Аритмия

       Предрождественскую кутерьму никогда не любил. Новогодняя мишура и дурацкая прилипчивая песенка о бубенцах, которые радостно звенят, всегда раздражали, а время от время появляющиеся на улице фигурки ржущего Санты, будто он не счастливых праздников желает, а в ад угрожает забрать, откровенно пугали. Короче говоря, рождественские праздники для меня включали только Сочельник, да и то этот праздник был таковым, пока я ездил к родителям и проводил время с семьей. В позапрошлом году мои родители плюнули на всё и уехали на Мальдивы, в прошлом — мама заболела, так что, праздник вышел грустным, а в этом — будут греться на Таити и сердиться на своего непутёвого сына за то, что тот бросил такую чудесную девушку, идиот.        Но в этом году моё традиционное предпраздничное раздражение сошло на нет, потому что я оказался буквально завален работой. Вот и сейчас, несмотря на то, что уже почти одиннадцать вечера, я сижу за рабочим столом и продолжаю писать книгу. На сей раз — описываю первую поездку с Саксоном заграницу, в Нью-Йорк, на бизнес-форум. И отчаянно стараюсь ничего не забыть, потому что куда лучше, чем рабочие моменты, интересные читателю, помню щекотание его волос на лобке.        Как так получилось, что интерес к Гарольду Саксону-человеку, такому сложному, такому неоднозначному, полностью перекрыл восторг от того, каким Доминантом он является? Ответа на этот вопрос я дать не могу. Во всяком случае, пока.        У меня открыта почта и туда то и дело прилетает письмо от Дельгадо. Моему бывшему шефу не терпится узнать, как обстоят дела с написанием книги. Кажется, он решил выведать у меня всё, до мелочей, хоть я сам ещё до них не додумался. Отвечаю не с охотой, вяло, в подробности не вдаюсь. Пишу, что сейчас взялся описывать нашу совместную деловую поездку в Нью-Йорк на форум, и на вопрос, буду ли делиться с читателями секретом, ест ли будущий премьер фаст-фуд, отвечаю утвердительно. Он ест фаст-фуд, но без фанатизма. За всё время нашего знакомства он пару раз заказывал чизбургеры и хот-доги, гамбургеры — никогда. Когда ездили в Макдональдс с рабочим визитом (инспектировали состояние кухни), он просил апельсиновый сок, ничего другого. Дельгадо прямо советует мне рассказать о его вкусовых пристрастиях, в целом. Написав, что это весьма хорошая идея, задумываюсь о том, что же, в самом деле, он любит есть. Мясо, определенно. Курятину и говядину, как минимум. Любит рыбу, правда, никогда не видел, чтобы он ел копчёную. Солёную — да, определенно, но копчёная, кажется, обошла его желудок стороной, во всяком случае, при мне. Из овощей, насколько я заметил, предпочитает помидоры и шпинат. К сладостям равнодушен. Сок предпочитает апельсиновый, вишнёвый, либо томатный (когда жарко). Весьма избирателен в алкоголе, пьет мало, никогда не смешивает. На вопрос, заданный однажды про между прочим, был ли он пьяным хоть однажды, отрицательно покачал головой, отрезав, что у него нет такой привычки, и он считает её отвратительной. Может съесть несколько кусочков шоколада, если предстоит важное мероприятие. Сказал, что это помогает ему держать себя в тонусе. Никогда, кстати, не замечал, чтобы он жевал жвачку. Может, просто не обращал внимания? Надо будет присмотреться.        «У мистера Саксона, которого уже несколько лет стабильно называют надеждой британской политики, очень скромные гастрономические пристрастия. Если вы думаете, что он чванлив и требует деликатесов, то ошибаетесь. Как и многие мужчины, он любит мясо, а так же жалует овощи, особенно помидоры и шпинат. Если хотите помочь ему собраться, что с его напряженным графиком жизни крайне необходимо, предложите несколько кусочков шоколада, лучше чёрного — он уверен, что этот маленький секрет позволяет держать себя в тонусе».        