Клуб

      – Я говорил, что ты красивый? Тогда скажу. Ты красивый.       Еле слышный стон.       – Я говорил, что мне нравится то, как ты пахнешь? И об этом ты должен знать. Слышишь?       Чону держится за приоткрытое окно двумя руками и тянется вперёд, практически утыкаясь в него носом каждый чёртов раз, когда ощущает прикосновение к спине. Его рубашка расстёгнута и давно спала с плеч, что позволяет проворному Джехёну не просто прижиматься сзади, а ещё и водить кончиками пальцев то выше, то ниже по позвоночнику, ухмыляясь Чону в затылок. Тот порочно прекрасно скулит из-за повышенной чувствительности спины от одних только мимолётных прикосновений, и это даже немного забавно.       На самом деле, ему безумно стыдно и за то, как он сейчас выглядит – сводит локти, чтобы прикрыть голую грудь, и молится, лишь бы никому из гуляющих внизу редких студентов не вздумалось сейчас поднять голову и всмотреться в чужое окно, – и за частое дыхание, и за подкашивающиеся колени. Он знает, что упасть ему не дадут, но то, что с ним прямо сейчас могут сделать, – пугает. Или нет. Джехён оставляет поцелуй на затылке – Чону выгибается всем телом, будто пытается избежать следующего, где угодно, и почти скулит. Жмурится, слышит низкое:       – Так нельзя. – Джехён ведёт кончиком носа по влажной от утренней духоты шее, когда Чону наклоняет голову набок, и бормочет ему на ухо: – Я ещё даже не раздел тебя, а ты уже скулишь. В прошлые разы ты не был так зажат. Так очаровательно зажат.       – В прошлые разы ты молчал, и было легче, если честно, – проговаривает быстро, на выдохе.       Джехён не сдерживается и фыркает. Он даже тихо смеётся, но не говорит ничего в ответ, а только хватает Чону за талию, под рубашкой, что сопровождается очередным жалобным всхлипом, и разворачивает к себе лицом. Чуть опухшие глаза человека, который недавно плакал, приоткрытые полные губы. Сложно в такой момент переключиться на серьёзный разговор, но это необходимо, потому что иначе Джехён снова будет чувствовать себя так, будто пользуется беззащитностью того, кто ему действительно симпатичен.       Как так получилось, что заботу о Чону он поставил сначала выше дел Клуба, а потом – и недодружбы с Тэёном, Джехён не объяснит. Делал, что хотел? Что считал нужным? Как чувствовал? Когда строгие ограничения и глупые правила – это то, чем ты большую часть жизни, если не всю, живёшь, в какой-то момент волей-неволей начинаешь бунтовать. И нет ничего плохого в том, что бунт этот – всего лишь чувство привязанности к определённому человеку.       – Хорошо, давай проясним несколько моментов. Ты меня боишься?       – Н-нет. – И опускает глаза.       Тогда Джехён наклоняется и целует в подбородок. Эффект превосходит ожидания: Чону не просто вскидывает голову, а ещё и запускает пальцы в каштановые локоны, притягивая своего искусителя ближе. Они снова целуются, только уже медленнее, иногда негромко причмокивая, с закрытыми глазами, и Чону почти забывает о том, что должен оправдаться. Он пытается отдышаться и сбивчиво бормочет, пока держит пальцы на Джехёновых губах и не позволяет ему продолжать.       – Просто утро, слишком светло, и я…       – Послушай. – Самообладанию Джехёна можно только позавидовать. Видно, что спокойствие, поразительная способность держать себя в руках, а не следовать похотливым желаниям, даётся ему с трудом. Он закрывает глаза, ложится Чону на плечо и некоторое время молчит, подбирая слова. Чону молча водит ладонью по стриженому затылку и улыбается от того, насколько странное покалывание забавно, щекотно. Когда Джехён наконец заговаривает, то кажется, что весь мир немеет в секунду, сжимается до одного звучания его голоса: – Не лучший момент, я могу всё испортить, но я должен это сказать.       – Что? – Чону себя не слышит и надеется, что короткий вопрос прозвучал не слишком жалко.       – Я знаю обо всём, что с тобой происходило в старшей школе. Сиди! – Вжимает Чону в подоконник задницей, как только тот, испуганный, собирается сбежать. Грудные клетки соприкасаются, одно сердце бьётся чаще другого, и Джехён вынужденно держит за запястья, надавливая, буквально прикалывая к гладкой поверхности подоконника. Он почти что рычит: – Я учился в той же школе, дурак, не думай, что выведывал информацию специально. У меня были друзья, на несколько лет младше, с которыми я общался и после выпуска, а ты в своё время наделал много шуму в нашем городке. Твою историю обсуждали все, кому не лень, и даже я. Сиди, я сказал!       – Отпусти!       – Хватит! – Крик пугает обоих. – Я говорю это не для того, чтобы сделать тебе больно или шантажировать. Или... Чёрт! Я никогда тебя не осуждал и не собирался! И... Чёрт.       Будь Чону по-прежнему тем, кем пытался, то воспользовался бы внезапной свободой и сбежал. Его ничуть не тронул бы вид растерянного и одновременно злого Джехёна, прочёсывающего руками собственные волосы. Но после всего, что с ним произошло, помня единственный, но от этого не менее действенный урок Юкхея, суть которого сводилась к простому – не сбегать от проблем, не сбегать от себя, Чону удивительно быстро успокаивается. И с удивлением осознаёт: он рад. Он рад, что с Джехёном не придётся долго и нудно беседовать, стараясь донести суть своих комплексов и лютого нежелания возвращаться в родной город после университета.       Да, Джехён и правда всё испортил, но так даже лучше. Так проще запрыгивать на треклятый подоконник, чувствуя оголённой левой лопаткой нагретое стекло, закидывать ногу на чужое бедро и расслабленно возить пяткой по одной аппетитной (Чону знает) ягодице. Он удивляется разительной перемене в своём поведении ещё больше, чем Джехён, кажется, потому как перебивает его на полуслове:       – Скажи мне одну вещь. Только честно и не задавая лишних вопросов. Обещаешь?       Джехён осторожно гладит его бедро, боясь спугнуть снова, и молча кивает.       Как легко манипулировать возбуждёнными, ах.       – Я знаю о Клубе, знаю, чем и для чего вы занимаетесь. А теперь допустим, той ночью, самой первой, я случайно выбрал, например, Юту. – Впрочем, выбор имени при постановке каверзного вопроса ни разу не случаен. – Какова была бы вероятность того, что сейчас происходит?       Чону немного злится.       Он считает, что имеет право, и пусть это не особо честно по отношению к Джехёну, который наконец-то решил вести себя так честно, насколько он умеет, – Чону плевать. Он устал быть тем, кем с лёгкостью управляют. Потерянным посреди поля мышонком, не знающим о мире ничего, пока этот самый мир уже ведёт на него свою охоту. Он чувствует, что конкретно Джехёну не безразличен, и хочет убедиться в том, что он не просто хорошая, исправно работающая игрушка, а может претендовать на что-то серьёзное. Он мало что знает о Джехёне, так что требовать ничего особенного не может, кроме элементарной искренности. И он её получает вместо красивых слов о том, что это была судьба, и голой жажды секса.       Джехён выглядит разбитым – это именно то, что Чону нужно, значит, скажет правду.       – Я не знаю, Чону, честно. Когда Джонни предложил твою кандидатуру для игры, мне это сразу не понравилось, но я был и продолжаю быть не в том положении, чтобы спорить с ним или Ютой. Мне было тебя… жаль?       – Настолько, что сначала сделал мне минет, а потом уснул со мной романтично в машине.       – Ты меня возбуждал одним только своим вроде как невинным взглядом, окей? – Беспомощный взмах руками. – Это второе впечатление. А потом… Меня стал злить Тэён, решивший вдруг, что имеет право как-то влиять на твою жизнь, Юкхей, который вечно рядом с тобой ошивается. Меня до сих пор злят все, кто… Послушай, мне сложно говорить красиво, пока твоя нога там, где она сейчас находится.       Чону ещё некоторое время давит носком кроссовка на пах, а потом спрыгивает на пол, вдруг чувствуя себя до безобразия счастливым.       Наконец-то.       – Я приду к тебе через пару часов, – на ухо. – Надеюсь, к тому времени твой подоконник будет свободен, а смазка – лежать на видном месте. А теперь свали к чёрту, Чон Джехён, мне нужно подготовиться.       – К чему?       – Ты серьёзно?..       – Но мы не договорили.       – Мне передумать?       – Нет!

