Аритмия

       Ривер сегодня всё-таки вызвали на работу, хотя она брала отгул. Плохо, очень плохо. Я знаю, чувствую, что она всё ещё сердится (да и как на меня можно не злиться за такое поведение?), и нам бы очень не мешало поговорить. Она права — за эти два месяца, что я работаю личным помощником нашего министра обороны, у нас почти не остается времени друг на друга. В моей жизни вообще ни на что, кроме различного времяпровождения с Саксоном, времени не хватает. Я договариваюсь о его встречах, отвечаю прессе по его поручению, организовываю его поездки, резервирую ему билеты на рейсы, отшиваю надоедливых журналистов, каждый из которых знает меня лично и наглых аналитиков и экспертов, пекусь о теле- и радио-эфирах, держу руку на пульсе в вопросах рекламы. Ем с Саксоном, общаюсь только с ним, ни на минуту не могу оторваться от работы и даже во внерабочее время решаю важные для него вопросы и выполняю его поручения. Черт возьми, я даже заказываю для него одежду, костюмы, в основном, от Пола Смита, повседневные рубашки от Тэда Бейкера и костюмы для самых важных выходов от Вивьен Вествуд, недавно ездил за обувью в фирменный бутик Brooks Brothers. Я знаю его контакты лучше, чем содержимое собственного телефона, выучил, какой кофе он предпочитает, с каким сыром бутерброды ест, какое молоко пьет. Самое удивительное, что я совершенно не заметил, как это случилось, каким образом Гарольд Саксон буквально поселился в моей голове, забрал все, что принадлежало мне или другим людям, оккупировал каждый закуток моих мозгов, каждую извилину. И даже не ужасаюсь, что думаю только о нем — так или иначе, думаю обо всем, что каким-то образом с ним связано.        Так вот, о Ривер. Нам надо бы, наконец, поговорить об этом, обсудить все, что накопилось за эти безумные девять недель (я более чем уверен в том, что у нее ко мне очень много претензий, и даже не могу ее упрекнуть за это). Но ее вызвали на работу, а, значит, она будет дома в момент, когда я буду ужинать дома у Саксонов, смотреть, что еще мне позволит узнать о себе великий и ужасный министр и пытаться вывести милейшую миссис Саксон на хотя бы подобие откровенности. В последнее время это что-то вроде моего стиля жизни. Я стал сталкером без моего на то четко выраженного согласия. Обо всем этом, сразу, сумбурно, без всякой очереди, я думаю, направляясь к Саксонам домой. Вцепился в руль так, что пальцы болят, а разжать не могу — глупое чувство, что тогда полечу в пропасть или расшибусь всмятку к чертовой матери. Я стал дерганый, еще немного и стану пить колеса. Кажется, мне нужен мозгоправ. Чувствую, как медленно едет крыша и совсем не уверен, что справлюсь с этим самостоятельно. Ненавижу психологов и любого чужого чувака, кто привык по долгу работы копаться в чужих мозгах и заглядывать в чужую душу.        Да уж. Настроение у меня сегодня с самого утра хреновое. Как будто меня прокрутили на мясорубке или впихнули мою тушу в центрифугу стиральной машинки. Не скажу, что мне плохо, скорее, просто никак. Чую, ужин в элитной семейке это настроение только подпортит еще сильнее, тем более, когда я, напрасно надеявшийся на чудо, и что мистер министр дал мне сегодня полноценный выходной, таки вынужден был ответить на его звонок и перенести пару его встреч на понедельник, голос у него был отнюдь не радостный. В общем, ощущение, что я тащусь в пропасть, отчаянно тяну туда свой зад против воли, только усиливается и, когда я подъезжаю к комфортабельному огромному дому, достигает своего пика. Я злюсь и ощутимо стучу кулаком по рулю. Выдохнув почти все содержимое легких со свистом, на миг закрываю глаза. Тут надо бы представить, будто я очутился на райском острове, желательно, необитаемом, и плескаюсь в волнах теплого моря, да не выходит. Перед глазами — властный искривленный в усмешке рот Гарольда Саксона и его змеиный язык, похотливо облизывающий верхнюю губу (вчера, пока мы обсуждали график его поездок на следующий месяц, он сделал так трижды, я считал).        