Аритмия

       Гарольду Саксону, нынешнему министру обороны, вовсе не надо было прибегать к дополнительным хитростям, чтобы взять меня. Даже штурмовать крепость не нужно было, она уже давно не была неприступной.        Тем не менее, когда, наконец, холодный деловитый тон, что преследовал меня целую неделю спустя неудавшегося отдыха на Харрисе, позавчера сменился мягким и откровенно заискивающим, я не сразу сообразил, что к чему. Я последние восемь дней дико накручен, ужасно несчастен, напряжен и, уж простите за подробности, мне ужасно надоело дрочить до сомлевших рук и раскрасневшихся ладоней еженощно, а прекрасная Ривер, увы, больше не удовлетворяет. Видимо, мои потребности стали слишком извращенными.        Но он назначил мне встречу.        Waldorf Hilton. Вест-Энд. Сто пятьдесят метров от Ковен-Гардена. Очень символичное место, учитывая, чем закончилось наше предыдущее рандеву там. Теперь, когда прошло некоторое время, я практически уверен, что это было свидание, именно оно, а его снятая футболка — ни что иное как флирт, прямое приглашение к сексу. Дурак я, что еще тогда не согласился.        Он просто подошёл в четверг, за десять минут до окончания рабочего дня, когда я уже собирал папки и выключал компьютер, склонился, как если бы мы были участниками грандиозного заговора, и аккуратно отправил в карман моих джинсов записку. И ушёл, плавно покачивая бёдрами, как бы между прочим, пока я, наблюдающий за этим триумфальным ходом, готов был взвыть.        Записку я развернул только в машине, прочёл, ахнул от восторга и тут же сжег зажигалкой, отправив пепел в урну близ нашего офиса. Возвращаться с нею домой было равносильно самоубийству — Ривер всё ещё копала под Саксона в надежде найти неоспоримые доказательства того, что он гей и сексуальный извращенец, и, я точно знал, что она не остановится. Так что, тащить ей в лапы такую крупную рыбу я был отнюдь не намерен.        Ночь с четверга на пятницу прошла в волнении и отнюдь не потому, что мне снились вещие сны. Я вертелся, точно уж на сковороде, как грешник на вертеле, метался в тревоге и никак не находил себе места. Проснувшейся и, как обычно в первые секунды после сна, сердитой Ривер, пришлось сказать, что меня мучает зубная боль и для убедительности вылакать лекарство. Вряд ли она поверила этой отмазке, но спорить, к счастью, не стала и вскоре опять уснула, безмятежно посапывая в подушку.        Я же, едва дождавшись утра, вскочил с постели и убежал на стадион, бегать, не удосужившись принять душ. Это был повод, всего лишь повод хоть немного остыть, но я знал, что не поможет. Не помогло. Даже утренняя дрочка на унитазе, а затем дважды в душе, не особо подействовала и ничуть не остудила мой пыл. Сложно было сопротивляться очарованию воспоминания: я, растерзанный волнами, лежу на берегу пляжа, выхаркивая воду из лёгких, пока губы Саксона застывают на моих губах, вдыхая воздух мне в рот. О, когда я был подростком, смотрел «Спасателей Малибу». Благодарю, Саксон, что показал мне — спасение мужчиной от утопления может быть не менее эротичным.        В общем, к завтраку мне себя удалось привести в относительный порядок с большим трудом. Так дальше нельзя. Если я не научусь снова (в последнее время совершенно разучился) контролировать свои эмоции, наступит катастрофа, ну или, как минимум, кризис.        Мысли мои очень мрачны, я сижу за столом, пью горячий кофе, вкуса которого почти не чувствую, невидящими глазами вожу по комнате, не в силах сосредоточиться. А ведь сегодня мне ещё давать пресс-конференцию коллегам-журналистам по поводу предстоящего визита Саксона в Канаду.        Ривер встаёт около восьми, сегодня она не идёт на работу, взяла отгул. Я слышу, как скрипит кровать, по звуку догадываюсь, что она делает: потягивается, трясет головой, забавно разбросав рыжие кудряшки по щекам, поднимается, никак не может найти второй тапок, который, наверняка, зашвырнула под кровать, когда вставала ночью в туалет, подходит к зеркалу, и, судя по всему, что звуки стихли, вытирает лицо лосьоном. Потом, завершив туалетные процедуры и недолго пробыв в душе, она приходит ко мне на кухню.        — Привет.        — Доброе утро, — с лёгкой улыбкой отвечаю, — как спалось?        — Неплохо.        — Будешь кофе или чай?        — Нет.        Подумав с секунду-другую, она идёт к холодильнику, открывает его и возвращается к столу с бутылкой питьевого йогурта. Интересно, с каким вкусом на этот раз выбрала? Приглядевшись, понимаю, что вишнёвый.        Далее следует уже традиционный ритуал, который продолжается столько, сколько мы с Рив живём вместе: она переливает йогурт из бутылки в свою большую чашку, добавляет чайную ложку сахара с небольшой горкой, размешивает и начинает пить мелкими глотками. Правда, сегодня вид у нее при этом уж очень задумчивый и, я бы сказал, даже загадочный.        — Ты что? — не могу скрыть тревоги в голосе.  — Что-то случилось?        — Нет, всё в порядке.        — Можешь мне не лгать, Рив, — примирительно вздыхаю, осторожно погладив её по вмиг напрягшейся руке, — я вижу, что ты сама не своя.        Она упрямо качает головой, как будто говоря: «Не выдумывай!», возвращается к своему сладкому завтраку, но уже через минуту поднимает на меня самый серьезный взгляд.        — Джон, я считаю, что тебе лучше вернуться работать к Дельгадо.        — Отчего это?        Ривер вздыхает. Ёрзает. Кусает губы. Ведёт себя, как человек, что готовится сознаться в страшном преступлении прямо сейчас. И да, я, кажется, знаю, что она скажет.        — Потому что Гарольд Саксон — извращенец и насильник.        Да, Ривер, ты не так далека от истины. Но я ни за что не похвалю тебя за это.        Внимательно поглядев на неё в ответ, просто, чтобы скрыть раздражение, я качаю головой.        — Рив, ты так и не нашла этому никаких более-менее убедительных доказательств. Может, стоит отставить эту идею фикс?        — Тебя не убедило даже видео-признание того парня? Он говорит, что они с Саксоном трахались целое лето три с половиной года назад и, знаешь, я склонна ему верить.        — А я нет, — упрямо парирую я и на сей раз почти не лгу, — смазливая фото-модель в отставке, у которого уже года два как нет удачных предложений, может сказать что-угодно, чтобы сорвать большой куш и заработать бабла. Саксон — публичная личность, очень крупная рыба в политике, за шаг до одного из главных постов в стране, и каждый готов его обгадить, чтобы поймать свою удачу за хвост. Доказательств, кроме слов, нет никаких. Ни фото, ни видео связи не осталось. Да, какое-то время Саксоны появлялись с этим парнем публично, втроем, но, если ты не в курсе, тогда он был занят кампанией поддержки защитников животных, которые выступают против натуральных мехов. Кого, как не фото-модель, привлечь?        — Мужчину? — тон её полон скепсиса.        — Почему нет? — стараясь говорить как-можно беззаботнее, пожимаю плечами. — Меха — это, в большинстве своём, продукция для женщин. Зачем привлекать для анти-рекламы мехов женщину-модель, если красивый самец с томным взглядом и сексуальным голосом может рассказать, как плохо убивать животных и это уж точно подействует на женский мозг и гормоны? Логика в этом определенно есть, тебе так не кажется?        — Ну, не знаю, — Рив поводит плечом и опускает голову, изучая свои руки, — может быть.        Зерно сомнений мне в ней удалось зародить, отлично.        Допив кофе, вкуса которого так и не почувствовал, я встаю, подхожу к моей дорогой любопытной подруге и нежно целую её в пахнущий абрикосовым тоником висок.        — Милая, — с улыбкой завожу уже надоевшую песню, — перестань забивать голову такой ерундой. Ты же понимаешь, что твои подозрения беспочвенны. Я работаю с Саксоном не первый день уже, он ещё не предложил мне ничего подобного, грязного, никаких намёков не делал («только прямое предложение потрахаться, но ты об этом, дорогая, не узнаешь») и ведет себя как совершенно нормальный мужчина, который, к тому же, очень ценит свою жену. Так что, перестань волноваться. В конце концов, я уже большой мальчик и сам могу за себя постоять («раком, на коленях, и полежать тоже, но об этом тебе тоже знать не следует»). Не переживай и давай двигаться дальше.        Она вздыхает, почти примирительно, но, видимо, капитулировать не намерена.        — И всё-таки, Джон, — после секундной заминки, проведенной, судя по всему в раздумьях, говорить мне это или нет, продолжает Рив, — я думаю, тебе стоит вернуться работать к нам. Дельгадо примет тебя с распростёртыми объятьями, коллектив будет тебе тоже рад, к тому же, Эми, старший корреспондент, выходит в декрет в следующем месяце, если ты помнишь, и, думаю, ты вполне можешь претендовать на её место, пока она будет воспитывать своего малыша. Я понимаю, что с Саксоном у тебя более удачные карьерные перспективы, но всё же, почему бы не вернуться обратно?        — Ты только что сама ответила на свой вопрос — отрезав, ухожу я.        Дальнейший разговор проходит уже под аккомпанемент скрипящего шкафа, в котором я ищу одежду на сегодня.        — Завтра ты идёшь на работу?        — Не знаю, не уверена. Если нет, то с понедельника пишу заявление на отпуск. Я вымотана и ты прав, наверное, это расследование, так толком и не подтверждённое ничем, меня совершенно выбило из колеи.        — Ну вот, видишь, — словно утешающий ребенка родитель, отзываюсь я, — потому хватит себя мучить и забивать себе голову ерундой.        — И всё же, — она полна сомнений, — почему он так странно вёл себя, когда ты едва не утонул, не думал?        — Что же ему нужно было дать мне утонуть?        — Нет, но…        — Без «но», Рив. Он спас мне жизнь и, между прочим, — тут я обернулся, оторвавшись от своих поисков, — ты должна бы благодарить его за это. Или тебе абсолютно всё равно, что я жив, здоров и даже вполне сексуален?        Я улыбаюсь и она улыбается тоже. Следующий вопрос я задаю вовсе не из интереса, а лишь чтобы не дать ей вновь вернуться к задолбавшей меня теме:        — Кстати, кто сегодня будет на пресс-конференции у Саксона из наших, не знаешь? Должна была быть Марта, но стоит замена, а кем?        — Не знаю. У Марты кто-то умер, кажется, двоюродная сестра. Должно быть, придёт Донна. А, может, и Роза, она недавно говорила, что соскучилась и будет не прочь тебя увидеть.        — Ясно, — беззаботно киваю в ответ, всё отчётливее понимая, что не хочу видеть совершенно никого из прошлой работы, из прошлой жизни, — сообщишь, если вдруг узнаешь, ладно?        — Хорошо.        Надев хлопковую рубашку графитового цвета и белые брюки, я кое-как расчесываю традиционно нахохлившиеся волосы и, сбрызнув на себя немного духов, иду в коридор.        Ривер, как водится, медленно бредет следом. Хорошо, что она не умеет читать мысли, не то бы непременно обиделась бы на меня — я совершенно не хочу больше с ней разговаривать сейчас и задерживаться еще хоть на миг дома. А потому поступаю, как обычно, в подобной ситуации — целую её в висок и нежно в губы, и, пожелав хорошего дня, убегаю, обещая позвонить, едва выдастся свободная минута.        Донна Ноуббл. Я люблю эту чудесную, яркую, энергичную женщину. Люблю, но только не сегодня, когда днём я задолбался от бесконечных ответов на телефонные звонки, отмашек от коллег по перу и шумной конференции, на которой каждому необходимо было высказаться по поводу предстоящей поездки Саксона в Канаду с как можно большей желчью.        Я люблю Донну Ноуббл, эту потрясающую подругу и соратницу, но явно не сейчас, когда, пока мы идём с кафе, куда Саксон отпустил меня обедать, сам занятый встречей с инвесторами, она всё болтает без умолку и тараторит, как трещотка. О чём? О, если бы я сам понимал до конца. Но я лишь догадываюсь о второй части её фразы по первой, и только и успеваю, что согласно кивать, отрицательно мотать головой или вставлять изредка дежурные: «Ага», «Да», «Угу», «Точно», «Именно». Донна же, кажется, поставила перед собой цель превзойти саму себя по скорости речи, так что, пока мы дошли с кафе до здания Парламента, у меня совершенно разболелась голова и разрываются барабанные перепонки.        К счастью, это финал пути, а, значит, конец моим героическим страданиям.        — Слушай, — продолжает трещать Донна, — на тебе лица нет. Ты, прямо, сам не свой, честное слово. Как будто тебя подменили и я вижу альтернативного Джона Смитта перед собой. Что случилось? Что-то случилось вообще? Что не так?        