Льдышка

Третий окурок подряд летит в урну. Гилберт раздражённо вглядывается в пустые окна Ваниного дома, даже не надеясь вдруг увидеть его где-то там. Байльшмидту уже начинает казаться, что парень вовсе не выйдет сегодня из дома. Вдруг у него внеплановый выходной? Или заболел? Но нет, Гил чувствует, что он вновь избегает его. Так уже было. Первые недели две знакомства. А потом Ванька сдался и больше не придавал этому какого-то особого значения. До этого счастливого дня. Да что же такого произошло вчера в полиции, что… И вот, наконец, дверь подъезда открывает нужный человек. Гилберт тут же дёргается в его сторону, не в силах решить: окликнуть ли его или просто догнать и спросить о произошедшем сразу, в лоб. А Ваня старательно избегает смотреть в сторону Гила. Он выглядит словно бы виноватым. Но за что? Что он себе напридумывал? Байльшмидт всё же догоняет его, однако начинать разговор не спешит. Сам не знает, почему. То ли он ждёт какого-то удобного момента, то ли вообще знака свыше. Но ничего так и не происходит. Они молча идут рядом весь путь до магазина. Ни слова не произносят, пока Иван открывает дверь. И даже внутри, когда парень встаёт за прилавок, а Гил в нерешительности замирает напротив, нужных слов не находится. Давящее чувство неловкости лишь разрастается, душит Гилберта, действует на нервы. Ему начинает казаться, что в общении они вернулись едва ли не к самому началу пути, если не хуже. Им нужно поговорить. Нужно убедить Ивана всё рассказать, иначе ни о чём общем для них не может быть и речи. - Вчера как из ведра лило, ты нормально добрался? – спрашивает Гилберт, когда тишина давит совсем уж невыносимо. Ему отчаянно хочется спросить иное: «Почему ты снова закрылся от меня?», «Что с тобой происходит?», «Могу ли я хоть чем-то помочь?». Но эти вопросы слишком тяжелы, чтобы произнести их вслух. - Я не был вчера дома, – Иван отзывается совсем холодно, как будто пытаясь то ли задеть Гила побольнее, то ли наоборот, оттолкнуть от себя. Он молчит почти с минуту, а затем добавляет тихо, словно пытаясь вовсе отменить сказанное: – Ночевал у сестры. Вернулся только за полчаса до твоего прихода. - Значит, окна выходят на улицу, – мрачно кивает Гил, когда его предположение подтверждается. Ваня видел его в окно, потому и не выходил так долго. Всё-таки избегает. Снова. – Этаж не подскажешь? Парень, явно ожидавший какой-то иной реакции, вздрагивает и растерянно смотрит на него. Всерьёз задумавшись над шутливо-горьким вопросом Гилберта, он молчит довольно долго, а после категорично качает головой: - Нет. - Вань, объясни нормально: что происходит? Я же вижу, что ты сам не свой! Ты всего за день как-то осунулся и вон, круги под глазами. Ты спал вообще? - Я не смог заснуть, – честно признаётся Ваня, отводя взгляд. – Пожалуйста, оставь меня в покое. Одному мне лучше. - Лучше? Лучше что? Парень хмурится, сбитый с толку этим вопросом. Он недовольно смотрит на навязчивого собеседника, а потом почти что зло цедит: - Лучше всё. Гил вздыхает, чувствуя, что разговор вновь заходит в тупик. «Заходит в тупик» – можно подумать, он оттуда хоть раз полностью выбирался. Да этот чёртов упрямец Иван Брагинский цепляется за всё что угодно, лишь бы не подпускать Гилберта слишком близко. Вот только Байльшмидт ничуть не менее упрям в этом плане и отступать, отказываться от него, всё никак не хочет. Так кто ж кого переупрямит в итоге? - Что произошло в полиции? – как можно спокойнее и ровнее спрашивает Гилберт. Он тоже начинает злиться, но понимает, что на эмоциях говорить сейчас не лучший выбор. Всё равно этим ничего не добиться, можно лишь ухудшить и без того