Летний Излом

      Олаф проснулся рано — не было даже девяти. Утренний холодок, проникающий в спальню через открытое окно, совсем не радовал, и Ледяной, опровергая свое прозвище, попытался завернуться в одеяло, узурпированное Вальдесом. Вообще-то вчера одеял было два, Кальдмеер это помнил совершенно точно, но куда делось второе, можно было только догадываться — хорошо, если просто упало на пол.       Размышляя о природе странствующих вещей в холостяцком доме и слушая размеренное сопение справа, Олаф не заметил, как начал вспоминать вчерашнее. После того, как Бешеный бесстрастно разлучил его с ковром и повел совсем даже не в спальню, а на кухню, они еще долго пили кэналлийское и закусывали какими-то мясными чесночными рулетами, что было весьма опрометчиво. Когда Ротгер, впав в сентиментальную стадию опьянения, попытался поцеловать Ледяного, они оба сошлись на том, что делать это теперь решительно невозможно.       Последний бокал вина дался Кальдмееру особенно тяжело, и, кажется, Бешеный все-таки помогал ему, когда они очень долго и эмоционально поднимались по лестнице на второй этаж. Потом был какой-то провал в памяти, после которого Ледяной частично помнил достаточно бурный секс на ковровой дорожке и, почему-то, порог ванной.       Подумав о ванной, а потом и о воде, Олаф понял, что хочет пить. Выбирать между утолением жажды и ленью было нелегко, но он все-таки склонился к первому варианту. Обычно Кальдмеер брезговал водой из-под крана, но спускаться на кухню категорически не хотелось. Напившись, Ледяной еще немного подумал и решил принять душ, раз уж все равно встал, и почему-то совсем не удивился, когда, открыв душевую кабинку, обнаружил в ней второе одеяло...       Бешеный еще спал, и адмирал цур зее, вернувшийся в комнату в приподнятом настроении, прилег рядом. Будить Ротгера совершенно не хотелось, наоборот, возникало желание подремать еще, и Олаф, кажется, даже успел провалиться в сон прежде, чем зазвонил будильник. Вальдес пробормотал что-то среднее между укором и проклятием, и выключил телефон.       — Олле, — хрипло спросил он полминуты спустя, — который час?       — Без двадцати десять, — ответил Кальдмеер, посмотрев на телефон в руке вице-адмирала.       Ротгер недовольно засопел, потом все-таки открыл один глаз и, сонно глядя на Ледяного, сказал:       — Надо вставать. В одиннадцать я должен быть у Вейзелей, а к половине первого — в аэропорту, — и пояснил, — соберано встретить. Поедешь?       — Думаешь, мне стоит при этом присутствовать?       — Как хочешь, — Бешеный зевнул. — Мы потом хотели к альмиранте — кое-какие вещи во внедорожник переложить, и сразу на гору.       Кальдмеер задумался, и Вальдес невольно залюбовался — он еще не встречал человека, который бы столь воодушевленно смотрел в потолок.       — Просто я хотел зайти сегодня к Дитриху, — Олаф, наконец, соизволил ответить, — в музей. Он обещал показать мне кое-какие варитские древности, которые уже лет пятьдесят нигде не выставлялись. Потом ему не до того будет. Как думаешь, я успею, пока вы будете кататься по городу?       — Успеешь, куда ты денешься, — Бешеный хмыкнул, — тогда мы за тобой заедем уже по дороге... Ооо, как же не хочется вставать, кто бы знал!       — Это точно, — Олаф согласно вздохнул, — опять пить...       Ротгер засмеялся, потом все-таки совладал с собой и сказал:       — Вот это нас унесло вчера, а? С каких-то двух бутылок! Ты помнишь, как мы по лестнице поднимались?       — Да. А ты?       — Смутно. Помню, ты мне что-то рассказывал, а потом мы упали...       — А что было в ванной?       — В ванной? А, ну мы потом еще с тобой поругались. Когда уже спать легли, — Бешеный нахмурился и тоже уставился в потолок, пытаясь сложить разрозненные воспоминания в более-менее связную картину, и вдруг захохотал: — Точно-точно! Мы легли, и я начал тебе что-то рассказывать, а ты взял и уснул, и я ужасно обиделся и начал тебя будить, а когда ты проснулся... в общем, мы каким-то образом поругались, и ты ушел, забрав одеяло, а я подумал, ну и ладно. Лежал, знаешь, лежал, а комната кружилась, и мне вдруг стало так одиноко. Я подумал: вот ты тоже сейчас где-то один лежишь, и у тебя тоже комната кружится, и, наверное, думаешь, зачем вообще сюда приехал, еще и чуть не разбился по дороге... В общем, я нашел тебя в душевой кабинке и долго каялся, а потом ты проснулся и сказал, что я идиот.       — Мда, — прокомментировал Кальдмеер и спросил: — Надеюсь, это конец истории?       — Хо-хо, размечтался, — Бешеный прищурился, — нет, потом мы пошли на террасу, которая в сад выходит, и сидели там прямо на полу и почему-то говорили про Бермессера, а потом ты сказал что-то в духе: да ну его к кошкам, этого бе-ме, давай лучше потрахаемся, и, собственно...       — Погоди, мы занимались любовью на террасе?       — А ты разве не помнишь?       — Я помню только на ковровой дорожке.       — Ну да, мы занимались любовью на ковровой дорожке, которая на террасе.       — Мне казалось, это было в коридоре, сразу после лестницы.       — Опомнись, у меня в коридоре нет дорожки.       Некоторое время они состязались во взглядах, после чего Кальдмеер убедился, что Бешеный его не разыгрывает, и, закрыв глаза, пробормотал:       — Твою же мать...       — Да ладно, все равно там деревья кругом, — пожал плечами Вальдес.       — Скажи еще, что и это был не конец.       — Ну, почти. Потом мы еще долго лежали на полу и обсуждали превосходство трехколесного велосипеда над самокатом, а когда окончательно замерзли, то перебрались сюда. Уже светать начинало. А, ну и ты еще в ванной о порог запнулся, но я успел тебя поймать.       Олаф издал что-то среднее между смешком и стоном и натянул одеяло на голову.              ...Ветки ясеня и двух черемух чарующе покачиваются над головой, среди листвы виднеется ночное небо, полное звезд. Ледяной лежит на боку, обнимая Ротгера, и всем телом ощущает исходящее от него тепло.       — Все-таки самокат — бесполезная вещь, — очень серьезно говорит Бешеный, глядя Кальдмееру прямо в глаза, — на нем невозможно кататься.       — Даже с горы? — не верит Олаф, у которого никогда не было самоката.       — Даже с горы, — кивает Вальдес и, перейдя на интимный шепот, продолжает: — Я однажды пробовал... мне не понравилось.       — Почему? — Ледяной подается вперед, почти касаясь губами его виска. — Ты не докатился?       — Я-то докатился, — вздыхает Ротгер и отворачивается, — а вот самокат погиб где-то на середине и потом в разобранном виде упал мне на голову...       Кальдмеер смеется, уткнувшись лицом в темные южные кудри.       — Поэтому трехколесный велосипед лучше, — авторитетно заявляет Бешеный, — я тебе точно говорю. Сел — и поехал как нормальный человек.       — А мне нравилось воздушного змея запускать, — отвечает Олаф и вспоминает ярко-алое пятно на фоне белых облаков...              — Олле, — Вальдес засмеялся и откинул одеяло в сторону, — все-таки здорово, что ты приехал. Без тебя моя жизнь и вполовину не так весела!       — А уж моя без тебя, — проникновенно ответил Ледяной и посмотрел на вице-адмирала более чем красноречиво.              Под утро Мэллит приснился один из ее любимых снов — в нем были звон колокольчиков и полет, легкость и пенные волны над заливом...       Где-то на этаже хлопнула дверь, потом донесся детский плач, и гоганни открыла глаза. Часы показывали девять: было еще рано. Подумав, она повернулась на бок и, зевая, натянула одеяло до самых ушей, снова погружаясь в сладкую полудрему.       Колокольчики звенели теперь уже в комнате, совсем близко.       — Нуу, — пробормотала девушка, хмурясь во сне.       Ответом ей был веселый, интригующий смех. Запахло корицей. Мэллит с трудом приоткрыла глаза и увидела человека, стоящего в тени шкафа.       — Нет, — она попыталась мотнуть головой, но тело не слушалось.       Пришелец странно улыбнулся и сделал несколько шагов в сторону постели. Он был прекрасен: высокий, сильный, желанный.       — Ты же хочешь его, — пропел нежный голос с вершины горы.       Мэллит не ответила — она во все глаза смотрела на мужчину, стараясь запомнить каждый миг его присутствия в своем сне. Да, она уже поняла, что спит, и теперь совсем не боялась. Коричный аромат стал сильнее. Марикьяре улыбнулся широкой южной улыбкой и, скинув рубашку, забрался на постель. Его движения были движениями черного льва — огромной хищной зверюги, способной растерзать человека за полминуты — и гоганни могла поклясться: именно этого она и хотела. Темно-карие глаза смотрели внимательно и выжидающе. Мэллит закусила губу и провела рукой по жестким темным волосам, вьющимся крупными кольцами. Многие мужчины его страны носили похожие прически, но ему это особенно шло. Он спокойно откинул в сторону разделявшее их одеяло и прижался к девушке всем своим огромным телом. Хотя, вернее будет сказать — прижал ее к себе. Мэллит обвила руками его шею, и мужчина охотно подался вперед.       