Льдышка

Шутки шутками, да только утром следующего дня Гилберт действительно караулит Ивана у подъезда. Причём ни одного разумного, убедительного и подходящего им обоим объяснения для этого поступка у него опять нет. Зато есть куча сомнений, которые немного душатся его треклятой самоуверенностью, что не раз затягивала его в крупные неприятности и портила всё, что имело хоть какой-то мизерный шанс на позитив. Накрапывает дождь. Хмурые тучи стягиваются друг к другу, не оставляя на небе просвета, загораживая собой солнце. Они словно бы отражают собой напряжение и сомнения Гила, являясь продолжением так и не изменившейся с вечера метки на его запястье. Дверь подъезда открывается несколько раз, выпуская незнакомых ненужных людей, недоверчиво косящихся на него, но слишком спешащих, чтобы задавать вопросы. И с каждым вот таким чужим вышедшим всё сильнее разгорается желание уйти, не морочить голову ни себе, ни Ивану. Нет, они не родственные души. Глупо убеждать себя в этом, так упрямо цепляться за притянутое за уши объяснение и отрицать очевидность чёрной метки. — Привет, — вырывается у Гилберта так легко и непринуждённо, когда подъезд, наконец, выпускает нужного жителя дома. Иван неприязненно и удивлённо смотрит на него, должно быть мысленно перечисляя все не вполне цензурные определения личности своего преследователя. В итоге он едва слышно и совершенно неразборчиво бормочет нечто вроде: «да ты издеваешься» или «опять хернёй маешься» (первый вариант, конечно, вероятнее, но применимо к себе Гил выбрал бы именно второй). — За что Судьба меня так не любит?.. — выдыхает парень негромко и обречённо уже вслух. Напряжённо вглядывается в лицо Гила, как будто ожидая чего ещё, чего-то конкретного, но совершенно не понятного Байльшмидту. — Чего тебе?.. — Нам нужно поговорить. Это очень важно. — Мне некогда, я опаздываю на работу, — недовольно ворчит Иван, пытаясь обойти вставшего на пути Гилберта, но тот хватает его за руку, вынуждая остановиться. — Всего один вопрос, — просит Байльшмидт до того взволнованно, что бывший любовник нехотя соглашается. Соглашается лишь затем, чтобы уже в следующую секунду проклинать свою доверчивость: — Твоя метка ненастоящая? — Да пошёл ты! — Иван резко вырывает руку и почти что бежит прочь от ненормального преследователя, которому даже такой реакции слишком мало, чтобы отстать. — Иван!.. — кричит Гилберт ему вслед, а затем, тихо матерясь от идиотизма своего поведения, да и вообще ситуации в целом, пытается его догнать. — Ваня, да погоди ты! Должно быть, со стороны это всё выглядит невероятно дико. Нет, ну в самом деле: два здоровенных лба играют в догонялочки в ранний утренний час, лавируя среди встречных прохожих, недоумённо провожающих их взглядами. Гилу бы задуматься над этим, остановиться и, плюнув на зудящее невнятное предчувствие, уйти, заставив себя забыть об этих двух случайных встречах. Вот только… Когда приходит время, Судьба сводит вас: сначала один раз, затем ещё и ещё, всё чаще и чаще, пока вы не понимаете, кем являетесь друг для друга. Уж не про такие ли случайности говорила мать? Не про то ли необъяснимое «тянет с невероятной силой», что сейчас чувствует Гилберт? И всё же Иван первым добирается до магазина и запирает за собой дверь, избегая смотреть на Гила. Парень отворачивается, тщетно пытаясь создать видимость занятости, и спешно уходит прочь. — Ладно, я… я просто подожду здесь, — выдыхает Гилберт, прекрасно понимая, что его не слышно. Но этот жирный намёк на то, что ему здесь не рады, остановил бы кого угодно, только не Байльшмидта. Гил, хмуро взглянув на плотно затянутое тучами небо и поёжившись от часто попадающих по нему тяжёлых холодных капель, достаёт телефон и спешно набирает рабочий номер друга. Если уж начал всё это, так придётся идти до конца, не сворачивая при первом же серьёзном препятствии. Ему нужно поговорить с Иваном, и он поговорит. Сегодня же. — Привет, — Гилберт старается придать голосу как можно более болезненное звучание. И, вроде как, у него