Аритмия

       Ничего значимого за три дня с начала рабочей недели не произошло. Ривер все еще гостит у подруги, звонит мне по вечерам по Скайпу и обещает вернуться в воскресенье либо ранним утром понедельника. Уверяет, что подруга знатно разболелась, но мы оба знаем, что она просто не хочет возвращаться домой, в рутину, и не прочь отлынивать от работы.        В четверг делаем последние приготовления к верстке номера, потому бегаем, как безумцы, по редакции. Ненавижу такие дни. В итоге я вваливаюсь в квартиру около десяти вечера, тихо ненавидя свою работу, шлепаю в душ и разваливаюсь перед телевизором, заказав пиццу и пиво и наплевав на то, что очень нужно вынести мусор. Мусорный бак переполнен, рядом еще два пакета, до краев забиты, но черт с ними — в конце концов, за пару суток грязи крысы не заводятся. Ривер ругала бы меня за такое свинство, но Ривер рядом нет, так что, плевать. Съев три куска пиццы, я отрубился перед телевизором и обнаруживаю себя уже почти на рассвете с пультом под задницей (не надави он мне, вообще не проснулся бы). Обреченно вздохнув, как человек, что несет на плечах страдания всего человечества, иду в постель, где счастливо дрыхну до десяти утра.        Пятница — еще один день встречи с солнцеликим мистером Саксоном, в девятнадцать часов у нас запланирована фотосессия, на которую он милостиво дал свое согласие при второй встрече на корте и даже, наконец, выкроил полтора часа своего драгоценного времени (какая щедрость, сейчас расплачусь!). Дельгадо настолько щедрый шеф, что разрешил мне не приходить на работу, а готовиться к фотосессии (как будто это меня должны фотографировать). По большому счету, я вообще никогда раньше не присутствовал на индивидуальных фотосессиях у своих интервьюируемых, мало что в этом понимаю, и отправляться за этим делом к Саксону должна была Роза Тайлер, однако, капризный политик заявил, что я получу его согласие лишь взамен своего личного присутствия во время того, как фотоаппарат Розы будет запечатлевать его курносое лицо. Как будто Роза его искусает или изнасилует, ей Богу. У всех этих селебрити так много причуд! В общем, мне ничего не оставалось, кроме как гарантировать мою сегодняшнюю явку в «Хилтон» и присутствие на протяжении всего фотосета.        Поскольку, работать мне сегодня предстояло с вечера, я занялся куда более мирскими делами, чем раздумывания о том, какие еще причуды у известного политика. Вынес мусор, сделал влажную уборку и кое-как состряпал тосты и макароны к ужину (на большее моих кулинарных способностей не хватает). С пяти часов тупо пялился в телик, переключая спортивные каналы.        Когда до выхода осталось полчаса, о чем сообщил мне будильник на мобильнике, пошел одеваться. Ничего на свете не заставило бы меня надеть сегодня чертов деловой костюм. Выбрал простую бежевую футболку с принтом фака на груди и простые джинсы, малость потертые от старости на коленях. Вообще шеф бы уже закатал глаза от того, что иду к светиле нации в таком непотребном виде, но, честно говоря, мысленно я показал ему жест, нарисованный на моей футболке. В конце концов, это не мне моделью быть, а Саксону, вот он пусть о своем гардеробе и думает.        По дороге успел заехать в супер-маркет, затариться сигаретами и булкой хлеба. Еще только консервы не хватает, был бы набор туриста. К месту назначения подъезжаю за десять минут до назначенного времени, если быть совсем точным — за двенадцать. Итак, Waldorf Hilton. Вест-Энд. Сто пятьдесят метров от Ковен-Гардена. Сколько раз я был здесь по работе — не сосчитать. Но, несмотря на то, что богатые и знаменитые почему-то считают этот отель едва ли не собственным фетишем и облюбовали его для любых личных встреч, у меня не создалось впечатление, что Гарольд Саксон избрал его целенаправленно.        