Аритмия

       Это пытка — быть рядом с ним, но, в то же время, так далеко. Стоять, чувствуя, как подгибаются колени, при этом понимая, что даже близко подойти нельзя, потому что господин Доминант этого не желает, не велит.        Саксон не дрогнул. Он абсолютно спокоен, как и пара минут назад, пока я с ума схожу, дрожащими руками держа в руках Договор. Он закурил вторую (при мне) сигарету и с упоением затягивается дымом. Позволил мне только что сделать открытие — никогда не замечал, что он курит.        Сейчас, пожалуй, больше всего заметно, какая между нами пропасть. Он спокоен, расслаблен и вальяжен. Как сытый и довольный жизнью кот. А я стою перед ним, точно провинившийся школьник перед директором, боюсь поднять взгляд, и сердце снова в аритмии заходится.        — Что такое, Джон? — спрашивает он, словно между прочим. — У тебя колени дрожат. Сядь.        Это не участливая просьба, а, скорее, приказ. Которого я, конечно, не могу ослушаться.        Сам не понимаю, как оказываюсь на постели рядом с ним. О, лучше бы я этого не делал! Потому что его запах вмиг захватил каждую мою клетку, внутри от возбуждения всё млеет, болит, печёт. Если бы кто спросил, чем таким очаровал меня этот мужчина, знакомясь с которым я вовсе не намерен был очаровываться, я бы не ответил. А сейчас, сидя рядом, максимально близко, боюсь даже мигать. Вдруг что-то важное пропущу или не запомню каждую его клетку, каждый миллиметр тела?        Мысль, пришедшая в голову, совершенно абсурдна, учитывая ситуацию, в которой мы оказались. Но всё-таки, вдруг это первый и последний раз, когда я вижу его вот так? Вдруг он передумает или я его разочарую и мы расторгнем договор, не успев его подписать? Вдруг именно я, нескладный, несуразный, абсолютно неопытный и даже для женщин любовник весьма среднего качества, стану самым большим его разочарованием?        Начинаю ёрзать и он, конечно же, тот час замечает это.        — Что?        — Я… я подумал… только не ругайтесь… но… Точно ли вы уверены, что я… подхожу вам?        Саксон всё ещё умопомрачительно спокоен. И даже как будто был готов к этому вопросу. Он медленно докуривает, струсив пепел в пепельницу, а потом кладёт ладонь мне на колено и, тоном, не допускающим возражений или даже сомнений, произносит, словно мантру:        — Я всегда уверен в своих действиях и желаниях, Джон.        — А… ваша… Люси? Она знает, что…        — Джон, — мягко отрезает он, — мы ведь уже говорили вам, что мы с Люси, в первую очередь, прекрасные друзья. Она знает всё.        — И что? Она… она не против? — я икаю от волнения, не мигая продолжаю пялиться на него, как на неведомую зверушку.        Конечно, против. И теперь я точно понимаю, почему она вечно напряжена, на взводе и счастливой, даже с очень большой натяжкой, не выглядит.        Саксон, естественно, говорит совсем другое.        — У каждого человека есть свои маленькие пикантные тайны, Джон. Люси умная женщина, она прекрасно это знает. И сама их имеет тоже.        Мне кажется, или он улыбается? По его губам никогда не поймешь, если, конечно, улыбка не совсем явная, когда просто сияет от удовольствия.        В любом случае, он спокоен, чего обо мне не скажешь. Я всё ещё ёрзаю и всё ещё держу Контракт, вцепившись в бумагу мёртвой хваткой. Сердце моё так безумно стучит, что кажется, будто меня сейчас удар хватит. Вздумай я сейчас измерить пульс или сделать кардиограмму, сломал бы прибор, не иначе.        В дверь постучали. Сам того не ожидая от себя, я подпрыгнул. Побледнел, наверное, смертельно, потому что Саксон ласково проводит по моей щеке тыльной стороной ладони.        — Ну же, Джон, не волнуйся так. Я не собираюсь тебя кусать и пороть. Во всяком случае, сейчас и без твоего на это согласия.        Кажется, я сильно вспыхнул. Спасибо, хотя бы я теперь знаю, какое меня ждёт будущее! Уши точно загорелись. Ох, провалиться бы под землю, да только где в этом номере туннель?        — Вы разве не идёте открывать?        — Нет, сотрудники предупреждены, что должны извещать о своём появлении только стуком в дверь. Чаевые я уже оставил на рецепшн.        Ну конечно. Всё предусмотрено до мелочей, о которых многие даже не задумываются никогда. Типичный Саксон. Как я мог допустить мысль, что в этом случае он поведёт себя как-нибудь иначе?        