Всматриваюсь в написанное. Сегодня слова очень ровные, никуда не бегут от меня, стройными рядами выстроились в текст. Плодотворный вечер.        Напомнившая снова о себе почта напоминает и мне о том, что Дельгадо на связи. Читаю очередное послание. Совет быть максимально подробным в том, что касается описания мелких привычек. Мол, охотники за сенсацией очень любят мелочи, которые не всегда доступны глазу. Да уж, точно нужно описать, как щекочут его паховые волосы мой нос, ну, или какова на вкус его сперма, и достаточно ли она плотная по густоте. А что? И мелочь, недоступная обычному глазу, и сенсация. Эти откровения, уже в который раз пришедшие в голову, вызвали ухмылку и нервную дрожь в плечах. Интересно, каким будет наказание от Саксона, если я действительно вздумаю когда-нибудь поведать о таком миру? Порка до содранного мяса на заднице? Или сразу отсечение головы?        Я проработал над текстом ещё приблизительно полтора часа. Всё это время заняла глава с поездкой в Нью-Йорк, и, к своему стыду, обнаружил, что я мало что из неё помню, кроме того, что происходило между нами в номере. Видимо, мне ещё не раз биться над разгадкой, почему и как так получилось, что Доминант абсолютно вытеснил из поля моих интересов Человека? Сейчас я склоняюсь к мысли, что это произошло от того, что, когда мы вместе как любовники, Саксон ведёт себя куда более искренне и естественно, чем на работе. Во время работы он надевает маску — хорошо, плотно, очень красивую, блестящую маску. Но маску. Во время работы в Гарольде Саксоне мало его, настоящего, а только образ, имидж, созданный политическими менеджерами. И, думаю, в нём это разветвление сильнее, чем в любом другом политике, которого мне удалось узнать до сегодня. Очень закрытый по природе своей, Саксон с выгодой относится к возможности почти постоянно носить маску министра, политика и надежды нации. Думаю, это делает его менее уязвимым. А быть уязвимым, как я заметил, он боится до дрожи. Иногда мне кажется, что ему проще спрыгнуть с крыши небоскрёба, чем показать кому-нибудь хоть на секунду свою слабость.        В общем, сегодня вышел очень продуктивный вечер. Ещё одна глава будущей книги практически дописана, интересные воспоминания всё-таки ожили в моей памяти, я чувствую себя уставшим, но это приятная усталость, как у человека, покорившего высоту, например. Когда ты точно знаешь, что этот, уходящий, день твоей жизни, прожит не напрасно.        В душ я иду одновременно с ударами уличных часов, извещающих о том, что уже полночь. Привычка размышлять в душе не подвела и сейчас. Я практически сразу, не медля, прихожу к выводу, что больше не скучаю по прошлому. Ни прошлая работа и замечательные коллеги, дружный коллектив редакции, не вызывают у меня ностальгии и желания вернуться, или хотя бы просто пообщаться, ни Ривер больше не интересует меня даже в виде воспоминаний, хотя и очень приятных. Я будто ушёл, оставив всё умирать. Странная ассоциация, конечно, но уж какая есть. Быть может, именно она пришла мне в голову, потому что, когда работаешь в ситуации постоянно меняющегося вокруг тебя мира, с человеком, который этот мир на твоих глазах и меняет, ни с чем другим прошлое ассоциироваться попросту не может. Как знать. И с этим мне ещё тоже предстоит разобраться.        Выйдя из душа, я тут же ныряю в постель и почти мгновенно засыпаю. И да, похоже, это одна из самых любимых ночей — когда не снится ничего.        