сложную ситуацию с доверием. - То же, что и каждый месяц, – мрачно отзывается Иван, отворачиваясь под предлогом наведения порядка на и без того идеальных полках. Он переставляет местами книги, а Гил, рассеяно наблюдая за этим, пытается понять, что скрывается за этой его фразой. - Погоди, – шестерёнки в голове крутятся, всё точнее, всё подробнее отображая картину произошедшего. Возможную картину произошедшего, ведь с Ваней никогда нельзя знать всё наверняка, это Гил уже усвоил. – Ты ходишь отмечаться, потому что… - Убил человека, который очень сильно раздражал меня. - Вань… – Гилберт закатывает глаза, порядком устав от бессмысленного вранья и странного «юмора». Нет, в такую чушь он ни на йоту не верит. Драка ещё возможно, но и то маловероятно. - Зарезал ножом, – Ваня берёт канцелярский нож и выпускает лезвие, придирчиво его разглядывая. – Не таким, как этот, но всё же. Парень хмыкает и насмешливо смотрит на Байльшмидта, ожидая его реакции. Провоцирует. И зачем же? - Хватит, это уже не смешно. Отдай! – Гил протягивает руку, чтобы забрать нож у не вполне адекватного человека, но Ваня уворачивается. Гил тянется снова, уже успешнее хватаясь за корпус ножа. Байльшмидт настолько сосредоточен на собственном желании забрать его, что забывает о том, что главное предназначение ножа, всё-таки, резать. Иван тихо матерится от боли, и роняет нож на прилавок, куда уже капает кровь. – Чёрт… Извини. Где здесь аптечка? - Уйди. Пожалуйста, уйди, – парень скрывается за дверью с табличкой «Служебное помещение» и буквально через полминуты, если не меньше, возвращается, зажимая порез полотенцем для рук. – С тобой невыносимо говорить. - Я правда не хотел, – Гилберт виновато смолкает и делает шаг навстречу, но Иван смотрит на него таким ледяным взглядом, что вся решимость вмиг испаряется. – Я уйду сейчас. А завтра зайду снова и мы с тобой нормально поговорим. Хорошо? Парень не отвечает. Гил забирает нож с собой, чтобы выкинуть в ближайший мусорный бак. От греха подальше. Не то чтобы он считает своего почти-что-парня двинутым, но у всех рано или поздно бывают странные мысли. Да и вообще, как Гилу кажется, слишком уж в нехорошем настроении пребывает Ваня, чтобы оставлять его одного. Но и сидеть с ним Гил правда не может. Сегодня, как назло, запланированы судьбоносные для бизнеса Бонфуа переговоры с одной весьма известной испанской фирмой. Для мелкой провинциальной компании – это самое настоящее чудо. Байльшмидт даже не верит в реальность всего этого, пока Антонио Карьедо – представитель той самой невесть откуда про них узнавшей фирмы – не появляется в сопровождении «бочки дёгтя для отношений Людвига и Аличе». Да, всё это каким-то образом является затеей Ловино Варгаса. Должно быть, тот решил хотя бы косвенно продолжить вмешиваться в жизнь сестры и будущего племянника (или племянницы – они до сих пор скрывают, кто же это будет). Вот только что и как может решать переводчик (или кем он там работает)? Сначала Гилберт и Франциск относятся к этому всему скептически, но после нескольких бокалов вина, плавно перешедших в стопки виски, скептицизм сходит на нет. Да и сам этот тандем «Испанец+1» стирает недоверие. Похоже, Варгас, сам того не замечая, верёвки вьёт из своего начальника. Да ладно, даже идиот без труда увидит, как Антонио пялится на него. Да только вот, походу, Лови как раз и не видит. Забавно, если они вдруг окажутся родственными душами. Итогом переговоров является обоюдное согласие на контракт, подписание которого произойдёт уже на трезвую голову, и негласное соглашение двух будущих дядюшек время от времени материально вмешиваться в жизнь молодой семьи.