Он встал и кровать немного скрипнула. Пока он идёт к двери, получать то, что принесли, вероятно, заказ, я тупо пялюсь на вмятины от его тела. Негусто. Простынь лишь слегка измята, точно он здесь не лежал, а так, пару раз на миг опустился на постель, но тут же вскочил. Как у него так получается, никогда, наверное, в толк не возьму. Но он будто крадётся всё время — медленно, коварно, на мягких лапах.        Саксон возвращается с двумя бутылками вина на подносе. Коллекционное, французское. Небось, каких-нибудь 1800-х годов выпуска. Ну да, господин Доминант знает толк в винах, это я заметил сразу, едва мы с ним познакомились.        Так же мягко опустившись на кровать, как перед тем вставал с неё, он разливает вино по бокалам, один забирает себе, другой отдаёт мне.        — Пей.        Интересно, есть ли у меня шанс (и право) отказаться? Впрочем, даже если и есть, я бы его не использовал сейчас. Так дёргаюсь, что лучше уж выпить. Может, хоть это поможет расслабиться.        — Оставь в покое Контракт пока, — это звучит мягко, но всё равно определенно, приказ, — он тебе сейчас не нужен. Не стоит так цепляться в бумагу, как будто от неё зависит твоя жизнь.        Хм, кто знает, может, именно так и есть.        Вздохнув, я всё же заставляю себя разжать пальцы. Они побледнели и почти окостенели, пока я Контракт в крепчайших объятьях сжимал. Ну конечно, а как же иначе.        — Посмотри на меня.        Это, кажется, снова приказ. Теперь так будет всегда? Отныне мы будем общаться только приказами?        Я поднимаю на него взгляд. Готов поспорить, что он всё ещё робкий и испуганный, как у школьника, который до сих пор дрожит перед директором, облажавшись.        — Ты боишься?        Думаю, «боюсь» — это слишком мягкая характеристика для моего состояния сейчас. Никогда ещё не испытывал подобного ужаса. Следующая моя фраза звучит как капитуляция.        — Я в ужасе.        — Я, по-твоему, чудовище, которое стоит бояться?        Да. Но я не могу, как бы не желал, сказать правду сейчас. Чёрт побери, куда пропало моё профессиональное умение лгать и манипулировать, когда нужно? Я всегда умел это делать, так куда же подевались эти умения именно сейчас, когда они необходимы, как диабетику доза инсулина?        Облизываю губы. Заикаюсь. Похож, твою мать, на глупую девчонку. Да что себе лгать? Глупой девчонкой я сейчас и есть.        — У меня никогда не было… ничего подобного, — помявшись, отвечаю, — извините моё волнение. Я бы… сравнил это с первой дозой. Нечто увлекательное, но понимаешь, что легко попасться на крючок и скатиться в бездну потом. Потому боишься.        Саксон усмехнулся. Судя по чёртикам, заплясавшим во взгляде, сравнение пришлось ему по душе. Ну что ж, спасибо, что хотя бы мастерство сравнений и описаний пока ещё при мне, никуда не делось. Глядишь, спасу свою задницу от порки именно с их помощью сегодня.        — У тебя это первый опыт секса с мужчиной, верно?        Киваю. Интересно, что он всегда уточняет очевидные вещи. Например, однажды выяснилось, что глава аграриев Шотландии угодил в больницу с сердечным приступом за день до запланированной их встречи. И, когда я сообщил об этом, Саксон лишь уточнил, значит ли это, что встреча отменена. Как будто бедолага-аграрий смог бы притащиться к нему с трубкой питания в обнимку, только бы не пропускать рандеву. И сейчас так же, ситуация повторяется. Он, конечно, давно понял (думаю, сразу), что никогда у меня не было секса с мужчинам, но всё равно спрашивает. Так важно, чтобы я лично подтвердил это?        — Не было, мистер Саксон.        — Хорошо, — он подносит бокал с вином к губам, делая небольшой глоток. Мне кажется, или он прячет за стеклом улыбку? — Тебя терзает общее беспокойство или волнует что-то конкретное?        