Аритмия

              Шеф в отличном настроении. На его губах отпечаталась широкая улыбка, он сидит в своем кресле, запрокинув ногу на ногу, покачиваясь, точно виндсерфингом занимается прямо сейчас.        Я работаю под его начальством седьмой год и очень редко вижу его таким. Настолько редко, что уже почти забыл, когда видел его в последний раз в таком великолепном расположении духа. Разве что, когда Барак Обама стал Президентом (шеф — американец по материнской линии и во время выборов в США любит это подчеркивать).       — Он тебя вызывает, — Марта сладко целует меня в щеку, мило улыбается, хлопая ресницами, точно преданная фанатка. Ох, не люблю, когда она начинает впадать в такое состояние (к счастью, случается это очень редко). — Он невероятно доволен твоей работой, Джон.        — Да, — кивнув в ответ на его улыбку и пристальный взгляд за стеклом, адресованный мне, соглашаюсь я, — вижу, Марта. Какой повод?        — Ты разве не знаешь? — Марта посмотрела на меня так, точно у нас в редакции марсиане чай пьют, а я до сих пор не в курсе. — Саксон прислал благодарность за отличное интервью на имя редакции. На почту шефа. Рекомендовал, между прочим, повысить тебе зарплату, либо выдать премию, так что, поздравляю, богач.        Марта прямо сияет, как звезда в ночном небе. А мне вот такая щедрость, ровно как и столь пристальное внимание со стороны Саксона откровенно не нравятся. Да, я допускаю, что ему давно уже хотелось провернуть нечто в своей кампании, и, по одному ему понятным причинам, он выбрал в качестве глашатая меня. И да, в принципе, я этому не особо противлюсь — он оказался совершенно не банальным человеком и не штампованным политическим клише, вопреки моим опасениям. Но гадкое чувство, точно меня хотят использовать в чужих играх, ни на минуту не оставляет меня, не дает покоя. Расслабиться невозможно и — о, я камикадзе! — диктует лишь желание убежать от самой обсуждаемой нынче персоны в бомонде, сверкая пятками и не оборачиваясь.        Марта все еще смотрит на меня, очевидно, ждет, что я стану прыгать до потолка и прославлять великий день моей встречи с Гарольдом Саксоном. И, кажется, без хоть самого натужного, но обязательного проявления радости, она меня отпускать не намерена. Потому я (как могу старательно) изображаю удовлетворение от услышанной новости:        — О, правда, Марта? Ну что же, это очень кстати. Мне не помешает прибавка к жалованию или приплыв деньжат в мои карманы.        — Деньги никогда не бывают лишними, — кивнула Марта (будто я сам об этом не знал), — но еще и внимание шефа получишь. Ты, похоже, ухватил жар-птицу за хвост, везунчик.        Мисс Джонс потрепала меня за плечо, дружески улыбнулась и, взяв стопку бумаг в ящике стола, ушла работать. А я снова ловлю жадный взгляд шефа и топаю по направлению к его кабинету — дабы не томить ожиданием того, кто больше всего на свете ненавидит ждать.        И всё это время мерзкий шепоток, что Гарольд Саксон попросту купил меня в добровольное рабство, не покидает мою бедную, готовую расколоться от мигрени, голову.        Конечно же, я знал, что меня ожидает встреча с шефом и даже мысленно делал ставки, дотерпит ли он до обеденного перерыва. Дельгадо не утерпел. В итоге, едва часы пробили одиннадцать, а он закончил переговоры с редактором, я тащусь в его кабинет с видом смертника, что поднимается на гильотину.        — Садитесь, Смитт, — жестом приглашает он, почесав бородку, — надеюсь, вы в хорошем расположении духа? Саксон звонил мне лично полчаса назад и очень хвалил вас за профессионализм. А вчера прислал письмо. Знаете?        Ох. Пришлось не только ловить рискующую сбежать к чертовой матери челюсть, но и вцепиться в стул, чтобы не упасть.        — Правда?        Глупый, нет, просто глупейший вопрос, и я знаю это, но что же делать? Никак иначе отреагировать я просто не мог. Никогда еще за десять лет работы никто из высокопоставленных чиновников, с кем мне доводилось встречаться, ничего подобного не делал. Меня обычно либо посылали к черту, либо общались подчеркнуто холодно и вежливо, тем самым не переставая напоминать, где мое место. Но чтобы звонить и хвалить — нет. Определенно это были очень своеобразные методы.        — Да, он уверен, что вас ждет большой успех. И что вы достойны большего, чем уже имеете.        Черт побери! Я, кажется, покраснел, как наивная дурочка на свидании. Именно, как дурочка. Еще немного — нюхательные соли понадобятся.        — Я не знаю, что сказать, — только и могу выдохнуть, пялясь на дрожащие руки. Теперь, видимо, очередь шефа меня рассматривать столь же пристально, как недавно смотрел Саксон. Оценивающе. Ненавижу этот взгляд. Ерзаю под ним, чувствую, точно он отстреливает меня словно из пушки. От его хитрой, кошачей ухмылки, становится вдвойне не по себе.        — Я согласен с Саксоном, Смитт, — огласил он свой вердикт, — вы далеко пойдете. Очень. Амбициозный молодой человек, и, хотя вы боитесь власти и влияния, боитесь того, что это может пагубно сказаться на вас, есть все шансы, что, в конечном счете, вы добьетесь невиданного успеха. Наш будущий премьер-министр, как я и полагал, отлично разбирается в людях. Великолепное качество для того, кто будет управлять империей.        — Да, определенно, — согласно киваю я, просто потому, что на самом деле понятия не имею, как должен отреагировать. Когда шеф сообщил мне о звонке Саксона, я подумал, что он вызвал меня затем, чтобы рассказать об этой невиданной ранее милости. Но, как оказалось, теперь Дельгадо жаждет поговорить со мной обо мне. И, хоть убей, не понимаю, с чего бы это.        Кошачьи глаза Дельгадо сузились. Он тянет фальшивую улыбку, склоняется над столом ко мне ближе, слегка облизывает пересохшие губы.        — Скажите, Смитт, зачем вы притворяетесь?        — Что? — вздрогнув, я поднимаю на него голову, — простите, вы о чем?        — Вы ведь вовсе не так просты, как желаете показаться. Вы даже очень не просты, скажу я вам. И никогда простачком не были. Вам хочется достичь вершин. Власть представляется вам неким желанным кушем, хотя, стоит лишь ее получить, вы беспечно ускачите в иные дали. Вам нужен титул ради титула, дабы потешить свои амбиции. Вы хотите этого больше всего на свете — почитания, обожания. Короны. Вы лжете себе, будто вам вовсе не интересен Гарольд Саксон, методично и грамотно разыгрываете карту святой простоты без каких-либо амбиций, но всё это — фикция, ложь. Лакмусовая бумага, которой вы прикрываетесь, дабы не показывать свои истинные желания. Саксон выгоден вам. Он вам нужен, как воздух. У вас был шанс отказаться, вы об этом знаете, я мог бы с легкостью найти вам замену и об этом вам тоже известно. Вам стоило лишь сообщить, что вы не собираетесь проводить встречу с акулой нашего политического бомонда, и я бы быстро нашел желающего, благо, их много. И вы рассматривали такую возможность. Первые минут пять. Но вас поманило желание сделать нечто такое, че го до вас не делал никто — взять интервью не у политика. Раскусить человека. О, я знал, на какую удочку вас поймать, Смитт, и я не ошибся. Стоило перспективе нарыть на Саксона нечто совершенно эксклюзивное, чего до вас не делал никто, замаячить на горизонте, как вы тут же беспечным мотыльком полетели на пламя, о которое так сильно боялись обжечься. И теперь, я более чем уверен, вы, точно загипнотизированный, можете думать только о том, как бы сильнее вдохнуть запах грязного белья Саксона. Плевать вы хотели на то, как важно заполучить такую крупную рыбу нашему изданию. Вы хотите въесться под кожу Саксона, стать его тенью, потому что он олицетворяет то, о чем вы сами так страстно мечтаете — безграничную, почти безоговорочную, почти абсолютную власть. То, на чем вы сами повернуты, то, что является вашим фетишем. Вы весь день думаете только о Саксоне и, знаете, наверняка, будете думать еще столько же дней, отсчитывая время до новой встречи. Все лишь потому, что, всякий раз приближаясь ближе к нему хотя бы на миллиметр, вы поднимаетесь по ступенькам власти — преодолеваете их одна за одной. А теперь поправьте, если я в чем-то был не прав.        Ох, черт. Я вряд ли могу вспомнить моменты, когда еще был столь же сильно зол. Напрягаю память, но вместо ответа, получаю лишь незаполненные пробелы. Чертов, чертов Дельгадо. Ему все же отлично удалось вывести меня из себя. Посеять червоточину в душе, которая всегда борется с тьмой. И всегда (что там врать) — безуспешно. Я обожаю шефа за профессионализм и хватку. Я ненавижу его за это чертово правило делать выводы, которые он считает единственно верными.        Перекинув ногу за ногу, точно заправский франт, я аккуратно качаю головой, прикусив губу.        — Нет, мистер Дельгадо. Вы не правы. В корне. Каюсь, когда я впервые встретился с Саксоном, был настроен крайне предвзято по отношению к нему. Думал, будто он обычная, ничем от других не отличающаяся выскочка, каких в нашем политикуме огромное множество. Но нет. Он молод, амбициозен, незауряден. С оригинальными взглядами на жизнь. Он явно несет с собой новые веяния и тенденции и не боится заявлять об этом прямо. Так что, мне стало интересно продолжить наше общение. Хотя бы потому, что вряд ли Британия когда-нибудь еще знала хоть кого-то похожего. Я пытался найти ему сравнение среди коллег из прошлых эпох. Думал даже о Черчилле, но нет. У него определенно своя собственная ниша и собственный путь. И мне стало интересно, сколько шагов на этом пути он позволит мне пройти вместе с ним. Да, мне льстит его внимание и то, что, по каким-то причинам, он выделил меня для себя, не скрою. Но это польстило бы любому человеку, разве не так? А теперь, простите, шеф, но, пожалуй, я пойду. Если, конечно, вы не против.        