Аритмия

       Харрис радует мягким ветром, что, играючи, заползает за пазуху. Я улыбаюсь, чувствую себя по-детски счастливым, а Ривер возмущенно фыркает и морщит нос. И жмурится, когда ветер-озорник заползает ей в глаза.        Я однажды уже был здесь — в юности. На втором курсе универа мы всей группой искали место для пикника по случаю окончания финальной в году сессии, и пришли к выводу, что ничего, лучше этого шумного тёплого острова нет. Но пикник прошёл в суете и закончился жесточайшим похмельем, так что, я очень плохо помню всё, что с этим местом связано. Разве что эти маленькие домики, что возвышаются на крутом изгибе берега, поодаль от моря, но, по-моему, раньше они были красными, а теперь — ослепительно белые. Ривер, кажется, не нравится ровным счётом ничего. Или она просто не в настроении.        Вообще, с самого утра она всячески демонстрирует своё недовольство этой поездкой. Будто нас не на отдых пригласили, а на эшафот везут.        Саксоны с нами почти не разговаривают. Бросив парочку дежурных фраз, вроде: «Приехали, приятного отдыха», вышли из машины, мистер С потащил в домик чемодан из натуральной коже, миссис С вставила в зубы сигару и стала пускать тонкие длинные дымовые дорожки у двери домика. Мы с Ривер перестали существовать. Ривер провела их недоуменным взглядом, тихо фыркнула и потащилась в домик. У меня же пока нет желания видеть кого-либо, потому, забежав в домик на несколько минут, чтобы поставить чемодан, я ухожу.        Прогулка по Харрису, которая, как я рассчитывал, должна была подарить мне уже почти забытое умиротворение, успокоить нервы, что рисковали разорваться в клочья и отвлечь от крамольных мыслей, последние несколько недель дятлами долбящих мой мозг. Но я просчитался. Что и говорить, стратег из меня всегда был никакой.        Я вижу прекрасную природу, светлую, чистую, почти заповедный рай. Ветер играет с моими волосами, ползёт нежной поступью по шее и свистит в ухо колыбельную, обещая, что всё будет хорошо. Обещания же эти совершенно обманчивы. Потому что, вдыхая запах морского бриза, я чувствую волнение. Мурашки, что пляшут по моей коже, можно было бы списать на волнительную встречу с водой, которую я бесконечно люблю и в которой плещусь при первой же возможности. Но это будет ложью, беспощадной и чудовищной. Вроде лживых обещаний политиков, что сыплются на бедные уши зрителя в горячую предвыборную пору. Эти мурашки посвящаются Саксону и, очевидно, мне никогда не понять, откуда и пришло и почему возникло безумное, потрясающе неправильное, невозможное и отвратительно-прекрасное чувство к нему. Которое теперь сковало все мои члены.        Я вижу природу, почти что девственно-чистую, но это — туристическая иллюзия. За деньги предлагают побывать в заповеднике чистой красоты, сотворенном мифическим небесным бородачом, именуемым Богом, насладиться песней океана и свежестью воздуха. Ложь, как и буквально всё в наш век коммерции. Твою мечту убежать подальше от людей завернули в иллюзию одиночества. На самом деле, стоит лишь приглядеться, понимаешь, что домики, расположенные на расстоянии приблизительно ста шагов друг от друга, набиты жильцами, точно тыква — семенами, и каждый просто не желает высунуть нос, встретившись тем самым с цивилизацией, от которой бежал; кафе, которых на берегу немалое количество, тем не менее, расположены вдали, в глубине, на приличном таки расстоянии друг от друга, что создаёт всё ту же иллюзию девственности. Официанты появляются нечасто, суют к столикам медленно, как будто отвратительные посетители прервали их сладостный сон. Обман.        Я плохо помню свои ощущения, когда наведывался сюда в компании одногруппников, юным разгильдяем, но, с другой стороны, в то время уединение — последнее, в чём я нуждался, и я печально обманут его призраком. Помню, как возмущался, что место это похоже на берлогу уснувших медведей — они вроде бы есть, но для внешнего мира отсутствуют, погрузившись в прекрасный сон. Дурак. Уже тогда, судя по всему, менеджерам Харриса удалось подцепить меня на удочку сладостного обмана и раздосадовать фальшивым умиротворением. Сейчас я бы, пожалуй, многое отдал за возможность действительно побыть одному.        