О, боги, за что это мне! Почему сестра, или кто-там, Марты умудрилась умереть так не вовремя?! Было бы куда лучше, приди на пресс-конференцию Марта, как изначально предполагалось. Она бы хотя бы говорила помедленнее, да и вряд ли стала бы задавать миллион вопросов.        Но Донне я, конечно, сказать этого не могу. Дежурно улыбнувшись, ласково кладу ладонь ей на плечо, дружественно похлопав:        — Донна, милая, всё в порядке. Не волнуйся. График просто насыщенный. Работа кипит. Я стараюсь ничего не забыть.        — О Боже, — набрав в лёгкие побольше воздуха, трещит она снова, — это всегда так? Ты в постоянном стрессе, да, Джон? Кошмар, что это за работа такая! Это даже для журналиста перебор, и я не знаю…        — Донна! — чуть повысив голос, перебиваю её. — Послушай, я же тебе сказал, что всё в порядке. Я привык к графику и он меня вполне устраивает. И нет, я не намерен возвращаться к вам. Всем привет от меня, шефу тоже.        — Угу, — кивает она, — обязательно передам, ты только береги себя, и, знаешь, пропей курс витамин, если дальше всё будет плохо или напряженно, а то…        — Хорошо, Донна, — с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, я целую её в щёку, — я рад был тебя видеть. А теперь, извини, мне нужно возвращаться.        На самом деле нет, в Парламенте сейчас перерыв, более чем уверен, что Саксон пьет кофе. Но чем терпеть эти музыкальные трели от Донны, лучше сбежать.        И я бегу, словно трусливая собака, поджав хвост. Донна что-то кричит мне вдогонку, но я не слушаю. И хорошо.        С Саксоном я сталкиваюсь нос к носу у входа. Это я вбегаю в Парламент, точно пострадавший от пули, он же, судя по всему, выходит, как обычно сдержанный, спокойный и обманчиво холодный.        — Извините, мистер Саксон, — тяжело дыша, запыхавшийся, говорю ему, — вы уже уходите? Заседание комитета разве окончено?        — Оно перенесено на понедельник, Джон — отрезает он, давая понять, что этот разговор окончен.        Надо бы спросить, в чём причина, да только у меня нет никаких сил. Да и вряд ли я способен сейчас воспринимать информацию правильно. Но, развернувшись, иду следом за ним к выходу.        Господин министр, сияя в новом костюме от Вэствуд, спокойно идёт к парковке, будто не замечая меня. Но, когда он уже открыл дверцу авто, подходит ко мне на полшага ближе и, склонившись к уху, шепчет:        — Вы же не забыли?        Ответить не даёт, отстраняется. Чувствуя, как лицо залилось краской, я медленно качаю головой из стороны в сторону. Похоже, это единственная форма ответа, которая мне сейчас позволена. Как я мог о таком позабыть?        Он ничего не отвечает, но на губах мелькает довольная улыбка. Сев в авто, он приказывает Коллинзу, водителю, ехать. Домой, к жене. А я смотрю еще какое-то время вдаль, пока видна его машина.        Остаток дня был распланирован ещё вчера. Я не стал возвращаться домой, потому как почти гарантированно нарвался бы на расспросы Ривер, которые мне, конечно, совершенно ни к чему, особенно сейчас. Вчера я сказал ей, что еду в гости к однокласснику, что договорились спонтанно, и, возможно, ночевать буду у него. Как любой журналист, я тщательно создал доказательную базу, твёрдо уверенный, что она проверит (потому что, на её месте, поступил бы так же). Я списался с одноклассником, Мишей Бартинсоном, с которым иногда мы виделись и у которого я любил иногда выпить в баре, сказал, что нам было бы неплохо увидится, потому как в последние несколько месяцев был занят, а в ближайшее время свободного времени, кроме этого вечера, тоже не предвидится, и попросил его, если вдруг Ривер вздумает спрашивать, сказать ей, что ночую у него. Миша, закоренелый холостяк, заржал в трубку, пожурил плохого мальчика Джона Смитта («который этой ночью, похоже, действительно станет плохим мальчиком, но тебе об этом, Миша, знать не нужно»), но на авантюру согласился, ибо — «Чего не сделаешь ради дружбы». Я, впрочем, был отнюдь не уверен, ради дружбы ли он это делает, или с прицелом на возможную выгоду, учитывая мою нынешнюю работу. Миша был парнем простым, без понтов, но от людей, как я давно уже убедился, можно было всего ожидать.        