Меня волнует, что мне будет больно. Что я его разочарую. Что разочаруюсь сам. Что вообще отчего-то испытываю тягу к мужчине, хотя всю жизнь до нашей с ним встречи ничего подобного не чувствовал. Что эта связь — начало конца для меня и что она вообще абсолютно безумна. Что в этом Контракте, который мы должны заключить, прежде чем вступить в связь (трахаться просто так, без всяких бумажек, уже нельзя, что ли?) прописаны только вещи, на которые я не способен. Вдруг там какие-то эротические практики, вроде секса на голове или в позе лотоса? Или с заряженным пистолетом в заднице, кто их, извращенцев, знает? Что, если вдруг кому-нибудь каким-либо образом станет известно об этих отношениях, мне прострелят голову. Что я не выдержу этих отношений или не переживу, когда они закончатся. Что они будут длиться слишком долго или, наоборот, закончатся слишком быстро. В общем…        — Меня волнует всё, — я взволнованно глотаю вино, как утка на водопое, отвратительно, — абсолютно всё. И я даже не буду скрывать, тем более, мистер Саксон, вы это и сами видите: мне очень страшно.        Он, кажется, задумался. Спокойно допил вино, налил снова. Поднёс бокал к носу, сладко затянулся. Выдохнул, как человек, запах вина приносит которому невероятное наслаждение. Когда он говорит, голос его звучит мягко и, я бы сказал, даже тепло.        — Джон, контракт заключается для того, чтобы все условия и все тонкости были оформлены и прописаны до мелочей. Я отправил экземпляр тебе на почту, а этот останется у меня, чтобы ненароком он не попался на глаза мисс Ривер. Ты прочтешь его и мы обсудим его в деталях. Ещё раз повторяю, я ничего не стану делать такого, что тебе не по душе или вызывает у тебя хоть малейшее сомнение. Прочтешь документ и убедишься в этом сам.        Да уж, не станет. Вся эта странная связь — одни сплошные сомнения для меня. Интересно, понимает ли он это? Или, быть может, думает, что его восхитительная персона может вызвать только абсолютный восторг?        Но я киваю в ответ. Не потому, что согласен. От того, что просто не могу найти ответа сейчас, во всяком случае, такого, который бы его устроил.        — Итак, какие у тебя есть вопросы, которые мы могли бы обсудить сейчас? — похоже, он уже напился вина, потому что ставит поднос на тумбочку рядом с кроватью. Впрочем, да, я уже давно заметил, что пьет он мало, редко когда больше трёх бокалов выпивает за раз. И никогда — больше пяти.        Вопросов у меня уйма, но, в общем-то, они все сводятся к одному: мой бог, какого дьявола я связался с ним? Почему позволяю себе всему этому случиться?        Нет, спрашивать такое нельзя. Всё-таки инстинкт самосохранения у меня работает пока ещё.        — Мне бы хотелось хотя бы мельком изучить контракт, мистер Саксон, вы позволите?        — Да, пожалуйста. Двадцать минут вас устроят?        Меня, в общем, не устроят и двадцать часов для такого, но разве есть у меня выбор? Не думаю.        — Да, устроят. Спасибо.        Он ничего не отвечает, вновь плавно поднимается с постели и подходит к окну неспешной кошачьей поступью. Опираясь на подоконник, смотрит на улицу, будто ему интересно или он не видел сада, разбитого перед отелем. Хотя, быть может, и не видел, иногда он подъезжает куда-то к чёрному входу, когда не желает быть замеченным моими коллегами по перу. Я же беру в руки этот внушительный документ и снова пытаюсь сосредоточиться, прочесть дальше названия. О, похоже, в этот раз господин Доминант был максимально откровенен — в этой кипе бумаг учитывается абсолютно всё.        Чувствую себя в этот раз нашкодившим котом, застуканным строгой хозяйкой, пока пытаюсь сосредоточиться на чтении. Выходит откровенно плохо, каруселью перед глазами крутятся слова «повиновение», «личная гигиена», «безопасность», «недопустимые действия», «стоп-слово».        Хм, недопустимые действия — то, что меня больше всего волнует. Если оставаться откровенным хотя бы с самим собой, для моего инстинкта самосохранения все действия недопустимы, объяснить бы это как-нибудь помутившемуся рассудку не мешало…        В общем, листок с недопустимыми действиями и решаю изучить максимально подробно. Поправив съехавшие на переносице очки, всматриваюсь в мелкий текст (он специально? Этот контракт что, рассчитан для тех, у кого зрение 300 процентов?! Фиг что разглядишь, пока не сосредоточишься и не зажмуришься).