Они целовались долго — столько, сколько хотела гоганни (в конце концов, это ведь был ее сон!), а потом еще дольше ласкали друг друга. Корицей пропахло все: простынь, подушка, сама Мэллит, а марикьяре только вошел во вкус. Почему этот запах сопровождал все сны с его участием, она не знала, но за последние несколько месяцев успела привыкнуть. Казалось, его руки успели побывать повсюду и большие ладони огладили каждый сантиметр тела — особенно девушке нравилось, когда он касался внутренней стороны бедра или несильно сжимал ее грудь; наверное, будь у Мэллит полцарства, она бы отдала их за этого человека. Выносить его ласки молча становилось все труднее — приближалась самая главная и, чего таить, желанная часть сновидения, и гоганни уже приготовилась к лучшему, как вдруг...       В дверь молотили со страшной силой — стучали так громко, что девушка сначала подскочила на кровати, а потом уже проснулась.       — Я вхожу! — крикнула Марта с той стороны и в самом деле ворвалась внутрь.       Мэллит издала горестный стон и откинулась обратно на подушку.       — Доброе утро, соня! — хмыкнула подруга.       — Который час?       — Уже почти десять!       — Ммм, — многозначительно потянула гоганни.       — Ты что, вставать не собираешься? — удивилась Марта. — Мы же так точно опоздаем! Или сразу скажи, что передумала идти, тогда я тебя и ждать не буду.       Старшая дочь Вейзелей произнесла это таким тоном, что год назад Мэллит бы залилась краской и, покорно покинув кровать, пошла за подругой хоть на край света, но теперь ситуация несколько изменилась. То есть, ей, правда, было стыдно, что она пообещала составить Марте компанию, а сейчас вполне готова отказаться от своих слов, но вставать девушка все-таки не спешила.       — Еще пять минуточек, — попросила Мэллит, — я будильник на десять пятнадцать ставила...       — Нам уже в половину выходить! Ты не успеешь позавтракать.       — Я и не собираюсь.       — Ты не успеешь сходить в душ, — стояла на своем подруга.       — На это мне надо восемь минут, — пробормотала гоганни.       — Тогда ты не успеешь одеться, — не сдавалась Марта.       — Три минуты, — Мэллит отвечала уже в полусне.       — Кого-то мне это напоминает...       — Неправда... Вальдес одевается за двадцать секунд.       — А раздевается? — хмыкнула девушка.       — А он и не раздеваясь... мням...       Что Бешеный делает не раздеваясь, Марта так и не услышала, потому что гоганни уснула, продемонстрировав тем самым, что вставать раньше будильника не собирается. Вздохнув, старшая дочь Вейзелей вышла из комнаты и, прикрыв дверь, решила, что в музей пойдет в гордом одиночестве.              Олаф Кальдмеер успел заглянуть за тумбочку и полку для обуви, посмотреть на комоде и трюмо, но нигде не нашел своего второго носка. Не было его и на люстре. Адмирал цур зее не привык сдаваться, но его носки всегда оказывались на порядок упрямее, особенно в доме Бешеного. Впрочем, Вальдес вообще большую часть жизни ходил в разных носках, а в некоторых торжественных случаях — даже в носках разного цвета, полагая, что это не худшее, что может случиться с человеком.       Ледяной предпринял очередную попытку и заглянул под диван. В этой интригующей позе Ротгер его и застал. Беззвучно ухмыльнувшись, он подкрался к дорогому гостю и уже собрался хлопнуть его по тощим ягодицам, как услышал мрачное:       — Только попробуй.       — Что попробовать? — Вальдес изобразил на лице крайнее изумление, которое, впрочем, все равно никто не увидел.       — И куда он только мог деться... о!       Кальдмеер изловчился, просунув руку под диван, но результат его разочаровал: пыльный носок явно принадлежал хозяину дома и, судя по всему, был отвергнут им еще в прошлом круге.       — Неплохой улов, — хмыкнул Бешеный и, не удержавшись, тоже заглянул под диван, однако там больше не наблюдалось ничего интересного, — говорю тебе, возьми мой носок. Можешь даже взять два моих носка.       — Ротгер, ты само благородство, — усмехнулся Кальдмеер, посмотрев на вице-адмирала.       — Ну хорошо, — Вальдес поднялся с пола, — ты можешь взять два моих одинаковых носка. Если, конечно, найдешь...       — Лучше поищи вместе со мной, — посоветовал Олаф и заглянул под диван еще раз.       Иногда действительно помогало.       Бешеный картинно возвел глаза к потолку, потом вспомнил, что его не видят, и сказал:       — Дорогой мой господин адмирал, да будет вам известно, что проще отыскать свою вторую половину, чем свой второй носок!       — Если моя вторая половина не заткнется... — Кальдмеер чихнул и принял вертикальное положение.       Вальдес стоял, скрестив руки на груди и выжидательно подняв правую бровь. Ледяной невольно улыбнулся.       — Продолжайте, продолжайте, — напомнил Бешеный, — я внимательно слушаю.       — Ротгер, — Олаф подошел к нему совсем близко, так, что их носы почти соприкоснулись, — ты сегодня все утро нарываешься.       — Ага, — согласился Вальдес и, подавшись вперед, прижался лбом ко лбу гостя, — а знаете почему, господин Кальдмеер?       — Догадываюсь.       Олаф сглотнул, уже не сомневаясь в намерениях Бешеного, более того, он мог поклясться, что ожидал чего-то подобного с того самого момента, как они проснулись. Ротгер решительно и вместе с тем необыкновенно легко прижал к себе Кальдмеера и провел губами по шраму, спросив:       — Предадимся разврату здесь или в вашей любимой ванной?       — Что за странные вопросы, господин Вальдес, — в тон ему произнес Ледяной, и это был вполне определенный и однозначный ответ.              Если одевался Бешеный за двадцать секунд, то раздевался — в несколько раз быстрее, особенно, если по делу. Олаф не успел даже проникнуться знакомой обстановкой, а Ротгер уже обнимал его сзади, будучи в полной боевой готовности. Ванная на первом этаже действительно была для двух адмиралов особенным местом: именно здесь состоялся их «первый раз». По фрагментарным воспоминаниям Кальдмеера — спонтанный и бестолковый, а Вальдес так вообще ничего не помнил из этого безобразия.       — Олле, — весело сказал он, стягивая с любовника одежду, — ты так и будешь стоять столбом?..       — Ты и без меня прекрасно справляешься, — ответил Ледяной, не без удовольствия ощущая возбужденный член, упирающийся в его левую ягодицу.       Вальдес странно хмыкнул и, ничего не ответив, начал покрывать поцелуями его плечи, потом спустился ниже. Когда горячие губы коснулись спины между лопатками, Олаф выдохнул особенно блаженно и осмотрелся. Ближе всего оказалась стиральная машинка, на которую он и облокотился, как бы призывая Бешеного к более решительным действиям, но у того были явно другие планы. Продолжая целовать спину Ледяного, руками он ласкал его бедра и пах. Ротгеру вообще нравились длинные прелюдии, и когда он бывал сверху, то неизбежно превращал даже самый заурядный секс в целое представление. Вообще-то Кальдмееру это нравилось, хотя до встречи с Вальдесом он не задумывался о творческом подходе к делу, да и весь его предыдущий опыт интимных отношений не особенно этому способствовал. Вот и сейчас Бешенный заставил его повернуться, ненавязчиво разлучив с облюбованной машинкой.       — Олле, — он выдохнул, закрыл на мгновение горящие вожделением глаза и, не зная, что сказать дальше, просто поцеловал.       Кальдмеер ответил на поцелуй и сделал попытку вернуться в исходное положение.       — Куда, — Ротгер обхватил его и, давясь смехом, провел губами по шее и ключицам.       — Так я хотя бы не рискую свалиться, — не без улыбки ответил Олаф, — у тебя есть другие предложения?       — Есть, — заявил Вальдес, вопреки своим словам отпуская Ледяного, — но, боюсь, после этого я даже себя не разогну, не говоря уже о…       — …о таком старом корыте, как Олаф Кальдмеер, — самокритично закончил адмирал цур зее, воссоединяясь со стиральной машинкой.       — Молчали бы уж, дорогой гость, — усмехнулся Бешеный, пристраиваясь сзади.       Рискуя опрокинуть на себя все содержимое висящего сбоку шкафчика, Ротгер дотянулся до заветной смазки и уже через полминуты успешно взял Ледяного на абордаж. Бешеный двигался быстро, и на каждое его движение тело отзывалось приятной дрожью где-то внутри позвоночника. Когда наслаждение достигло высшей точки, они еще несколько мгновений стояли замерев, а потом Вальдес прижался лбом к спине Олафа и увлек его на пол, где они некоторое время лежали в довольно странной позе.       — Надо вставать, — Кальдмеер первый нарушил молчание.       — Знаю, — отозвался Бешеный, — я бы еще полдня так лежал.       — Да ладно.       — Честное слово!       — На горе полежим, — Ледяной приподнялся.       — Полежишь там, как же, — улыбка у Ротгера получилась какая-то зверская. — Если только упадешь. От количества выпитой ведьмовки!       Но отступать в любом случае было поздно.              Без десяти одиннадцать Бешеный и его гость вышли из дома. Пока вице-адмирал закрывал дверь, Кальдмеер поднял с верхней ступени крыльца газету. В глаза ему бросился огромный заголовок «Несчастный случай или злой умысел?», под которым, занимая не меньше четверти полосы, находилась устрашающая фотография с места аварии: разбитый авиалайнер, горящие обломки, машины пожарной службы и скорой помощи, маленькие и кажущиеся такими ничтожными люди... Олаф быстро свернул газету и убрал под мышку, и как можно беззаботнее сказал:       — Я возьму, ты не против? По дороге почитаю...       — Да, конечно, — рассеянно отозвался Вальдес, убирая ключи в карман, — мне все равно сейчас будет не до газет. Проклятье, уже без десяти! Придется тоже ехать на трамвае...       — Ты хотел пойти пешком? — удивился Ледяной.       — Да тут идти минут двадцать, если не меньше, — ответил Ротгер и вдруг расплылся в улыбке: — Кстати, во вчерашнем номере такая хохма была про девочек... Ну, по ведьм, в смысле. Хулио чуть не умер от смеха, надо будет и тебе показать, если альмиранте еще не выкинул.       Они достаточно бодрым шагом шли в сторону остановки.       — Так каков план? — спросил Кальдмеер.       — Ну, я же говорил: встречаем соберано, заезжаем к Рамону, потом вылавливаем тебя и едем на гору. Я позвоню, как закончим.       — Надеюсь, успею все посмотреть, — Олаф улыбнулся.       — И не один раз! — хмыкнул Бешеный. — Хорошо, если мы к трем часам управимся. Хотя я бы предпочел к этому времени быть уже на месте.       — Почему?       — Ты даже не представляешь, сколько нам предстоит выпить, — Вальдес сделал страшные глаза. — И учти, мы с Хулио поспорили: сможешь ты перепить Альмейду или нет.       — Ротгер, — Ледяной укоризненно посмотрел на спутника.       Вдали приветливо дзынькнуло, и на горизонте показался трамвай.       — О, это мой, — Бешеный широко улыбнулся, — ну, давай, увидимся около музея. Передавай Дитриху привет!       Сказав так, он подмигнул и побежал к остановке. Добравшись до нее одновременно с трамваем, Вальдес запрыгнул внутрь, едва касаясь ступенек. Двери закрылись, и Олаф невольно усмехнулся. Сам он такой легкостью похвастаться не мог.              — Ох, ну и влетит же мне, если кто узнает! — молоденькая проводница смеется, утирая слезы хохота. — Но видит Создатель, я не могла вам отказать... Зря что ли вы прыгали через ограждения? А госпожа Штерн и говорит, смотрите, смотрите, вот сейчас точно свалится, и Анна тут как тут, мол, а не свалится, так штаны порвет, а вы — хоп! — и перепрыгнули, в жизни не забуду!       Кальдмеер рассеянно трет висок и тоже улыбается.       — Спасибо вам, эреа... — он бросает быстрый взгляд на бейджик, — Урсула.       — Да бросьте, какая я эреа, — девушка снова смеется, потом смотрит на часы. — Ого! Быстро с вами время летит, скоро Грунберг. Мы там почти полчаса стоим, как раз успеете купить билет, чтобы потом вопросов не возникло.       — Надеюсь, попаду обратно к вам, — Олаф улыбается.       — Даже если нет, приходите. До Хексберга еще целых пять часов...              Перейдя трамвайные пути, Ледяной сел на скамейку и развернул газету.              Бешеный был у Вейзелей ровно в одиннадцать, чему сам и удивился. Дверь ему открыла сонная Мэллит и прямо с порога сообщила, что глава семейства отбыл по делам, Марта тоже, а Юлиана занята близнецами, так что, если Ротгер не завтракал, то это можно сделать прямо сейчас, быстро и без свидетелей. Вопреки обыкновению Вальдес воспринял монолог о необходимости утреннего приема пищи с большим энтузиазмом и тут же направился на кухню.       — Ты какой-то странный сегодня, — зевнула гоганни, наливая ему шадди.       — Странный? — удивился Ротгер, изучая содержимое холодильника; остановив выбор на внушительной колбаске, он двинулся к плите.       — Ага, — Мэллит вернулась к своему йогурту, наблюдая за редким явлением «Вальдес что-то готовит».       То есть, он, конечно, просто собирался обжарить колбаску, но девушка могла по пальцам перечесть те редкие случаи, когда Бешеный подходил к плите: за три с половиной года знакомства — раз пять или шесть, включая нынешний.       — Странность — это нормальное для меня явление, — весело напомнил Ротгер, убирая со сковороды остатки лука и водружая на их место свой будущий завтрак.       — Даже при этом условии, — гоганни снова зевнула, — во-первых, ты подозрительно сговорчивый, во-вторых, сам себе готовишь...       — А в-третьих? — Бешеный хмыкнул.       — А в-третьих, у тебя перо в волосах, но я вот сижу и думаю, может, так надо?       — Перо? — Вальдес удивленно выгнул брови и, проведя рукой по волосам, в самом деле обнаружил небольшое перышко и картинно вздохнул: — Вот и пусти домой гуся!       Мэллит захохотала. Справившись со смехом, она спросила:       — А где он, кстати?       — Поехал в музей, Дитрих ему что-то обещал показать.       — Ну надо же, и Марта тоже в музей поехала! А меня так и не дождалась, — девушка вздохнула, — обиделась, наверное, что я проспала. Даже на смски не отвечает.       — С Мартой такое случается, — кивнул Бешеный, перекладывая колбаску на тарелку, после чего сел за стол: — Сама-то никуда не собираешься? Если в сторону аэропорта, то могу подвезти.       — Да вот, думаю, — Мэллит вздохнула, — надо добраться до центра, а так лень!       — В центр только после часа. Не хочешь, кстати, поприветствовать нашего фельпского друга? — Ротгер хитро усмехнулся.       — Он тоже приедет? — девушка разом изменилась в лице.       — Прилетит! На крыльях ветра! Вместе с Росио, то есть.       — Эх, а на живого Алву я бы поглядела, — гоганни вздохнула, — а то Луиджи мне про него все уши прожужжал, а встретиться так и не получилось...       — Ну, значит, собирайся, — Вальдес подмигнул, — так и быть, покажу тебе нашего соберано. Эх, Джильди, ну что за человек, все за него приходится делать!              Пристегнувшись, Мэллит вдруг осознала, что ездила куда-то с Вальдесом всего один раз — когда он вёз её из Старой Придды. Была зима, самая ужасная зима в жизни гоганни. То есть, конечно, все началось еще осенью, когда она, совершенно не осознавая, что делает, села на первый уходящий из Олларии поезд. Так Мэллит оказалась в Васспарде, совершенно одна, с полупустым саквояжем и скромными сбережениями «на черный день». Там гоганни прожила полтора месяца, подрабатывая в шаддийной у госпожи Брисс и обитая у нее же, на втором этаже уютного домика на площади Св. Адриана. Если бы не Элен, неизвестно, дожила бы беглянка до весны или нет...       Мэллит тихо вздохнула, разглядывая свои руки. В тот непогожий день, когда два южанина переступили порог «Дейне», принеся с собой мокрый снег и веселое настроение, она и предположить не могла, как круто изменится ее жизнь. Перед отъездом Элен долго напутствовала юную гоганни во всем слушаться господина Вальдеса, а уж тот найдет способ, как выйти из сложившейся ситуации...              За окном темно, по краям дороги — сугробы и заснеженные деревья. Мэллит сидит впереди, изредка робко поглядывая на расслабленного и совершенно незнакомого мужчину. У названного Ротгером южная внешность, но блистательная Элен сказала, что по матери он бергер.       «Какой странный человек. Кто скажет, что у него на уме? И что, если он такой же, как...» — гоганни дрожит, вспоминая о своей сгоревшей любви. Любви, от которой остались лишь боль и пепел.       — Тебе холодно? — спрашивает названный Ротгером.       — Нет, все в порядке, — слабо возражает девушка.       — Я так и поверил, — он усмехается и смотрит как-то странно. — Рассказывай, лисичка-куничка, что с тобой приключилось в этой страшной огромной Олларии.       — Вам... вам блистательная Элен рассказала? — глаза наполняются слезами, и Мэллит поспешно отворачивается.       — Скажем так, намекнула. Но вообще-то догадаться тут несложно: ваши женщины ведут замкнутый образ жизни, насколько я знаю, и просто так не сбегают.       — Отец дочери своей отверг бы ее, узнав о случившемся, и сказал, что нет ей места среди правнуков Кабиоховых, — едва слышно отвечает она. — Блистательный Ротгер...       — Кто? Я? — он делает вид, что испугался, и тут же выдает: — Давай-ка сразу договоримся, никаких «блистательных» и прочих достославных эпитетов! Я — человек простой, можешь звать меня по имени.       — Как угодно блис... кхем... вам.       — Уже лучше, — он озорно подмигивает. — Так что случилось? Поругалась с родителями? Завалила сессию? Или, может быть, несчастная любовь? — услышав всхлип, Ротгер бормочет себе под нос: — Надеюсь, этот урод, который тебя бросил, ничего непоправимого не совершил...       Мэллит вздрагивает. Говорят, человек, который четырежды стреляет наугад и ни разу не промахивается, и не человек вовсе, а посланник детей Кабиоховых. И хотя, глядя на гоганни, нетрудно догадаться, что с ней произошло, ей все равно становится как-то не по себе — так, что она даже на мгновение забывает про свое горе и крепче сжимает ладони.       — Почему вы согласились мне помочь? — спрашивает девушка.       — Элен попросила, — Ротгер пожимает плечами, — а мне, знаешь ли, нетрудно. В моем доме постоянно кто-нибудь гостит, так что можешь не напрягаться — первое время поживешь у меня, а там разберемся с твоими делами и посмотрим.       — Я боюсь, — шепчет Мэллит, — боюсь, что он захочет найти меня и...       — Ну, этот страх можешь сразу отбросить, — мужчина улыбается.       — Он очень влиятельный человек...       — Да и мы не лыком шиты, — Ротгер усмехается, — если надо, будем защищать прекрасную куничку всей хексбергской эскадрой!       Она улыбается.       — Блистательная Элен говорила, что вы служите во флоте...       — Служу? — он щурится, хитро-хитро, и выдает: — Да я им командую!       — Врете вы все, — Мэллит неожиданно для себя самой тихо смеется, — флотом командует адмирал Альмейда, я его по телевизору видела.       — О, ну если иметь в виду все военно-морские силы Талига, то конечно, — Ротгер тоже смеется, — но вообще я говорил про их северную часть.       — Простите, — девушка краснеет, — я не...       — Да ничего страшного, — он снова подмигивает, — мне уже не раз заявляли, что меньше всего на свете я похож на адмирала.       — Просто я подумала... — Мэллит говорит, с трудом преодолевая смущение, — вы выглядите так молодо...       — Молодо? — веселье Ротгера, кажется, начинает переливаться через край. — Вот уж спасибо. И на сколько же я выгляжу? Только, чур, честно!       — Ну... когда вы с названным Луиджи только зашли, я подумала, что к нам заглянули студенты, — гоганни вздыхает. — А потом, когда услышала про двадцать пятый день рождения, поняла, что ошиблась. Мне казалось, вы с ним ровесники, разве нет?       — Мне тридцать четыре.       — Сколько?!       — Тридцать четыре. Что-то не так?       — Названный Ротгером старше ничтожной почти вдвое!       — Скажи это моей блистательной тетушке. Вот уж Юлиана посмеется!              — Мэллит.       — А? — гоганни встрепенулась.       — Мы приехали, — Вальдес многозначительно двинул бровями.       Они стояли на парковке — достаточно далеко от главного входа. Рядом девушка заметила знакомый джип и не менее знакомого солнечного блондина, прохлаждающегося недалеко от машины.       — Какие люди! — воскликнул Бешеный, выглядывая в окно. — А остальные где? Ушли встречать?       — Ага, они уже давно там.       Филипп подошел ближе и поприветствовал Мэллит. Девушка улыбнулась в ответ. Ротгер тем временем вышел из машины и спросил:       — Они как, полным составом?       — Ну, Рамон, Хулио и Берто. Антонио утром прилетел, сейчас отсыпается.       — И правильно делает, — Вальдес зевнул.       — А Ледяной где? — как бы между прочим спросил Аларкон.       — К Дитриху пока поехал.       — Ммм, ясно. Но добрался-то он нормально? А то из-за этой аварии такой шум подняли...       — Нормально, — Бешеный кивнул, — на поезде приехал.       — Ну и правильно, — согласился Филипп, — не люблю я эти самолеты. Хорошо было, когда их не было. Летать должны птицы, а не люди.       — А плавать? — Ротгер хитро улыбнулся.       — Ну, плавать, — хмыкнул Аларкон, — плавать то можно научиться, а вот летать, увы.       — Где твой хваленый романтизм, Липпо?       — Мой хваленый романтизм — фантазия одного небезызвестного марикьяре, — блондин скривился и перевел тему: — Как, кстати, Марта? Понравился ей подарок?       — Понравился. О, смотри-ка, идут!       Мэллит, до этого рассеянно слушавшая их разговор, мгновенно подобралась и приготовилась ко встречи с неизбежным. С Луиджи, то есть. Девушка проследила за взглядами Вальдеса и Аларкона и увидела, как в их сторону идут пятеро мужчин. Впереди вышагивал Альмейда, возвышаясь над всеми словно скала и что-то рассказывая, а рядом с ним болтался весьма довольный Берто. Следом шли Хулио и тот самый Рокэ Алва, которого гоганни не раз видела на фотографиях; ее поразило, что кэналлиец ростом со своего кузена, хотя она представляла его высоким мужчиной, во всяком случае, не ниже Бешеного. Процессию завершал Джильди — фельпец рассеянно улыбался и по обыкновению считал ворон.       Когда они подошли еще ближе, стало слышно, как альмиранте громко и как-то восторженно рассказывает спутникам одну из своих баек:       — ...как прыгнет мне под ноги, тварь закатная! А я ее хвать за шкирку и...       — И в море? — Луиджи вышел из прострации.       — В море? — удивился Альмейда. — Нет — отдал обратно кардиналу. Все-таки от Нохи до моря далековато, боюсь, я бы не докинул...       Присутствующие разразились дружным хохотом, после чего Хулио ехидно добавил:       — Альмиранте, вы скромничаете.       — А кто-то нарывается, — нахмурился Рамон.       — Это еще что за новости? — Алва прицокнул языком.       — А то ты не знаешь, Росио, — хмыкнул кузен.       В этот момент они как раз подошли к машинам и разговор был прерван еще одной порцией приветствий. Мэллит сидела в салоне, размышляя о том, следует ей выходить или нет, но проблема разрешилась сама.       — Я грежу наяву или там действительно сидит очаровательная эреа? — осведомился Рокэ, прищуриваясь.       — Нет, что ты, — подыграл ему Хулио, — это, наверное, кэцхен.       — Ну-ка, Бешеный, представь нам свою подружку! — потребовал Альмейда, хитро улыбаясь.       — Мэллит, выходи, — засмеялся Ротгер и продолжил: — Да будет вам известно, господа, что эреа Сакаци не мифическое существо, а создание из плоти и крови.       — А вот это уже гораздо интереснее! — Алва многозначительно посмотрел на Луиджи. — Что скажете, Джильди, Бешеный нас не обманывает, выдавая за Мэллит одну из своих ведьм?       — Не обманывает, — фельпец нашел в себе силы улыбнуться, но в сторону гоганни старался не смотреть.       Тем временем девушка вышла из машины и встала рядом с Вальдесом. Ей было немного страшно, но она заставила себя думать, что перед ней просто очередные пассажиры «Октавии».       — Добрый день, — Мэллит приветливо улыбнулась, — не хотела вам мешать, просто господин Вальдес любезно согласился меня подвезти, — подумав, она добавила: — Рада встрече с вами, господин Алва, Луиджи много о вас рассказывал.       — Мне о вас тоже, — Ворон улыбнулся и поцеловал девушке руку, а потом вдруг повернулся к Альмейде и тоном глубоко задетого человека произнес: — Рамон, как ты мог не сказать мне, что с вами будет дама?       — Так разве я знал, — расстроено ответил марикьяре, — сам страдаю!       — Ну, раз все вы страдаете от этой неземной красоты, — подвел итог Ротгер, — то я вас от нее, так и быть, спасу. Едем?       — Едем, — кивнул Алва и добавил, посмотрев гоганни прямо в глаза: — Мэллит, прошу вас, не обижайтесь на наши шутки.       Девушка кивнула и вернулась обратно в машину, и только там поняла, что все это время была напряжена до предела. Кэналлийский Ворон оказался не только очень красивым, но и приятным мужчиной, наверное, не зря Луиджи их так и не познакомил. Фельпец и к Вальдесу то страшно ревновал, хотя Мэллит никогда не говорила, что между ней и Бешеным что-то было.        Ротгер сел за руль, и гоганни сказала:       — Знаешь, что подумала: ты же все равно за Ледяным поедешь, вот там меня и высадишь.       — Отлично, значит, к альмиранте отправишься с нами. Не переживай, мы быстро, — устроившись поудобнее, он вдруг хмыкнул и прищурился. — А ты понравилась нашему соберано.       — И что, мне теперь не жить? — робко поинтересовалась Мэллит.       — Да нет, это я так, в пространство, — Бешеный засмеялся.       — Я тебя когда-нибудь побью! — воскликнула девушка, чем вызвала еще большее веселье.       — Ну, — Ротгер выглянул в окно, — кто ко мне садится? Решили?       — Берто, иди...       — А почему сразу Берто?! — возопил младший Салина. — Почему бы тебе самому не...       — Так, мелкий, ты дождешься! — прорычал Хулио.       — Ну, начинается...       — А может...       — Давайте еще кандидатуру альмиранте выдвинем...       — Сейчас я кому-то выдвину. А точнее, задвину.       — Силы небесные, и так каждый раз...       — Горячая южная кровь!       — Семейное упрямство...       — Если не хуже, — сказал свое веское слово Алва, открывая дверь внедорожника, — вы как хотите, а я еду с господином Вальдесом. Рамон, составишь мне компанию?       — А то, — улыбнулся адмирал.       — Отлично. Луиджи, садись в джип, вперед, а вы, семейные упрямцы, назад.       — Ишь, раскомандовался, — проворчал Хулио, заталкивая разъяренного племянника на заднее сиденье.       — С вами иначе нельзя, — успел ответить Алва, прежде чем Альмейда захлопнул дверь.       — Тесновато здесь, — вздохнул Рамон.       — Можешь сесть за руль, — предложил Бешеный.       — Да ну к кошкам, — марикьяре зевнул, — поехали уже.       Некоторое время все молчали, но когда аэропорт остался позади, Ворон спросил:       — А где Ледяной? Он разве не с нами едет?       — Олаф в музее, — в который раз ответил Вальдес.       — Неплохо там смотрится, наверное, — хмыкнул Альмейда.       Рокэ и Мэллит дружно прыснули.       — Получше некоторых, — сказал Ротгер, даже не улыбнувшись.       — А я уже подумал, что Кальдмеер не долетел, — вздохнул Ворон, коснувшись висков, — и надо же было этому самолету упасть прямо перед праздником!       — Этот не долетит, как же, — тихо фыркнул Рамон.       — Кровожадный ты сегодня, — Алва откинулся назад, — чем тебе Ледяной не угодил? Он человек надежный, сам бы от парочки таких не отказался.       — Савиньяков тебе мало? — марикьяре удивленно поднял брови.       — Нет, Рамон, я не об этом, — Рокэ прикрыл глаза, — просто иногда, знаешь, хочется, чтобы вокруг кроме гениальных и великих, находились еще простые и надежные.       Мэллит краем глаза посмотрела на Вальдеса — все-таки Олаф был его другом и наверняка подобные разговоры ему не нравились, но внешне вице-адмирал оставался безмятежен.       — Бешеный, — окликнул Альмейда.       — Да? — отозвался тот.       — Тебе разве нечего сказать?       — Я за рулем и так опасен, — отшутился Ротгер, — а если еще буду с вами спорить, то приедем мы прямиком к Леворукому, — подумав, он добавил: — А вообще-то сказать мне действительно нечего.       Рамон красноречиво фыркнул, но Ворон жестом показал, чтобы тот перестал докапываться до Бешеного, и вполголоса завел беседу о маринадах для шашлыка. Пожалуй, только Рокэ и мог осадить альмиранте, все-таки не зря они столько лет дружили. Вальдес заставил себя сосредоточиться на дороге, но кто бы знал, как это было непросто. Перед изломами голова больше напоминала кастрюлю с киселем, в которой тонуло все разумное, доброе, светлое и оставалось только странное ощущение отрешенности от мира. Вселенская прострация разлагала мысль на середине, и вместо ее конца выдавала что-то другое, такое же неоконченное и неопределенное. Иногда в этой странной субстанции, которую едва ли можно было назвать головным мозгом, вдруг всплывало какое-нибудь воспоминание, как правило, очень неподходящее.              За оглушительным взрывом следует мгновение тишины, в которое Ротгер понимает, что ему чудовищно повезло: за добротным столом его не достал ни один осколок, только на спину свалился кусок штукатурки. Вальдес открывает глаза и видит перед собой гордость конференц-зала: одну из пяти алатских люстр. Большая, тяжелая конструкция из посеребренных прутьев и хрусталя — свалится на тебя такая дура и...       Бешеный ругается последними словами, кашляя от тяжелой пыли и одновременно пытаясь подняться. Под люстрой угадывается силуэт человека, которого он минуту назад приглашал на обед. Рядом стонут люди, снаружи уже кто-то ломится в придавленные упавшей колонной двери, где-то вдали завывают сирены...       Ротгер поднимается и делает попытку оттащить люстру в сторону — не получается; перехватывает поближе к центру, так, что осколки впиваются в одежду, и пробует снова. В какой-то момент дело двигается с мертвой точки, но все равно кажется, что проходит целая вечность, прежде чем он добирается до безвольно лежащего тела.       — Господин Кальдмеер... Олаф! — Бешеного снова душит кашель, каким-то шестым чувством он понимает, что этот человек еще жив.       Кто-то, такой же везучий, постепенно поднимается, кто-то зовет на помощь, а кто-то молчит — и будет молчать вечно. В выбитые окна проникает слабый свет пасмурного дня, но на то, во что превратились первые ряды, лучше не смотреть. Проверив пульс и убедившись, что новоявленный адмирал цур зее скорее жив, чем мертв, Вальдес переворачивает его и снова ругается, только уже тише. Лицо Ледяного залито кровью, а волосы выше правого виска потемнели и слиплись... Но его в любом случае надо вынести отсюда.       Перекинув левую руку Кальдмеера через свою шею и крепко обхватив его сбоку, Бешеный выпрямляется, и в этот момент, наконец, выламывают дверь. Спасатели организованно проникают в конференц-зал и приступают к своим прямым обязанностям, но Ротгера больше волнует сияющий светом дверной проем. В коридоре на него тут же набрасываются медицинская помощь и парень с совершенно дикими глазами.       — Мой адмирал!..       — Он все равно без сознания, — передав Ледяного медикам, Бешеный достает из кармана платок, чтобы смахнуть пыль хотя бы с лица.       — Что произошло? Я его адъютант и обязан знать...       — Ему на голову упала алатская люстра.       — На голову?..       — Могло быть и хуже, — отвечает невозмутимый медбрат, и Вальдес ловит себя на том, что вместе с мальчишкой следует за носилками.       На улице творится что-то невообразимое: второй корпус академии полностью оцеплен, а за оцеплением уже собралось огромное количество людей: эвакуированные курсанты и просто зеваки. Носилки скрываются в машине скорой помощи, и медсестра пытается закрыть дверь.       — Сожалею, но вам сюда нельзя.       Парень возмущенно открывает рот, потом, тряхнув головой, берет себя в руки и выдает длинную тираду на родном языке. Женщина хмурится:       — Что он сказал?       — Что его зовут Руперт фок Фельсенбург, — переводит Вальдес, — и что он является адъютантом господина Кальдмеера, и ни при каких обстоятельствах не может его оставить, и что-то еще про Морской Устав Дриксен, но я не все разобрал.       — Ну, хорошо, садись, — медсестра запускает парня в машину и с упреком смотрит на потянувшегося за ним южанина: — Ну а вы-то куда?       — А я — жертва теракта, — радостно сообщает Бешеный, — неужели не заметно?       — По-моему, головой вас гораздо раньше приложило, — бормочет женщина на бергерском диалекте, захлопывая дверцу за вице-адмиралом Талига.              Впереди замаячил красный свет, и Вальдес, остановив машину, бросил взгляд на Мэллит, которая всю дорогу вела себя подозрительно тихо, вслушиваясь в разговор о кулинарных предпочтениях кэналлийцев и марикьяре — в такие моменты она была особенно похожа на хитрую куницу, поджидающую свой обед. Бешеный не сдержался и ловко щелкнул девушку по носу, за что и получил.       — Эй, там, впереди, — хмыкнул Алва, — а ну-ка не деритесь!       — Мы и не деремся, — Ротгер подмигнул.       Мэллит показала ему язык.       — Эреа Сакаци — девушка с характером, — прокомментировал Вальдес.       Загорелся зеленый, и внедорожник вслед за джипом свернул направо.       — Я заметил, — сказал Ворон и обратился к гоганни: — Не сочтите за наглость, блистательная, почему вы расстались?       — С Луиджи? — удивилась Мэллит. — Неужели он вам не рассказывал?       — Хочется услышать вашу версию, — Алва улыбнулся.       — Мне сложно сказать, почему это произошло, — гоганни задумчиво тронула губу. — Вроде бы все было как обычно: мы начали ругаться и говорить друг другу всякие гадости, но в какой-то момент мне подумалось, что вот так пройдет вся жизнь — в бесконечных ссорах из-за ничего, и так стало тошно! Я сказала ему, что уеду, а он не поверил, и, собственно, вот. Думаю, Луиджи ужасно на меня обиделся, но это было выше моих сил.       — А как же ваша любовь? — Рокэ задал вопрос без тени усмешки, синие глаза смотрели спокойно и внимательно.       — Любовь? — Мэллит почему-то посмотрела на Бешеного, а потом дальше, туда, где над заливом возвышалась гора. — Любовь начинается, когда делаешь шаг в небо, а не наоборот... Он боялся их танцев, а я не могла забыть.       — Кэцхен? — Алва склонил голову набок совсем как свой кузен.       — Кэцхен, — девушка кивнула и бросила взгляд на Рамона, задумчиво пощипывающего бородку четырехпалой рукой. — Я надеюсь, сегодня они будут смеяться...       Марикьяре посмотрел ей в глаза и тут же отвернулся.              Олаф видел эту экспозицию огромное количество раз, и все равно не смог пройти мимо. Легендарному морскому сражению, случившемуся в Хексбергском заливе почти круг назад, был отведен целый зал: карты, схемы, макеты кораблей, реконструированная офицерская форма, картины и невероятное количество поднятых со дна вещей... экспонатов. Конечно, после устрашающего оружия древних варитов и их массивных, впечатляющих украшений, абордажные сабли, кортики и обручальные браслеты доставшихся крабам моряков впечатляли не так сильно, но Кальдмеер решил оставшееся время провести именно здесь.       