Аритмия

       Каждая девушка мечтает о принце. Любая, даже если она не принцесса. С самого детства единственной настоящей девичьей мечтой является принц. Который, конечно же, будет лучше других и вообще воплощением всяческих добродетелей. И вот как только он появится, жизнь изменится раз и навсегда.        Своего принца я встретила тогда, когда хуже, казалось, некуда. Жизнь катилась в пропасть. Мать свалила с любовником на Карибы, потом отправилась жить в Люксембург, у отца крыша на этой почве поехала и он пил запойно. Просрал фирму. Влез в долги. В конце концов, жестко избил любовника матери, тот пожаловался копам и, недовольный результатом, натравил на отца серьезных шишек. Думаю, если бы не мы с тетей Хлоей, продавшие ее магазин, чтобы спасти его зад, этот зад почил в могиле. Купила магазин компания, принадлежащая Гарри и его другу. Так я встретила своего мужа.        Мой муж идеален. Я могла бы объявить об этом в громкоговоритель в метро. Я сотню раз говорила об этом прессе. Я вещаю об этом с экранов центрального телевидения и рассказываю об этом друзьям. Я сама в это верю. Почти.        Мой муж — само совершенство. Кто еще мог бы ухаживать так, как ухаживал Гарри — скупить огромный цветочный магазин, выложить розами вопрос: «Пойдешь со мной на свидание?». На первом свидании учить меня кататься на роликах (я так этому и не научилась), после первого секса искупать меня в ванной с шампанским. Приехать через месяц после знакомства ко мне домой и, игнорируя безбожно пьяного отца, собрать мои вещи, схватить меня в охапку, усадить в машину и увезти. Он делает так всегда. Пришел — взял. И у него это очень легко получается. У моего идеального Гарри.        Знаете, кто такой мой муж? Он как самое большое и самое красивое яблоко в любой вазе. Ты входишь на кухню и видишь его. Оно смотрит на тебя и буквально манит: «Съешь меня!». А ты не ешь — нет, ты любуешься. Ты не можешь глаз оторвать от румяных бочков, красивого окраса.        Я смотрела на яблоко. И искала червоточину. Где-то должна была быть червоточина. Крошечная царапина, которая все меняет. Я, увы, слишком хорошо знала, что все идеальное — выдумки, а красивая картинка — обман. Моя мама тоже однажды вышла замуж за идеального мужчину. Мой отец женился на идеальной женщине. Конец был удручающим. Я смотрела на яблоко полтора года. И искала червоточину, упорно, отчаянно. Я должна была ее найти. Но нет. Ее не было. Гарри был идеальным. Он носил красивую одежду и покупал ее для меня. Говорил, что любит мой стиль, но он слишком простой для жены бизнесмена, который вот-вот взойдет на политическую арену. Он во всем советовался со мной. Потому что я была ему другом. Он говорил, что никого ближе меня у него не будет. Мы делились всем на свете и обсуждали всё. Он сказал мне первой: «Однажды я стану премьером, Люси. Ты должна знать, что я не остановлюсь. Играть нужно ради победы. Или не играть вообще».        Он был моим джек-потом. Иногда, когда засыпала бдительность в поиске его слабого места, я думала, что ничем не заслужила такого мужчину. Представительница среднего класса, в итоге ставшая наследницей пустоты, поскольку пьянка отца уничтожила наш бизнес, и, если уж совсем откровенно, ничем особо внешне не выделяющаяся (я всегда считала себя обыкновенной), каждый раз я думала, что Гарри — это мое благословение с небес. И удивлялась, чем именно я так его зацепила. И да, я просто не могла поверить своему счастью. В такие мгновения (а, чем дольше мы жили вместе, тем чаще они случались), я убеждала себя, что все выдумала и нет никакой у Гарри гнильцы или червоточины. И всё с ним замечательно.        В конце концов, я сама в это поверила. И расслабилась. Как оказалось, зря.        Беда пришла, как всегда, совершенно неожиданно и оттуда, откуда не звали. Беду звали Стив Никольс. Да. Это был парень. Смазливый шатен с огромными голубыми глазами. Ходил, как модель, носил джинсы на бедрах и кожа его на ощупь была, точно бархат (что я поняла позже, когда разогревала его перед сеансом гейского секса со своим собственным супругом). Насторожило ли меня его появление? Поначалу — нет. Конечно, я несколько удивилась, почему милый Стив по пятам ходит за Гарри. Удивилась — не более того. Первое мучительное подозрение возникло, когда я осознала, что, если Гарри и ночует в нашей комнате, то не обнимает меня, а, если и обнимает, то руки его холодны, точно лед.       