Аритмия

       Ирландия встретила палящим солнцем и землёй, с которой поднимается почти огонь. Ощущение, что дождей здесь не было целую вечность. Небеса цвета лазури, солнце, поднимающееся на рассвете цвета воспалённой мочи. Даже ленивые по природе своей коты, судя по всему, предпочитают оставаться дома, пытаются прятаться в тени. Жара настолько невыносима, что, наверняка, многие задыхаются и проклинают бога (в которого, вообще-то, подавляющее большинство ирландцев верит).        Нам с Саксоном плевать на жару. Нам на всё плевать, кроме секса. Доведённые до крайности его графиком на ближайшие две недели, который вряд ли позволит нам часто видится (у него курс лекций в университетах и посещение военных кафедр, к тому же, рабочая поездка в провинцию, и продолжающаяся ревизия строительства общежитий), исступлённые флиртом позавчера, закончившемся минетом ему в ресторане и в машине (мы преднамеренно забыли об осторожности, понимание того, что в туалет в любую минуту могут ворваться, поняв, что кто-то вырубил камеры, придало мне энтузиазма, а ему — удовольствия), мы ворвались в номер, срывая друг с друга одежду и вонзаясь друг в друга ртами, забывая о необходимости дышать. Я знаю, что будет секс-калейдоскоп, знаю, что наверняка, он будет очень разнообразным, но сейчас нам обоим нужен секс, который Саксон называет ванильным, чтобы просто снять это чёртово напряжение, от которого у меня член болит, будто болячкой поражённый.        Он, конечно, действует первый, швыряет меня на кровать, дёргано расстегивает джинсы и, спустив их вместе с трусами, наваливается на меня сверху, почти сразу же входя, надавливая головкой члена на вход, и не особо церемонясь. Я воткнут в подушку, словно прикованный иголкой, слегка повернув голову, вижу, как он пытается удобнее приподняться на локте, пока движется почти исключительно вперёд, и как напряжены его пальцы. Усмехнувшись, иду на обманный ход и, будто бы хочу ткнуться носом, приближаюсь и вгрызаюсь зубами ему в руку. Саксон замирает, издает долгий болезненный стон, а потом, собравшись, бьет меня по заднице несколько раз, с размаху. Нет, не то. Я виноват, накажи меня сильнее, Мастер. Поёрзав, точно зная, что это ему тоже не понравится, я напрашиваюсь ещё на три шлепка, что разгорячили кожу, а потом, видя, что я никак не могу угомониться, он одной рукой больно тянет меня за волосы, вцепившись в загривок, второй же — оставляет царапины на заднице, давя изо всех сил. Наверное, у меня там образуются раны и, кажись, пойдёт кровь.        Одобрительно мычу. Продолжайте, Мастер, не останавливайтесь. Так и нужно. Я хочу этого. Я напрашиваюсь на это. Хочу быть вашей жертвой, и чтобы на завтра я не смог ни ходить, ни сидеть, ни вообще двигаться.        Конечно, он всё понял правильно. Естественно, он не собирается останавливаться. Наоборот, наваливается на меня всем грузом, придавливая к постели, вдавливая в подушку, так, что я не то, что шевелиться не могу, мне и дышать трудно, и, двигаясь во мне, как будто заколачивает гвозди, кусает за шею. Умопомрачительное чувство. Зубы, такие сильные, вонзаются в самые чувствительные участки кожи, оставляя восхитительное послевкусие боли за собой. Я довольно мычу. Он снова и снова оставляет дорожку на моём позвоночнике, на хрупком созвездии костей, ногтями, которые внезапно остры, точно сабли, и удовлетворенно стонет в ответ на мой восторженно-болезненный всхлип.        Слышу запах собственного пота и его древесного парфюма. Он полностью забивает ноздри, когда Саксон весь рушится на меня, дёрнувшись коротким замыканием ещё пару раз внутри. И я знаю, что произойдёт дальше — он оставляет меня, придвигается к моему лицу, надавив на подбородок, чтобы открыть мне рот (я это и сам бы сделал, но ему нравится быть во всём Доминантом), толкает в него член и, закрыв глаза, с долгим стоном, полным блаженства, кончает.        