Ледяной подошел к огромной схеме в центре зала, где в четыре этапа был показан ход сражения — его внимание привлекла «обновка» экспозиции: адмиральские шпаги. Глядя на отреставрированное оружие, Олаф невольно улыбнулся.              — Это что-то с чем-то! — глаза у Дитриха так и горят. — Я сначала подумал, что Мария мне опять какую-нибудь ерунду выловила, но вы только посмотрите!       На столе у директора музея на куске выцветшей ткани лежат два предмета, в которых смутно угадываются шпаги: тусклый металл, покрытый ржавчиной и какими-то странными наростами, гарды с налипшими ракушками.       — Действительно что-то... с чем-то, — комментирует Вальдес.       — Как ты можешь так говорить, — троюродный кузен хмурит брови, — это же ценнейшая находка за последние три года. Посмотрите сюда. Да-да, господин Кальдмеер, и вы тоже.       Дитрих подманивает их еще ближе и указывает на рукоять одной из шпаг:       — Видите, здесь на яблоке как будто узор, смотрите внимательнее.       — Похоже на буквы, — наконец произносит Кальдмеер.       Ротгер вглядывается в слабо различимые завитки и пытается прочесть:       — «Ло»... а, нет, «Ла»… «Ларс»! «Ай»... или... а, это же «Х»! Прости, Дитрих, дальше вообще нечитабельно.       — Мог бы и догадаться, — язвит родственник, — это именная шпага, и принадлежала она не кому-нибудь, а Ларсу-Йорану Херманссону! А вторая — его противнику и нашему с тобой соотечественнику Фернандо Кабрере.       — Что-то я не припомню у Кабреры именной шпаги, — Ротгер хитро смотрит на Ледяного, — а ты?       Кальдмеер хочет что-то ответить, но Дитрих его опережает:       — Нет, но посмотри на эту гарду, она выполнена в форме ызарга, балбес!       — Правда? — удивляется Бешеный, склоняясь ниже, — а под ракушками-то и не заметно...       Дитрих закатывает глаза, но потом берет себя в руки и уже менее эмоционально продолжает:       — Мы их отреставрируем и выставим в зале Изломной баталии. Или в адмиральской каюте на «Кошке»...       — Рядом с моим любимым креслом? — Ротгер оживляется.       — Это кресло вице-адмирала Баумгартнера, и если я еще раз увижу, как ты в него садишься...       — Я тоже вице-адмирал!       — Если бы Детлеф Баумгартнер знал, кто станет вице-адмиралом спустя двести лет, он бы застрелился раньше, чем... чем...       — Чем застрелился, — Вальдес безумно улыбается. — Вам известна его история, господин Кальдмеер?       — В какой-то степени, — Ледяной кивает.       — Он был еще зануднее моего дядюшки, — в глазах Бешеного пляшут синие искры. — Что и говорить, его даже здесь прозвали «Зануда»! Нет, нет и еще раз нет — нельзя пускать бергеров в море, они давно забыли, чем оно отличается от суши...       — Скажешь тоже, — Дитрих отходит от стола, — конечно, Баумгартнер был не самым лучшим флотоводцем в истории Талига...       — Скорее уж самым худшим, — шепчет Ротгер; солнце пляшет над морем, и шепот как будто доносится из заката, — почти как наш общий друг...       — ...но не стоит забывать, что именно он отразил нападение дриксенского флота...       — ...состоящего из двух «китов» и семи «ласточек»...       — ...увы, понеся при этом значительные потери...       — ...а точнее, угробив почти всю хексбергскую эскадру...       — ...Баумгартнер…       — ...так что ничего удивительного, что он застрелился.       — Вальдес, — очень серьезно произносит Дитрих, — ты не был на его месте.       — И никогда не буду, — Ротгер зевает. — Ты нам, кстати, еще что-то показать обещал.       — Эта находка вам тоже понравится, — кузен с радостью меняет тему. — Подождите меня здесь, я скоро вернусь.       Он выходит из кабинета, а Бешеный, не прождав и трех секунд, срывается с места — к столу и несколько мгновений заворожено смотрит на шпаги.       — Ты можешь в это поверить? — произносит он наконец. — Столько лет прошло, а их все-таки нашли...       — Да, это удивительно, — соглашается Олаф, поравнявшись с Вальдесом, — когда я был мальчишкой и читал про Изломную баталию в учебниках истории, то все время представлял, как они шпагами салютуют друг другу...       — ...а потом «Ройя» и «Лебедь» почти одновременно дают залп, — Ротгер проводит ладонью над клинками, но не касается их, — дым, крики, щепки летят во все стороны, корабли, навсегда соединенные сбитой бизань-мачтой, стукаются бортами и начинается абордаж...       — Жаль, только море знает, как нашли свою смерть Кабрера и Херманссон, — Кальдмеер задумчиво смотрит в окно, где догорает закат, — если бы не шторм, кто-то из них мог остаться в живых...       — ...дожить до старости и увидеть как все, чем ты дорожил, уходит в прошлое, и корабли заменяют консервные банки, — Бешеный усмехается. — Ну уж нет! Слава Анэму, что они оба погибли там.       Ледяной переводит взгляд на вице-адмирала и поражается этим горящим бездонным глазам. Ротгер смотрит ему прямо в душу, и неожиданно для себя Олаф произносит каким-то деревянным, не своим голосом:       — Иногда мне кажется, что мы родились слишком поздно...              Неопределенно вздохнув, Кальдмеер отвел взгляд от адмиральских шпаг и, шагнув в сторону, на кого-то наткнулся.       — Ойёйёй! Остор... — воскликнула девушка и, вдруг густо покраснев, смущенно закончила: — ...ожнее.       Вот уж кого Марта не ожидала увидеть в зале Изломной баталии, так этого седого мужчину со шрамом, которому она самоотверженно пыталась уступить место в трамвае. И ладно бы место, но надо же было ей вскочить и так громко сказать: «Садитесь, дедушка!»... Испепеляющий взгляд, которым «дедушка» наградил старшую дочь Вейзелей, не шел ни в какое сравнение с подчеркнуто-холодным: «Спасибо, постою». Сказать, что ей захотелось провалиться под землю — значит, ничего не сказать.       — Простите, — Олаф опомнился первым, — надеюсь, я не сильно вас задел?       — Нет-нет, — пробормотала светлокосая девушка, глядя в пол, — и вы меня... простите. Я, правда, с хорошими намерениями... сказала...       — Уверен, дедушка на моем месте был бы счастлив, — ответил Кальдмеер.       Определить на слух, издевается он или говорит искренне, не представлялось возможным, и Марта бросила на мужчину недоверчивый взгляд. Обладатель шрама улыбался неожиданно тепло и приятно, и она улыбнулась в ответ, снова возвращаясь к мысли о том, где могла видеть этого человека.       — Вы так внимательно рассматривали эти шпаги, — зачем-то сказала девушка.       — Удивительная находка, — Олаф тронул шрам и прищурился. — Их считали безвозвратно утерянными. Особенно, конечно, переживали из-за шпаги адмирала Кабреры, ведь она была в каком-то смысле уникальна.       — Да Кабрера вообще был уникум! — воскликнула Марта, потом вздохнула: — Уверена, если б не его упрямство, он бы выиграл Изломную баталию.       — Вот как? — удивился Кальдмеер. — Полагаете, все дело в упрямстве?       — Мне так кажется, — девушка пожала плечами, — он ведь из принципа отказывался бронировать корабли. Херманссону, кстати, тоже подобное не нравилось, но он отдавал себе отчет, что это дает флоту ряд преимуществ. У Дриксен кораблей было меньше, но наши оказались уязвимее... Но вы ведь это и без меня знаете, правда?       — Да, конечно, — кивнув, Олаф бросил взгляд на схему сражения, потом — на шпаги под ней.       С них-то все и началось. Ледяной и сам не ожидал, что его это так заденет, но когда Дитрих вернулся и показал им еще какие-то находки с затонувших флагманов, адмирал цур зее понял, что хочет напиться. У Вальдеса так вообще это желание было написано на лбу крупными буквами. Выйдя из музея, они просто переглянулись, и Бешеный сказал, что знает хорошее местечко в квартале отсюда. Сколько и чего они выпили, Олаф не помнил, как не помнил и большинства последних тостов, но один из эпизодов того вечера прочно врезался в память.              Бешеный уже почти лежит на диване, прикрыв глаза и не прекращая улыбаться. Кальдмеер смотрит на его губы, на подбородок и линию шеи — и не может отвести взгляд. Столько пить нельзя, но сегодня можно. Проклятые корабли так и плывут перед глазами, стоит только опустить веки. Они плывут в закат, потому что их время ушло: «Зиглинда», «Святая Урфинда», «Кесарь Хлодвиг», «Слава варитов», «Морское сердце»... Откуда он знает эти имена, откуда...       — Олаф, — голос у Вальдеса томный и насмешливый одновременно.       — Ммм? — Кальдмеер открывает глаза.       — О чем задумался? — Бешеный с явной неохотой принимает сидячее положение и разливает ром.       — О кораблях, — вздыхает адмирал цур зее.       — Я тоже, — Ротгер кивает, потом спрашивает: — А как бы ты назвал свой флагман?..       — Ты уже напился до такого состояния, что не помнишь, как называется «Хельмут Славный»?       — Нет, — Вальдес морщится, — я не... вот смотри, если бы ты был адмиралом, ну, скажем, лет шестьсот назад, во времена расцвета парусного флота... как бы ты назвал свой корабль?       — Я не думал об этом.       — Ври больше, — хмыкает Бешеный и опрокидывает ром в себя.       — Уже не чокаясь? — Олаф поднимает бровь.       — Я не чокаюсь с обманщиками, — заявляет Вальдес, снова наполняя свою рюмку.       — Ротгер...       — Да хоть два Ротгера.       — Еще обидься, — Кальдмеер фыркает.       — И обижусь! — Бешеный смотрит как-то странно, невозможно понять, шутит он или говорит серьезно. — Я тебе всю душу открываю, а ты...       То есть, Вальдес, конечно же, шутит, но на данной стадии опьянения Ледяному уже становится не смешно в принципе. Он отворачивается и быстро произносит:       — Ноордкроне.       — Что? — Ротгер удивленно моргает.       — Ноордкроне, — медленно повторяет Кальдмеер, глядя в глубину полной рюмки, — так называлось одно древнее государство в Седых Землях... Ноордкроне — Корона Севера...       — Корона Севера для Ледяного Олафа, — Вальдес усмехается, обводя взглядом полупустой бар, и произносит: — Скажи мне такое Вернер, я бы до конца жизни над ним ржал, а так... Словом, одобряю.       Он поднимает рюмку и ждет, когда Кальдмеер сделает то же.       — Ну?       — Думаю, мне хватит, — закрыв глаза, Олаф трет висок, — иначе отсюда ты меня понесешь.       — И понесу, — соглашается Бешеный, — но не можем же мы не выпить за твою «Корону»!       — Не люблю пить за то, чего не было.       — Ну так выпьем за то, что будет! Олле, не занудствуй, ты становишься до отвращения похож на дядюшку, — Ротгер смеется, — осталось всего-то на донышке! Как раз еще на мой флагман хватит, а потом поедем домой. У меня там есть лучшая в мире касера.       Ледяной улыбается. Возражать Вальдесу невозможно, да и не особо хочется.              Допив ром, они поехали домой, а потом... А потом было то, что было.       — Я бы с вами еще поговорила, — сказала Марта, тоже медитируя на схему сражения, — но мне пора идти.       — Мне в любом случае было очень приятно, — ответил Кальдмеер.       — Мне тоже, — девушка улыбнулась и, чуть кивнув, ушла дальше, в сторону галереи с гальтарскими скульптурами, и вскоре затихли даже шаги.       Ледяной потер висок — день сегодня, определенно, был странным. Достав телефон и убедившись, что еще только начало третьего, адмирал цур зее принял решение зайти в ближайшую шаддийную, надеясь, что после шадди его состояние если и не вернется в норму, то хотя бы станет более привычным. Наверное, рассеянность Бешеного была заразной и передавалась половым путем.              В «Конхо Дэрайо» было как всегда тихо и как-то уютно. Заманчивое название оправдывало себя: шадди здесь варили весьма недурно для севера, готовили тоже на уровне. Вальдес как-то рассказал, что таких заведений в Хексберге несколько и самое первое из них, то, что в непосредственной близости от адмиралтейства, пользуется большой популярностью среди офицеров флота и порой действительно напоминает военный совет, а не ресторан. «Так что я туда почти не хожу, — добавил Бешеный, — шаддийные у них куда приятнее».       Сделав заказ, Кальдмеер вернулся к чтению газеты, которую до сих пор носил с собой. На остановке он успел прочитать едва ли один абзац, и теперь пытался осилить остальное, но коварные буквы не желали складываться в слова, а слова — в предложения. Задача осложнялась еще и тем, что в последнее время Олаф почти не читал на талиг, а сообщения, написанные Бешеным, с литературным языком его родной страны имели, мягко говоря, мало общего.       Собрав волю в кулак и отхлебнув шадди, Ледяной вступил в неравную битву с прессой, однако вскоре убедился, что ничего более впечатляющего, чем фотография с места событий, там не имеется. Автор статьи очень занудно повествовал об аварии, жертвах, материальной компенсации и рассуждал о причинах авиакатастрофы, склоняясь к версии «злого умысла». Когда мысль журналиста плавно перетекла на злобных сектантов, Кальдмеер не выдержал. Отложив газету на другой край стола, он бросил взгляд на телефон — было без двадцати три. В это же мгновение на экране высветился входящий вызов, и Олаф улыбнулся, нажимая «принять».       — Да, — сказал он в трубку довольнее обычного.       — Нет, — передразнил знакомый голос, из чего следовало, что Бешеного уже успел кто-то разозлить.       — Я внимательно слушаю, — очень серьезно произнес Кальдмеер.       На том конце неопределенно хмыкнули, но потом все-таки засмеялись.       — Уже выезжаете?       — Собираемся, — потянул Вальдес. — Ты еще в музее?       — Нет, — ответил Олаф.       — Я же говорил, успеешь... Что Дитрих?       — Тоже передавал тебе привет.       — А древности?       — Древности хранили молчание, — Ледяной улыбнулся снова.       — Сегодня все такие остроумные! Олле, я боюсь!       — Боишься? — Кальдмеер посмотрел в окно, на величественные колонны здания музея.       — Ага. Что ни слово, то перл.       — Ну, не всё же коту весенний излом, — философски заметил адмирал цур зее и, понизив голос, сказал уже совсем иначе: — Мне тебя не хватает.       — Тогда переключайся на альмиранте, — Ротгер недобро хмыкнул, — его побольше будет.       — Почему ты не сказал, что их выставили?       — Кого?       — Шпаги.       — А их выставили? Хм, я не знал... Шпаги тоже молчат?       — Им необязательно говорить, чтобы что-то сказать, — Олаф закрыл глаза.       Бешеный помолчал, потом выдал:       — А хочешь, я тебе тоже что-нибудь со дна достану?       — Не надо.       — Даже шпагу? — хитро спросил Вальдес.       — Даже шпагу, — ответил Кальдмеер, удобнее устраиваясь на стуле.       Говорить ни о чем они могли очень долго, как и молчать о самом главном.       — Что там у тебя?       — О, у меня тут толпа жаждущих шашлыков марикьяре, один сознательный кэналлиец и Мэллит, но куничку я намерен обменять на гуся. Как тебе такое?       — Гусь не против. Кто там кричит?       — А, это меня зовут, — Бешеный усмехнулся, — наверное, собрались. Так что будь наготове... Ты в «Конхо»?       — Да.       — Отлично, туда и подъедем.       Ледяной еще несколько мгновений слушал протяжные гудки, после чего вернулся к шадди.              — Бешеный, ты никак опять по телефону трепался? — воскликнул Хулио, продолжая заталкивать в багажник своенравный спальник.       — Ты не пробовал его свернуть? — Ротгер прищурился, убирая мобильный в карман.       — Пробовал, — проворчал Салина, — так тоже не помещается. И если сверху положить.       — А вниз?       — Ну, если ты готов все это сначала вытащить, а потом засунуть обратно...       — Так, — заорал Филипп откуда-то сбоку, — руки прочь от багажника, извращенцы, я только-только все утрамбовал! Хулио, я же сказал, положи спальник к Вальдесу в салон!       — В салоне у Вальдеса уже едет мангал, — возразил родич соберано.       — У меня в салоне едет мангал?! А дорогого гостя я куда посажу в таком случае?       — К Рамону на коленки, — фыркнул Салина.       — Ррр! — вспылил Аларкон. — Заткнитесь оба! Мангал на заднее сидение, Кальдмеера вперед. Спальник под ноги. Так, а чехол от него где?       — Он уже много лет как бесчехольный, — с прискорбием сообщил Хулио, — с тех самых пор, как альмиранте ловил этим чехлом петарды.       — Тогда положи его в пакет, — яростно посоветовал Филипп и, вручив несчастный спальник Вальдесу, захлопнул багажник. — Лэйе Анэмэ! Мы сегодня поедем или нет? Берто, где остальные?       Младший Салина, лежавший на скамейке в тени дома, ответил:       — Альмиранте велел позвать его, как все будет готово.       — Так все вроде бы готово, — хмыкнул Антонио Бреве, появляясь на крыльце.       — Мелкий, слышал? — крикнул Хулио. — Дуй в дом.       — У меня имя есть, — буркнул тот, поднимаясь.       — И пакет какой-нибудь найди, — добавил Филипп, — и там, на столе, еще одна дорожка осталась, а под столом бочонок...       — Я вам что, носильщик?! — вспылил младший Салина.       — Не дорос еще до носильщика, — хмыкнул Хулио.       — А с тобой я вообще не разговариваю! — Берто от злости топнул ногой.       Не известно, обошлось бы без жертв или нет, но в это момент на крыльце появился Алва с дорожкой под мышкой, а следом за ним — Альмейда с бочонком на плече. Завершала шествие Мэллит.       — Пакет... — начал было Аларкон.       — У меня есть, даже два! — крикнула гоганни. — Ротгер, посмотри в моей сумочке, там один достаточно большой был...       — Пойдем, — Вальдес потянул Хулио за рукав, и тот нехотя потащился следом.       