неплохо это получается. — Слушай, я тут приболел немного… Сегодня в офисе не появлюсь, но потом отработаю. — И как же зовут эту болезнь? — вмиг оживившись, спрашивает Франциск. Гил вообще без понятия, как у его друга получается определять истинную причину подобных «отгулов». — Иван, — нехотя отвечает Гилберт, разглядывая продавца книжного магазина. Тот стоит к нему боком и демонстративно не смотрит в его сторону. Хотя, Гил готов поклясться, что только что чувствовал на себе его взгляд. — О… — удивлённо и недоверчиво раздаётся в трубке. Где-то на заднем плане падает нечто небольшое вроде папки с документами. — Конечно-конечно, выздоравливай, друг мой. Вот только, тебе придётся ознакомить меня с историей болезни. — Да пошёл ты, — смеётся Гил, завершая звонок. Нет, Франц неисправим. И всё же, когда твой лучший друг ещё и твой шеф, это чревато не только одними лишь проблемами, но (изредка) и весьма приятными бонусами в виде законных прогулов. Вот только особой пользы от своего выбора Байльшмидт не наблюдает. Осада не приводит ровным счётом ни к чему: Иван всё так же игнорирует его присутствие, увлечённо перебирая книги. А затем он и вовсе берёт одну из них и самозабвенно погружается в чтение. Вздохнув, Гилберт приваливается к стене и просто ждёт, пока вся эта хрень не надоест хоть кому-то — Ване или же ему самому. Проходит примерно час, но оба они остаются на своих местах, а эта игра в «кто кого переупрямит» и не думает заканчиваться. Нет, всё-таки, Гил и Ваня не могут быть связаны. Родственная душа ни за что не оставила бы Гилберта стоять под всё усиливающимся дождём. А этот садюга… Повернувшийся в двери ключ вырывает Гила из этих мыслей. Дверь чуть приоткрывается, и Иван хмуро выглядывает наружу. — Тебе не надоело? — раздражённо спрашивает он, недовольно и как-то странно — с жалостью, что ли — глядя на Гилберта. — Нет, — будничным тоном отвечает Байльшмидт, как будто ничего особенного не происходит, а вокруг — погожий солнечный денёк. — А тебе? — Мне работать нужно. Из-за тебя меня могут уволить. — Так впусти меня. Я покупатель. Иван вздыхает и неуверенно открывает дверь шире, отступая, но взгляд его всё ещё не меняется. Парень мнётся несколько секунд, обдумывая что-то, а затем говорит: — Ты промок. Иди домой и переоденься. Не хватало ещё, чтобы ты заболел. — Твоя забота очаровательна, — ухмыляется Гилберт, заходя внутрь магазина. Лишь в тёплом помещении он начинает чувствовать, насколько же сильно он замёрз. — Ты ошиваешься рядом, — ворчит Иван, и не думая признавать беспокойство о Гиле. — Не хочу заразиться. Прагматизм, только и всего. — Ага, конечно. Парень вздыхает и, осознав всю бесполезность спора с не вполне адекватным человеком, качает головой. — Не хочу, чтобы ты словил пневмонию с осложнениями. Хоть ты и доставучий, смерти я бы тебе ни за что не пожелал. — Просто ответь на мой вопрос и я отстану, — продолжает упорствовать Гилберт. — Как погибла твоя родственная душа? — Я не хочу это обсуждать, — тихо, но уже без злости или раздражения говорит Ваня, поднимаясь на стремянку, чтобы поставить дочитанную книгу на место и взять новую. — Пожалуйста, оставь меня в покое. Я слишком устал от тебя. — А может, она не погибла? Может, в твоём организме произошёл какой-то сбой или… — Иван оступается и чуть не падает. Гил едва успевает его подхватить, таким образом, вновь заключая в объятья. Парень смотрит на него ошарашенно и почти напуганно, а Байльшмидт продолжает упрямо гнуть своё: — Вань… Мне кажется, мы можем быть… — Ты мокрый, мне от тебя холодно, — шепчет вдруг Ваня растерянно. Он не вырывается, а наоборот, сам подаётся навстречу. Неуверенно целует, не противится объятьям, хотя и немного морщится от соприкосновения с влажной от дождя одеждой Гилберта и его замёрзшими руками. Отстранившись, он робко вглядывается в лицо Гилберта, и только приоткрывает рот, чтобы что-то сказать… Как вновь повторяется та грёбанная ситуация из клуба: птичья трель звонка, вмиг возникшая между ними «стена» и потерянная