Я кончил чуть раньше, а теперь впитываю в себя фонтан спермы (иногда мой любовник особенно щедр, видимо, когда секс его действительно более чем устраивает), панически боясь, что хоть одна капля по подбородку стечёт вниз и потеряется на простынях. О нет, мне нужен весь Гарольд Саксон, целиком и полностью, иначе я задохнусь, умру, не выживу.        Он, уже ставший дышать спокойнее, кажется, опять читает мои мысли, потому что проводит подушечкой мизинца по моему подбородку, догоняя непослушную каплю, и отправляет её мне в рот. Я глотаю с такой благодарностью, точно это стакан воды в пустыне, и нежно сосу его мизинец ещё какое-то время. Кожа мягкая и пахнет духами и ветром.        Он облокотился локтем на своей подушке и смотрит на меня. Глаза у меня закрыты, я не могу сказать, что сейчас в этом взгляде. Я пребываю на вершине блаженства, хотя знаю, что это ненадолго. Скоро я снова захочу секса, желание уже гнездится где-то внизу, на кончиках моих пальцев.        — Ты ненасытен в последнее время, — спокойно говорит Саксон, констатирует факт, — мне нравится. Очень. Никогда не думал, как много и часто ты можешь?        — Нет, — отвечаю я, и сам себя не узнаю — голос хриплый, — может быть, это зависит от партнера, не знаю.        — Скажи, что я — твой лучший любовник.        — Так и есть. Вы — мой лучший любовник, Мастер.        — Умница, — он, судя по тону, расплылся в улыбке, и целует меня в подбородок. По-моему, он намерен оставить засос. Тоже правильно. Пусть оставит их всюду, пусть я стану ходячим засосом — главное, что его.        Открываю глаза. Ещё примерно через полминуты возвращается способность более-менее чётко видеть. Он подпёр голову правой рукой, облокотившись локтём об подушку, и небрежно смотрит на меня, немного задержавшись взглядом на моих сосках. Волосы сколочены, оброс щетиной, а на губах всеми оттенками сразу играет довольная, лукавая улыбка.        Я тянусь к нему, прижимаюсь вплотную, приникаю губами к тонкой жиле вен на шее, к сладким маленьким родинкам, которые начинаю нежно, медленно сосать. Он улыбается, и вдруг кусает меня за нос, оставляя ощутимый след по себе. На губах всё так же играет улыбка, но я беспокоюсь — он больше меня не хочет?        — Погоди, — мягко, как ребенка, успокаивает меня он, очевидно, опять догадавшись, о чём думаю, — давай сперва поедим. Мне нужно поесть.        Не уверен, что голоден, хотя желудок уже начинает бунтовать, и под ложечкой сосёт, пока ещё слабо. Так что, вот чёрт, нам действительно нужно поесть, хотя бы перекусить. А могли бы использовать драгоценные минуты иначе, потратить их на наслаждение. Но ничего не поделаешь. Низменное создание, человек обязан спать, жрать и срать в положенный срок, и всё тут, никуда от этого не деться. Он спросил, что я буду, но я отмахнулся, всё равно. Тогда он заказал креветки в маринаде, красное вино и салат «Цезарь». Аппетиты у него, что взять, королевские. Особенно после удачного траха.        Заказ приносят быстро, почти оперативно — и пяти минут, по-моему не прошло. Или, может, просто время разгоняется адреналином по моей крови, поэтому течёт быстрее, почти бежит. Он расплачивается, оставляя щедрые чаевые, приносит подносы с едой на кровать, и жадно ест, будто не ел столетия.        Я ем с куда меньшей охотой, хоть не могу не признать, что еда вкусная. Но мне хочется трахаться, стонать и извиваться под ним, слышать звуки шлепков по моей заднице, чувствовать его внутри, и лизать его сперму, чтобы не пропустить ни единой капли. Я — извращённый псих. Теперь уже окончательно. Но не стоит себе лгать, будто меня сейчас интересует что-либо ещё, кроме этих низменных, животных инстинктов. Которые замечательны.        Наверное, я ёрзаю, потому что он откровенно надо мною потешается.        — Что такое? Ты в нетерпении, детка? — тихо рассмеявшись, он подмигивает мне, и проводит ладонью по моей щеке. — Ты горишь.        — Да — не в силах сказать что-либо ещё и даже пошевелиться, соглашаюсь я, точно покорный агнец. Таким, наверное, я должен был быть с самого начала. Таким он мечтал меня видеть. Что же, надеюсь, сейчас его это радует, и всё хорошо.        