Льдышка

Утро встречает Гила неслабым таким похмельем, что вполне закономерно, учитывая, сколько же он вчера выпил. События вчерашнего дня возникают в голове смутными образами, не давая чёткой картины, и пульсирующая жгучая боль в руке тоже не помогает настроиться на вспоминание прошлого. С трудом открыв глаза, Гил подносит к лицу запястье с меткой и убирает напульсник. Внутри всё холодеет от ужаса, а головная боль становится едва ли не последним, что его волнует. Меньше всего Гилберт ожидал увидеть чёрный квадрат сейчас, когда всё, казалось бы, начинает налаживаться и проясняться. Байльшмидт неверяще прикасается к ненавистному символу и тут же матерится от новой вспышки боли. Это не метка. Татуировка. Он, чёрт возьми, «спрятал» метку. Идиотский поступок, за который ненавидеть себя он будет уже после, а сейчас все чувства выжигаются одним-единственным истинно искренним – облегчение. С Ванькой всё в порядке. Или не с Ванькой, но в порядке же. Наверное. Но почему же он вчера решился на этот шаг?.. Нужно разобраться с тем, что он вообще помнит о вчерашнем дне, вечере, ночи. Странная ссора с Ваней с утра, день и вечер – заключение договора (похоже, успешное). А после, очевидно, произошло нечто, сподвигшее его на столь решительные действия, как отказ от родственной души. Возможно, татуировка – это и правильно. Теперь у него должно быть меньше сомнений, ведь «пути отступления» перекрыты. Либо он с Ванькой, либо один. Без вариантов. Должно быть… если б ещё было! Но всё же, что произошло вчера? Не мог же он на ровном месте… или мог? Как долго он уже маринуется в своих сомнениях? С конца мая, когда встретил эту грёбаную льдышку. Возможно, вчера его всё окончательно достало – и вот итог! - Держи, – Людвиг, неслышно зашедший в спальню Гила, протягивает ему таблетку и стакан с холодной водой. - Ты просто золото, а не брат! – с благодарностью бормочет Гилберт. Он уже успел забыть, что брат временно переехал к нему. Наверное, нужно было выяснить у Ловино и Тони, как долго они собираются оставаться здесь. Просто чтобы знать, сколько ещё ему придётся играть роль (совершенно неуспешно, нужно заметить!) примерного старшего брата. - Я так понимаю, вчера всё прошло удачно. - Ага… – откликается Гил, пытаясь незаметно убрать руку, где должна быть метка. Ни к чему Людвигу видеть квадрат и беспокоится ещё и из-за этого. Он ведь дотошный: начнёт свои вопросы из разряда «Как?», «Почему?», «Ты вообще в своём уме?» и прочая, прочая, прочая. Вот кому из них оно надо? Правильно, никому. Но Людвиг всё равно замечает, всё равно понимает всё неправильно и смотрит на запястье старшего брата в ужасе. - Ты… - Тату, – поясняет Гил, пытаясь казаться как можно более здравомыслящим. Выходит, разумеется, отвратно, но как быть, если и самому себе он этого адекватно объяснить не может? - Что?.. – ошарашенно переспрашивает Людвиг, и по его лицу очень явно читается всё, что он об этом поступке думает. - Да, знаю, – спешно отвечает Гилберт, пока брат не начал нотацию, которой сейчас просто не вынести. – Это не выход, а лишь избегание проблемы. Тату ничего не решает, у меня всё ещё есть родственная душа, которую я, по сути, предал. Но я был пьян и… А знаешь, я и сейчас поступил бы так же. К чёрту предопределённость. Я делаю выбор сам! Людвиг вздыхает, не говоря на это ни слова, и уходит на кухню, оставляя Гилберта наедине со своими мыслями. И это странно. Совсем не в характере брата вот так вот махнуть рукой и оставить невысказанное «Поступай, как знаешь». На работе неестественно тихо. Такое чувство, словно помимо Гилберта работает в этот день лишь охранник, равнодушно кивнувший ему в знак приветствия. Гил