Утро встречает гудением ветра в окно и пением будильника, который я до чёртиков ненавижу. Но сегодня я ему очень благодарен. Для верности сверившись с календарём в телефоне, киваю сам себе — да, день предстоит напряжённый. Сегодня — заседание кабинета министров, а значит, мы оба — и я, и Саксон — должны быть в форме. Приняв прохладный душ (и с головы до ног покрывшись мурашками), я ныряю в халат, выпиваю крепкий кофе, заедаю горячими бутербродами с сыром, чищу зубы и, наскоро одевшись, бегу разогревать авто. В положении холостяка, чёрт возьми, много хорошего, если расстаешься с женщиной, которую уже давно воспринимаешь не как даму сердца, желанную и необходимую, словно воздух, а как груз, что давит тебе на плечи (Ривер, прости!).        На работу я, естественно, не опаздываю, и, конечно же, там царит деловая плодотворная суета, как и всегда перед важным крупным событием. Саксон, как я слышу, в своём кабинете даёт указание секретарше, судя по клацанью клавиатуры, печатает постановления, которые нужно сделать до послезавтра и, наверное, как делает это всегда перед заседанием, просматривает список вопросов. Моей же задачей на время, пока господин министр будет вершить судьбу страны, является поговорить с инвесторами, обсудить с ними список поставок, а ещё очень желательно позвонить прямо сегодня китайцам (надеюсь, я однажды всё же разберусь с премудростями их Интернета).        Решив не терять времени, я наливаю стакан воды из кулера, сажусь за стол и включаю компьютер. О, и, конечно же, ему вздумалось немедленно проверить наличие вирусов, какое совпадение! В другой день он, естественно, не мог! Приходится ждать и, подавив вздох, я без энтузиазма пялюсь в монитор, стуча пальцами по коленям (какая-то дурацкая новообретенная привычка).        Саксон выходит из своего кабинета, идёт торопливо, но не теряя голову от боязни не успеть, конечно. Обменявшись пару слов с Милли, моей ассистенткой, он подходит к моему столу.        — Доброе утро, мистер Саксон.        — Доброе утро, Джон. Пожалуйста, обзвоните сегодня поставщиков. Особенно шлемов и касок. Нынешняя партия менее качественная, чем предыдущие. Потребуйте объяснений. И да, можете грозить штрафом.        — Хорошо, мистер Саксон, — киваю, — сейчас только компьютер запустится, и буду звонить.        — Ладно. Вы помните, что в ближайшее время нужно связаться с Китаем?        — Да, я собирался позвонить сегодня, сразу после того, как закончу разговаривать с инвесторами.        — Хорошо. И, Джон, зарезервируйте для меня номер в Лидсе, в следующий понедельник, на три дня, до среды включительно. И оповестите комендантов общежития, что я еду с рабочим визитом. Хочу проинспектировать, как продвигается стройка на объекте.        Записываю это в ежедневник. Киваю:        — Хорошо. Я понял.        — Сегодня у меня ведь нет никаких частных интервью, верно?        Он хмурится. Начинает путаться в собственном графике, плохо.        — Нет. В пятницу интервью с Дейли телеграф утром, после — ревизия в школе для детей военных.        — Понятно. Спасибо. Жду вас с отчётом по звонкам, когда вернусь. Всего доброго.        — Угу.        Он уходит, а вслед за ним из кабинета выскальзывает Люси. Смертельно бледная, с плохо замаскированными кругами под глазами (бедняжка, сколько ночей подряд она не спит?), она приведением проплывает мимо меня и здоровается с неохотой, едва слышно, и едва шевеля губами. Это ужасно. Я не могу её видеть, потому что всякий раз, как мы сталкиваемся (а это, само собой, происходит очень часто), я думаю о том, что увожу у неё мужа, нагло и бесцеремонно, и, что очевиднее с каждым днём, она его абсолютно не интересует. Теперь она превратилась в трофейную жену, которая нужна только для того, чтобы показать её прессе в спектакле: «Хороший семьянин». Ужасная участь, и я к ней непосредственно причастен. А ведь в юности думал, что буду спасать людей, а не калечить их.        