Снова усмехнувшись, он встаёт с постели и подходит к своему чемодану. Открыв его (нам было совсем некогда заняться вещами, хоть это и первоочередное дело, когда куда-то приезжаешь) и покопавшись несколько минут, он достаёт маленькие круглые штуки, похожие на заглушки. Я видел такие, пока изучал все премудрости БДСМа, читая контракт. Анальные пробки.        — Ты хотел попробовать, насколько я помню.        — Да, — я почти что скулю, — очень.        — Хорошо — Саксон удовлетворённо кивает.        Сев на кровать, он бросает на меня быстрый взгляд, словно оценивая, и приказывает лечь на живот. Повинуюсь, впервые, наверное, — с настолько отчётливым наслаждением. Мурашки по коже бегают.        Он склоняется надо мною, осторожно гладит мои ягодицы кончиками пальцев (от чего мурашки становятся ещё сильнее), несколько раз целует правую ягодицу и легко прикусывает губами левую. Затем, раздвинув, ныряет в отверстие, и…        О, этот его волшебный, неповторимый, невообразимый, чарующий язык! Кто-то, из широкой публики избирателей, любит его за умение отлично работать этим языком, я же знаю несколько других волшебных способов, когда он работает языком, как инструментом. Как, например, сейчас, когда он старательно, даже рьяно, вылизывает, прокладывая мокрую дорожку своему члену, который, очевидно, скоро тоже окажется у меня внутри, а я мычу, ору от удовольствия, и визжу, как маленький довольный поросёнок. Не думаю, что анилингус был запланирован, Саксон не любит откладывать секс-игрушки, когда ему представляется возможность орудовать ими. Но, чёрт побери, как же я безумно ему благодарен за эти мгновения истинного восторга сейчас.        Я рассыпаюсь на миллион осколков, мычу, словно голодный зверь, слезящимися глазами смотрю на него, повернув голову, а потом — как пальцами сам черчу на кровати следы, точно от камня на воде. Я царапаю постель, ласкаю подушечками подушку, тяну простынь под собой, сгребая в охапку, и кончаю с громким криком, разлетаясь на куски. Моё тело отделяется от постели, и, кажется, сейчас будет парить по комнате. Всё это Мастер сделал это исключительно с помощью языка. У кого-нибудь ещё есть сомнения, почему от моей зависимости от него нет спасения?        Мне было позволено полежать и попытаться прийти в себя, но недолго. В моём анусе, особенно на копчике, слюны, наверное, больше, чем у меня во рту. Во рту, как раз, пересохло, глотаю воздух. Саксон снова склоняется надо мною, на сей раз аккуратно вводит мне в зад пробку, предварительно как следует смазав её слюной.        Однажды, лет в четырнадцать, интереса ради, я стащил тампон из шкафа матери, и сунул себе в зад. Мне хотелось узнать, что чувствует женщина. Проводил эксперимент, вроде бы, из чистого любопытства, хотя сейчас думаю, что, возможно, так и выражался мой латентный гомосексуализм. Мама назвала меня «идиотом, но любознательным», сказала, что я далеко пойду, если всюду буду сунуть свой любопытный нос, ну, или мне его тот час же укоротят, и, смеясь, подкалывая, спросила, какие ощущения. Ощущения были странными. Не больно, но странно. Как будто внутрь вставили что-то очень твёрдое, и забыли вытащить. А при ходьбе так и вовсе было дико. Я так до конца и не смог понять, как женщины такое терпят, и, кстати говоря, это стало одной из причин, почему я горячо поддерживаю феминизм, и долгое время работал на этой стезе, ещё в прошлой редакции, до обители, которой заведует Дельгадо. Нет, серьезно — нельзя проходить три дня с затычкой внутри, с которой даже одно движение сделать проблема.        Сейчас, когда в мой анус вставлена небольшая пробка (которая, что по форме, что по размеру, напоминает небольшую пуговицу), ощущения почти те же. Как будто в детство вернулся. О, я отчего-то думал, что будет иначе. Правда, не знаю, как. Саксон с явным интересом наблюдает за мной, немного отойдя. А я боюсь пошевелиться. Если я всё же сделаю это, вдруг она выпадет? Или что-то ещё не очень приятное случится?        