***

      – Я рассказал о тебе Джонни, заинтересовал его, и именно он предложил тебя Юте для игры, когда я остался в тени, и это стало началом конца. – Тут вспомнилось вкрадчивое «И хочешь сказать, что тебе так интересно?». – А дальше всё по принципу домино, Чону. Я знал, что Джехён, единственный сохранивший среди нас остатки наивности, влюбится в тебя. Я знал, что Тэён ему этого не простит, и поэтому всячески провоцировал его на агрессию. Я знал, что...       – Джехён, прости, что сделает?       Донён забавно поморщился, но Чону смешно не было.       – Не заставляй меня повторять дважды.       Ладно, этот вопрос можно ненадолго отложить, главный:       – Донён, что я вообще здесь делаю? Зачем ты мне всё рассказываешь?       Он рассмеялся и сказал, что если б под рукой был треугольник, то он непременно бы сделал десертной вилкой по нему «дзынь». То ли довольная улыбка, то ли полубезумный оскал превратила Донёна в едва ли не психопата, которому удалось обвести всех вокруг пальца, чтобы в полной мере насладиться своим безумием в каком-то укромном месте. В арендованном на несколько часов кафе, запертом изнутри, например. Если до этого Чону было жутко, то нет, враньё, холод по спине побежал только тогда, когда Донён наклонился к нему максимально, практически нос к носу, и спокойно сказал:       – У тебя есть телефон, такой же, как и у всех членов Клуба, понимаешь? Не жертв, не игрушек, не ищеек, не слуг, а членов.       – Ты уже говорил об этом, но…       – В записной книжке есть только номер лидера, так нужно, но главная его ценность в маячке, благодаря которому я постоянно следил за твоими передвижениями. Благодаря которому я очень вовремя нашёл вас с Куном тогда, на стоянке.       – И всё равно я не понимаю, зачем ты это всё делал и продолжаешь делать. – Впору было хвататься за волосы и плакать от беспомощности. И тогда Чону понял, что Донён – энергетический вампир, и попросту подпитывается чужой неуверенностью. Его сила – в чувстве собственного превосходства, когда знаешь чуть больше, чем кто бы то ни был, и вряд ли оно безосновательно. Мысль отрезвила и позволила вспомнить, как чередовать вдохи с выдохами. – Теперь, когда я столько всего знаю, меня проще убить.       – Нет, ты не так всё понял. – Кривая полуулыбка. – Добро пожаловать в Клуб, Чону. Теперь уже официально. Ты же не против того, чтобы вступить в наши поредевшие ряды, верно?