       Недопустимые действия        — Действия, включающие мочеиспускание или дефекацию        — Действия с использованием любых гинекологических медицинских инструментов        — Действия, оставляющие или способные оставить на коже неизгладимые следы        — Действия с прямым или косвенным участием детей или животных        — Действия сексуального плана в личном или общественном транспорте        — Действия с прямым или непрямым участием животных либо детей        — Действия, включающие порезы, проколы, ссадины, а так же кровь, с использованием любых колюще-режущих предметов.        О, святые угодники, что за кодекс извращенца я сейчас прочитал? Нет, конечно, я наслышан о мочеиспускании во время оргазма, и всё такое, но чтобы это выделять в отдельную категорию? Да что это вообще за набор любителя садо-мазо игрищ такой? Неужто нельзя по старинке и просто, раз уж так хочется трахаться?        И я тут же сам отвечаю на свой вопрос: нет, с таким как Гарольд Саксон определенно нельзя. Иначе всё было бы между нами куда проще.        — Мистер Саксон? — окликаю я. Получается робко.        — Да? — он оборачивается, спокойно смотрит на меня. Надо же, как будто я сейчас детскую сказочку, а не весьма специфичный документ прочёл. — Эти… недопустимые действия… они едины для всех?        — Нет, это только для меня. У тебя, Джон, должен быть свой список.        — И что… ни при каких обстоятельствах эти действия не должны допускать партнеры, да? — чёрт, я вдруг стал лепетать, как ребёнок, разве это похоже на речь взрослого мужчины?        — Да. Ты не делаешь со мной то, что указано в списке недопустимых для меня действий, в свою очередь, я не смею делать ничего, что не допустимо для тебя или на что не получено твоего предварительного согласия. Если же это правило нарушено, я накажу тебя. Ты имеешь полное право тот час же разорвать Контракт.        — А Контракт… вы говорите так, будто он имеет юридическую силу.        Саксон смотрит на меня в этот раз с изрядной долей скептицизма. Возвращается к постели, садится, всё так же мягко и плавно. Внимательно сверлит меня взглядом. Ох, я краснею, аки малолетняя девица. В каком позорном положении я позволил себе оказаться?        — Конечно же будет иметь, Джон, — уверено отвечает он, — я никогда ничего не делаю, не закрепив это юридически. Тем более, такие вещи. Конечно, ты не сможешь использовать контракт для судебных тяжб, если вдруг тебе захочется разбирательств со мной, но, едва мы с тобой точно сформируем и обсудим все пункты Договора, Фредриссон скрепит его печатью.        Ну конечно, юрист-консультант Саксона, вертлявая маленькая шавка, то и дело попадающаяся мне под руку во время работы, тенью следующая за хозяином. То-то же у него лисьи глазки постоянно бегают!        — Ясно — киваю. Остаётся надеется, что это не выглядит как согласие обреченного. Хотя, кто знает, на какие муки я, глупец, себя обрекаю, потому что моему члену внезапно экзотики захотелось, а заднице приключений?        — Ещё какие-то вопросы?        Вопрос у меня по-прежнему один: какого дьявола я такой дурак. Но задать я его, конечно, не могу, тем более, вряд ли Саксон — именно тот человек, который знает на него ответ. Потому кусаю губы, разглядывая его исподтишка.        Он сидит полубоком ко мне, и вдруг я замечаю на спине, между лопаток, ближе к правому плечу, странные следы. Похоже на порезы или заточки. Протянув дрожащую руку, замираю. Можно ли мне касаться его? Стоит ли спросить разрешения или не нужно?        — Что это? У вас на спине?        Он напрягся. Даже если бы я ослеп от волнения, напряжение, током ударившее меня, что передалось от него, я бы почувствовал абсолютно точно. Стопроцентно.        Судя по заминке, он кусает губы. Всегда так делает, когда нервничает или что-то идёт не по плану. Я уже заметил.        — Так, — стараясь, чтобы голос звучал как обычно (не выходит ни черта, он подавлен и, кажется, даже подрагивает слегка), — детские травмы. Ничего особого.        — Можно потрогать? Мне кажется, они глубокие — неуверенно начинаю я, но он быстро мотает головой из стороны в сторону, как болванчик.        — Нет.        — Но я не сделаю вам больно, правда.        — Нет, — повысив голос, он почти рычит на меня, — красный.        Что? Ах да, кажется, это стоп-слово, услышав которое нужно тот час же прекратить действие. Вроде так. Надо почитать внимательнее, когда будет возможность.        В любом случае, мне удалось вывести его из себя. Он занервничал. Чёрт возьми, меня что, ждёт теперь какое-то наказание? Насколько болезненным оно будет?        