Ладно, хватит. Угрызениями совести эту ситуацию не решить. Возможно, когда мы с Саксоном расстанемся, я избавлюсь от них. Ведь, если у Люси появится новый мучитель, то уже точно не я, и мне не за что будет корить себя. А вот работать нужно, и работы у меня сегодня — ничуть не меньше, чем обычно. Воспользоваться передышкой, пока шеф заседает в кабинете министров (как это, очевидно, решила сделать Милли, весело щебечущая по телефону с подругой о маникюре, и «вот том парне, который делает массаж»), не выйдет.        Так что, выдохнув и собравшись с силами, я погружаюсь в работу. И да, если я вдруг ещё этого не говорил — мне нравится работать здесь, даже очень. Только сейчас я, наконец, получил то, ради чего пришёл в журналистику — ощущение причастности к большим событиям, и что я меняю жизнь, как один из многих, а не позволяю ей просто вытекать песком сквозь мои пальцы.        День сегодня напряженный, от долгих разговоров по телефону, почти без перерыва, у меня уши прямо пекут. Звонок китайцам решаю отложить на завтра, вместо этого занимаюсь проверкой графика Саксона. О, и это таки хорошая идея — вот ревизия, которую можно вычеркнуть, потому что гос. Финансирование предприятия поставлено на паузу в виду ошибок начальства. А этот звонок, по поводу финансирования, был сделан ещё вчера. О, к тому же, пора составлять весенний график. Надо бы заняться этим на будущей неделе, она будет очень спокойная, да ещё и с двумя выходными в будни. Отмечаю это напоминанием на телефоне.        День сегодня напряженный, но, к счастью, я всем дозвонился. Позвонил даже уверенности ради в «Дейли телеграф», попросил прислать финальный список вопросов для интервью. Получив его, внимательно читаю и отправляю Саксону на почту — он всегда предпочитает контролировать это лично. Хотя, если бы спросил меня, я бы ответил, что половина вопросов дурацкие, порочащие звание репортёра такого масштабного издательства, и их нужно потребовать убрать. Хотя, что это я? Когда я ввалился задом вперед в его кабинет впервые, то держал не менее дурацкие вопросы, которые придумала Ривер, а ведь наша редакция никогда жёлтой прессой не значилась. Но те вопросы были именно такого толка. Ужасные.        Саксон приходит в начале третьего, страшно довольный. Надо же, он просто сияет. Мы с Милли, обменявшись улыбкой, оба, думаю, понимаем, что теперь всем вокруг должно быть ясно, что вскоре мистера Саксона всё-таки ожидает самое крупное восхождение по карьерной лестнице. Не передать словами, как хочется довольно потереть руками. Я был скептически настроен по этому поводу в начале нашего знакомства, потому что уже давно знаю, что ни одна старательно раскрученная медиа-персона, как правило, не стоит и шёпота из того, как о ней на каждом углу кричат. Но я ошибся, признаю и капитулирую. Саксон энергичный, деловитый, трудолюбивый, креативный, сосредоточенный на работе и нацеленный на успех, и он действительно может менять систему, в которой все мы крутимся. У него точно получится. Он заслуживает премьерский пост, так что, теперь я, как и очень многие мои земляки, тоже жду, когда же он его получит.        Люси идёт следом, и от неё не веет таким энтузиазмом, только одиночеством и холодной пустотой, из-за чего я, против воли, сжимаюсь в болезненный комок. Как это всегда происходит, первой к нему в кабинет идёт Милли, с кипой бумаг, на которых должны стоять его подпись и печать. Её аудиенция длится минут двадцать, и выходит она, улыбаясь, будто он её комплиментами осыпал всё это время (кажется, я даже немного ревную), и принимается готовить для него кофе (он пьёт слабый и с молоком). Уже через несколько минут он снова звонит на рецепшн и требует на сей раз меня. У меня нет бумаг, так что, иду к нему, сдаваться, с пустыми руками.        — Что у вас, Джон, рассказывайте?        