Признав полную капитуляцию и банальную неспособность думать о чем-нибудь кроме этого холеного мужика и его эксцентричных выходок, я открываю глаза. Огромный особняк с мощным забором все так же передо мной — никуда не делся, не улетел в космос, не провалился под землю. Я вздыхаю столь трагически, что небеса могут разверзнуться, и, поставив тачку на сигнализацию, топаю в дом. Позвонив в ворота, жду. Хриплый голос охранника приглашает меня войти, добавив бессменное: «Мистер Саксон ждет вас!», хотя я в последнем совсем не уверен — у меня сложилось стойкое чувство, будто мистер Саксон вообще никогда никого не ждет.        Люси встречает меня в симпатичном домашнем платье персикового цвета. Копна светлых волос рассыпана по плечам, в руках она держит живую плюшевую игрушку — собачонку породы вельш-корги, прихоть богатых и знаменитых. На ее лице, еще миг назад, бледном и растерянном, появляется улыбка по мере того, как она преодолевает ступеньки, одна за другой, насквозь фальшивая, в отличии от бриллиантов в ее серьгах.        — Добрый вечер, мистер Смитт, рада вас видеть. Вы удивительно пунктуальны. Похвально.        Она манерно протягивает мне руку, губы мои касаются ее ледяного запястья (бр-р-р, я словно на ледяную глыбу наткнулся). Отвечаю ей такой же фальшивой улыбкой — всего лишь принял правила игры, не более:        — С вашим супругом иначе нельзя, Люси. И, пожалуйста, зовите меня Джоном. Не думаю, что мы с вами нуждаемся в официальности.        — Хорошо, Джон, — соглашается она в который раз и я знаю, что она забудет об этом при следующей встрече, даже если она состоится завтра утром, — присаживайтесь к столу, наша экономка, мисс Соул, уже давно накрыла. Только вас и ждали.        Мне не приходится выбирать место за столом. Центральное, само собой, всегда принадлежит Саксону, Люси всегда занимает место по правую руку от супруга, мне же достается стул, повернутый к двери. Забавно, но, если кто-то вошедший решит застрелить меня, я даже не сразу это пойму.        Люси королевским шагом мерит комнату и садится на свое неизменное место. Милая плюшевая собачонка крутится на ее коленях, принюхивается, шарит глазами по столу в ожидании вкусностей. Исключительно для того, чтобы хоть немного сгладить витающее в воздухе напряжение, завожу разговор о ней.        — Какой у вас милый питомец, Люси! Как зовут это очарование?        Пес (надо признать, он действительно очарователен), переводит на меня взгляд, таращится огромными пуговками-глазами, смешно облизывается. Протянув руку, глажу его за ухом. Кажется, он доволен и, готов поспорить, морда расплылась в улыбке.        — Это Ричард. Ричи. Мой новый любимец.        — Мой подарок.        Гарольд Саксон появляется как всегда неожиданно, выходит из закромов комнат, точно черт из табакерки. Какие у него, однако, неспешные и тихие шаги — я должен был уже научиться их слышать и различать, но нет. Его появления представляют для меня полный сюрприз. За столько времени я нисколько не привык к ним.        Он сегодня одет в ослепительно белое. Белая рубашка, простые, но элегантные белые брюки — иллюзия абсолютно домашнего не особо готовящегося к ужину человека.        — Добрый вечер, Джон. Признаюсь, я не был уверен, что вы придете.        Ах, будто бы так можно было. Как будто у меня был выбор.        — Отчего же? — принимая его игру (как всегда), я пожимаю плечами. — Мне всегда приятно провести вечер в вашей компании, мистер Саксон, к тому же, разве я могу обидеть хозяйку этого дома?        Фу. Меня тянет блевать от фальшивой вежливости и этой игры в то, кто кого превзойдет в глупых любезностях. Было бы куда проще, если бы мы все трое откровенно поговорили бы и выяснили, что нам друг от друга нужно и как с этим быть дальше. Правда, есть все шансы, что я попросту обделаюсь со страха, если хоть одну из моих шокирующих мыслей кто-нибудь из Саксонов озвучит вслух, но это уже другая история (которую, надеюсь, мне не придется рассказывать никогда).        