Я так и лежу, застыв на месте, как дурак, и пялюсь на Мастера. Но он не торопит меня, молча, спокойно наблюдает, очевидно, давая привыкнуть. Когда мне кажется, что первый шок (не неприятный, конечно, не пугающий, но всё равно, шок) уже прошёл, осторожно встаю. И ещё через секунду делаю маленький шаг на кровати.        О! Ох ты, черт! Ого! Я могу поклясться, что она вибрирует. Это не такая вибрация, как с помощью этого хитрого устройства (с которым я экспериментировал однажды, пока Ривер гостила у мамы), но вибрация. И это чувство такое странное, новое, что словами не передать. Это очень странно, чтобы мне было тяжело что-нибудь описать словами, но так и есть. Наверное, слов для того, чтобы в полной мере описать, что именно я чувствую, во всех языках мира попросту не придумали.        Но мне нравится это чувство, точно, определенно, нравится. Я делаю на постели ещё шаг, другой, хочу соскочить с кровати, но замираю, остановленный властным взмахом руки своего Мастера.        — Нет! — угрожающе говорит он. — Жёлтый!        Замираю, сдаваясь. Он явно лучше знает, что делать.        Он подходит ко мне, взобравшись на постель, становится сзади, так, что наши тела трутся друг о друга, и я чувствую приятное щекотание его лобковых волос. Он обнимает меня сзади, кладя руку мне на живот, что тут же напрягся. О, я буквально сгораю в предчувствии новых ощущений, и, какими бы аморальными, дикими, не были наши с Саксоном отношения, я до колик благодарен ему — в тридцать с хвостом он открыл мне мир, чтобы познать который, не жаль и умереть. Жизнь, чёрт возьми, прожита не напрасно.        Он проводит ладонью по моему животу, щекочет волосы, и медленно ползёт рукой вниз. Аккуратно охватив член пальцами, вползает языком в моё ухо, кажется, тоже, как и всё моё тело, вспотевшее сейчас, и поражённое возбуждённой дрожью. Он проделывает это несколько раз, медленно, не торопясь, чем доводит меня до исступления, заставляет кусать губы, и, наверняка, усмехается, страшно довольный своей победой.        — Двигайся со мной — шепчет он, оставляя ощутимый, но нежный укус на моём правом ухе.        Даже если бы я не хотел двигаться, он не оставил мне другого выбора. Он контролрует меня, взял в плен моё тело, и я буду повторять его траекторию движений, потому что пришпилен к нему.        Он нежен, движется, точно волна, слева направо. И меня действительно как будто волной несёт, уносит от реальности, в какую-то неизведанную даль, на какую-то незнакомую мне планету. При каждом движении пробка у меня в заднице вибрирует, мне это не показалось. Причём, чем движение медленнее, тем ощущения круче. Как будто внутри меня всё сомлело, а теперь приятные колики не спешат отпускать меня на землю, оставляя по себе восхитительное послевкусие. Это такой неописуемый восторг, что мне остаётся только работать музыкальным оркестром, разливая серенады на разные голоса. И, когда я кончаю, ощущения сзади усиливаются во сто крат. Их будто включили на максимум. О, великолепно!        Я на какое-то время выпал из реальности, и забыл даже о его присутствии, а не только о том, что он ещё не кончил. Он, однако, не спешит о себе напоминать, а всё так же терпеливо, как несколько минут назад, наблюдает за мной (а сколько вообще времени прошло?). Отдышавшись немного, я делаю попытки приблизиться, но он оказывается снова рядом сам. Он просит меня лечь, а потом встать на четвереньки. Когда я подчиняюсь, аккуратно смочив пальцы слюной, он медленно вытаскивает пробку. И почти тут же наносит смазку.        Я перекатываюсь на спину и наблюдаю, как он сбивает подушку и ложится на свою половину постели, устраиваясь удобнее. Кажется, я знаю, что будет дальше по тому, как он пытливо на меня смотрит. Покорный от того, что невероятно благодарен за доставленное удовольствие, я ныряю вниз, устраиваясь у него в паху, открываю рот, склоняю голову, но…        — Нет, я не хочу. Подрочи мне.        О, ладно. Так, пожалуй, даже лучше. Не уверен, что я способен на какие-либо мало-мальски активные телодвижения теперь. Удобнее устроившись, приподнимаюсь на локте, другой рукой обхватывая его член. Он так возбуждён, что, сдерживаясь, дабы я получил свою порцию удовольствия, наверняка пережил не самые приятные ощущения. Но это уже не в первый раз, когда я узнал, что Доминант тоже любит дарить наслаждение сабе.        