Он назначил мне дату и время встречи, однако, спросил, где бы мы могли встретиться, очевидно, готовый к любому ответу. Я посоветовал Хилтон отчасти потому, что хорошо его знаю, отчасти — что дорогой антураж очень выгодно будет смотреться в фотосессии, а на самом деле, если уж откровенно — потому что я безумно хочу посмотреть, как будет чувствовать себя моя крупная рыба в отеле для таких, как он. Каждый человек ведет себя совершенно по-разному, если речь заходит о дорогих домах, машинах или забавах. И отлично читается в такие моменты — словно открытая книга.        К моему изумлению, Саксона все еще нет. Роза уже здесь, настроила технику и явно скучает, лениво оглядывая номер (достаточно скромный, кстати говоря, я был уверен, что он закажет самый дорогой, что есть).        — Привет.        — Привет. Уверен, что он никогда не опаздывает?        — Из того, что известно мне — не опаздывает, — поцеловав ее в щеку, отвечаю я, — у него еще восемь минут, проверим.        — Готова спорить на всю свою зарплату, он опоздает.        — Готов поспорить на всю свою зарплату, которая у меня таки чуточку больше, хотя и не критично, что придет минута в минуту.        Мы пожали друг другу руки в знак заключения спора. Любимое занятие — спорить, строить теории, пока богатый и знаменитый тащится к нам навстречу. Обычно Роза выигрывает и получает милую мелочь: записную книжку, пополнение счета, жвачку, новую ручку. Однажды выиграла духи. Я никогда не спорю ни на что крупное, потому что мы оба знаем, как капризны и непредсказуемы иногда бывают публичные люди. Но сегодня — особенный случай и я почти уверен, что зарплата мисс Тайлер вскоре отправится ко мне в карман.        Шесть минут, пять, четыре, три. Я нетерпеливо топчусь на месте, стараюсь сдержать скрежет зубов, чувствую, как потеют ладони. Роза смотрит на меня с триумфом, мы оба знаем, что в итоге я отделаюсь снова какой-нибудь безделушкой, но сам факт проиграть в споре именно сейчас, убивает меня, как ее чрезвычайно волнует маячащая на горизонте перспектива спор выиграть.        Две минуты. Сердце остановилось. Тихие шаги по коридору. Звук открывающейся двери.        Ах, черт возьми, я готов расцеловать его сейчас! Роза прячет в уголках губ разочарованный вздох, глотает горечь поражения. Похоже, наш будущий лидер действительно чрезвычайно пунктуален.        — Добрый вечер, — подчеркнуто вежливо произносит он, — мистер Смитт, мисс Тайлер. Прошу меня простить, едва не опоздал. Обычно я прихожу вовремя, но случилась неприятность, колесо пробило, пришлось менять. Непредвиденные обстоятельства.        — Вы не заставили нас ждать, мистер Саксон, — совершенно спокойно, как будто не она только что проиграла в споре, говорит Роза, — вам не за что извиняться, как и нам не за что вас прощать. Мы можем начать?        — Да, пожалуйста, — кивнул он, — я готов.        — Что, вот так, просто? — я недоверчиво покачал головой.        — А что? — он посмотрел на меня в явном недоумении.        — Никакой охраны с металлоискателями? Никаких амбалов, которые будут следить, нет ли у нас колюще-режущих предметов или пистолетов? Совсем ничего?        Улыбка, адресованная мне, очень напоминает ту, какую отец дарит своему нашкодившему любимому чаду. Он качает головой и озорно подмигивает:        — Этот номер проверили задолго до вашего появления, он весь нашпигован камерами и жучками, как, думаю, вы сами видите, и, скажите, мистер Смитт, неужто вас не насторожило огромное количество охраны, обыскавшей вас, едва вы прибыли? Кстати, надеюсь, с вами вежливо обошлись?        — Да, всё в порядке — отвечает Роза за нас обоих.        