Подозрение стало почти уверенностью, когда Гарри решил, что Стив поедет с нами на пляж в Испании. Это должна была быть неделя отпуска перед напряженной сессией парламента, Гарри уже работал к тому времени одним из министров связи. Это должна была быть наша неделя, а стала неделей моего одиночества. К моменту, когда мы вернулись домой, я уже все окончательно поняла.        У моего мужа Гарри все было идеально. Даже смазливые любовники, которых он выбирал.        Так я впервые осталась одна. Комната развлечений, где мы иногда любили проводить время, была занята теперь не мной, а милашкой Стивом, приторным до тошноты. Мне иногда все же позволяли войти туда — чтобы стать третьей в их играх, или снять их на камеру, или фотографировать (в зависимости от пожеланий Гарри). Не знаю, что из этого хуже.        Я плакала днями и ночами, почти ничего не ела, сбросила пять килограмм, что для меня почти равняется катастрофе, спала только с таблетками, засыпала трудно. Я была разбита и уничтожена и понятия не имела, как на все это реагировать и как вообще быть. Идти мне было некуда, отец почил, сгорел в белой горячке, тетка уехала в Техас к новому мужу. Я была одна на всем белом свете, а теперь и Гарри тоже не было.        Тогда я очень боялась, что он уйдет. Казалось, вижу наяву, как он собирает чемоданы, как закрывается за ним дверь. Точно знала, что уйдет сам, не посмотрит, что это — его дом. Гнидой он не был, знал, что мне некуда деться, и ни за что не допустил бы, чтобы я тратила деньги, которые удалось скопить за время нашей семейной жизни. Тогда возможность его ухода казалась мне адом.        Так было до его третьего увлечения. Второе звали Ник Бегхарт, но он исчез так же внезапно, как и появился. Хотя и после окончания этой «любви» Гарри делал то же, что и во время расставания со Стивом: клялся, что это в последний раз, говорил, что лишь глупое увлечение, что никогда больше такого не повторится, что я — единственная его настоящая любовь и самый лучший друг, и «проси, что хочешь, любимая».        Когда Коул Спродерс, темнокожий кубинец с задницей, которой орехи можно было колоть, снова изгнал меня из его головы, я не поверила. Долгих семь месяцев Гарри сходил с ума, я слышала стоны Коула и бессвязное дыхание Гарри, прерываемое матом, когда они трахались в игровой, я уже перестала ждать, что когда-нибудь муж вернется. Муж, который все еще оставался хорошим супругом, регулярно покупал мне подарки: то новые серьги, то кольцо с бриллиантом на двадцать карат, то маленького кролика. Я научилась принимать их, потому что они были единственной ниточкой, что еще тянулась от меня к Гарри.        Во время четвертого увлечения (теперь это был бледнокожий британский министр тридцати пяти лет от роду, но благодаря сухому телосложению и хрупким конечностям выглядящий слегка за двадцать), я сама научилась требовать подарков. Так у нас в доме появился огромный аквариум с рыбками, в моем шкафу две новых шубы из норки и песца, в прикроватной тумбочке — целая коллекция вибраторов и фаллоимитаторов.        А еще новенькая красная «Ауди», пару дизайнерских сумок, регулярные походы на массаж (член массажиста был не менее искусным, чем его руки), поездки на модные показы, когда захочу, и еще массу разнообразных приятных мелочей. Я научилась компенсировать отсутствие мужа. Жаль, что так и не научилась перестать скучать по его теплу.        Потому, когда Гарри вернулся после длительного гейского вояжа (как всегда, с глазами, полными раскаяния, тысячью красивых извинений, романтикой в стиле «Все включено», я, конечно, ему простила. Он клялся, что этот раз — уж точно последний, что никогда-никогда больше никто не встанет между нами. Я уже не верила, но все еще слабо надеялась: вдруг он уже насытился и это окончательно? Вдруг больше ни один мужчина его не привлечет? Каждая женщина, видя красивого принца, до последнего хочет надеяться, что внутри он так же прекрасен, как и снаружи. И я надеялась тоже. Я все еще помнила, как аппетитно было яблоко в вазе когда-то.        