возможность. Гадство же! — Алло?.. — немного нервно говорит Ваня, но лицо его тут же светлеет, стоит услышать ответ. — Привет, рад тебя слышать. Да, я уже виделся с Олей, она мне рассказала. Я не то что бы удивлён, но… — бросив беглый взгляд на напрягшегося от недовольства Гила, он вдруг решает завершить разговор, что несколько странно. — Извини, я не могу сейчас говорить. И я тебя, солнце. — Значит, парень всё-таки есть, — с неожиданной для себя злостью заключает Гилберт. Нет, ну чем же ещё этот разговор может быть, если не влюблённым воркованием? — Нет, — холодно отзывается Иван, возвращаясь за прилавок и делая вид, что крайне занят занесением неких архиважных данных в потрёпанную тетрадь. — А как же: «И я тебя, солнце»? — Ты говорил, у тебя есть брат, — внезапно говорит он, и Гилберт смолкает, не понимая, к чему собеседник клонит. — Ну да, Людвиг. — Была бы сестра, ты бы не задавал глупых вопросов, — хмыкает Иван, мельком взглянув на него и тут же возвращаясь к своему занятию. — Я не заинтересован в отношениях. Прощай, Гилберт. Но прощаться Байльшмидт и не думает. Собрав всё недовольство, что успело появится за краткое время их знакомства, он начинает было: — Слушай, меня уже порядком достали твои скачки в настроении. Две минуты назад ты… Но договорить не успевает. На лице Ивана появляется наигранная приветливая улыбка, а секунду спустя звенят китайские колокольчики, и в магазин, закрывая промокший насквозь зонт, заходит покупательница. — Ладно. Потом договорим, — выдыхает Гилберт, выходя под дождь и быстрым шагом уходя прочь. Сожалеет он лишь о том, что закурить из-за ливня не получится.

***

— Тебе не надоело? — негромко спрашивает Иван, переворачивая страницу книги и даже не отвлекаясь на приход Гилберта. Читать товар на рабочем месте — его обычное занятие. Покупатели, хоть и бывают, но не настолько часто, чтобы он был вымотан к приходу Гила: словесное противостояние обычно ходит по кругу, пока Гилберт не сдаётся и не уводит разговор в иное русло, переходя на нейтральные темы. — Нет, — преувеличенно обыденно отвечает Байльшмидт на их уже ставший традиционным обмен любезностями. — Может, ты дашь мне свой номер? — Нет, — тем же тоном отзывается Ваня. — Может, оставишь меня в покое? — Ответ ты знаешь, — хмыкает Байльшмидт, склонившись над прилавком и заглядывая в книгу. Кажется, что-то из мистики. Вообще, их недоотношения тянутся уже почти две недели. Ваня всё так же продолжает твердить о своей незаинтересованности, Гилберт вечерами провожает его до дома, заходит каждый день после работы и прочая, прочая, прочая… В общем, Гил так и не может понять, кем они друг другу приходятся. Да если честно, ему даже думать не хочется об этом, или о том, чтобы что-то поменять. Его всё устраивает. Ну, почти всё. Он не возражал бы, если бы в их общении было хоть чуточку больше того, что у нормальных людей называется романтикой. — Как день прошёл? — Ваня так и не отвлекается от книги. Он как будто пытается спрятаться за ней, избежать дальнейшего разговора. И так из раза в раз. — Средне, — равнодушно бросает Гил, не собираясь грузить своими мелкими проблемами. — У тебя? — Тоже. — А так? — Гилберт выкладывает на прилавок плитку шоколада. Вообще, ничего такого специально не планировалось. Байльшмидт даже не уверен, что его головная боль последних недель любит шоколад. Но на обёртке добродушно и приветливо желтеют подсолнухи — те самые цветы спокойствия с запястья Гилберта, вновь вернувшиеся совсем недавно и прочно там засевшие. Может, это всего лишь совпадение и с Ванькой это никак не связано, но рука словно сама к ним потянулась. Ваня недоумённо смотрит сначала на плитку, затем на Гила и тихо, но совсем не весело смеётся: — Ты бы ещё цветы притащил. — Могу и цветы, — вмиг оживляется Гилберт. Это почти идеальный шанс устроить небольшую проверку (которая, впрочем, ничего конкретного всё равно не скажет, лишь добавит новых вопросов и сомнений). — Подсолнухи или любые другие. Тебе какие нравятся? — Живые, — мрачно отвечает