Потому, что до алиби, я был абсолютно спокоен. Зато не спокоен что до открывающихся передо мною перспектив. Повлияет ли интрижка на наши с Саксоном отношения по работе? Если да, то как? Как быстро я упаду, успев так же быстро подняться? Больно ли это будет, или же фантастически приятно? Не разочаруюсь ли я? Вдруг окажется прямо в процессе жарких ласок, что они меня не влекут, что я таки абсолютный натурал, а это — всего лишь глупая блажь, которую я невесть зачем вбил в свою дурную голову? Что, если я разочарую Саксона? Если он окажется тираном и я не смогу потом еще месяц сидеть? Как объяснить это Ривер, в случае чего? Что будет потом, когда внезапная любовь закончится?        В общем, сомнения, неопределенность и миллион вопросов рвали меня на куски. В последний момент, уже когда уезжал из холостяцкой берлоги Миши, когда сидел за рулём, даже возникло слабое желание развернуться и уехать домой. Но я, естественно, не мог этого сделать — во-первых, потому что Саксон этого мне бы ни за что не простил и выпорол бы публично, вероятно, поставив крест на моей карьере и репутации. Во-вторых, потому, что я таки пытаюсь убедить себя, что не трус. И, в-третьих, потому, что мне всё это безумно интересно. Даже колет всё.        Потому я почти сразу же встал, едва выключив авто, вышел, оглядываясь по сторонам, словно впервые вижу отель. В животе всё крутилось, сердце стучало медленнее, чем обычно, хотя дышал, кажется, вполне себе как обычно.        Я шёл в номер, тот же, где мы уже встречались с Саксоном во время интервью, медленно, стараясь не паниковать. Получалось, увы, не очень хорошо, благо хоть щёки и лицо не стали малиновыми. Я постоянно думал, что нужно быть осторожнее, но не очень получалось успокоиться. Лишь нервничал сильнее.        На рецепшне мне сказали, что мистер Саксон уже ждёт в номере. О, быстро. Я зря был уверен, что он дома и, если и приедет, то ближе к вечеру. Быть может, мне удастся убежать домой, сломя голову. Я не мог перестать совсем надеяться на это, нет. Как ни старался отогнать эту мысль, она всё ещё преследовала меня, не отступала ни на миг, ни на секунду.        Дойдя до двери комнаты, робко постучал в неё. Но ответа не последовало. Тогда я стал топтаться перед дверью, упорно убеждая себя не бежать, сломя голову, назад, на улицу. Раз уж мистер Саксон здесь, он явно не намерен бегать следом. И по голове меня за побег не погладит.        Я боялся, с трудом, шумно дышал, топтался, переминаясь с ноги на ногу, не знал, о чём думать, чтобы успокоиться, что делать, и, в конце концов, таки захожу в номер, жмурясь, будто от яркого солнца.        Саксон лежит на кровати, растерзанной, пока он раскрывал её, и курит, пуская тонкий дым в потолок, зажав хрупкую сигарету между средним и указательным пальцами.        — Добрый вечер, — улыбаясь говорю я, потому что понятия не имею, что ещё сказать, — вы хорошо себя чувствуете, надеюсь?        — Неплохо, — мурлычет он сквозь зубы, — подойди ко мне.        Что? Глупо, но я туплю. Недоумевающе смотрю на него, точно он приказал мне что-то непонятное или невыполнимое. Вешаю голову, растерянный, совершенно разбитый. Проклинаю себя за тупость        Саксон вздыхает. Встаёт и сам подходит ко мне. Обходит кругом, опалив жарким дыханием мне шею. Приблизившись максимально вплотную, нежно дышит в правое ухо.        — Ну что же, Джон Смитт, — нежно, чуть хриплым голосом, поёт он мне в ухо, оттянув губами мочку и нежно почавкав ею, точно она была сладкой, — ты знаешь, чего я жду?        — Я, — запинаюсь, — не уверен, что…        Он закрывает мне рот ладонью.        — Тише, — осторожно, он снова кусает меня за ухо, на этот раз за левое, — для начала тебе нужно изучить вот это.        Он отходит, меня бросает в жар. Вернувшись к кровати, он бросает на подушку стопку бумаги, настойчиво приглашая меня взглядом изучить её. Я почти что рухнув на постель, дрожащими руками цепляюсь в страницы и, прищурившись, читаю:        КОНТРАКТ        Между — Гарольдом Т. Саксоном (Доминант)        и Джоном Б. Смиттом (Сабмиссив)        И выдыхаю разом весь воздух из лёгких.        Игры уже закончились? Или только начались?