***

      Чону закрывает за собой дверь чужой комнаты, когда время переваливает за полдень, и по коридорам общежития всё чаще и более лениво шатаются те, кто уже не на занятиях. Кто с чистой душой закончил учиться, кто проспал и прогуливает, кто подслушивает или ищет приключения на свою задницу – их проблемы. Как только щёлкает небольшой замочек межкомнатной двери, они все, люди и разговоры, остаются вне зоны досягаемости и точно не помешают.       Джехён свешивает ноги с кровати, держится за край матраса и игриво цокает языком. Домашний, уютный, в простых пижамных штанах и мятой футболке. Он ничего не говорит, только улыбается с многообещающим прищуром, и Чону так же молча подходит, останавливаясь аккурат между его разведённых ног.       Странно.       Ни дурмана, ни спешки, при свете дня. Видно всё чётче, ощущается острее. Чону укладывает ладони на гладкие после бритья щёки сидящего перед ним парня, проводит одной рукой по ещё влажным после душа волосам и запрокидывает голову, как только тот притягивает его к себе ближе и целует в живот через ткань футболки. Приходится снять её, чтобы не мешала, и тогда Джехён с удивлением цепляет пальцем широкую резинку на талии, вопросительно гнёт брови.       – К такой крепят микрофон, но… – закончить не успевает.       – Но это сексуально, мне нравится. – Джехён проводит пальцем под этой самой резинкой, заставляя Чону прикусить губу и прогнуться в пояснице.       Он не совсем худой, скорее жилистый, а Джехён всё равно практически обхватывает ладонями тонкую талию и наклоняется, чтобы поцеловать ниже. И ещё ниже. И ещё – у самой кромки джинс с уже расстёгнутой пуговицей и ширинкой. Когда успел негодник – неясно. Чону избавляется от настойчивой хватки, переплетает пальцы и заводит руки Джехёну за голову, прежде чем наклониться, дёрнуть на себя, поцеловать в губы и опрокинуть обратно на широкую кровать. Можно смело говорить о дежавю со сменой ролей, но некогда.       Вещи – на полу, полнейший хаос – в голове, как по щелчку пальцев. Мягко ложась сверху и целуя в губы, он теряется в ощущениях, потому что его то обнимают, то царапают, то прижимают теснее, то опрокидывают на бок, и тогда Джехён безо всякого стеснения гладит бледные бёдра и между. Поцелуи становятся короче и более смазанными: скулы, подбородок, кадык, ближе к уху. Чону знает: если он откроет глаза, то наверняка влюбится как первоклассник, безосновательно почти и ещё сильнее, поэтому жмурится и тихо стонет на каждое прикосновение к коже.       В движениях Джехёна (и в мыслях тоже) уже нет бережности. Он отталкивает от себя – Чону падает на спину и смешно икает, широко распахивая глаза – и затем оставляет вереницу несерьёзных укусов на грудной клетке, вылизывает соски, прежде чем опуститься ниже и начать также вылизывать-кусать внутреннюю сторону бёдер. Чону хватает за волосы и, кажется, что-то просит, но его мнения не спрашивали, и Джехён продолжает забавляться, разводя согнутые в коленях ноги шире и царапая плоский живот с намёком на кое-какие рельефы.       Он берёт в рот только тогда, когда Чону почти срывается на жалобный плач. Его хныканье прерывается громким стоном, и парень тут же закрывает сам себе рот ладонью. Но то, как умело Джехён вылизывает основание, а затем, когда накрывает губами головку, втягивает щёки, в конце концов заставляет схватиться за простыни и помянуть всуе бога. Днём грешить намного, намного интереснее.       В какой-то момент всё прекращается, и Чону успевает сделать ровно пять вдохов-выдохов, прежде чем выгнуться дугой от первого липкого пальца внутри себя. Восемь – прежде чем их оказывается уже два. Он хнычет, он сам переворачивается на живот и подбирает под себя колени, зная, что так Джехёну будет проще…       – М-м-м, господи! – Исповедаться и правда стоит на досуге.       