Интересный он, все же, человек — Гарольд Саксон. Когда его звезда только зажглась на небосводе нашей политики, Дельгадо сказал, что он подобен змее, бесшумно заползающей под одежду и гнездящейся там. То, что он не привел здоровяков-охранников сюда, а предусмотрительно проверил все без шума и пыли, лишний раз подтвердило, что шеф был прав. Перед камерой он ведет себя непринужденно, однако, это, скорее, напускное. Закрытая поза, руки, которые при первой же возможности складываются на груди, сильно его выдают. Роза, ловко орудующая фотоаппаратом, очевидно, тоже это заметила. Он говорит тихо, спокойно выполняет все требования, не высказывает никаких пожеланий, не предъявляет никаких претензий. Молча выполняет свою работу, полон терпения и спокойствия, во всяком случае, внешнего.        Не могу не отметить, что он достаточно просто одет — белоснежная футболка, легкие летние брюки бежевого цвета, самый обыкновенный пояс — ощущение, будто перед нами не миллионер, а среднестатистический менеджер. Естественно, вещи качественные, хорошо подобраны и отлично на нем сидят, но это явно не архи-дорогая торговая марка, которой пытались меня удивить птицы его полета. Единственное брендовое и безумно дорогое, что бросается в глаза (кроме обручального кольца) — это «Роликс» на левом запястье. Но это, как ни крути, все еще скромно для людей его положения. Пиджак, что он снял не так давно и повесил на спинку кресла, тоже не вопит о своей марке.        Не могу не задуматься, зачем он оделся так, как оделся. Обычно, идя на публичное мероприятие, что бы это ни было, любой человек, даже не имея статуса супер-стар, старается показать лучшее, что у него есть в запасе. В том числе, и в одежде, ведь, как известно, по ней встречают. Саксон же выбрал симпатичные и, вероятно, удобные ему вещи явно не по критерию их марки. Почему? Хочет показаться простым и обыкновенным? Это не так, и никогда не было бы так, работай он хоть уборщиком в супермаркете — слишком сложная изнанка. Хочет показать дружеское расположение к нам и, в частности, ко мне лично? Тоже вряд ли, он предпочитает его завоевывать другими способами, например, предложив достойную партию в теннис. Однако, в то, что образ случаен, я не поверю ни за что, так что, мне предстоит решить еще и эту задачу в будущем.        Раздумывая об этом и иногда ловя его скользящий по мне взгляд, я не заметил, как время, отведенное для фотосессии, закончилось. Опомнился только услышав, как Роза клацнула затвором фотоаппарата и надевает чехол.        — Вы о чем-то задумались, Джон? — мягко спросил он, посмотрев на меня с явным интересом.        — Так, ни о чем, — постарался отделаться я, — пустяки.        Он целует Розе запястье и они несколько минут вполне милым тоном общаются о том, когда можно будет посмотреть фотографии, и не нужно ли еще чего-нибудь с его стороны.        Заверив, что фотосессия прошла отлично, Роза спешит ретироваться, явно все еще недовольная поражением в споре. У двери она окликнула меня:        — Идем, Джон.        — Да, хорошо, — сунув мобильник в карман джинсов, отзываюсь я, — пойдем. Благодарю вас за уделенное нам время еще раз, мистер Саксон.        Он кивает и я чувствую, как провожает меня взглядом до двери. Стоило мне коснуться дверной ручки, как Саксон окликнул меня:        — Джон!        — Да?        — Номер забронирован до полуночи. Если у вас ко мне какие-то вопросы, оставайтесь, пообщаемся.        Вот черт! Он умеет сбить с толку! Ведь это продуманное предложение, как минимум, а, скорее всего, его хитрый ход. Он знал, что у меня будут вопросы. Он не мог не заметить это по взгляду, которым я награждал его, изучая все это время. Он точно понимал, что я пытаюсь его разгадать в очередной раз (и снова безуспешно), как знал, что я ни на миллиметр не приблизился к разгадке, черт побери.        