Иван, мгновенно хмурясь. — Не сорванные придурками вроде тебя. После этого разговор не вяжется. Парень вновь прячется от него за книгой, ясно давая понять, что говорить о чём-либо вообще он больше не намерен. Несколько минут Гилберт молчит, разглядывая полки с книгами. И всё-таки, ему почему-то невероятно странно осознавать, что Ваня работает простым продавцом. Ему подошло что-то более серьёзное. Или наоборот — легкомысленное. Зависит от того, какое из его двух «Я» чаще берёт верх. Но быть продавцом в книжном магазине не подходит ни одному из них. — Почему ты здесь работаешь? — удивлённо и недоверчиво спрашивает Гилберт, как будто ожидая подвоха. Нет, но это действительно слишком странно: парень, который прочно засел в его мыслях, работает всего в нескольких сотнях метров от него самого. Или что, ещё одно чёртово совпадение? — Потому что мне здесь нравится? — с той же интонацией отвечает Ваня, перелистнув страницу. Хотя, Гил сомневается, что он вообще понял хоть что-то из прочитанного. — Нет, не думаю, — задумчиво тянет Байльшмидт, облокотившись о прилавок и в упор глядя на собеседника. — Как-то не похоже это на тебя. — О, чудесно, так теперь ты думаешь, что знаешь меня, — тихо ворчит парень, больше не пытаясь вернуться к чтению. — Здесь спокойно, мне этого не хватает. Вернее, здесь было спокойно, пока мне не стал докучать один назойливый тип. — О, правда? И кто он? — ухмыляется Гил, и Ваня вдруг едва заметно улыбается. Это лишь блёклая тень той улыбки из клуба, но зато она настоящая и не является следствием большого количества алкоголя или чего-то из той же серии. — Улыбайся чаще, тебе это идёт. Его слова действуют странно. Иван мгновенно возвращает себе маску безразличия и отводит взгляд, пытаясь найти что-то за чем можно спрятаться так же, как и за книгой до этого. — Гилберт, пожалуйста, уйди. Всё равно это всё не имеет смысла. — Почему? «Никаких длительных отношений»? Что за глупое правило?.. Я ведь нравлюсь тебе! — Да неужели? — зло бросает парень, вдруг поднимаясь с места и твёрдо глядя в глаза Гила. — И как же ты это определил? Что ж, к подобному Байльшмидт уже привык и знает, как сбить его с мысли и вернуть всё к обычной вялой перебранке. — Всё просто: я не могу не нравиться! Ваня качает головой и едва слышно выдыхает: — Ты невыносим. Он больше не злится, не собирается наговорить кучу всего неприятного им обоим. Но только выглядит он смертельно уставшим от чего-то, что остаётся за гранью понимания Гила. Что же творится в голове у этого парня? Какую внутреннюю борьбу он ведёт и почему? — Ты тоже, — кивает Гилберт, улыбаясь ему, пытаясь собственным наигранным оптимизмом пробудить в нём хоть крупицу позитива. — Видишь, как много у нас общего! Так что, может, сходим куда-нибудь после твоей работы? Ваня, хмыкнув, недоверчиво косится на навязчивого собеседника. Во взгляде его ясно читается плохо сдерживаемое любопытство. — Не то что бы меня это интересовало, но… Куда ты собрался меня вести? — Понятия не имею, — честно признаётся Гил. Так далеко он не продумывал своё предложение, так как готов был услышать отказ, а не согласие. — Кино, театр, парк, кафе… какая-нибудь выставка или… цирк? Тебе нравится цирк? — Я бы сказал, что работаю в нём, — парень вновь улыбается, уже почти не сдерживаясь. Можно ли это считать ещё одним маленьким шагом на пути к нормальным отношениям?.. — Иди уже, клоун, мне работать надо. — В магазине нет покупателей, — логично замечает Гилберт, зная, что возразить на это будет невозможно. Вот только Гил упускает из виду тот факт, что и сам он говорит с совершенно невозможным человеком. — Потому что ты их отпугиваешь, — звучит в ответ подобие шутки, и это определённо хороший знак. — Скорее, наоборот: я их привлекаю, — хмыкает Гилберт, перегибаясь через прилавок, чтобы поцеловать, и не встречая даже намёка на недовольство со стороны Вани. Колокольчики у двери оповещают о появлении нового потенциального покупателя, и Иван дёргается прочь, вмиг вернув себе равнодушно-отстранённый вид.