По удлинившимся стонам Джехён понимает, что массажирует сейчас простату, и останавливаться не собирается. Он держит темп, и это настолько мучительно-больно-приятно, что Чону зарывается лицом в смятое покрывало и отчаянно старается не двигать бёдрами. Сложно. Ему мало, хочется большего, поэтому:       – Хватит.       Но Джехён будто бы не слышит.       – Пожалуйста.       Надавливает сильнее – Чону вскрикивает.       – Тебе мало пальцев? – Почти что нараспев. – Хочешь большего?       – Угум-м-н. – Невыносимо.       Неожиданно Джехён щёлкает той самой резинкой на талии. Раз, два, три – вместе с каждым толчком пальцев глубже и резче. Чону шипит, резко поднимается на локтях, а потом и садится, разрывая контакт. Джехён так же сидит на коленях, обнимает Чону за плечи и опрокидывает на себя, позволяя отдышаться. Целует в плечо, оставляет болезненный засос на изгибе шеи, и Чону ловит себя на том, что улыбается. Что готов прямо сейчас сорвать с карниза занавеси, чтобы видели все и каждый, чем они сейчас занимаются. Чтобы знали, кто кому принадлежит и насколько серьёзно.       – Прости, – шепчет Джехён на ухо. – Я не думал, что тебе будет так больно.       Чону фыркает:       – Мне не было больно. Просто я не ожидал. И, может, уже возьмёшь меня как следует?       Пьянея от счастья и собственной наглости, он перекатывается на спину, раздвигает ноги. Он тянет пальцы правой руки в рот, пока беззастенчиво закидывает одну ногу Джехёну на плечо и смотрит нагло в глаза ему же. Кажется, и говорить ничего не стоит больше – вполне ясно, чего он ждёт и чего до безумия хочет. Джехён нарочито медленно выдавливает на ладони смазку, растирает её, но вместо того, чтобы коснуться себя – снова наклоняется к Чону. Одной рукой обхватывает набухший член, а пальцами второй – возобновляет пытку.       – Я могу тебя трахнуть так, что ты до вечера не встанешь. – Надавливает большим пальцем на головку, размазывает первые белесые капли. – Пока ты лежишь на спине, пока стоишь у окна, или даже на кухонном столе. – Чуть ускоряется, толкает пальцы глубже. – Поверь, я могу это сделать так, что ты забудешь, где и с кем находишься. Ты будешь чувствовать только мой член в своей заднице и кричать так, что сюда сбегутся соседи. И они будут стоять и смотреть на тебя, пока ты не кончишь в моих руках. Этого ты хочешь? Ну же, признайся.       Дурные грязные разговоры, дурной Джехён. Он красивый, когда облизывает пересохшие губы, и не только. Светлый оттенок кожи, покатые плечи, острые ключицы – самообладания, чтобы лежать и любоваться, на это не остаётся. Чону закрывает глаза, скулит и воет, извиваясь, но так просто Джехён его не отпустит.       – Смотри на меня. И не смей отводить взгляд.       – Зачем? – Икает после очередного стона. – Почему бы просто не…       Джехён останавливается, а Чону готов расплакаться от разочарования. Он и плачет, наверное, потому что щекам становится неожиданно горячо. Слезами унижения это не назовёшь – переизбыток эмоций. Когда-то его жизнь сломал один только чужой взгляд, один неосторожный момент, а Джехён в открытую почти говорит, что ему на всё плевать. На сторонних наблюдателей, на всё, что они могут подумать. Зато ему не наплевать на Чону, и больше ничего в данную секунду не имеет значения.       – Потому что ты потом ещё недели три существовать нормально не сможешь, а я столько не выдержу без секса. Без тебя. Так что, – снова пальцы внутри, – мы будем тренироваться вот так до тех пор, пока я не буду уверен, что не сломаю тебя. Договорились, малыш?       Ласковое обращение становится последней каплей. Чону вскрикивает и напрягается всем телом, сжимаясь вокруг пальцев и теряя связь с реальностью окончательно.

