыв на одном месте, не двигаясь, как фарфоровая статуэтка. Закрыла глаза. Так легче абстрагироваться от реальности. Мне давно не снятся кошмары, кстати. Когда твои будни – кошмар наяву, что тебя может беспокоить ночью? Разве что чужой храп иногда. Или звуки ограбления, если это когда-нибудь случится.        Несмотря на то, что вода уже довольно сильно остыла, ощущение, что время застыло, только усиливается. Сколько ему нужно времени, чтобы испытать столь желанные чувства? Обычно хватает двадцати минут без разогрева, иногда – тридцать, больше – редко. Пока я должна забыть о том, что время имеет основание идти вперед, чтобы потом эти полчаса его удовольствия и моего поражения прошли для меня с как можно меньшим количеством боли. Может быть, однажды я научусь совсем ее не чувствовать. Человек живет надеждой. Я тоже.        Когда вода в ванной стала совсем невыносимо холодной, я выхожу из своего пристанища, которое единственное в доме позволяет мне иметь несколько мгновений одиночества. Тело покрылось гуськой. Черт. Нужно выпить чаю, надеюсь, у меня еще есть немного времени. Завернувшись в полотенце, я внимательно слежу, как вода уходит вниз, в неизвестность, вместе с пеной и моей кровью. Хотелось бы мне однажды стать этой водой и тоже кануть в Лету. Забыться – слишком большая роскошь для меня, слишком.        В своей спальне (у каждого из нас есть своя спальня, ему нужно было выставлять меня, как собачку, когда наше супружеское ложе занято, а я не возражала, потому что в этом пустом и холодном доме у меня должен был быть приют) я наскоро обтираюсь полотенцем, швырнув его на стул. Остается десять минут до моей личной Голгофы и его собственного Эдема, ему не понравится, если я опоздаю хоть на несколько минут. Он не любит, когда я краду у него время.        Дальше все, как обычно, так же привычно, как и всегда. С той лишь разницей, что волосы я расчесала перед тем, как нанести на тело несколько капель его любимых духов. Ему нравится все крепкое – запахи, попы, алкоголь. Мат иногда.        Небрежно набросив на себя короткий легкий халат, натянув очередную (какую по счету за день?) фальшивую улыбку, я открываю ключом заветную тумбочку. В моей руке тут же появляется мой старый друг. Которого я ненавижу, как и все игрушки в этом доме. Однажды я все же его выкину отсюда. Или выброшусь сама из окна, если не будет другого выхода.        Но пока – я сжимаю своего (нет – НАШЕГО) друга крепче и иду к нему. В спальню.        На эшафот.