Сев напротив него в крутящееся кресло, которое я так обожаю, открываю ежедневник.        — В первую очередь, — он крутит в руках шариковую ручку, — скажите, что там с ревизиями? Обо всех ли вы договорились? Всем ли удалось дозвониться?        — Да, дозвонился всем. Всё в порядке. Ревизии пройдут в запланированное время, внештатных ситуаций нет, мистер Саксон, — это, блин, похоже на рапорт, — с поставщиками связался, часть отчётов они прислали, часть обещали прислать к концу дня. Присланные уже у вас на почте, я отправил, можете ознакомиться.        Кивнув, он клацает мышкой и некоторое время я молча наблюдаю, как он, прищурившись, изучает материал, периодически кивая и соглашаясь: «хорошо» (или это он меня хвалит за работу?).        — Джон, нужно будет связаться с отделом питания в ближайшее время. Сегодня на заседании обсуждалось, что пайки менее качественны, чем обычно, причём, это затронуло только нас из всех членов НАТО.        — Будет ли проверка?        — Возможно, не исключаю. Но для начала, нужно связаться с отделом, выслушать их объяснения по этому поводу. Запишите себе на ближайшее время. Можно завтра.        — Хорошо — записываю и тут же снова смотрю на него в ожидании дальнейших указаний.        — Вы связались с китайцами?        — Нет, мистер Саксон, я сделаю это завтра утром, первым делом. У меня просто дико болят уши и мозг не соображает уже, боялся что-то упустить.        Он поджимает губы, но лишь на секунду. Его лицо почти сразу же становится ясным, значит, секундное недовольство было ситуативным и уже прошло.        — Ладно, хорошо, — мягко кивает он, — это ещё терпит пока. Но завтра, пожалуйста, не откладывайте в долгий ящик.        — Да, конечно. Позвоню с утра.        — Хорошо. Что ещё, Джон?        — Я отправил в «Дейли телеграф» запрос на уточнение вопросов. Они прислали полный окончательный перечень. У вас на почте, документ называется «Вопросы Д.Т. на утверждение». Посмотрите, если желаете.        — Сейчас.        Ему понадобилось не более десяти минут, чтобы детально изучить вопросы, в течении которых я слежу за его сконцентрированным взглядом и то и дело сжимающимися губами. Плохой знак, и мне ли не понимать, почему.        — Джон, как вам эти вопросы? Только честно.        — Дурацкие. Уровень жёлтой прессы, а не такого серьезного издательства, — совершенно спокойно отвечаю я, — и да, я помню, что пришел к вам с вопросами не многим лучше, но, во-первых, я составлял их не сам, иначе они были бы другими, во-вторых, цель моего визита была другой, и вы об этом знали. Здесь же целью интервью заявляется политическая консультация, но намерены явно копаться в вашем нижнем белье. Очень грязный приём.        — Да, — кивает он, — я тоже так думаю. Так что, будьте добры, сейчас отошлите опровержение в редакцию. Я не утверждаю эти вопросы и либо они присылают новые не позднее полудня завтрашнего дня, либо интервью будет отменено. Ставьте вопрос именно так, ребром.        — Понял, — киваю, — сейчас сделаю.        — Есть ли что-то ещё, Джон?        — Да. Нужно составить график с апреля по начало июня. Думаю, сейчас самое время. Если вы не против, я внесу это в ближайший список дел.        — Не против. Займёмся этим в понедельник.        — Хорошо, мистер Саксон.        — И ещё, сверьтесь с графиком летних проектов. Думаю, нам стоит проверить, чтобы в кутерьме уделить всему достаточное внимание. Займитесь этим после того, как отправите в «Дейли Телеграф» опровержение. Если оттуда будут звонить, соединяйте их со мной, поговорим.        — Ладно. Понятно. Я могу идти, мистер Саксон?        Милли, что зашла с чашкой кофе на подносе, ставит его на стол и предпочитает скорее ретироваться, стуча каблуками.        — Джон, — едва она ушла, он склоняется ко мне ближе и почти что шепчет, — я хочу провести с тобой сегодняшний вечер. Что скажешь?        — Сегодня вторник, — это предложение, внеплановое и неожиданное, почему-то заставило меня смутиться, так что я по-дурацки улыбаюсь, — это неожиданно.        — Да, но я хочу. И потом, скоро Рождество. Мы будем заняты, но не друг другом. Так что, решайся. Говори «да».        Я честно старался, чтобы прошла хотя бы секунда, прежде чем кивнуть, но, кажется, промахнулся.        — Хорошо. Я согласен.        — Вот и славно. Я заберу тебя в восемь. Иди.        Я встаю и иду. Работать. У меня много работы. Очень много. А в голове только, что и сегодняшний вечер я проведу с ним. И я точно знаю, что до того момента, как он приедет за мной, не смогу больше ни о чём думать. Я в ловушке. Окончательно и бесповоротно.        Он забрал меня, как и обещал, в без пяти минут восемь вечера. Авто с тонированными стеклами, личный водитель, верный пёс, который делает вид, что не замечает, как он держит меня за руку и кладёт ладонь мне на колено, сидя на заднем сиденье, но при этом отрешенно глядя в окно. Мы едем в Сохо, очевидно, снова в его маленькую и уютную квартиру, купленную ещё до того, как на политической арене взошла его звезда.        И правда, мы оказываемся там. Там всё так же, как было, когда я навестил это гнёздышко впервые — чисто, мило, уютно. И всё тот же прекрасный плюшевый мишка сидит на постели, недовольно мыча, когда я трогаю его пальцем в грудь.        Саксон раздевается до трусов (чёрные боксеры, как всегда), берет халат, перекинув через руку, пока я, как будто впервые вижу, оглядываю квартирку.        — Я схожу в душ — сообщает он, и отрицательно качает головой, предупреждая мой вопрос, не пойти ли с ним.        Он хочет принять душ один. Не буду скрывать, что разочарован. Мне нравится смотреть, как крупные капли стекают по его довольно крупным, как для его комплекции, бёдрам.        Но господин решил лишить меня этого удовольствия.        Ну и ладно. Значит, я пока изучу книги. В прошлый раз мне не удалось это сделать. Их здесь немного и, как погляжу, в основном классика: Диккенс, Теккерей, зачитанная до дыр, потрёпанная «Ярмарка тщеславия» в мягкой обложке, Достоевский, Булгаков и Ирвинг. И, конечно же, Харди. Знает ли господин, что я сейчас ощущаю себя точно как Тесс, многострадальная девушка, попавшая в сладкую ловушку? Может быть, однажды я сообщу ему об этом, кто знает.        Так же на полках стоит пару журналов, но не похоже, чтобы их читали. Даже пахнут свежо, хотя выпуски прошлого и позапрошлого года. Полистав пару штук, вижу, что в них есть статьи о нём. О, вот как, значит, наш тщеславный молодой человек любит собирать свидетельства собственной славы? Что ж, я не сомневался, что им движут подобные мотивы. Он из тех, кому очень нравится побеждать. Он зависим от победы, точно наркоман от дозы. Наверное, это хорошо. Здорово.        Он приходит из душа, пахнет мятой и кориандром, кажется, сменил гель. Приятный запах. Разворачивает меня лицом к себе, чтобы я не смог увернуться от его взгляда, оставляет короткий поцелуй на подбородке и втягивает мои губы своими, жадно проведя по верхней губе языком. Не нужно объяснять мне, что происходит, но я, увы, ловлю себя на мысли, прозвучавшей, будто пушечный выстрел: я не хочу секса. Желание, ещё несколько часов назад, днём, пока я копался в бумагах и орал на секретаря «Дейли телеграф» разливающееся по моему телу, по каждой клетке, исчезло, как и не бывало вовсе.        Не знаю, что делать. Паникую. Открываю и закрываю рот. Отстраняюсь с тяжелым вздохом. Ну вот, теперь я получу нагоняй и, возможно, порку.        — Что такое? — хмурится Саксон.        