***

      Вступить в поредевшие ряды? Серьёзно?       – Это шутка? Она не смешная. Если что, – прохрипел Чону и почти залпом выпил свой напиток.       Играть чужими жизнями, делать вид, что всех презираешь, или презирать на самом деле – неужели он создаёт впечатление способного на такое. Ненависть к людям, родом из прошлого и оставленная где-то там же, не должна превращаться в разочарование, сжигающее изнутри дотла. Какой бы сильной ни была боль, она не придаст сил и уверенности в том, что лично у тебя есть право решать за других. Но за тебя ведь всё решили, гадко шепчет внутренний голос. Навесили ярлык, гнобили и сгноили так, что собственная мать долго не могла взглянуть тебе в глаза.       Донён ведь умный, Донён видит даже то, во что самому Чону верится с трудом.       Но в Клуб не берут за один только характер, амбиции или жажду реванша с кем-то там, конкретным или абстрактным.       В Клубе состоят те, у кого уже есть власть, и они планируют её преумножить.       Несостыковка.       – Я никто, Донён, – Чону наконец решился на ответ. – Моя мать не богата, у моей сестры пожизненная группа инвалидности. У меня нет знаменитых на всю страну родственников или щедрых американцев на примете, которые завещали бы мне свой бизнес, потому что я похож на их умершую болонку.       Донён тихо засмеялся:       – Ты слышишь себя? Сарказм я считаю показателем не то чтобы интеллекта, но… Скажем, умения трезво оценивать себя и окружающий мир. Ты из трезвых, Чону, хоть и изрядно потрёпан. Но твоё восстановление – вопрос времени. Ты можешь добиться многого, большего, чем то, что у тебя есть сейчас.       – Ты слышишь меня? У меня нет связей и денег, Донён. Я, может, и добьюсь чего в этой жизни, но для Клуба не гожусь.       Разве что быть на вечных побегушках. Принеси, подай, завяжи жертве руки, раскидай по округе сплетни, пробей неправильную цену на кассе; горький смешок. Чону честно не понимал, почему Донён так в него вцепился. Помог развалить Клуб – прекрасно, увлёк собой Джехёна, который мог бы вычислить главного интригана, – приятный бонус, но ничего поверх этого. Абсолютно. Или на стол ещё не выложены все карты?       – Ты знаешь, кто твой отец?       Чону не знал и не знает. Мать не любит об этом говорить. Он догадывается, что они с сестрой – плоды летних романов, которые неожиданно затянулись, но не более. Мать-одиночка, воспитывающая двоих детей, – это хорошие льготы, и никто не спешил менять их на какого-то безработного алкоголика, каким мог бы быть внезапно обнаружившийся отец. Чону было достаточно знать, что дети никогда не были для него сдерживающим фактором, поэтому он их и оставил ещё в раннем детстве.       – Нет. И не хочу знать.       – А если я скажу, что ты мой сводный брат?       – Хватит. Остановись. Замолчи.

***

      – Хэй. Ты в порядке?       Чону приходит в себя под аккуратными прикосновениями – прочёсыванием слипшихся прядей волос. Он разлепляет веки и понимает, что, к сожалению, не очнулся в другой вселенной. Всего-навсего в изувеченной постели, в собственной сперме и состоянии лёгкой потерянности. Джехён отчего-то прикрывается краем одеяла, и Чону чувствует себя виноватым. С болезненным шипением он садится, стараясь игнорировать дискомфорт от того, что он весь липкий, разбитый, и руки плохо слушаются. Целует с языком, чувствует, как дёргается Джехён, заметно напрягаясь, и предлагает в губы:       – Теперь моя очередь о тебе заботиться.       Сидя на коленях перед Джехёном, стоящим у стены, впервые за долгое время Чону чувствует себя настолько легко. Готовым брать от своего жалкого существования по максимуму, как компенсацию за то, что с ним произошло за неполные два десятка лет. От самого момента нежеланного рождения до паутины Донёна, в которую он безрассудно попался и почему-то не собирается вырываться. Он ведёт кончиком носа по мускусной коже, он улыбается несдержанной хватке на своём затылке и послушно открывает рот.       Это не игра.       Это то, что он действительно хочет сделать.       И то, что будет делать.