Видимо, во время его пятой любовной лихорадки, я просто махну на курорт, подальше от всего. И мы оба знаем, что произойдет это совсем скоро. Потому что оба знаем, как зовут его новую любовь (хоть он это даже сам от себя скрыть пытается).        — Люси! Дорогая, ты витаешь в облаках!        Черт. Я задумалась. Даже не заметила, как время прошло, и что уже полчаса, погруженная в собственные мысли, ковыряю вилкой яичницу.        — Возвращайся ко мне, Люси.        — Прости. Задумалась.        — О чем?        — Ты знаешь, я вдруг вспомнила, что в детстве, лет в восемь, очень хотела немецкую овчарку. У соседей была. Мне нравилась. Забавная собака.        — Ладно, — безо всякого кивает он, — будет тебе овчарка.        — И, Гарри, надо бы мне обновить зимний гардероб. Понимаю, еще не сезон, но потом будут эти ужасные очереди. Ты же знаешь, как я их ненавижу.        — Без проблем, любимая.        — Спасибо, — вяло киваю, наколов последнюю оливку на вилку и отправив ее в рот, жую, не чувствуя вкуса.        Когда он встает из-за стола, я собираю посуду, чтобы забросить ее в посудомойку.        — Умница ты моя, — он ласково целует меня в волосы, — зачем я только экономку нанимал, спрашивается?        — Мне нравится работа по дому, а экономка помогает, когда нет времени. Не бурчи.        — Ладно-ладно, — это прозвучало почему-то так поспешно, будто он отделаться от меня хочет, — я в душ.        Жмурюсь.        — Хочешь, сходим вместе?        — Нет, дорогая, — он качает головой, — нет настроения. День был отвратный. Извини.       — Я бы помогла тебе снять напряжение.        — Люси, — даже не пытаясь скрыть сквозящее в голосе раздражение, отвечает он, — я же сказал, у меня был отвратительный день. Прости, но я сейчас и на поцелуй с трудом способен, о чем-то большем даже не говорю.        Он уходит, я слушаю его злые шаги. Проверку он не прошел.        Минут через двадцать осторожно, как вор, проникаю в двери спальни.        — Можно?        — Тебе не требуется разрешение, чтобы сюда войти. Не чуди.        Я бы с ним поспорила. Или напомнила бы, что в моменты его одержимости, меня в спальню никто не пускает. Но не хочу. И без того напряжение витает в воздухе, как раскаты молнии перед грозой.        Кое-как улыбнувшись, я юркаю в постель. И вот мы уже лежим рядом, но я чувствую, что он похож сейчас на болезненный комок. Сжавшийся в тиски. Абсолютно зажатый. Когда я нежно провожу пальцами по его щеке, он лишь громче сопит. Насторожился.        — Гарри, останься со мной. Хоть сейчас. Останься. Прошу.        — Я же здесь, Люси, — пожал плечами, — о чем ты просишь?        — Ты знаешь, о чем.        — Нет, не знаю. Объясни. Не люблю, когда ты говоришь загадками.        — Джон Смитт уже знает, что у тебя на него планы?        — То есть?        — Ну, такие же, как на Коула. Или на Стива. Пару лет назад.        Он тяжело сердито вздыхает.        — Нет у меня никаких планов на Джона Смитта. Не выдумывай.        — Похоже, — грустная улыбка касается моих губ, — ты сам в это веришь.        — Я знаю, чего хочу, Люси. И мы давно уже поставили на этом точку.        — Да. В четвертый раз.        Он приподнялся на локте. Положил тяжелую ладонь мне на грудь — еще немного и придавит. От холодного взгляда стало страшно.        — Люси, — медленно, выделяя каждый слог, произнес он, — я тебя очень люблю, но, пожалуйста, давай ты не будешь трахать мне мозги. Ничем хорошим это не закончится.        Он не дал мне ответить. Поворачивается спиной ко мне, резко клацает по выключателю. Ночник гаснет.       — Доброй ночи.        — И тебе.        Я закрываю глаза, но сегодня мне не уснуть.        Он все отрицает и пытается даже от себя самого скрыть. Началась финальная стадия перед его пятым любовным безумием.