***

Книжный магазин уже давно закрыт, а маячить под окнами у Ваньки кажется Байльшмидту не лучшей идеей. Не хочется быть причиной нового переезда, ведь тогда он уж точно не то, что адреса не оставит – слиняет куда-нибудь далеко-далеко. И всё. Останется такой замечательный и распрекрасный Гил Байльшмидт один-одинёшенек на веки вечные. И будут эти вечные веки наполнены тоской и печалью. Совсем расчувствовавшись от трагизма своего будущего, Гилберт покупает в магазине виски, бутылку лучшего красного вина и коробочку бельгийских шоколадных конфет – первое для успокоения собственной души, а вот второе и третье являются, пожалуй, единственным способом задобрить подругу детства. Дверь Элизабет открывает далеко не сразу. Гилу приходится минут пять зажимать звонок, прежде чем где-то в глубине квартиры раздаётся недовольный возглас. А потом дверь открывается. Хедервари выглядит... не вполне готовой к разговору. Волосы сильно растрёпаны, наискосок застёгнутая блузка едва прикрывает грудь, а на шее отчётливо алеет набирающий цвет засос. - Гил, свали! – почти что шипит она, вне себя от злости. Впрочем, понять её можно: Гилберт тоже вряд ли обрадовался бы, если б приятное времяпрепровождение вдруг прервалось чьим-то совершенно нежданным визитом. – Я не одна. Прежде, чем Байльшмидт успевает вставить какую-нибудь совершенно неуместную и абсолютно тупую шуточку, приятный женский голос зовёт, кажется, из спальни: - Лиза?.. Гил недоумённо пялится на злую и смущённую подругу, без слов угрожающую прикончить его, если хоть одну пошлую шутку он всё же озвучит. Девушка, что звала Хедервари, тоже выходит на лестничную клетку. На ней и вовсе один лишь халат, но держится она удивительно спокойно. Отчего неловко себя начинает чувствовать сам Байльшмидт. - Эм… привет. Я Гилберт – лучший детства... То есть, друг детства. Лучший друг… кхм… Незнакомка терпеливо смотрит на его попытки объяснить, ничуть не растерянная и не смущённая ситуацией. - Ольга, – представляется она с тихим беззлобным смешком, и окидывает его внимательным, с ног до головы, взглядом. – Гилберт, значит. Так это ты Ванечке все нервы вымотал. - Ванечке?.. Погоди, ты знаешь Ивана? - Конечно, – спокойно кивает Ольга, напрочь игнорируя как недовольство Гилберта, так и его отнюдь не миролюбивый взгляд. Она молчит довольно долго, выдерживая паузу, а после добавляет: – Причём лучше, чем кто бы то ни было. Было бы странно, не знай я собственного брата. Гилберт ошарашенно вглядывается в её лицо, лишь теперь замечая бросающееся в глаза сходство. Черты лица, цвет волос и глаз, «ледяной» взгляд. Даже интонации схожи! Но какого хрена вообще происходит? Нет, правда: «совпадений» становится уж слишком много. Настолько много, что так и свихнуться-то недолго! А может, он уже давно свихнулся? А что, это весьма разумное объяснение всему этому бреду. - О, так ты… сестра… - А ты уже успел напридумывать кучу всего и чуть не сойти с ума из-за ревности. Если я верно поняла его рассказ. - Он говорил обо мне?.. – тут же цепляется Байльшмидт за самую важную для него информацию. Ольга вновь смеряет его оценивающим взглядом, прежде чем произнести: - Да, говорил. О том, как ты его достал. О том, что ни дня не проходит, чтобы ты его не караулил возле дома или работы. О том, что ты не понимаешь слова «нет». Кажется, внутри у Гила что-то обрывается. Неужели, Ваня и правда воспринимает всё это именно так?.. - Ну, я могу объяснить, – говорит Байльшмидт совсем тихо. Голос