Он всё ещё напряжен и, я практически уверен, кусает губы. Сощурившись, я продолжаю рассматривать следы на коже, всё больше убеждаюсь, что они наверняка оставлены заточкой. Что за хрень происходила в его жизни, что с его телом вообще такое делали? Это — ещё одно доказательство в мою копилку уже собранных фактов, что Гарольд Саксон, надежда британской нации, гораздо более тёмная персона, чем кажется на первый взгляд.        Он снова садится так, чтобы мы оказались друг напротив друга. Теперь он опять безмятежен, как и несколько минут назад, пока я не начал задавать неудобные вопросы. Чего он ожидал от меня, если задавать неудобные вопросы — моя работа?        Он смотрит на меня спокойно, будто и не было этой заминки и будто он все это время был совершенно безмятежен и умиротворен. Интересно, что ему понадобилось не так уж мало времени, как явно хотелось, чтобы вновь вернуться в это состояние.        — Есть ли ещё какие-либо вопросы?        На самом деле только один: почему меня так влечёт к тебе, странный человек со слишком большими тараканами в голове, чтобы спокойно там помещаться. Но ответ на него я должен найти сам. Кто знает, может, однажды мне это и удастся. Пока же я отвечаю односложно:        — Нет.        — Они обязательно появятся после детального знакомства с Контрактом.        — Когда я должен дать ответ?        — Какой ответ? Согласен ли ты стать моей сабой?        «Моей сабой». Звучит, будто я глупая собачонка, причём, сучка.        — Да.        — Твой приход уже подразумевает согласие. Разве ты не знал?        Ах, ну да, конечно. Всё решено за меня. Уж не с той ли минуты, как я, задницей кверху, ввалился в его кабинет, интересно знать?        — Ясно.        — Ты разве не согласен?        Он играет бровями. Точно тебе гном-Ворчун, который пытается соблазнить Белоснежку — меня. Не надо бы так делать, но, кажется, командую здесь не я. И вообще моя задача — облизывать хозяйскую руку (да и не только руку, будем откровенны), протягивающую мне сладости. Как бы не забыть об этом ненароком.        — Согласен — киваю и чувствую ужас от того, что нисколько не лгу.        — Вот и замечательно.        Теперь на его губах расцветает улыбка беззаботного, хорошо откормленного кота, греющего пузо на солнышке. Встав, он подходит к окну, задвигает шторы. Проверяет, хорошо ли заперта изнутри дверь.        Я в ловушке.        Поздравляю тебя, Джон Смитт, ты идиот. Как всегда, впрочем. Ничего нового.        — Встань.        Командир, будь я в армии, был бы сейчас чрезвычайно доволен скоростью исполнения приказа. Я вскочил с места, точно кукла, на чью пружину внутри нажали.        — Подойди ко мне.        Мне кажется, что этот приказ я исполнил раньше, чем он успел договорить.        Видимо, так и есть, потому что Саксон снисходительно одарил меня довольной улыбкой прежде чем обошел кругом, оказавшись у меня за спиной. И, чёрт побери, когда он нежно обжигает кожу на затылке дыханием, я готов пищать от удовольствия, как и положено довольной собачонке. Всегда это место было особо чувствительным. Я, правда, думал, что разжечь его под силу только девушкам, желательно рыжим или, на худой конец, блондинкам. Но мистер Саксон в который раз доказывает, что для него нет абсолютно ничего невозможного.        Он всё ещё максимально близко, а я затаил дыхание и дышать боюсь — вдруг спугну это внезапное острое, точно клинок, удовольствие и улетит оно восвояси?        Саксон, впрочем, похоже, намерен только приумножать его. Потому что в следующую же секунду он медленно проводит носом вдоль моего позвоночника и по-хозяйски опускает ладонь мне на поясницу. Его дыхание, пощекотавшее меня, выдаёт возбуждение.        Он слегка кусает меня за правое ухо, а потом нежно посасывает его, точно леденец.        О, теперь я не просто довольная собачонка. Я — сучка во время первой течки. Ох, его Контракт в списке запрещенных указывает действия, связанные с мочеиспусканием. Кажется, я сейчас нарушу это недопустимое правило и напружу от удовольствия. Хотя, в принципе, контракт-то мы ещё не подписали, может, меня не станут наказывать за такое? Как бы то ни было, приходится сжать мочевой пузырь.        Я слышу чьё-то попискивание, а потом с изумлением понимаю, что пищу я сам. Ничего особого, чего бы я уже не пробовал или от чего возбуждаюсь обычно сильнее всего он не делает, но я уже готов взлететь на небеса.        