***

— Сегодня ты позже, — хмуро замечает Иван и отворачивается. Гил почти убеждает себя, что недовольство может быть вызвано «опозданием», а не появлением. — Я успел обрадоваться, что не увижу тебя. — На работе задержали, — тут же принимается оправдываться Гилберт, не понимая, чем обусловлено такое вот странное приветствие. В прошлый раз они расстались совсем уж мирно, и он даже рискнул понадеяться, что все эти «уходи-постой» вот-вот сойдут на нет. — Ты не заболел? — вдруг спрашивает Ваня, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. — Ещё чего! — нервно смеётся Гил. В самом деле, ну не признаваться же, что бежал сюда, боясь, что магазин вот-вот закроется и продавец уйдёт один. — Раз уж ты здесь, держи, — парень достаёт из-за прилавка тяжёлую дорожную сумку и вручает её Гилу. Вторую, не менее тяжёлую на вид, он несёт сам. — Что это? — спрашивает Гилберт, пытаясь придумать этому какое-то иное, но тоже разумное объяснение. Но Иван холодно подтверждает его догадку: — Мои вещи. Всё равно следом поплетёшься, так пусть хоть какая-то польза от тебя будет. — Ты уезжаешь? — нечто подобное страху просачивается в этот вопрос, как бы ни пытался Байльшмидт скрыть это. Иван молчит несколько секунд, а затем неопределённо поводит плечом, словно сомневается, а стоит ли вообще говорить правду. — Нет… Нет, я не уезжаю. Переезжаю с одной съёмной квартиры на другую. — Почему? — Некоторые неприятные мне личности считают, что караулить меня под дверью — вполне нормально. — Я к ним не отношусь? Ваня сомневается несколько секунд прежде чем тихо, но честно ответить: — Тебя, хоть ты порой и очень сильно раздражаешь, терпеть можно. — Ну вот! — довольно восклицает Гилберт. — Прогресс! — Не заставляй меня менять мнение, — хмыкает Ваня, отворачиваясь. За весь оставшийся путь он больше не говорит ни слова, лишь время от времени задумчиво косится на Гилберта, как будто желая, но так и не решаясь заговорить с ним. И всё-таки он удивительно странный, противоречащий сам себе, необъяснимо притягательный и тянущийся к нему, но недоверчивый и осторожный, патологический лгун и при том невероятно искренний в каких-то мелочах, не произносимых вслух. Холодный, отстранённый и безразличный против добродушного, солнечного и даже милого — либо Гил видит то, чего нет, либо его знакомый и сам не может до конца определить свою роль. — Всё, спасибо, — обрывает размышления Ваня, набирая код домофона и открывая дверь. — Не пригласишь? Парень смотрит на него недоумённо, словно сомневаясь, что верно всё услышал. — Самоуверенности тебе не занимать… — медленно проговаривает он в итоге, забирая сумку и смущённо отводя взгляд. Гилберт лишь после этого осознаёт, как прозвучал его вопрос. — О… нет, я не в том смысле! Сумку помочь дотащить… Чёрт… просто поболтать, без каких-либо… ну, ты понял. — Предпочитаю не водить к себе домой людей, которые даже двух слов связать не могут, — тихо смеясь, отвечает Ваня, наконец-то не сдерживая улыбку. — Пока, Гилберт. Байльшмидт довольно улыбается в ответ. Что ж, уже не «прощай». Значит, он всё делает правильно. И когда-нибудь Ванька перестанет дёргаться от него и сомневаться. И… Метка на запястье вновь становится тучей, срубая на корню весь позитивный настрой Гилберта. По сути, то, что он делает, является предательством родственной души. Тот парень с собакой ведь не выбирал, с кем ему быть связанным меткой. А теперь должен страдать из-за в конец запутавшегося Гила Байльшмидта. Если бы только он смог встретиться с тем мальчишкой снова… Нет, лишь затем, чтобы попытаться объяснить всю ту хреномуть, творящуюся с ним и извиниться. Ведь, похоже, Гил влип куда серьёзнее, чем думал вначале. Как в этом дерьме, ошибочно именуемом жизнью, найти верный путь?..