Не выйдет. Это я окончательно понимаю, когда, дойдя до края берега, нахожу там стоящую, точно в ожидании корабля с прекрасным принцем, миссис Саксон. В руках у неё зажата сигара, но что-то она не торопиться потчевать себя дымом, что отдаёт, как я заметил, вишнями.        Отчего-то хочется броситься бежать со всех ног, куда глаза глядят, жмурясь и не оборачиваясь. Меня буквально подмывает это сделать. Однако, увы, вещи, которые вполне могут простить в подростковом возрасте, считаются грубостью, невежеством, а то и откровенным хамством, когда ты — взрослый человек. Смирившись со своей горькой долей, я набираю побольше воздуха в лёгкие, разом выпускаю его, и иду медленной поступью ей навстречу. Люси поворачивается всем корпусом ко мне, но взгляды наши встречаются разве что на пару секунд, в течении которых меня, кажется, обжёг её колючий взгляд. Смотрит она точно волчица, страдающая страхом быть разлучённой со своими волчатами. Чем же я успел так прогневить хрупкую миссис С?        Я останавливаюсь в полушаге от неё, теперь вдыхая смесь водной глади, вишни, лака для волос (судя по запаху, Ривер пользуется таким же), коньяка и, видимо, шоколада. Разворачиваюсь к воде, напряженно вглядываюсь в её рябь. Ненавижу вежливость дипломатии, когда этикет не разрешает просто пройти мимо, а говорить не о чем. Я чувствую себя мышью, что схватила и держится за кусок ароматного сыра в мышеловке, преодолевая боль от зажатого в капкане хвоста.        Она же, видимо, чувствует себя зверем покрупнее. Крысой, быть может, или бобром. Грызуном, что вот-вот вонзится мне в глотку и зацелует острыми зубками до крови. Щурится, будто картинка уплывает из-под её глаз, облизывает кончиком языка верхнюю губу, как змея. Впрочем, когда начинает говорить, в голосе её звучит добродушие (насквозь фальшивое).        — Как вам здесь, мистер Смитт?        — Джон, — спокойно одергиваю её, — зовите меня Джон. Мы ведь уже договаривались.        — Да, верно, — задумчиво склоняет голову она, словно это действительно стоит обдумать, — так как вам здесь, Джон? Каким вы находите это место?        «Каким вы находите это место». Чёрт побери, мне хочется ущипнуть себя. Я что, нахожусь на чванливом приёме высокопоставленных особ? Или она именно сейчас решила включить режим «спутница жизни важного политика Британии»?        Но, поскольку обычно я принимаю навязанные правила игры, если она мне не интересна, отвечаю ей в такой же манере (и, конечно же, лгу):        — Я нахожу это место очень умиротворяющим. А вы?        Она внезапно разворачивается, давая понять, что собирается уходить и, от нечего делать, я плетусь за ней следом. Беру под руку, под локоть, как бы между прочим оттопыренный, случайно и старательно делаю вид, будто мне очень интересен её ответ.        — Успокаивающим.        — Выглядите напряженной и взволнованной.        — Простите, — она наиграно-виновато улыбается, — мигрень.        — Вот как?        — Да, — печально вздохнув, кивает она, — второй день мучаюсь.        — О, мне жаль.        — Спасибо.        Если бы за самые пустые разговоры в жизни давали бы места, этот, определенно, получил бы первенство. Не сомневаюсь даже. Внутренне ужаснувшись тому, о какой бесполезной, ненужной, дичайшей ерунде мы говорим, я вдруг подумал: что, если все их разговоры с мужем такие? Значит ли это, что брак, который преподносится как образец преданной дружбы, нежной любви и крепкого партнерства — не более чем фикция, созданная для внешнего мира? Или же, наоборот, они сами не понимают, что создали фикцию и живут в огромном мыльном пузыре, что лопнет при первой серьезной незадаче?        Я всегда корил себя за то, что слишком много думаю о ненужном. Именно это, в том числе, привело меня в профессию. Но сейчас внутренне я почти что ору на себя, время размышлять о том, что творится в постели Саксонов уж совсем неудачное.        Чёрт. Зря я подумал в связке «постель» и «Саксон».        Как бы я не старался скрыть, от Люси мой судорожный вздох не ускользнул. Впервые за время дороги и этой короткой бесполезной сцены разговора, в её взгляде на меня скользит призрак заинтересованности.        — Что с вами?        — Не знаю, — пожимаю плечами и использую, пожалуй, самую дурацкую отмазку из всех, что можно придумать, — сердце кольнуло.        — Вам нехорошо? — спрашивает она, и, мне кажется, в тоне её мелькнуло что-то вроде радости или тайного удовлетворения.        — Нет-нет, — натянуто улыбаюсь в ответ, продолжая лгать, — всё в порядке, правда. Видимо, это последствия пути. Я не очень хорошо переношу дороги, Люси. Не беспокойтесь, уже завтра это пройдет. И, надеюсь, ваша мигрень — тоже.        — Да, — она улыбается, похоже, грустно, — я тоже надеюсь, Джон.        Белые домики и кафешки, разносящие сладостный аромат, начинают встречаться всё чаще, людей, лениво ползающих черепахами вокруг, становится всё больше, и на их лицах одинаковые искусственные улыбки, и вскоре мы из наиболее уединенной части Харриса перемещаемся в ту, где народ гудит, как улей.        Ривер я замечаю, сидящей на пороге нашей милой избушки и, вероятно, наносящей на ногти лак. О, мне не нужно быть провидцем, чтобы угадать, что она наверняка сегодня выбрала красный. Как всегда, когда раздражена или раздосадована (в последнее время такое настроение — частый гость). Люси, никак не попрощавшись, идёт к себе, где, судя по всему, коротает время блестящий мистер Саксон, а я медленно ползу к своей верной подруге, чьи рыжие волосы треплет взволнованный ветер.        Сажусь рядом, отмечая жесткость пороговых плит и поёрзав. Подумав, могу ли я это сделать сейчас, когда её величество рыжая королева пера в не самом лучшем расположении духа, всё-таки обнимаю её за плечи. Она не противится, но и улыбки на её губах, как обычно в такой ситуации, нет. Не бурчит и не сверлит сердитым взглядом — уже хорошо.        — Ты в порядке? — спрашиваю первое, что на ум пришло.        — Нет, и ты это знаешь.        Что ж, я всегда бесконечно уважал Ривер за честность и прямолинейность. Этого у неё не отнять. Скорее, даже в избытке.        — Что не так?        Она поворачивается ко мне, жаля взглядом, точно змея.        О, вот оно! Я уже знаю, точно знаю, что за этим последует и внутренне съеживаюсь, приготовившись к потоку упрёков.        — Я не понимаю, какого дьявола мы должны были ехать сюда с Саксонами. Они нам кто? Близкие друзья? Хорошие приятели?        — Мой начальник, Ривер, и его жена.        Конечно, успокоения ей это не принесло. Эффект, скорее, наоборот, был ровно противоположным.        Покраснев, точно обгоревшая в огне, она шумно, преувеличено громко, выдыхает.        — И что? Ты считаешь нормальным отдыхать с начальством? Ты что, избранный?        — Саксон нас пригласил, — стараясь чтобы это выглядело как можно более равнодушно, я пожимаю плечами, — ничего дурного в этом не вижу.        — Что-то я не припомню, чтобы Дельгадо тебя одного, любимчика, приглашал! — шипит она, дернувшись, будто её током прошибло.        — Я не был у него в любимчиках.        — А у Саксона стал. За какие заслуги?        — Понятия не имею, Ривер, — отвечаю всё так же ровно, — узнай сама, если хочешь. А у Дельгадо, если ты не в курсе, вообще нет любимчиков.        Она вздыхает, как будто её смертельно обидели. Несколько секунд упорно пялится в одну точку, сверлит её глазами. Потом раздосадовано кусает губы и, будто сдавшись, подавлено говорит:        — Ладно, прости. Не обижайся. Просто не могу понять, с чего бы тебе такая честь. Стремительный карьерный рост. Возможность писать книгу заметок о будущем премьере. Должность личного помощника. Все эти ужины с ним и поездки на уик-энд.        Тишина, которая повисла между нами, может убить. Мысль зудит в подкорке моего мозга, на грани сознания, формируется, лепечет, точно младенец, а потом молнией бьет мне в висок, оставляя после себя горький стон и тонну невысказанной боли.        — Ривер, ты что, завидуешь?        Она смотрит на меня с такой горечью, будто я её обокрал только что. На верхней губе медленно выступает кровь. Покачав из стороны в сторону головой, как болванчик, горько шепчет:        — Не в этом дело — облизывает губы. — Я тут навела кое-какие справки, — она выглядит как человек, которому крайне неудобно говорить об этом, — и мне кажется, он со странностями. Очень своеобразными. Тебе нужно быть осторожным.        — О чём ты говоришь? — почти со злостью, сцепив зубы, скалюсь я, хотя, думаю, мы оба знаем ответ.        — Я думаю, он гей и насильник, Джон.