Гарольд Саксон либо очень тонкий психолог, либо умеет читать мысли. У меня все, спасибо за внимание.        — Ваша супруга наверняка будет взволнована вашим долгим отсутствием, — делаю слабую попытку сбежать.        — Она привыкла, смею вас заверить.        — Вам правда это удобно? Не хочу вас напрягать.        — Я никогда не предлагаю того, что приносит мне неудобства, — отчеканил он, — к тому же, это я всех напрягаю, Джон. Например, вас прямо сейчас.        — Ну что вы…        — Напрягаю, не спорьте.        Мне остается лишь примирительно вздохнуть, больше ничего.        Он садится в кресло, вытянув длинные ноги, заказывает бутылку дорогого вина и смотрит на меня выжидающе, ждет, когда же я присоединюсь. Сообщив Розе смс-кой, что я задерживаюсь и ждать меня не стоит, я медленно прохожу от двери к свободному креслу, напротив его, и сажусь.        Он демонстративно молчит, смотрит в окно, где на самом деле сложно что-либо разглядеть в надвигающейся вечерней мгле, ровно до того момента, пока не принесли вино. Забрав заказ и открыв бутылку, он наливает бокал и протягивает мне. Пахнет одурманивающе вкусно — спелым виноградом, сладким летом и солнцем. Так пахли виноградники в саду у деда в моем далеком детстве. Втянув запах ноздрями, я с наслаждением улыбаюсь и закрываю глаза.        — Любите вино, Джон? — возвращает он меня в реальность.        Он усмехается, но по-доброму.        — Не то, чтобы очень люблю, но почему-то вспомнил, как в детстве бегал у дедушки в саду, полном виноградников. Прекрасный запах.        — Да, — кивнул Саксон, — правда.        Теперь он занят тем, что наливает вина в свой бокал. Не могу не отметить то, как интересно блестит в отражении стекла обручальное кольцо.        — Почему вы пригласили меня поговорить сейчас? — осторожно, стараясь, чтобы вопрос не прозвучал в лоб, спрашиваю я.        Он улыбается, довольно хитро и лукаво:        — Потому что вас распирает от любопытства. Вы, в сущности, заняты своим любимым делом — пытаетесь понять, кто же я такой. Почему бы не дать вам шанс понять именно сейчас?        — Не сказал бы, что меня уж прям распирает, — с усмешкой отвечаю я.        — Но вам любопытно. Спрашивайте.        — Ладно, — губы от чего-то пересохли, пришлось облизать, — вы достаточно просто одеты. Почему? В смысле, вы знаете, что вас будут фотографировать и приходите в обычной повседневной одежде. А как же бренды, которые должны кричать все о вас с обложки журнала?        — У меня полно фото, где бренды кричат с обложки журнала, вам же интересно узнать меня, а не бренды, которые я предпочитаю, не так ли?        — Да, — с улыбкой киваю я, — правда.        — Что-нибудь еще? — он отпил вина, теперь его очередь облизать губы и это чертовски… занимательный жест. Даже это он делает так, точно на него нацелены камеры, на которые он демонстративно плюет. Талант.        — Почему этот отель?        — Потому что он престижен и удобен?        — Нет, — качаю головой, не планируя отступать от намеченной цели, — у меня не сложилось впечатление, что вам важен отель. Время и дата — да, без сомнения. Место — нет. Думаю, вы бы согласились на любой другой вариант, конечно, кроме дешевых мотелей. Но я бы не подумал унижать вас подобным предложением.        — Почему вы думаете, что оно бы меня унизило?        — Человек вашего статуса…        — Человек моего статуса, — перебил он меня, делая сильный акцент на втором слове, — родом из обычной семьи и, в принципе, не видит ничего зазорного в том, чтобы проводить встречи в дешевых отелях, конечно, если там нет клопов и прочей дряни. Ненавижу насекомых.        — Всех? — улыбаюсь я. — Даже бабочек?        — И бабочек тоже, они меня раздражают.        — Ясно.        Совершенно не понятно, чем могут раздражать бабочки, но спрашивать я не стал. Хотя в будущем будет неплохо и это выяснить, конечно, если мне позволят.        — Что бы вы делали, если бы сейчас потеряли свое состояние и вернулись бы к тому, с чего начинали? Когда были, например, студентом?        Он спокоен и непоколебим, впрочем, секундного помутнения в его взгляде мне хватило, чтобы понять, что вопрос его если не вывел из колеи, то раздразнил уж точно.        — Я не вернусь к тому, с чего начал.        — Не сомневаюсь в ваших талантах и успехе, мистер Саксон — мягко, стараясь сгладить острые углы, продолжаю я намеченную тему, — но всё же. Чисто гипотетически.        — Не вернусь. Даже чисто гипотетически, Джон. Некуда возвращаться. Да и не к чему, — он повел плечом и, как я заметил, глотнул вина больше, чем обычно. Кажется, взволнован.        Ладно, не стану настаивать. Говорить с ним об этом — все равно, что пытаться лбом Великую Китайскую стену пробить.        — О чем вы мечтаете? Я имею в виду не продвижение по карьерной лестнице, а простые человеческие мечты. Ну там, собака, дача… еще что-нибудь.        — Продвижение по карьерной лестнице? — он повел плечом, искренне удивленный такой формулировкой. — Это, скорее, мои цели на ближайшее будущее. У меня есть мечты, но я оставлю их в секрете. Это ведь мечты. Нельзя о них никому говорить, верно? А то не сбудутся.        — Может, все же есть такие, о которых можно сказать? — добродушно улыбаюсь я. — Те, что вы знаете, точно сбудутся.        — Прямо сейчас я бы с удовольствием покатался на сноуборде, — он улыбается и эта улыбка удивительная — как у ребенка. Наивная, теплая. Пожалуй, за время нашего недолгого общения мне довелось увидеть ее только раз, и то мельком, на пару секунд, когда она мелькнула на его лице неосознанно. Сейчас же это вполне сознательная мечтательная улыбка. И да, она ему идет. Вмиг обращает политика в человека.        — Прямо сейчас, наверное, это сложно организовать, — отпив еще вина и налив себе новый бокал, отвечаю я, — может быть, позже. Вы любите экстрим?        — Только сноуборд. Потрясающее ощущение свободы. Прыжки с парашютом не впечатлили. Во всяком случае, не так сильно. Лошадей боюсь, не то занимался бы конкуром.        — А я люблю лошадей. У дедушки на ферме были. Моим любимцем был Снежок. Он был черный, как смоль, но с белым пятном на морде, напоминающим снежинку. Очень смирный и добрый конь.        Черт. Вспомнил тут же, как рыдал, когда дедушке пришлось пристрелить Снежка от старости и ком подкатил к горлу. Еще плакать здесь не хватало.        — Ну-ну, — Саксон погладил меня по руке, как родитель расстроившегося ребенка, — тише, Джон. Вы сентиментальны. Это хорошо.        Прикосновение его теплое и легкое. Похоже на дуновение легкого ветра. Странные ощущения.        — Почему хорошо?        — Мне нравятся сентиментальные люди. Они открытые.        — Вы не сентиментальны, верно?        — Именно так.        — Значит, вы закрыты.        — Смотря с кем, — он пожал плечами, — если мне комфортно общаться, обычно не очень закрыт. Сейчас мне достаточно комфортно, смею надеяться, вам тоже.        Лжет. Он закрыт на семь замков. Забаррикадирован. Оборонительная поза буквально вопит об этом. И рука на колене напряжена.        Пришло смс. Посмотрел — от Ривер. Сообщает, что уже дома, решила вернуться раньше. Похвалила меня за порядок. Не зря, значит, старался.         — Как вы познакомились с женой? В прессе читал, что встретились в магазине. Есть ли хоть малейшая толика правды в этой версии? — улыбаюсь, признавая тем самым, что совершенно в эту версию не верю.        — Есть, — кивнул он, налив себе еще вина (бутылка почти пуста уже), — мы действительно познакомились в магазине. Который принадлежал ее тетке. Она обанкротилась, я пришел этот магазин покупать. Люси юрист, представляла интересы родственницы. Первая встреча состоялась при осмотре объекта. Там был ресторан, но мы продали его три года назад. Он оказался не настолько прибыльным, как мы рассчитывали, к тому же, политика отнимает много времени и сложно совмещать ее с ресторанным бизнесом.        — Интересно, — задумчиво ответил я, — значит, и своей личной жизнью вы обязаны работе.        — Всем, что у меня есть, я обязан работе, Джон.        Киваю. Никогда не скрывал, что из простой семьи. Одно время я думал, что это — чтобы купить голоса электората, теперь же понимаю, что, скорее от того, что не стесняется своего происхождения. Безусловный плюс в его копилку.        — Расскажите мне о себе.        — Что именно?        — Что посчитаете нужным. Что вам нравится? Какая еда? Музыка? Кино? Мне польстит, если вы расскажете мне то, чего о вас никто публично не знает. Не ради погони за сенсацией. Интересно знать, какой вы человек.        Он задумался. Притих. Посмотрел в окно, где миллиардами огней сияют витрины (почти одиннадцать). Поставил на стол пустой бокал вина, медленно повернул голову.        — Музыка. В большинстве своем альтернативный рок. Что-то типа R.E.M., Oazis, Massive Attack. Фильмы… с этим сложнее. Комедии практически не смотрю. Один из самых любимых фильмов — «Форрест Гамп». И да, я тот самый человек, который НЕ плакал над «Хатико». Меня очень потрясла эта история. Я замолчал после просмотра на сутки (были выходные, к счастью). Но не плакал. Люблю вставать утром и гулять в саду. Ирисы люблю. Синие. Еще дождь.        Он снова улыбнулся той своей особенной улыбкой ребенка. Начинаю ловить себя на мысли, что она мне невероятно нравится. Когда он такой, я вижу перед собой живого, реального человека, а не образ, созданный медиа.        — Ясно, — киваю, решив, что молчание слишком затянулось, — черт, здесь охренительно жарко. Парилка какая-то.        Он встал, включил кондиционер на стене. Мне даже стало неловко отчего-то. Сев на место, в кресло и вытянув длинные ноги, он спокойно говорит:        — Пиджак снимите, Джон. Вы бы еще два надели сверху.        Это доброе подтрунивание мне тоже понравилось. Потому что он снова улыбается мне по-детски тепло. Растерявшись (потому что забыл о его существовании), снимаю пиджак, вешаю его на спинку кровати.        — Все равно чертовски жарко.        — Не без этого. Футболку тоже можете снять.        А вот теперь мне не просто неловко, мне ОХРЕНИТЕЛЬНО неловко. Пристально поглядев на меня и шумно выдохнув, как задолбавшийся с маленьким ребенком родитель, он быстро снял футболку и швырнул на кровать.        Черт возьми, что происходит?        — Так легче? — смотря прямо на меня, говорит он (как мне показалось, с вызовом). У него маленькие шрамы вокруг сосков. Как будто порезы. Неглубокие, но заметные. Возможно… ожоги?        Черт. Какого дьявола я пялюсь? Особенно на эти родинки в виде гребанных созвездий? Надо отвести взгляд. Надо прекратить смотреть на него, как на картину, мать его. Хватит.        — Так легче или нет? — продолжает допытываться он, вылив остатки вина в свой бокал.        — Нет, — мотаю головой я, — ни хрена не легче. Вы что, флиртуете со мной?        — Я, вообще-то, всего лишь снял футболку, — пожал плечами он, — а, даже если так, что вы сделаете, Джон? Вызовите полицию?        — Наденьте футболку, пожалуйста, — смущенно бормочу я, отчаянно стараясь не пялиться и с не меньшим отчаянием желая провалиться сквозь землю, — будьте добры.        — Не хочу, — покачал головой он, — не буду добрым. Извините.        