недоумённо заглядывает в несколько кабинетов – так и есть, пустые. Ни души. Лишь в кабинете начальства он находит друга, «медитирующего» над каким-то вполне обыденным документом, где требуется его подпись. - Что, ждёшь рабочего настроения? – хмыкает Байльшмидт; Франциск равнодушно окидывает его взглядом и закрывает глаза. - Не стоило вчера столько пить, – философски изрекает Бонфуа и молчит почти с минуту. – Но знаешь, Тони – удивительный! Мы понимаем друг друга с полуслова! - Он иностранец. Ты ни черта не знаешь, что он там говорит, – смеётся Гил, понимая, в какую степь его друга опять занесло. Что ж, даже не удивительно. Нет, правда: Гил больше удивился бы, не скажи Франц чего-то такого. - Есть вещи, для которых языковой барьер не помеха, друг мой! – назидательно говорит Бонфуа в ответ на это и улыбается как-то совсем уж двусмысленно, отчего Байльшмидту становится не по себе. Как бы не вышло так, что командировка старшего Варгаса задержалась на неопределённый срок. Нервный младший брат и сейчас уже немного напрягает Гилберта, а ещё неделя-две и вовсе сумасшествием станут. – А ты, вообще, зачем сюда явился? – спрашивает вдруг Франциск. - Так рабочий день в разгаре. Бонфуа вздыхает и переводит взгляд на часы. Пол одиннадцатого. А офис ещё (или уже) пуст. - Сегодня у нас сокращённый день. - В честь чего это? Франциск удивлённо и даже возмущённо смотрит на него, искренне, казалось бы, негодуя от подобного вопроса. - В этот день, но многие годы тому назад, «Марсельеза» стала официальным гимном! – с жаром начинает он. – Разве имею я право, запрещать людям отмечать этот прекрасный день? Ведь… - Долго объяснение искал? – хмыкает Гил, беря в руки ежедневник Франциска. Внизу, в сносках «О дате», информация про гимн стоит третьим пунктом. – Ты – ужасный руководитель. - За то меня народ и любит, – пожимает плечами Бонфуа. – Вали уже к своему единственному и неповторимому. Завтра обычный рабочий день, в пятницу – подписание договора. И только попробуй опоздать. - Уволишь? – ухмыляется Гил, оглядываясь в дверях. Его друг отмахивается от него и возвращается к «медитации» над документом. В книжный Байльшмидт заходит как раз перед самым обедом, так, чтобы Ивану не удалось отделаться от разговора отмазкой «много работы». Брагинский недовольно смотрит на него, но от каких-либо колких фраз отказывается, возвращаясь к чтению. - Я всё знаю. - Сомневаюсь, – вяло откликается Ваня, перелистывая страницу. Гилберту даже смотреть на текст не надо, чтобы понять – очередная мистика. Не удивительно, что у него чёрте что в голове творится. – В каком году был основан Константинополь? - Вань, я серьёзно, – Гилберт вздыхает и осторожно закрывает книгу, дожидаясь, пока парень всё же посмотрит на него. - Когда я прошу оставить меня в покое, я имею в виду именно то, что говорю, – словно заученный текст твердит эту лживую фразу Иван, упрямо встречая взгляд. – Это не заигрывание, не игра в недотрогу. Ты мне не интересен. - Я так не думаю, – ничуть не менее упрямо отвечает Гил, несильно, но цепко хватая его за руку и внимательно разглядывая запястье. Но тату, если и есть, выполнено качественно. - Отпусти! – Ваня заметно нервничает, пытаясь высвободить руку или хотя бы прикрыть метку. – Я зарезал человека. - Превышение пределов допустимой обороны, – спокойно кивает Байльшмидт, игнорируя испуганно-удивлённое выражение на лице парня, появившееся после этих слов. Да, Гил вспомнил. Может, не всё и не совсем так, но и это, и количество смертей, которые его знакомому пришлось пережить, он помнит точно. – У тебя не было выбора. Он убил бы тебя и твою сестру. - Как ты... – почти беззвучно шепчет Ваня и