Аритмия

       Сегодня воскресенье, и у меня ещё в начале месяца была запланирована встреча с Дельгадо. Памятуя о том, что бывший начальник никогда не опаздывает, я пришел в винное кафе на полчаса раньше назначенного времени, когда Дельгадо, естественно, там ещё нет.        Сев за столик у окна (привычку Дельгадо смотреть в окно, когда разговаривает, я так же отлично помню, так что, специально бронировал именно столик у окна), я заказываю бутылку французского вина и медленно стучу по столику пальцами. Голова забита только Саксоном и восхитительной ночью, что мы провели вместе. Если бы он ещё не сбежал с самого утра под каким-то глупым предлогом! Неужели Доминант всё же испугался, что ему понравилось быть сабой?        Мои мысли весьма лениво путешествуют по голове, когда бывший шеф твёрдой походкой подходит к столику и садится рядом, напротив меня.        — Здравствуй, Джон, — с улыбкой говорит он, — как твои дела?        — Добрый день, мистер Дельгадо, — отвечаю ему, улыбаясь, чуть не назвав его шефом по привычке, — работа напряжённая, но интересная. Очень много командировок. В субботу вернулся, во вторник уже следующая. А как наши?        — Тебя не хватает, — подвинув к себе карту вин, спокойно отвечает Дельгадо, — особенно девушкам. Так и знал, что дамы будут скучать без твоего обаяния, Джон. Ты всё ещё пишешь книгу о Саксоне?        — Да, пишу. Хотя это происходит медленнее, чем хотелось.        — Командировки оставляют мало времени на творчество — с пониманием улыбается он.        — Да, но учитывая, что эта книга — единственное, ради чего я изначально работаю на Саксона, темпы её создания должны были быть быстрее.        — Это тебя беспокоит? Медленный темп работы?        О, старик Дельгадо, знал бы ты, что в действительности меня беспокоит моя надратая задница, и то, что, чем дальше, тем я больше зависимым становлюсь от Саксона.        Но говорю я, конечно, совсем другое:        — Это достаточно непривычно. Я уже свыкся, что работаю гораздо быстрее. И то, что это совсем другой вид работы, меня мало успокаивает, честно говоря. Иногда складывается ощущение, будто это книгу я буду писать вечно.        Приносят заказ Дельгадо. Кивнув официантке, он пригубил бокал.        — Что ты скажешь о Саксоне? — прищурившись, спрашивает он. — Какой он?        Ох, это сложный вопрос. Знал бы только мой начальник, насколько сложный! Гарольд Саксон, несмотря на то, сколько времени уже я с ним общаюсь, и для меня остаётся совершенно закрытой книгой, и я так и не смог получить даже приблизительного ответа ни на один свой вопрос о нём. Соблазн ответить Дельгадо именно так огромен, но я вряд ли что-то выиграю с этого. А вот что проиграю — почти абсолютная уверенность. Ведь Дельгадо в точности передаст мои слова всем остальным и в итоге у моих бывших коллег по перу сложится ощущение, будто я раб, и держат мои документы в подвале, не позволяя уйти, а ещё наверняка не кормят, не поят, шантажируют и издеваются. И, что самое мерзкое, хоть в догадках об издевках они будут практически правы, мне, похоже, эти издевательства всё-таки нравятся.        Нет, как бы не хотел, я не могу сказать Дельгадо правду. И я говорю то, что — прекрасно понимаю — не вызовет у него ничего, кроме сонма догадок и предположений:        — Саксон — персонаж куда более сложный, чем о нём думаешь и чем он кажется на первый взгляд. Работать с ним чрезвычайно интересно, но это напоминает виражи. Иногда так заносит крутыми пике, что забываешь, что вообще нужно дышать. И да, теперь я, наконец, понял бешеный секрет его популярности у населения. Он нестандартен, необычен, не цепляется за старое, и умеет верно подмечать тенденции, которые наметятся в будущем. Кстати, у него в планах поездка в пост-советские страны, поскольку он считает, что скоро придет их пора показывать чудеса преобразований нам, зажравшейся Европе.        — О, вот как, — удивлённо отозвался Дельгадо, — и как он обосновывает эту свою теорию?        — Говорит, что они, после стольких десятилетий угнетения Россией, более голодны до всего модернового, европейского. Свежая кровь. А у нас, европейцев, кровь вялая и нуждается, мол, в переливании.        — Интересно.        — Да, и, думаю, он не так уж далёк от истины. Европейскому союзу необходимо расширяться, причём не откладывать это дело в долгий ящик. Иначе мы начнём жрать друг друга. Саксон говорит, что так дурная кровь выходить станет.        Он снова сделал несколько глотков вина.        — А вы, я вижу, сработались, — усмехнувшись, говорит мне, — но помнишь ещё мой совет, Джон Смитт? Удалось ли тебе залезть Саксону под кожу?        О, мистер Дельгадо, я жал его задницу, глотал его сперму и знаю, сколько волос всего на его яйцах, но под кожу залезть так и не смог. В голове у Гарольда Саксона — целый мир, но проникнуть в него невозможно.        Не желаю признавать капитуляцию, но придётся. Я медленно качаю головой из стороны в сторону, прикусив губу:        — Не думаю. Он очень закрытый человек. И почти не подпускает к себе, настоящему. Те мелочи, которые удалось заметить, я описал, они будут описаны в книге. Но пока что моя будущая книга, скорее, больше похожа на описание того, как я провожу с ним дни, как обстоят мои дела по работе.        Дельгадо хмурится и я согласно киваю:        — Плохи дела, да, знаю. Но пока — только так.        — Я очень надеюсь, Джон, что у тебя получится именно та книга, которую ты задумал — спустя несколько секунд раздумий, говорит Дельгадо, и я согласно киваю. Мне уже давно понятно, что никакой задуманной книги у меня не выйдет, и я вообще сомневаюсь до последнего, стоит ли выпускать мои записи, похожие на бумагомарательство, в свет. Но ему знать об этом не обязательно, потому я лишь улыбаюсь и благодарю за пожелания.        Мы недолго говорили с Дельгадо, встреча наша закончилась приблизительно через час, может, чуть больше. Домой я вернулся разбитым и совершенно обескураженным. У меня еле хватило сил доползти до душа, а оттуда — до кровати. Правда, банально валяться, уставившись в потолок, я не могу. В голову лезут мысли, опираясь на которые можно было бы триллер снять. Потому минут через пятнадцать, я беру ноутбук, включаю его, и, тяжело вздохнув, пытаюсь разобраться в заметках, однажды обещающих стать книгой. Ну и почерк у меня, конечно! Царапаю, как курица лапой!        Посомневавшись, всё ли делаю правильно, я включаю клавиатуру. Из-под пальцев моих выходит робкие первые слова:        «Когда я впервые его увидел, он сидел за столом в своём кабинете, и улыбался, как мне показалось, самодовольно».        Сегодня воскресенье, я чувствую себя опустошенным, разбитым, у меня была встреча из прошлого, которая, как ни странно, меня не особо обрадовала, хотя я надеялся, будет иначе. Это всё говорит, что мне нужно радоваться от того, что Саксон, несмотря на условия договора, меня не забрал. Уже почти десять, как оказалось, я написал так мало строк, что, если так пойдёт и дальше, книгу закончу, дай Боже, если годам к восьмидесяти, я совершенно уставший, никаких сил нету, и мне пора бы перестать задаваться вопросом, почему Саксона, как видно, не будет сегодня. Но нет. Я думаю об этом, пока ужинаю, пока принимаю душ, чищу зубы, думаю, ворочаясь в кровати вместо того, чтобы спать. То, что я вдруг стал не нужен, и, несмотря на условия договора, меня не забрали и даже не предупредили, что сессии сегодня не будет, задело куда сильнее, чем я мог подумать. Это больно жжёт мне сердце. И это плохо, очень, очень плохо. Значит, я попал в тяжёлую психическую зависимость, в отношения, которые не нужно было начинать, с человеком, от которого нужно держаться как можно дальше, а ещё лучше — бежать, сломив голову, не оглядываясь.        Но беда в том, что мне нравится эта зависимость-отношения. И даже понимание того, что с Ривер нельзя расставаться, не спасает. Она мне больше не нужна как женщина, а, значит, нам придется расстаться, рассказав ей всё, от начала до конца. Хотя бы потому, что я никогда козлом, который пользует партнерш, не был. Хотя бы потому, что она не заслуживает, чтобы её меняли на кого бы то ни было, особенно на такого говнюка блестящего, как нынешний министр обороны. Хотя бы потому, что мне нужны друзья сейчас больше, чем когда-либо. И я мог бы найти ещё миллионы причин, по которым нужно рассказать ей правду, но я знаю, что это не поможет.        Ни за что я ей не признаюсь, всё от того, что я — самодовольный козёл, хам, негодяй и сволочь. И отношения с Саксоном, которые и отношениями-то можно с трудом назвать — лучшее мне наказание.