Дельгадо смотрит на меня взглядом, в котором отразились хитрые чертики. Улыбнувшись, благосклонно кивает.        — Да, конечно. Я ни в коем случае, не мешаю вам работать. Идите, Смитт.        И я ухожу. А, точнее, буквально сбегаю из кабинета начальника, как с поля боя. До конца рабочего дня не отрываюсь от монитора и, к счастью, меня никто не дергает.        На вторую встречу с надеждой британской нации я еду в куда более благосклонном расположении духа. Не только потому, что уже успел убедиться, что Саксон не выскочка. Еще и потому, что проходит она на теннисном корте.        Он ждет меня, нетерпеливо посматривая на наручные часы. Я вовремя, однако, очевидно, терпением наш будущий лидер не отличается. Не очень-то хорошая черта для политика.        Из окна авто вижу, как он расслабляется, едва завидев меня. Когда я, припарковавшись, иду ему навстречу, на губах его уже играет благосклонная улыбка.        — Добрый вечер. Вы нервничали, как я вижу, мистер Саксон, — не могу не поддеть его, — но, смею вас заверить, я никогда не опаздываю. Профессиональная привычка.        — Отличная привычка, — довольно кивает он, протянув руку для рукопожатия. Ладонь снова холодная, точно он ее в ледяной воде держал. Касание пальцев, хоть и мягкое, но властное.        — Я неплохо играю в теннис, — мягко улыбаясь, говорю ему, — вынужден предупредить. Не стану поддаваться вам, если вдруг по статусу положено. Раз уж мы с вами играем честно, думаю, так будет правильно.        — Именно потому, мистер Смитт, — склонив набок голову, говорит он, — вы сегодня здесь. В своем окружении я могу найти множество лицемеров, готовых мне поддаваться. Но я намерен честно победить.        — Так уверены в своей победе? — усмехнувшись, спросил я.        — Я всегда побеждаю.        — А я никогда не сдаюсь, — упрямо качаю головой, — и в этот раз не собираюсь.        — Что же, тогда, думаю, можно начать?        — Да, можем.        Мы снова обменялись рукопожатием. На сей раз пальцы его чуть потеплели, задержались на моей ладони немного дольше.        Оказывается, я ждал этот матч. Оказывается, соскучился по игре куда больше, чем думал (не играл несколько месяцев, занятый работой и отправленный в нокаут банальной ленью). Оказывается, он потрясающе сильный и интересный противник. У него сильный удар, крепкая подача, мощный пасс. Ноги, что натянутой струной перемещают его по корту. Он умеет мастерски отбивать атаки, летает, точно молния. Он ненавидит передышки и не дает их ни себе, ни мне.        Итог — ничья. 6:4 — 6:4, натруженные руки, приятная усталость. Похоже, обоюдное удовольствие. Он выражает его кошачьей улыбкой и щедро протянутой мне рукой. Это рукопожатие, третье за вечер, больше похоже на легкое поглаживание.        — Что же, мистер Смитт, — с улыбкой заключил он, — вы оказались очень достойным и интересным противником. Отличная была игра. Примите благодарность за нее.        — И вы примите мою. Игра действительно удалась. Благодарю.        Он благосклонно кивает. Мы неспешно бредем к выходу, футболка его пропиталась потом, но, что удивительно, она совсем почти не пахнет. Разве что временами, когда налетает внезапный порыв ветра, молчавшего до этой минуты, в ноздри ударяет сладковатый запах. Который, как ни крути, совсем не сравнится с моим зловонием. Даже неловко.        Он, впрочем, кажется, совершенно не обращает на это внимания, ну, или тактично молчит. В принципе, будь он разбалованной неженкой, тут же высказал бы свои претензии. Мне довелось общаться с денди, которые, после сеанса гонок или тенниса, не упускали возможности сказать, что от меня несет, точно с помойки. Гарольд Саксон либо этого не замечает (в чем сомневаюсь), либо выбрал тактичное молчание (за что я ему крайне благодарен).        — Если желаете переодеться, это можно сделать в кабинках чуть дальше. И там же, внутри, в помещении, есть душ. Вы разгорячились, мистер Смитт, охладиться бы не помешало.        — Нет, спасибо, — улыбнувшись, качаю головой, — мне до дома всего каких-то минут десять, мистер Саксон. Однако благодарю за заботу.        — Что вы, — он совершенно безобиден, — пустяки. В следующий раз, уж поверьте, я не позволю вам выиграть. Я всегда сверху, мистер Смитт.        — Не сомневаюсь, — возвращаю улыбку я, — передавайте привет вашей очаровательной супруге.        — Непременно передам, спасибо, — кивает он.        Мы расходимся, он, судя по всему, отправляется в душ, я прыгаю в машину и гоню, очень довольный своей маленькой победой.        «Я всегда сверху, мистер Смитт» — отчего-то не покидает фраза.        Только ночью, ворочаясь в кровати, я осознал, насколько она прозвучала двусмысленно.