отводит взгляд. Он выглядит совершенно разбитым этой фразой, отчего Гил почти жалеет, что полез, куда не надо. Но если сейчас позволить ему закрыться снова, оставить даже на день всё как есть, как знать, будет ли после этого возможность растопить лёд в его сердце?.. - Заскочил вчера к Хедервари. Она моя подруга детства. А там в этот момент была твоя сестра. В общем, так вышло, что вечер я им знатно подпортил. Нагоняй мне за это светит нехилый, но… - Они проводят вместе слишком много времени, – уже спокойнее говорит Иван, мягко пытаясь освободить свою руку, но глядя всё ещё настороженно. Гил отпускает его, понимая, что сейчас-то он точно не будет пытаться сбежать. Какое-то странное чувство наполняет Байльшмидта, название которому он не в силах подобрать. Не жалость, не сочувствие или что-то подобное. Понимание уже ближе, но всё ещё звучит не совсем так. Сейчас они словно на одной волне, и Ванька кажется таким близким, а всё прочее таким мелочным, не стоящим внимания, что это попросту оглушает, вырывает из реальности. Лишь магазин, лишь они вдвоём. Так близки друг другу, что это даже немного пугает. - Хедервари сказала, что они родственные души, – говорит Гил лишь для того, чтобы не молчать. Он даже не уверен, слышит ли его Ваня, не уверен в том, понимает ли он сам, что говорит. – Элизабет напрочь крышу снесло, только и твердит, какая милая Ольга и как здорово смотрится бывший со своей новообретённой родственной душой. Розовые очки влюблённости и всё такое. Нет, это здорово, я рад за неё, но Хедервари и так не всегда была шибко здравомыслящей, взять хотя бы любовь к тому музыкантишке, а сейчас эти волны умиления… - Почему ты никак не оставишь меня в покое? – перебивает его монолог Ваня, внимательно всматриваясь в глаза Гила, пытаясь там прочесть ответ, который словами не так-то просто сформулировать. - Знаешь, мне кажется... может, всё это ошибка? Может, мы с тобой... Или нет. Может, какая-то аномалия. Или тату. - Я сделал тату, чтобы не видеть настоящую метку, – неожиданно говорит Ваня, всё так же пристально глядя ему в глаза. Ни капли юмора, ни единой фальшивой ноты – Гилберту хочется в это поверить, но он понимает, что парень всего лишь повторяет его слова, чтобы показать их нелепость. – Гилберт... - Да? – заметно нервничая спрашивает Байльшмидт, а Ваня почти неощутимо касается напульсника, скрывающего метку (теперь уже тату) Гила. - Лучше займись поисками своей родственной души, – звучит глухо и устало. Парень всё ещё не перестаёт поглаживать метку через ткань, и, хоть это и весьма болезненно, Гилберт не подаёт виду, чтобы не спугнуть. - Плевать мне на родственную душу. Мне ты нужен, – вдруг выдаёт Байльшмидт и тут же понимает, что, собственно, так оно и есть. Все эти его «а может мы всё-таки…» – лишь попытка оправдать эту сумасшедшую, нелепую влюблённость, найти какое-то разумное объяснение там, где быть его не может. - Завтра у меня выходной, можешь не приходить, – отойдя к полке, бросает Иван. Для него это лишь повод отвернуться, спрятаться от продолжения разговора. Но Гил идёт за ним, не позволяя закончить всё так. - С чего это вдруг у тебя выходной посреди недели? - Подменился. Хочу отдохнуть, – Брагинский юлит, и Гилберт чувствует это отчётливо, но решает не вмешиваться. – Мой сменщик далеко не так терпелив, поэтому не нервируй его. - С каких это пор у тебя есть сменщик? – настороженно уточняет Гил, однако Ваня лишь пожимает плечами, не давая никакого ответа. - А что взамен? - Взамен? – удивлённо переспрашивает Ваня, невольно разворачиваясь к нему. - Ну, знаешь, послезавтра у меня на работе завал. Выходит, что я не увижу тебя несколько дней, включая