Некоторое время, пару секунд, я ещё ищу в себе исчезнувшее желание, пытаюсь поймать хотя бы его признаки, но бесполезно. Даже низ живота не ноет, как всегда, когда я хоть немного хочу секса.        — Простите, Мастер, — больно прикусив губу, отвечаю я, — желание пропало. Я не хочу. Совсем. Извините меня.        Плохой из меня Сабмиссив. И это очень расстраивает, сейчас, по крайней мере. Чувствуя дезориентацию, я сажусь на кровать, вновь тяжело вздохнув, и подпираю ставшую вмиг тяжелой голову рукой. Что, интересно, он со мной сделает? Как накажет? Выпорет? Трахнет без смазки и без подготовки? А, может, перестанет разговаривать и разорвёт Договор? Имеет право. Не того он ждал, когда предлагал мне всё это.        Я знаю, что, если помолчу ещё хоть немного, он станет требовать объяснений, и расспросит всё до мелочей, даже о том, в чём я сам себе боюсь признаться. Потому, посмотрев на него взглядом обречённого, сознаюсь, как на духу:        — Я боюсь, что Ривер обо всём расскажет обществу. Она вот-вот узнает правду. И я знаю, что она не отступит. Упорная, она одержима чисто журналистской жаждой получить эксклюзив, да ещё и хочет отомстить мне. Я повел себя, как свинья.        Фу, как мерзко это звучит. Как будто жалобы глупой школьницы или нытика. Ни тем, ни другим, я не являюсь, и, вроде бы, никогда не был.        И что теперь? Я боюсь следующей секунды. Напряженно смотрю ему в глаза, сжимаю губы, цепляюсь пальцами в колени. Кажется, теперь я знаю, как чувствуешь себя в шоу на выживание. Отвратительное чувство.        — Джон, — Мастер кажется совершенно спокойным и говорит так же, — не забивай голову. Я уже сказал, что решу этот вопрос.        — Этого я боюсь ещё больше — отвечаю с горькой улыбкой.        — Успокойся, — он кладёт ладонь мне на колено, переплетая свои пальцы с моими, — я не настолько чудовище, как ты, должно быть думаешь, и не собираюсь убивать опасного лишнего свидетеля. Есть куда более разнообразные цивилизованные способы достичь своей цели.        Ага, шантаж, подкуп, преследование, например. Почему бы нет? Когда ты один из сильных мира сего, перед тобою открывается гораздо больше цивилизованных возможностей, уж не мне ли не знать об этом.        Но вслух я ничего не говорю, только киваю. Не потому, что согласен и уяснил, а потому что мне надо, чтобы мы закончили с этим.        Как он поведет себя теперь? Я с опаской гляжу на него, пытаясь найти в глазах признаки злости, ярости или хотя бы простого недовольства. Но он спокоен и даже участлив, что меня абсолютно шокирует. Этого я даже при самом оптимистичном сценарии предвидеть не мог.        — Хочешь чаю? Или ужинать?        — Нет, спасибо. Я не голоден.        — Ладно, — он аккуратно целует меня в висок, почти по-отечески (ох, клянусь, если бы я сейчас не сидел на кровати, рухнул бы от изумления), — тогда ложись отдыхать. На тебе лица нет.        Но я теперь даже пошевелиться не могу, не то, что лечь.        Тогда он расстилает одну половину постели (видимо, для меня), сбивает подушку и приглашает меня лечь, взяв за руку.        Ложусь. Кровать кажется мне мягче, чем, когда ночевал здесь в первый раз. И я всё же не могу держать это в себе, да и не думаю, что стоит.        — Вы здесь другой. Мягкий, домашний.        Он снимает халат, вешает его на спинку стула.        — Мне здесь хорошо. Я отдыхаю здесь душой.        — Пожалуйста, дайте слово, что вы не обидите Ривер, Мастер, — с тревогой в голосе прошу, прежде чем отключиться, — я никогда себе этого не прощу. Во всём этом я виноват, чёртова свинья.        Он подходит к кровати, ложится рядом, на свою половину, коротко целует меня в висок:        — Я не трону Ривер, обещаю. Ты не виноват. И перестань оскорблять себя. Спи. Хороших снов, Джон.        — Доброй ночи.