Мелькнувшая было мысль, что он подчинил себе моё сознание каким-то образом, возможно, с помощью гипноза (уже почти убедился за время работы, что он определенно им владеет, как минимум, базово), тут же растворяется в пучине нового удовольствия, когда, подвинувшись ко мне максимально близко, он трется бедрами о мои и я ощущаю его стояк. Не слабый, между прочим. Если такой во время прелюдии, то что же дальше? Он до уровня Эвереста со временем дорастёт, что ли, или превзойдет его?        Руки его оказываются у меня на бёдрах, почти пригвождая меня к месту, где стою. Ну, может, это поможет мне удержаться на ногах, а то от удовольствия уже колени подгибаются, а ноги дрожат. Ещё немного — и могу чувств лишиться, как взволнованная юная девственница. По правде говоря, именно ею я себя сейчас и ощущаю.        Вдоволь насладившись покусыванием и посасыванием моего уха, Саксон совсем слегка отстраняется и мурлычет мне в затылок:        — Поскольку это твой первый однополый опыт, обойдёмся без игрушек.        Почему? Я не против. Я, кажется, на всё согласен, что придёт в его доминантскую голову. И, конечно же, не заметил, как это произошло. Точно гипноз!        — Без ванили ещё успеем — он словно читает мои мысли.        Всё, что мне остаётся — согласно кивнуть.        Он снова обходит меня кругом, теперь мы оказываемся лицом к лицу. Подняв на него взгляд, замечаю, что глаза его довольно прищурены. Хищнику удалось заманить свою жертву в ловушку.        Он опускается на колени передо мной, как показывает следующая секунда для того, чтобы расстегнуть мне ширинку. Замок осторожно сдается под натиском его зубов. О, восхитительное зрелище! Что-то подсказывает мне, что не скоро ещё я вновь увижу его на коленях, если вообще увижу когда-нибудь. Скорее, на коленях буду стоять я.        Покончив с замком, он встаёт. Взгляд его возбужден и проникает в каждую клетку моего тела (ещё одна способность, которой нет объяснения, я, во всяком случае, его не нашёл).        — Я хочу завязать тебе глаза.        Звучит заманчиво. Никогда не пробовал ничего подобного. И своим любовницам ни разу глаза не завязывал. Чувствую, как внутри, внизу живота всё снова сжалось в комок. Немного страшно, но, с другой стороны, могло бы быть хуже. Он пока не предлагает ни плётки, ни порки, ни чего-либо ещё специфического. Потому…        — Да, — покорно киваю, поглядев себе под ноги (к счастью, лужи нет).        — Ты согласен?        Снова его привычка задавать очевидные вопросы. Интересно, она всегда с ним была, или чисто профессиональная, появилась только когда стал работать в политике? Политика здорово меняет людей.        Я отвлекся, меж тем во взгляде и всей его позе читается нетерпение. Быстро взглянув на него, не злится ли, говорю уже громче, снова кивнув, чтобы он уж точно не сомневался в услышанном.        — Да, — и добавляю смиренно, — согласен.        — Отлично.        Он идёт к прикроватной тумбочке. Достаёт оттуда платок графитового цвета (судя по всему, шёлковый). Ну конечно, он всё подготовил для свидания, как я мог в этом сомневаться?        Миг — и он снова рядом. Ещё миг — и перед моими глазами разверзлась непроглядная мгла. Оказывается, в этом есть свой кайф — догадываться по звукам, что происходит. Он ровно, но глубоко сопит, возбуждён. Проводит по моей спине кончиками пальцев, как бы между прочим, а я не могу сдержать взволнованного «ах!».        Обняв меня за живот, притягивает вплотную к себе, так, что я снова чувствую его стояк. Проведя языком по моей шее сзади, довольно признаётся:        — Я обожаю, когда у партнера завязаны глаза. Считай это фетишем.        И, расстегнув брюки, шуршит пакетиком. Хорошо, а то я уж было начал волноваться, что секс будет без презерватива. С моим пунктиком — неприятие незащищённого секса — ни во что хорошее это бы не вылилось.        Слегка пососав моё ухо (похоже, это тоже фетиш), он сладко шепчет в него:        — Помнишь стоп-слово?        — Да, — киваю опять (я сегодня точно китайский болванчик) — красный, господин Доминант.        — Умница, — видимо, чтобы вознаградить за хорошую память, он легонько шлёпает меня по попе — совсем слегка, как будто между прочим, — и называй меня Мастер.