Клуб

      – А ты можешь не уезжать? – спрашивает.       Джехён лежит звездой поперёк огромной, аккуратно застеленной кровати с кучкой подушек, выложенных у изголовья в строгом порядке, и изучает плавные линии подвесного потолка так, будто в них скрыт смысл жизни. Почему-то думает о том, как давно менялись в этой комнате лампочки, что Юта вряд ли заботится о квартире самостоятельно, даже будь она тридцать раз его собственная, а не съёмная, так что договор с обслуживающей компанией точно есть.       Интересно, работникам хорошо платят, или в штате числятся одни иностранцы, на которых принято экономить?       – И остаться здесь нищей одиночкой? Нет, спасибо. – Другого ответа ожидать и не стоило. Разве что он мог быть грубее, но, кажется, Юта сегодня в хорошем настроении. Сквозь полупрозрачные занавеси вовсю светит утреннее солнце, и обоим, по-хорошему, сейчас следовало бы быть на занятиях, но не судьба, видимо.       Джехён слышит, как звякает пряжка чужого ремня, как шуршат ткани, поэтому закрывает глаза и удивляется мелкой дрожи, в которой начинает бесконтрольно биться собственное тело. Пять лет назад он радовался, когда Юта заявил, что снял квартиру в том же районе, что теперь они почти соседи, а сейчас… Сейчас всё по-другому, и Джехён не может понять, в какой момент и что конкретно изменилось. Важно, страшно, больно. Будто ему снова тринадцать, и мир вертится вокруг него одного, нескладного интроверта, и все принимаемые решения невозможно важные, поэтому каждое обязательно становится великой Проблемой с большой буквы.       Отношения с Ютой никогда проблемой не были.       Договорённость в чистом виде, взаимовыгодное сотрудничество, и если кто-то из них двоих переступал черту, позволял себе что-то сверх, то пропадал на неделю из виду, чтобы остудить голову, и это считалось нормальным.       В эти периоды Джехён не пил и не искал случайных связей – замыкался в себе ещё больше и оттачивал мастерство самоконтроля, пока однажды не осознал всю власть над самим собой в одной мелочи: любую реакцию он может отложить на потом. Когда никто не будет видеть. А в данную секунду он холодно улыбнётся и в любом случае выйдет победителем. Это приобретённое умение – одна из причин быть благодарным харизматичному японцу, одна из тысячи, наверное.       – Ты останешься здесь со мной.       Джехён отпускает. За столько лет впервые перестаёт себя контролировать от слова совсем. Тогда вес собственных слов давит так, словно километровая толща воды, и Джехён почти видит себя – маленький мальчик Юно, не дополучивший в своё время родительской любви, лежит на песчаном дне, боится вдохнуть, чтобы не захлебнуться, и видит, как преломляется над ним причудливо свет.       Свет просит открыть глаза, и Джехён наблюдает, как над ним склоняется Юта, упирается ладонями в кровать по бокам от растрёпанного ореола каштановых волос. Ничего неожиданного в том, что стоит он в одном чёрном белье, нет. И Джехён вроде не раз видел и выпирающие из-за чрезмерной худобы рёбра, и проколотые в семи местах уши, и цветные линзы, которыми Юта никогда не брезговал, но в то же время – совершенно не знает человека, который дышит так близко. Хочется брякнуть «Меня зовут Юно», да только он давно не Юно, и метафора вряд ли будет оценена.       – Ты же знаешь, что это бесполезный разговор. Зачем? Я всё равно уеду.       – Ну, по крайней мере, я пытался тебя остановить. – Улыбка человека, вынырнувшего на поверхность. Расстёгивает на себе рубашку Джехён с долей отвращения, но всё равно расстёгивает. На пуговице третьей – зрительный контакт при этом не прерывается – гадкая эмоция сходит на нет, сменяется каким-то вялым подобием возбуждения, и Джехён уверен: если Юта продолжит облизывать и кусать свои губы так, то у них двоих сегодня точно всё получится. И, возможно, не раз. – Как хороший друг, все дела.       Юта опускается на колени, чтобы удобнее было целовать Джехёнову шею, и бормочет в нагретую солнечными лучами кожу:       – Как для друга, ты слишком хорош. – То есть, совершает грубейшую ошибку. – Слишком. И соблазнительно пахнешь.       Джехён снова под водой. Он честно не знает, как это работает, почему сломалось, почему ему так не по себе, и зачем задавать провокационный вопрос:       – Знаешь, почему я один-единственный раз не приехал к тебе в то утро в марте?       – Ты сказал, что уснул в машине. – Юта резко выпрямляет руки, снова нависая, только уже ниже, настолько низко, что Джехён различает и злость в серых глазах, и густые короткие ресницы. – Что вы решили переиграть с Сыльги раунд, она выиграла, ты разозлился и не заметил, как отключился на стоянке. Разве нет?       – Выиграл я. И заплатил Сыльги за враньё тоже я. В ту ночь с меня стянули маску, я здорово надышался «эфки» и поэтому отключился. Потом день отблеваться не мог от этой дряни, у меня никогда к ней иммунитета не было, – говорит ровным голосом, как самый настоящий садист наслаждаясь тем, что на лице, на красивом лице Юты сменяется столько эмоций, сколько он себе не позволяет в принципе.       Всегда самоуверенный, улыбчивый, властный, он выглядит как эгоистичный ребёнок, готовый расплакаться и добить любимую игрушку, которая случайно сломалась. Он цедит сквозь зубы:       – И Чону, безусловно, связан с тем, что Тэён сейчас в больнице.       Вот только Джехён не игрушка. Джехён вполне осознанно дразнит:       – Он видел нас с Чону, но уже в другой раз. И взбесился, за что был наказан. Тебя тоже задевают мои… Оплошности?       – Нет.       – Врёшь.       – Вру, но мы договаривались, Джехён. А во-вторых, скажи спасибо, что с полуночи Донён – официально глава Клуба.       – Иначе что? Ты и так можешь меня выебать. Как будто не делал этого ни разу, господи.       – Джехён!       Джехён отворачивается и тяжело дышит. Злится. Он жалеет, что начал, что в ответ на правду ждал проявления искренности в кои-то веки. Корит себя за жалкий вид и собирается уже встать и уйти, как Юта резко хватает его за предплечье и не даёт вскочить с кровати. Ногти неприятно впиваются в кожу, и Джехён шипит от боли, падая обратно на спину:       – Отпусти.       – Это Тэён может сходить по тебе с ума, но не я, тебе ясно?       – Запредельно. А теперь дай мне уйти.       Не конкретно отсюда, за четверть до девяти, а вообще. Из жизни, из головы. Чтобы оба избавились от уже приевшегося чувства ревности особой, извращённой формы.       Забавно, что так сложно избавляться от старых привычек, когда считаешь себя целиком и полностью свободным в действиях и желаниях. Достоин ли этот гибрид называться любовью? Вряд ли. Джехёна не заботят проблемы в семье Юты, из-за которых весь клан бежит толпой крыс с корабля, Юту заботит ничего, кроме тела Джехёна; бинго! По крайней мере, они действительно так договаривались: никаких поцелуев в губы, глупых статусов и обязательств, только секс как один из вариантов, на что можно потратить свободное время, и лёгкое, ненавязчивое «приятельствование» без претензии на дружбу. Мы же взрослые люди, говорил Юта, и Джехён соглашался.       В спешке шнуруя кроссовки в прихожей и проверяя наличие ключей от машины в кармане куртки, он думает о том, что неплохо бы сейчас разбить парочку стеклянных витрин, выпустить пар. Да только вряд ли это поможет избавиться от плывущих перед глазами картинок. Джехён моргает раз, два, и на третий с удивлением осознаёт себя с влажными глазами. Нонсенс, ведь он не привык жалеть себя и о том, что сказал или сразу сделал.       Он уже собирается уходить, когда его неожиданно обнимают со спины и трутся щекой где-то между лопаток. Хочется кричать, что это несправедливо, неправильно, нельзя, фу, но Джехён оборачивается и молча терпит осторожное прикосновение чужих губ к своим. Целомудренное и невесомое, и хочется поморщиться. Джехён морщится со словами:       – Это похоже на малобюджетный фильм.       Юта добродушно хмыкает и, перебирая на затылке младшего короткие волосы, с улыбкой произносит:       – Пообещай поздравлять меня с днём рождения и Рождеством.       – Ты же поменяешь все адреса и номера.       – Верно. Тогда… Не скучай?       – Ты тоже.       Оказавшись в машине, Джехён первым делом закуривает электронную сигарету, о существовании в бардачке которой почти забыл, при закрытых окнах. Когда дым рассеивается, а заодно светлеет и в голове, становится запредельно ясно: скучать Джехён и правда не будет.       Он умный, способный мальчик, который отлично умеет плавать.