выходные, и было бы честно… Парень целует его, не давая договорить. - А теперь проваливай, - шепчет Ваня, едва сдерживая улыбку. - Увидимся на следующей неделе. - Я, вообще-то, рассчитывал на «проводить», а не на вот это вот… – ошарашенно бормочет Гилберт. Нет, такой поворот ему нравится, он очень даже «за»! Вот только с чего вдруг?.. – Пожалуй, мне стоит вернуть его тебе! Байльшмидт подаётся вперёд, пытаясь поцеловать в ответ, но этот чудак уворачивается. - Иди уже, – Ваня тихо смеётся и качает головой. Вот тебе и «ты меня не интересуешь»! Сам же себе противоречит. Нет, с такими вот «уходи-постой» моментами Гил рано или поздно свихнётся. Если этого уже не произошло. Гилберт несколько раз нервно оглядывается, совсем не желая уходить из магазина. Иван стоит у окна и задумчиво смотрит ему вослед. Что же творится в его голове?.. На работе весь следующий день нет Гилберту покоя. С самого утра дурное предчувствие ноет, упрямо твердит, что вот-вот произойдёт нечто если уж и не страшное, то неприятное точно. Гил всё никак не может сосредоточиться на своих делах, из раза в раз прокручивая в голове прошлый разговор с Ваней. Что-то не понравилось ему в словах Брагинского. Даже не в словах – в интонациях, с которыми он эти слова произносил. Да и этот внезапный сменщик тоже как-то не идёт из головы. До этого Ванька совсем без труда управлялся один, а тут вдруг стал нужен второй продавец. С чего вдруг? Уж не заболел ли он? Наверное, заболел. Да и вид-то у него какой-то не вполне здоровый. Весь бледный, круги под глазами… Лишь бы не что-то серьёзное. Дурак Гил, всё-таки. Думая лишь о себе, умудрился пропустить, что другому человеку плохо. Потому Ваня, наверное, и взял отгул. Лучше б вовсе на больничный вышел. Или нет. Вдруг он задумал какую-нибудь глупость? С него станется. Может, тот придурок с большим самомнением снова его достаёт? Если это так, то очкарику точно несдобровать. Поняв, что дальше так продолжаться всё равно не может, Гил срывается с места и под недоумёнными взглядами подчинённых почти бегом направляется к кабинету шефа. Франциск не удивлён его просьбой, но смотрит на него крайне неодобрительно. - Слушай, это уже ненормально, – устало говорит друг, прикрывая дверь от излишне любопытствующих глаз и ушей. Бесполезно. Всё равно все и всё уже знают. Сплетни – офисная чума, от которой невозможно защититься никакими известными методами. – Ты совсем с ума сошёл с этим парнем. - Франц, один день, – нервно просит Гилберт, а предчувствие становится совсем уж невыносимым. – Всего один день, да и то не полный. Я весь следующий месяц в субботу и воскресенье работать буду, совсем без выходных. Да что там месяц – хоть год! Только сегодня позволь уйти. - Да иди, жалко мне, что ли… – удивлённый его поведением, сдаётся Франциск, и Гилберт спешно, пока друг не передумал, разворачивается к двери. – Да стой ты! Куда так подорвался?.. Завтра чтоб без всяких «люблю-не-могу». Не хватало ещё, чтоб и этот контракт каким-то магическим образом к Кёркленду ушёл. - Завтра буду, даже не сомневайся, – клятвенно заверяет его Гил и уходит из кабинета. - Неужели каждый, кто встречает родственную душу, становится таким одержимым? – спрашивает Франциск сам у себя, задумчиво разглядывая свою метку. Изображение небольшой чашки с чаем или кофе – не разобрать – ответа не даёт, но немного успокаивает, как и всегда. – Уж на тебе-то я точно так не свихнусь, – обещает Бонфуа, а чашка сменяется странным, наполовину разбитым сердцем. - Мсье Бонфуа, вам звонит мистер Кёркленд, – сообщает через селектор приятный женский голос, выводя его из задумчивости. – Соединить? - Соединяй... И чего этому чаефилу опять надо?