Потом Гарольд Саксон вежливо расспрашивает о чертовски малозначащих вещах, вроде того, как прошел мой день, точнее, та его часть, что я не был занят его делами, как поживает моя девушка, которую он в глаза никогда не видел и вряд ли захочет увидеть однажды, в каком я сегодня настроении, будто не понимает, что настроение мое — подобно его состоянию — напускное и фальшивое. Я и эту часть игры принимаю, как всегда, лгать друг другу, глядя в глаза, давно стало нашей традицией, что-то бормочу о том, что все в порядке, день выдался спокойным и у Ривер дела идут на отлично, спасибо, что интересуется. За этими глупыми разговорами ни о чем проходит, по крайней мере, часа полтора, мы практически не притронулись к еде, а я, хоть и не ел с обеда, совершенно не голоден и чувствую все усиливающуюся тошноту, желание блевать. Миссис Саксон, напротив, довольно много пьет, кажется, седьмой бокал вина, вяло жует салаты, редко встревает в этот глупый разговор и все больше времени щебечет со своим четырехлапым другом, поглаживая его по холке. Корги, впрочем, надоело сидеть у хозяйки на коленях, так что, он гоняет по комнате маленький мяч — единственное счастливое создание в этой комнате, кому не нужно притворяться кем-то еще, и плевать на условности.        — Кстати, Джон, — спохватившись, говорит Саксон, — у меня есть для вас любопытный материал.        — Гарри, ты что, намерен показать нашему дорогому гостю кусочек твоего детства? — Люси оживилась тоже, и, кажется, улыбается вполне искренне. Впрочем, я все равно не могу отделаться от ощущения, что эта улыбка насквозь фальшивая, как и все другие из ее репертуара.        — Да, дорогая, — он тоже возвращает ей улыбку, приторно-искреннюю, отрепетированную так хорошо, что не прикопаешься — совсем не удивлюсь, если он перед зеркалом ее тренировал. — А почему бы нет?        — Что же, замечательная идея. Как еще узнать человека получше, кроме таких вот милых видео?        Она пыталась повести плечом, но вышло, что дергается. Явно на взводе. Здравый смысл, который, хвала небесам, во мне еще остался, советует бежать. Бурная фантазия (не зря же с пяти лет страшилки сочинял и пугал ими всех в садике) рисует картины домашнего порно, тройника, оргии, а, быть может, и расчлененки. Инстинкт самосохранения говорит, что, возможно, меня хотят затащить в заговор и криминал. Но все, что я могу делать — это ёрзать на стуле. Кажется, меня взяли в заложники. Очень вряд ли, что я могу встать и убежать теперь, сверкая пятками, и, если совсем честно, мне нужно было сделать это девять недель назад. Тогда еще было не поздно, сейчас я уже увяз.        Мистер Саксон деловито встает и, выбрав диск на полке, вставляет его в проигрыватель. Я жмурюсь, в висках стучит лишь четыре слова: «Я не хочу этого видеть!».        И уши надо бы закрыть, а то вдруг услышу звук работающей пилы или человеческий визг?        Но нет, до моего слуха, притупленного от страха, доносится звонкий и вполне счастливый… детский смех. Я открываю глаза, таращась в экран. С него на меня глядит светловолосый большеглазый мальчонка лет пяти-шести. Он бегает по пляжу, собирает ракушки под одобряющие комментарии женщины, которая зовет его просто — «сынок, мой Гарри».        Боже. Я мог бы ожидать чего угодно, но уж явно не того, что меня пригласили для демонстрации пленок тридцатилетней давности. Но это, признаюсь, приятное времяпровождение. Куда приятнее, чем-то, о чем я думал, отправляясь сюда, и о чем вопил мой воспаленный мозг.        К моему удивлению, Люси тоже улыбается вполне искренне, выглядит спокойной и умиротворенной. Она смотрит на картинку так, точно впервые видит. Обыкновенная счастливая женщина наблюдает за кадрами из детства своего мужа.        