***

      – Во-первых, я должен перед тобой извиниться.       Чону ожидал чего угодно, от угроз словесных до просьб физически болезненных, но вместо этого сидит напротив Донёна в дорогой кофейне, в которой никого больше нет, даже бариста, и боится прикоснуться к своему айс латте.       Ведь подобные разговоры пугают ещё больше.       Его откровенно трясёт, до тошноты, и если в ближайшие пять минут жизнь не станет проще, то Чону на полном серьёзе задумается о том, чтобы возобновить походы к психотерапевту. Если, конечно, выберется из этой треклятой кофейни живым, в чём парень уже сомневается. Он запоздало пытается сопоставить всё, что с ним происходило в последнее время, и если в момент ответа на писклявую трель треклятого телефона он хотел узнать правду, то сейчас сформулировать что-то толковое сложно.       – За что ты просишь прощения? – Он сам согласился на встречу, поэтому будет идти до конца с гордо поднятой головой, решено.       – За всё? В знак того, что я действительно полон раскаяния, можешь задавать мне абсолютно любые вопросы, и я на них отвечу.       По Донёну не скажешь, что он кается. Что-то в нём неуловимо изменилось, и эти незаметные перемены заставляют Чону чувствовать себя мышкой, сервированной салатными листьями и помидорками черри на огромной тарелке, в то время как Донён – тот, кто благодарит господа бога за щедрый ужин. Куда только делось чувство безопасности, которое он всегда внушает одним своим присутствием, – непонятно.       – Я не знаю, с чего начать, на самом деле, – (честно?) признаётся он. – И буду очень благодарен, если ты мне поможешь, спросив о том, что больше всего тебя интересует.       С чего начать? С самого начала. С той самой ночи: духота, дымка, маски, ключи и радиатор за спиной. Точки невозврата, когда надоело врать, прятаться, и дышать тоже. Если бы только существовали волшебные пилюли, красные и синие, то Чону, как и герой небезызвестного фильма, выбрал бы ту, что гарантирует избавление ото лжи и пропуск в мир жизненных реалий. Наверное.       Донён на темнокожего лидера революционного движения похож мало, но знает едва ли не больше всех – Чону признаёт, уважает чужой авторитет и задаёт самый глупый вопрос из всех, что только можно было озвучить в данной ситуации:       – Телефон. Почему он у меня?       Да, тот самый, древний, но удивительно «живучий», который Чону зачем-то продолжает греть в ладонях. Может, так проще сосредоточиться и держать себя в руках, может – чтобы в случае необходимости швырнуть его обидчику в лицо и, воспользовавшись заминкой, попытаться сбежать. Впрочем, как показывает практика, планы Чону никогда не срабатывают, единственное, что у него более-менее хорошо получается, – сохранять невозмутимое выражение лица, несмотря на зуд под ложечкой.       – Потому что такой есть у каждого члена Клуба.       Как-то это совсем ничего не проясняет.       – «Клуба».       Донён вздыхает:       – Да, пожалуй начнём с Клуба.       Он говорит, что это в первую очередь традиция, и что существовала она с первых лет основания самого старого и престижного университета страны. Так уж вышло, что среди студентов-любителей фехтования – а это были студенты того уровня достатка, которые могли позволить себе дорогостоящую экипировку и частные уроки толковых преподавателей, – вошли в моду воскресные собрания, если угодно – маскированные вечеринки, и то, что происходило во время нескромного отдыха, должно было оставаться забытым там, где оно происходило. Честь, как и сегодня, блюли через раз, а вот имидж… Имидж был и остаётся святым, так что:       – Общее времяпровождение стало, во-первых, гонкой – каждый старался придумать что-то новое и максимально провокационное, чтобы в узких кругах зауважали, а во-вторых – кладезем компромата, который можно было использовать в своих интересах даже после выпуска. Ничего с тех пор не изменилось, Чону, бизнес ведётся по тем же правилам.       – Причём здесь бизнес?       – Возьмём того же Джехёна. – Донён укладывает локти на стол и тянется вперёд. – Его отец – политик, важная шишка в нашем правительстве, эдакий повелитель государственного земельного кадастра, если не вдаваться в подробности. Как долго, ты думаешь, он продержится, если СМИ затянут его сына в секс-скандал? Да ещё и гейский.       – Какой ещё скандал...       – Тебе ли не знать, Чону. Разве не видишь кричащих заголовков об изнасиловании первокурсника? Себя. Это будет крест на их семье. Как и на любой другой. Джонни, к примеру, уже ведёт свой бизнес, гостиничный, и если станет известно, что он приторговывает наркотиками на досуге, он ни за что не отмоется и рухнет на колени раньше, чем с них встанет в финансовом плане, потому что сейчас по уши в кредитах.       – Но это же...       – Именно поэтому мы друг другу помогаем. Наши семьи. Что-то вроде братства. Теперь понимаешь?       Понимает. Маски как защита от действия наркотиков, отключающих жертв до удобного состояния мягкого пластилина, каждая игра – как способ поддержания, можно сказать, корпоративного духа внутри грёбаного братства. Прекрасно, чудесно, острые ощущения, океан власти, но в жернова ведь попадают и простые люди, вроде него самого или того же Куна, и это мерзко. Чону пытается на Донёна разозлиться, но вдруг понимает, что не уточнил до сих пор:       – Ты тоже в Клубе, как я понимаю?       – Начиная с сегодняшнего дня я его глава. При других обстоятельствах я бы ни за что не стал звать тебя на чашечку кофе и читать лекции за жизнь.       – Что изменилось? Почему я?       – Много изменилось, и именно благодаря тебе. Точнее, благодаря мне, но без тебя у меня ничего бы не вышло. Поэтому я и просил прощения.       Чону понимает, что его использовали. Вот же, Донён говорит ему об этом открытым текстом, нервно теребя манжет своей небесно-голубой рубашки. Тошнит, горят от тупой боли виски, поэтому Чону роняет телефон у тарелки с нетронутым тирамису и хватается за голову.       – В ту ночь, когда вы пришли ко мне. Вы...       – Я, Джехён, Джонни, Сыльги и Юта, если ты его знаешь. Капитан футбольной команды нашей, ну, бывший капитан. Он должен улететь в Осаку сегодня, но замену искал себе давно. – Донён делает глоток эспрессо и играется со стиком сахара, вращая его под пальцами на блюдце. – И я не про футбол, если что.       – Да, именно имена я и хотел попросить. А в ночь, когда умерла Суён? – Кажется, он начинает всё понимать.       Донён кивает, будто подтверждает, что Чону на правильном пути. Или не будто. Звучит новая вереница имён:       – Я, Джонни, Юта, Сыльги, Суён и Тэён. Джехён тогда был с тобой.       – Выходит, место Юты занял Тэён, а Суён вы... Вы... Убрали за ненадобностью? – Догадка звучит страшно, до противного писка в ушах.       – Мы не настолько близки, Чону, чтобы я открывал тебе все карты. Глотни кофе для начала, успокойся.       Утро мало подходит для таких вот задушевных бесед, смахивающих на финальные злодейские. Чону слушается, хватается за латте и долго смотрит в окно, в пол. По тротуарам продолжают ходить люди, спешащие по рабочим делам или на романтичные свидания, на нерегулируемых перекрёстках – ничего нового – продолжают скапливаться автомобили из-за взаимного неуважения водителей, хамства и нарушения правил дорожного движения. Мир живёт, мир существует, а за разговором с Донёном Чону почти уверовал в то, что он ограничивается одним проклятым Клубом и всем тем, что в нём происходит.       Он честно не знает, как реагировать. Мог бы заплакать – заплакал бы, но глаза сухие. Мог бы накричать на Донёна – накричал бы, но больше обидно не за себя, а за Куна, за то, что своими играми они испортили его, как и десятки таких же наивных до или после. Ради чего? Ради больших денег? И зачем, спрашивается, Донён это всё рассказывает? Притворялся бы и дальше примерным президентом, шутил бы глупые шутки, улыбался. Чону предполагает, что позвали его явно не на десерт, и не ошибается, потому что Донён, тоже глядя в окно, подаёт тихий голос:       – Правило первое – Клуб приглашает только однажды. Правило второе – Клубу наплевать, как тебя зовут, но он о тебе позаботится. Правило третье – больше никаких правил. – Делает небольшую паузу. – Я был довольно наивным, когда на первом курсе хотел попасть в Клуб. Отец описывал мне его чуть ли не райскими кущами, знаешь, но когда позже, на моём посвящении в рыцари, меня макнули в эту грязь лицом против моей воли... Ты можешь верить мне, а можешь не верить, Чону, но я поклялся себе, что однажды закопаю каждого, кто в этом был замешан, вместе с его дерьмом глубоко в землю. И у меня почти получилось.       