словно отказывается его слушаться: то ли его давит чувство вины, то ли все силы вдруг отнимает образовавшаяся душевная рана, чувствуемая невообразимо отчётливо. – Всё совсем не так жутко, как кажется. Я просто… - Как бы то ни было, он снова начал улыбаться, – вздыхает Ольга, и от этой фразы Гилберт немного успокаивается. Лишь немного, но сейчас даже это чувствуется явно. – Назови мне хоть одну внятную причину, почему ты никак не оставишь моего брата в покое. Цепкий холодный взгляд словно заглядывает в душу. «Повезло» же Хедервари с ней. Стоит только представить, что за любую провинность будет пытка взглядом… Гил сбежал бы без оглядки. - У меня её нет. Раньше думал, что мы с ним родственные души, а теперь... Я не знаю. Я чувствую, что мы связаны, что нас тянет друг к другу, но его метка сбивает с толку. Я ни черта не понимаю. Ольга неожиданно серьёзно обдумывает его слова, как будто решает что-то по истине важное. - Заходи, – вдруг говорит она, открывая дверь шире. - Но, Оля!.. – негромко возмущается Хедервари, явно не рассчитывавшая на подобный поворот событий. Сестра Ивана виновато улыбается ей и смотрит заискивающе. - Извини, но нам очень-очень нужно поговорить. Пожалуйста? И Элизабет кивает, впуская в квартиру Гила и, осторожно оглядев площадку – соседи ведь наверняка слышали довольно много – закрывает за ним дверь. На кухне последствия романтического ужина: свечи и бокалы – на столе, посуда – в раковине, а на кухонной тумбе – распитая наполовину бутылочка шампанского. К последней добавляются принесённые Байльшмидтом вино, конфеты и начатый виски. - Значит, ты считаешь, что вы с Ваней – родственные души, – говорит Ольга, присаживаясь за стол, и это звучит как утверждение, а не вопрос, но Гилберт всё равно кивает. «Считает» или «считал» – сейчас это не такое важное уточнение. – Мне кажется, ты должен знать, что его метка стала чёрной, когда повесился его парень. Я понятия не имею, что произошло в тот день, а Ваня до сих пор не может говорить на эту тему… И даже не думай лезть к нему с подобными разговорами. Он очень ранимый, всегда винит себя в любых проблемах окружающих, даже в смерти отца или деда он умудряется видеть свою вину, – девушка смолкает. Гилберт хочет сказать, что уже заметил его странности, но Хедервари бросает на него такой выразительный взгляд, что желание что-либо говорить тут же пропадает. И Гилберт просто ждёт продолжения рассказа. – Когда умерла мама, Ваня очень тяжело переживал это. Почти не говорил, много времени проводил в одиночестве, и чёрт знает, что творилось в его голове. Возможно, несколько разговоров с детским психологом помогли бы ему легче пережить это. Но я и сама была ребёнком, не способным заглядывать так далеко, а дед… Дед никогда не считал душевные проблемы реальными. Говорил, что Ванька – нытик, что ему стыдно иметь такого внука. А уж когда стало ясно, что девушки брата не интересуют… – голос Ольги начинает дрожать, и она смолкает. Хедервари обнимает её со спины, что-то шепчет на ухо и встаёт, положив руки ей на плечи. – А потом появился Феликс. Сначала как друг, а затем и как родственная душа. Ваня начал сбегать из дома вместе с ним, порой они пропадали где-то неделями. Братик совсем отдалился от нас… Знаю, это прозвучит странно, но уж лучше так, чем если бы он молча выслушивал всю ту грязь, которой поливал его дед, и ел бы себя поедом изнутри, как сейчас. Феликс был ему нужен, он был его отдушиной, его смыслом, как это и бывает с