Черт. Я сглотнул.        — Джон, не надо строить из себя девственника. Если бы я хотел того, о чем вы подумали, то мы бы уже не сидели в кресле. Как минимум, вы бы мне отсасывали.        — Вы так уверены в этом?        — Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Перестаньте думать о какой-то ерунде. Я всего лишь снял футболку, а вы реагируете так, точно сунул вам в рот член без вашего согласия.        — Ну все, — смертельно побледнев, как мне кажется, и, как подсказывает мое состояние, отвечаю я, — это уже слишком. С меня хватит.        Кое-как натянув пиджак, не потрудившись его застегнуть, я пулей вылетаю из номера. Он говорит что-то о безопасности на дороге, но я бы его не услышал, даже если бы захотел. В голове как будто вулкан взорвался. Но, чувствую, как он самоуверенно усмехается мне в спину и, ей Богу, даже не стану пытаться проверить, так ли это.        Домой доехал с трудом, боясь даже моргнуть и вцепившись в руль, как безумный. На мое счастье машин не так уж много, и я не успел попасть в эротическое приключение, в котором бы мою старенькую тачку кто-то поцеловал в зад.        Дома ждет Ривер и разогретые макароны. Судя по запаху, она сделала к ним соус. Плевать на еду, на соус, на все на свете. Единственное, чего мне теперь хочется — изо всех сил кулаками молотить в стену, пока не проломлю.        — Привет, — улыбка на лице Ривер из дружеской, добродушной, вмиг становится растерянной, — что случилось?        Подойдя к столу и подняв ее на руки, я закидываю ее на плечо и тащу в спальню. Ривер, которой обычно такие сюрпризы нравятся, теперь не повизгивает, как обычно, радостно, а затаила дыхание и настороженно сопит. Вряд ли ей по душе мое состояние. Мне оно самому не по душе, но сейчас не до анализа.        Благо, квартирка маленькая и до кровати мы добрались буквально в два прыжка. Я быстро сбрасываю ее на постель, нависнув сверху, ныряю под юбку, жадно гладя горячее бедро. Ривер смотрит на меня со смесью недоверия, изумления и похоти. Отлично. Последнее-то мне как раз и нужно.        Я уж было склонился, чтобы поцеловать ее, но Ривер преграждает путь моим губам ладонью.        — Что с тобой, Джон?        — Сделай одолжение, — крепко сжав ее ягодицы под платьем и легонько по ним шлепнув, почти по слогам произношу я, — помолчи минут двадцать. Можешь стонать.        Всё происходит быстро — я стаскиваю с нее одежду, разорвав тонкие трусики, целую сопротивляющийся рот, аккуратно, но ощутимо сильно тяну за соски по очереди, и, истерично побившись у нее внутри, с глухим рычанием кончаю на простынь. На ее любимую белоснежную простынь, кончать на которую — табу. Плевать.        Кое-как поцеловав ее напоследок, спрыгиваю с кровати. Внутри по-прежнему огонь горит, льется лава раскаленного вулкана. Не заботясь о том, чтобы поднять разбросанные вещи, босыми ногами шлепаю по полу в душ.        Душ ни черта не остужает. Вода холодная, почти ледяная, Ривер купается в такой, но внутри пожар последней степени опасности. В конце концов, я сдаюсь, и, постояв под потоком воды минут пятнадцать, выхожу, кое-как обтираясь.        Ривер по-прежнему в спальне, правда уже в халате. Сидит на пуфике у зеркала, пытаясь расчесать непокорную рыжую гриву. Я плюхаюсь на постель всем телом, раскинув руки, как грешник, и тяжело утробно вздыхаю.        — Еще раз позволишь себе подобное, — уничтожительным тоном холодно чеканит она, — я тебя вышвырну, а перед тем кастрирую кухонным ножом.        Хочется сказать, чтобы хоть она не ебла мозг, но сил нет. Выдавив из себя короткое: «Ладно», переворачиваюсь на живот и закрываю глаза в попытках отрубиться.        В голове эхом звенит голос шефа — «Вы хотите въесться Саксону под кожу, Смитт».