Он закрывает глаза (всегда так делает, когда я дрочу, и во время минета перед оргазмом тоже предпочитает закрыть глаза), позволяя мне начинать. Я дрочу медленно, неспешно, стараясь не сдавливать член, потому что мне нравится ощущать, как наслаждение вползает в его тело, крадётся в каждую его клетку. Это меня возбуждает.        Он реагирует тихими стонами и сдержанным, долгим «м-м» — почти как я, когда меня знакомили с пробкой. Перед решающим оргазмом тело его напрягается, я слизываю несколько крупных капель пота с живота и груди, и, выгнувшись дугой, он кончает мне в ладонь с восторженно-сладостным вздохом. Ничего такого, самый ванильный секс из всех возможных — но я каждой клеткой своей ощущаю, как ему хорошо.        Ему, как всегда, требуется меньше времени, чем мне, чтобы прийти в себя. Улыбаясь, он открывает глаза, смотрит на меня несколько секунд, а потом внезапно по-хулигански кусает за нос. Это забавно, мы оба смеёмся. Мы будто подростки, что дурачатся в песочнице, вспомнив детство.        Саксон ненадолго встаёт с постели, чтобы налить нам вина (итальянское, как предпочитает, заказывал в номер ещё вчера, по его указанию). Разлив, садится и протягивает мне бокал. Пьёт неспешно, после проведя кругом по губам, слизывая остатки. Я же вдруг стал испытывать такую адскую жажду, что внутри всё печёт, потому выпиваю свою порцию почти залпом. Он наливает ещё.        Нужно поговорить, может быть, отдохнуть. Приходится напомнить себе об этом, потому что дикое желание трахаться ещё, точно червяк, атакует мозг. Оставив немного вина (не больше глотка), ставлю бокал на тумбочку и устраиваюсь удобнее, подперев голову рукой, чтобы лучше видеть его. Он копирует мою позу, приподнявшись на локте (кстати, не замечал, что ему очень нравилась эта поза).        Я не знаю, что сказать. Столько всего скопилось, и всё это — вопли об испытанном удовольствии. Он всегда готов их слушать, но сейчас явно настроен на что-то другое.        К счастью, Саксон начинает разговор первым:        — Был в моей школе?        — Да. Обычная. Когда мы только начинали общаться, я был уверен, что вы уж точно закончили какой-нибудь элитный лицей. В смысле, я знал, в какой школе вы учились, но думал, что это — элитный лицей. Для крутых ребят.        -Ну, — он улыбается, — я вложил немало денег, чтобы она была как можно больше похожа на элитный лицей для крутых ребят.        — Я оценил ваши старания, Мастер, — возвращаю ему улыбку, — и все сотрудники школы. Они буквально поют вам оды. Составляют панегирики.        Это его явно польстило. Улыбка, тот час появившаяся на губах, дерзкая и одновременно, очень довольная.        — Общался с моими учителями?        — Да.        Наверное, чтобы хоть на миг перестать хотеть трахаться, мне было нужно вспомнить этот день, когда я так подробно узнал о его детстве, то, чего лучше было бы не знать ни об одном человеке, ни об одном несчастном ребёнке.        Я помрачнел, он заметил. Вздыхает, кивнув.        — Тебе рассказали.        — Да.        — Что именно?        — О вашем отчиме. Что он бил вашу маму. И вас тоже поколачивал. Мне говорили, как вы тяжело это переживали, и что это сказалось на вашей учёбе.        Он молчит. Он всё ещё смотрит на меня, но уже не видит. Взгляд его застыл, как будто стеклянный шар. Вздохнув, он кивает.        — Да. Сначала я смотрел, как спивается и превращается в нечто мой отец. И это ужасно. Иногда я вижу это в кошмарах. Потом появился отчим, вскоре он показал свой звериный оскал. Это было отвратительно. Несколько лет ада. Я даже не сразу поверил, что всё закончилось.        Он поджимает губы, давая понять, что больше (во всяком случае, пока) говорить об этом не намерен. А я смотрю на него, смотрю во все глаза, но не знаю, что сказать. Совсем не знаю. Выдаю банальное:        — Мне жаль.        — Не надо, — отрезает он, помотав головой, — я не был бы тем, кем стал, если бы не довелось пройти через всё это. Никогда не узнаешь цену нормальной жизни, если не прошёл через дерьмо.        Он наливает нам ещё по бокалу вина, и свой выпивает залпом.        Я мог бы весь остаток этого дня и целый день следующий гулять по Дублину, снова балуя глаз великолепными красотами, как делал это раньше, когда был здесь один, и — в первый раз — с друзьями. Мог бы наслаждаться чудесной природой и свежестью воздуха, что так сладко теребит ноздри. Мог бы ловить момент, растворяясь в этом спонтанном и прекрасном путешествии. Мог бы почти весь понедельник, пока Саксон ещё в командировке, бегать по знакомым улочкам, фотографируя каждый шаг, потому что я люблю крошку-Ирландию. Я мог бы отдаться визуальному удовольствию, но предпочёл удовольствие другое — эротическое.        За эти несколько восхитительных дней я был впервые представлен плети с разветвлёнными концами-языками, что сладостно мучила моё тело, заставляя кричать в небеса. Во второй раз в жизни я ощутил, что такое, когда Мастер имеет тебя в перчатке, работающей как вибромассажер, когда твой Доминант одновременно и дрочит, и трахает тебя сзади, подкрепляя это такими активными действиями. А ещё я познал все грани блаженства, пока был связан веревками и прикован наручниками, сжавшийся в клубок, на краю ванной, где потом активно отсасывал своему Господину. И я в буквальном смысле едва не съел его, когда поливал вином, обмазывал шоколадом, а потом прокладывал дорожки языком, лишь взамен того, что он потом, когда-нибудь, когда будет настроение, поступит со мной так же.        Я провел три с половиной совершенно крышесносящих дня, и не знаю, как теперь мне разделять, когда мы начальник и подчинённый, а когда — любовники. До этого момента такой проблемы не возникало, в офисе, разговаривая с ним, выполняя просьбы, приказы и поручения, я умудрялся практически не думать о том, что уже вечером, может быть, он будет трахать меня, как пожелает. Теперь же вовсе не уверен, что смогу сдерживаться всякий раз, как он посмотрит на меня и не захочу тут же, немедленно, дрочить.        И я даже ни разу не вышел на улицу, исключая утро понедельника, пока Мастер собирался выполнять свою работу, а я, как дурак, скакал под дождем. Не потому, что успел за три дня соскучиться по дождю, а потому, что внутри меня всё кричало от возбуждения и пищало от счастья. К счастью, мой повелитель всегда отличался умом и сообразительностью, потому, оценивающе взглянув на меня, позволил остаться в номере. И я благополучно проспал, пока он осматривал объект и общался с поставщиками. Наверное, он не посмотрит на то, что я, помимо рабочих отношений, ещё работаю доставщиком его удовольствий, и вычтет это из моей зарплаты, в качестве штрафа. Ну да ладно. Не всегда же только работа. Особенно рядом с таким, как Саксон.        И я не спал целую ночь в воскресенье, а смотрел, как, нахмурившись, как обычно, спит рядом Саксон, и держал его за руку. Потому что только сейчас дошло: справка о том, что в результате детской травмы он не может спать один, потому в каждый двуспальный номер нужно заселять меня, если он приехал не с супругой — это не купленный липовый документ, прикрытие для прессы, которая давно должна была бы, как минимум, заподозрить, что он гей, раз уж подозревает в этом буквально всех, кого не лень. Учитывая то, что я знаю о его детстве, это вполне может быть правдой. И мне страшно, потому что я представить не могу, как с таким грузом можно не просто справляться, жить, но ещё почти удачно функционировать.        И я, конечно же, забыл, что все четыре дня, пока я трахался, под алиби командировки, Дельгадо тоже не сидел, сложа руки. О том, что он что-то нарыл (кто бы сомневался, что это будет очень оперативно?) мне сообщает смс, уже когда мы бежим на посадку. Но я посмотрю сообщение дома, а пока, хотя бы в самолёте, мне нужно поспать.        Я обязан отдохнуть от этого головокружительного четырёхдневного отдыха (и, боже, какое счастье, что командировка продлилась дольше, чем изначально предполагалось!).