родственными душами. Но он умер. Покончил с собой. Они были под чем-то нелегальным, и сначала в полиции решили, что это Ваня его… – Ольга снова всхлипывает и закрывает лицо руками, словно пытаясь так отгородиться от ужаса воспоминаний. Элизабет вновь склоняется над ней, шепчет что-то успокаивающее, и девушка берёт себя в руки, продолжает этот нелёгкий рассказ: – Для брата это было тяжёлым ударом. Он несколько раз пытался уйти за ним следом, и, если бы не Ванин друг детства, терпеливо вытаскивавший его из каждого срыва, я боюсь даже думать, чем всё это могло закончиться. Но и он погиб чуть больше года назад. Выпал из окна. Ваня с тех пор сам на себя не похож. Я ждала чего угодно: наркотиков, запоев или хотя бы истерик, но он спокоен. Ужасно спокоен. Как будто все его эмоции враз перегорели, – она заканчивает говорить и молча сидит, разглядывая плитку на стене, погружённая в собственные мысли. А Гилберт пытается, действительно пытается понять то странное чувство, что сейчас возникло в душе. Нет, не жалость. Не сочувствие. Ближе к желанию помочь, успокоить, утешить, но… всё это не то, хоть и очень близко. Это чувство много больше, оно охватывает их все. С Ваней ему будет невыносимо сложно. Но сейчас он хотя бы понимает, на чём основываются его заскоки с «уходи-постой». – Если для тебя это всё несерьёзно, просто «приятное разнообразие», то оставь его в покое. Уйди, пока не стало слишком поздно. Ему будет больно, но не так, как если ты вдруг встретишь родственную душу и оставишь его через год или два. - Понятно… – всё, что может выдавить из себя Гил. Ему теперь действительно многое становится понятно, не всё, но хоть что-то. Ваня боится новой боли. Потому-то он так и осторожничает. Байльшмидт выходит с кухни и спешит к выходу. Ему теперь нужно многое обдумать. Начать стоит с того, что же сказать при следующей встрече с Ваней. «Привет, я всё знаю» – явно не самый лучший вариант. Ольга окликает его уже у самого выхода. - Если ты разобьёшь его сердце, я сломаю тебе челюсть, – девушка наигранно улыбается, пытаясь казаться дружелюбной. Чёрт возьми, как же они с братом похожи… – Спокойной ночи, Гилберт. - Погоди! – Байльшмидта вдруг осеняет, что самый главный вопрос, за ответом на который он и приходил, задан не был. – А в полицию он из-за чего ходит? Сестра Вани меняется в лице. Хедервари за её спиной отчаянно маячит, чтобы он ушёл от этой темы, да и вообще из квартиры. Но Гилберт ждёт ответа, а Ольга отчего-то с ним не спешит. - Его осудили по статье «Превышение пределов допустимой обороны», – слова даются ей тяжело. Видно, что в этом она считает виноватой себя. – Мой бывший приревновал меня и подкараулил у дома с ножом. Ваня защитил меня, но… У него не было выбора. Гил рассеяно кивает и спешно уходит прочь. Лишь на полпути домой его вдруг останавливает приступ неконтролируемого смеха. Ну надо же, Ванька и не врал ему. Чуть ли не впервые не врал, а Гилберт ему не поверил! Вот так странность. - Драка с летальным исходом, – бормочет он вслух, и проходящий мимо припозднившийся прохожий косится на него как на полоумного, и ускоряет шаг. – Ладно, не так уж ты и прост, как я думал. Немного успокоившись, он продолжает идти, но тут же запинается, до глубины души потрясённый пришедшей на ум мыслью. Да быть этого не может. - Родители, дед, парень, лучший друг… Пятеро. Метка Гила чернела пять раз. Ну не может же вся эта грёбанная хрень быть простым совпадением! К чёрту всё. Он, наконец, решился.