И мистер Саксон тоже спокоен, потягивает вино, наколол оливку на вилку и тоже глядит на себя из детства. У него даже взгляд изменился, стал мягче, и, готов поклясться, он почти по-детски улыбается, когда голос за кадром, принадлежащий матери, снова разговаривает с ним.        Вне всяких сомнений, решение показать мне диск не спонтанно, это спланированный ход, невиданный аукцион щедрости. Но зачем? Неужто наш дорогой военный министр рассчитывает, что я однажды и вправду напишу его биографию, начав, конечно, с этой милой пленки?        — Всего лишь, чтобы вы убедились, что я обычный человек, и рос, как обычный мальчишка, а не инопланетный монстр, Джон, — с улыбкой отвечает он на мой немой вопрос.        — Ладно, — киваю, впервые за вечер улыбаясь абсолютно искренне, — хорошо, мистер Саксон, я запомню это и учту вашу просьбу.        — Будьте так добры, — довольно кивает он.        Остаток вечера проходит удивительно спокойно и гармонично. Господин министр вспоминает свои любимые игры и игрушки в детстве, Люси слушает мужа с каким-то неподдельным восторгом, милый Риччи уснул в своем домике, и это все — самая настоящая семейная идиллия, впервые за время нашего знакомства заставившая меня усомниться в том, что в семейной жизни Саксонов все плохо и фальшиво.        К концу вечера, когда на город уже стали спускаться сумерки, мне вдруг приспичило в туалет. Извинившись, я оставляю хозяев наедине, Гарольд Саксон выключает диск, вытаскивая его из проигрывателя и ставя на место. Отправившись по уже знакомому маршруту прямо, к концу коридора, я слышу как кто-то (наверное, экономка) убирает посуду и как Саксоны обсуждают будущие планы.        Справив нужду и тщательно вымыв руки после, я уже отправился снова в гостиную, дабы попрощаться и поблагодарить радужных хозяев за вечер и ужин, который оказался по итогу не настолько плох, как я думал вначале. Но вдруг мое внимание приковывает комната, напротив уборной. Ничего особого, обычная дверь из темного дерева, только вот раньше (я твердо в этом убежден), в любой из моих визитов, эта дверь была плотно закрыта или вообще заперта на замок.        Мог ли я, журналист по долгу службы, просто пройти мимо, не пытаясь выяснить, что же собою представляет таинственная комната такого, что ее нужно на замок запирать? Конечно, мог. И, вполне возможно, так бы и сделал, если бы не одна интересная деталь из детства, сейчас ярко напомнившая о себе — я был прирожденным ищейкой и в глубоком детстве мечтал стать полицейским. Жажда интриги никуда не делась, бурлит во мне до сих пор, и здорово повлияла на выбор профессии в итоге.        Оглянувшись, как вор, я крадусь на цыпочках к двери, хватаюсь за ручку, поворачиваю ее вправо. С легким, едва слышным щелчком, дверь открывается. Сделав два робких шага, я оказываюсь в таинственной комнате. Здесь царит полумрак и моим глазам нужно время, чтобы привыкнуть. Спустя пару секунд я различаю очертания предметов в темноте, еще через секунду быстро клацаю наобум нащупанным выключателем.        Пахнет кожей. Легкий цветочный аромат приятно дразнит ноздри. Комната большая, просторная, с приглушенным светом. Пол выкрашен в темное дерево, как и дверь, что ведет сюда. На этом все «нормальности» комнаты заканчиваются. И начинается то, что я мысленно назвал тут же «территорией разврата» — распорки в середине комнаты, клетка, подвешенная к потолку, шест из металла по центру, массивные хлысты вдоль стен, наручники, свисающие с одной из полок, и еще ящики, в которых, наверняка, черт знает какая херня хранится.        И самое главное — здесь вся правая стена обклеена гейскими плакатами.        Оглянувшись, я вижу коллекцию дисков на полке — тоже порно геев.        Кровь, прилившая к лицу, стынет в жилах, а сердце колотится в груди с удвоенной силой. Я мог предполагать что угодно. Но факты оказались куда красноречивее моей фантазии — Гарольд Саксон гребанный извращенец и садист.        Блять, как же я попал!