Чону понимает, что речь о Юте, семья которого, как говорят, разорилась, и возвращается в Японию. О Джонни и Сыльги, у которых до сих пор, по слухам, проблемы с полицией по делу Суён. Выходит, на соседнем стуле сидит сущий монстр, и от него впору шарахаться, но намного больше хочется понять, что его в чудовище превратило, какое проклятие. Глупо сравнивать происходящее со сказкой, неправильно даже, но невидимый щелчок пальцев – и на место становится последний паззл.       «Ничего просто так, для собственного развлечения, они не делают».       «Если они зацепили тебя, то им это для чего-то нужно».       «С кем-то они разговаривают, запугивают, заставляют что-то делать. С кем-то проводят ночь, но только одну – одно из их дурацких правил. Они считают себя всевластными, и это недалеко от правды».       «Не сегодня».       – Кун, – шелестит Чону раньше, чем успевает подумать.       И он не ошибается, потому что Донён довольно резко поворачивает голову поджимает губы и весь как-то надламывается, как отражение в разбитом зеркале.       – Он рассказывал тебе?       – Нет. Но это всё из-за него, да?       Сдержанный кивок.       – Я рассказал о тебе Джонни, заинтересовал его, и именно он предложил тебя Юте для игры, когда я остался в тени, и это стало началом конца. – Тут вспоминается вкрадчивое «И хочешь сказать, что тебе так интересно?». – А дальше всё по принципу домино, Чону. Я знал, что Джехён, единственный сохранивший среди нас остатки наивности, влюбится в тебя. Я знал, что Тэён ему этого не простит, и поэтому всячески провоцировал его на агрессию. Я знал, что...       – Джехён, прости, что сделает?

***

      Слишком много информации.       Чону возвращается в общежитие, отмахнувшись от любопытного консьержа тем, что, мол, заболел и плохо себя чувствует, нет, не прогуливает, и первым делом глотает горсть таблеток, которые хранит на всякий случай во внутреннем кармане одной из зимних курток. Радует то, что в комнате никого нет, хаос и разбросанные повсюду вещи говорят о спешке, в которой собирались и вылетали на пары ребята. Чону чувствует себя виноватым за то, что не отвечает на их звонки и сообщения, но всё равно отключает телефон и просто ложится на пол, даже не на матрас.       Окно настежь, душа нараспашку.       Он не хочет больше ни о чём думать. Пусть ему не будет столько лет, а всего-навсего каких-то четыре, чтобы свернуться сейчас калачиком без лишних угрызений совести и молча прислушиваться к тому, что происходит на улице, мечтая о свободной взрослой жизни. Когда никто не контролирует, не принимает за тебя решения. А ещё можно не есть невкусную овсянку с каплями малинового джема – один только джем большими ложками с горкой. Чону не замечает, как начинает плакать, подтягивая к груди колени.       Донён окончательно выбил его из старой колеи, а как встать на новую, где её найти – не сказал. Только подкинул до ворот кампуса и попрощался сухим кивком. Без лишних слов было понятно, что это не последняя их встреча. После всего, что Чону узнал, его так просто не отпустят и… Нет, не сейчас. Потом, пожалуйста, потом.       Чону захлёбывается судорожными вдохами и хрипит от нехватки воздуха одновременно. В какой-то момент он даже с жизнью решает распрощаться, но его резко хватают за плечи, заставляют сесть и с силой встряхивают. Удивительно реальная галлюцинация в виде Джехёна смотрит на него со смесью испуга, жалости и какой-то непередаваемой нежности, словно Чону прозрачный, и все его мысли как на ладони сейчас.       – Джехён? – Фантом не исчезает и продолжает держать в тёплых объятиях даже тогда, когда Чону успокаивается и решается провести ладонями по широкой спине. – Ты настоящий, что ли?       Тихий смешок, из-за которого хочется сильнее прижаться, спрятаться в изгибе шеи, и Чону так и поступает. Они сидят на полу, странно переплетаясь ногами-руками посреди бардака неуютной комнаты, но менее тепло от этого не становится.       – А каким я должен быть? Резиновым?       – Нет, просто это странно.       – Что именно?       – Что ты здесь.       – Магия вне Хогвартса запрещена, так что я просто попросил Марка узнать у Лукаса, не появлялся ли ты в университете, а когда оказалось, что нет, – пришёл сюда. Ничего необычного. – Джехён чуть отодвигается и рукавом джинсовой куртки вытирает Чону щёки, с улыбкой трёт нос до красного кончика, и тому становится стыдно за неподобающий слезливо-сопливый вид.       – Зачем ты искал меня?       – Чтобы не отпустить.       Новое легче строить на прежнем месте, когда от старого остаются не руины, а пыль.       Чону чихает и со смехом тянется за первым поцелуем.