Когда они с горем пополам засунули спальник в пакет, возникла другая проблема: мангал. Он занимал слишком много места, и альмиранте с Вороном на заднее сидение не помещались.       — Ну, пересядьте в джип, — предложил Филипп.       — Тогда там кто-то не уместится, — возразил Хулио.       — Да почему? — удивился солнечный блондин. — Росио и Рамон садятся назад, Берто — вперед, а вы с Бреве поедете с Бешеным. Вы-то сзади уместитесь?       Марикьяре умещались.       — Ну, вот и замечательно, — подвел итог Альмейда. — Все, садимся, садимся быстрее, уже четвертый час!       — Слушай, как-то легко... — нахмурился Алва, забравшись в джип и едва не сев при этом на гитару.       — Росио, я же обещал, что не надо будет напрягаться, — поморщился Рамон.       — Да ладно, ладно, я разве...       — Ну, вот и всё. Филипп, поехали.       — Вальдес тронется, тогда и поедем, — ответил блондин, — я-то дороги не знаю, к тому же, еще Мэллит надо оставить и Кальдмеера забрать.       Альмейда вздохнул — будь его воля, он бы сделал наоборот. Ворон хмыкнул и, воспользовавшись заминкой, начал настраивать гитару.              На заднем сидении внедорожника Хулио любовно обнимал завернутый в старую скатерть мангал, а Бреве баюкал на коленях пакет со спальником. Вальдес сидел за рулем и хмурил брови — что-то явно было не так, однако собрать мысли в кучу не получалось.       — Ротгер, поехали, — мягко сказала гоганни.       — Мы не могли так легко уместиться, — поделился своими сомнениями вице-адмирал. — Мне кажется, кого-то не хватает.       — Ледяного, — девушка улыбнулась. — Но мы ведь сейчас за ним и собираемся.       — Верно, — Бешеный вдохнул, глубоко выдохнул и, тронувшись с места, взял курс на ворота, — хотя, с другой стороны, его ведь с нами и не было. И Антонио не было...       — И мангала, и спальника, — зевнул Хулио, — и бочонка, и гитары, и еще кошкиной кучи вещей.       — Эх, — вздохнул Бреве, — жаль, альмиранте бочонок с собой забрал.       — У них еще и бочонок, — пробормотал Вальдес, — так погодите, как же они там едут? Бочонок, Рамон, Росио...       — Мелкий, — подсказал Салина.       — ...Берто, Филипп ...       — Гитара, — припомнил Антонио.       — ...гитара, Луиджи...       — Луиджи! — воскликнула Мэллит, побледнев.       — Что, и тебя догнали воспоминания о былом? — хмыкнул Хулио.       — Да нет же! Стойте! Остановись, Бешеный! Мы забыли Луиджи!              — Твою же!.. — воскликнул Филипп, едва успев затормозить перед резко остановившимся у самых ворот внедорожником; виртуозно выругавшись, марикьяре заорал в окно: — Бешеный, ты что, совсем рехнулся?!!       В этот момент обе задние двери открылись, и из них едва ли не вывались два хохочущих марикьяре. И если Антонио просто ржал, согнувшись пополам, то Хулио рыдал и улюлюкал, повиснув на двери.       — Да что там происходит?! — воскликнул Берто.       — Смешинку, наверное, поймали, — хмыкнул Рокэ.       — Сейчас я им эту смешинку... — нахмурился Альмейда.       В этот момент из машины вышли Вальдес и Мэллит. Переглядываясь и не переставая смеяться, они двинулись к джипу.       — Ооо, — донесся голос Хулио, — держите меня четверо!!! Вот это, я понимаю, друзья!!!       Ротгер поравнялся с передней дверью и, утирая выступившие слезы, спросил:       — Угадайте с трех раз, что произошло?       — Бешеный, — начал было Рамон, — если это очередная...       — Не сердитесь, господин Альмейда, — с трудом сдерживая смех, произнесла Мэллит, — но мы сейчас вспомнили, что забыли Луиджи...       Марикьяре удивленно поднял брови, зажмурился, еще раз посмотрел на гоганни, потом — на Ворона.       — Проклятье, — Алва засмеялся, откинувшись на сиденье, — ладно вы, но я-то как мог о нем забыть?       — Кто-нибудь вообще знает, куда он делся? — спросил Вальдес. — Вы его точно дома не закрыли?       — Да он вроде бы в дом и не заходил, — припомнил Филипп.       — Луиджи в саду, — сказал Рокэ. — Выезжайте пока за ворота, а я за ним схожу.              То ли сад у альмиранте был не хуже дома, то ли Джильди хорошо сливался с местностью, но соберано искал его довольно долго. Бешеный, остановившись в тени высокого дерева, рассеянно подкидывал перстень с изумрудом и вспоминал.              Апельсин похож на солнце. А еще апельсин приятно подкидывать — он яркий, хорошо крутится и никогда не падает, особенно при должной сноровке. Это завораживает и успокаивает: апельсин вверх, апельсин вниз, апельсин вверх, апельсин вниз, апельсин...       — Господин Вальдес... — от этого хриплого голоса он вздрагивает, но апельсин падает точно в ладонь, — перестаньте... пожалуйста.       — Простите, — Ротгер поспешно кладет цитрусовое на маленький больничный стол, — я не видел, что вы проснулись.       Ледяной пытается улыбнуться, но вместо этого получается гримаса боли. И без того худое лицо осунулось, под глазами огромные круги, голова вся перебинтована и, наверняка, раскалывается — одним словом, ужас.       — Руппи сказал... — слова даются тяжело, но он упрямо продолжает, — ...это вы... меня вытащили.       — В состоянии аффекта люди делают странные вещи, — отшучивается Вальдес.       Кальдмеер на несколько долгих мгновений закрывает глаза, потом говорит:       — Я видел списки погибших, там несколько хес... хебс... ваших офицеров. Примите мои соболезнования.       — И вы — мои. Я был немного знаком с господином Доннером. Ох, не зря он так не любил выступать первым... Сегодня объявили траур, так что всех погибших проводят достойно.       Последние два дня Бешеный почти не спит. Сначала этот теракт, потом поездка в больницу, потом едва ли не бегство от хирурга — бывшего одноклассника, возжелавшего вколоть вице-адмиралу успокоительное и отправить к психологу, потом снова академия, потом причитания тетушки, потом соболезнования, потом другая больница, потом какие-то интервью, потом рассвет на набережной, шадди и бутерброд, потом дача показаний, потом еще одно интервью, потом побег от тётушки, потом аврал в адмиралтействе, потом какие-то звонки — из Олларии, с Марикьяры, еще откуда-то, потом что-то еще и еще, и снова рассвет, апельсины на прилавке и запоздалая мысль...       — Да, — с трудом произносит Ледяной, — он был одним из лучших... господин Вальдес?       — Да?       — Спасибо.       — Было бы за что, — Ротгер улыбается.       — Я не думал, что вы придете.       — И совершенно зря. Я пришел бы, даже если бы не имел корыстных целей.       Кальдмеер смотрит удивленно и немного настороженно. Тяжело, наверное, в таком состоянии выслушивать шутки.       — Обед, — одними губами отвечает Бешеный. — Вы согласились со мной пообедать.       — И пообедаю, — лицо адмирала цур зее вдруг застывает, словно маска, и он произносит почти сквозь сжатые зубы: — Как только... смогу.              — Наверное, он там повесился, — вздохнул Берто.       — А Росио его, очевидно, закапывает, — фыркнул Хулио.       Младший Салина показал старшему язык, и дядя, сверкнув глазами, двинулся в сторону племянника.              Бешеный не любит подслушивать, но, услышав голоса, невольно замирает у двери палаты.       — Я не могу оставить вас!       — Руппи, мне уже гораздо лучше, а ты и так уже пропустил один экзамен.       — Да неужели вы думаете, что какой-то экзамен...       — Послушай меня...       — Но...       — Просто послушай меня, Руппи. Я понимаю, едва ли ты сейчас в состоянии думать об учебе, но, тем не менее, ты должен вернуться в Эйнрехт и встретиться с родителями, а потом — ехать в Метхенберг. С проблемами надо разбираться своевременно.       — Господин Кальдмеер... — страдание в голосе адъютанта неподдельное.       — Не заставляй меня тебе приказывать.       Да этот «гусь» и правда кого угодно заморозит! Вальдес усмехается.       — Хорошо, — смиренно произносит Руперт, — я отправлюсь... завтра.       — Тогда вызови такси и езжай за билетом, и не забудь позвонить...       — ...маме, бабушке, в посольство и Леворукому, — бурчит адъютант, направляясь к двери.       — Руппи.       — Да, мой адмирал?       — Леворукому звонить не обязательно.       Когда парень выходит в коридор, глаза у него так и метают молнии. Обронив одно скомканное «здрасьте», Руперт идет прочь из отделения, на ходу начиная куда-то звонить. Ротгер, подождав для верности полминуты, толкает дверь и застает Ледяного в глубокой задумчивости.       — Добрый вечер, — произносит он. — Как думаете, господин Вальдес, я правильно поступил?       Бешеный удивленно поднимает брови.       — Вы ведь слышали наш разговор, разве нет?       — Он давно при вас?       — Два года, — Олаф ерзает на подушках. — Вот ведь... уже все себе отлежал. И встать не могу, сразу комната перед глазами плывет.       — Это неудивительно, — тоном опытного врача отвечает Бешеный, — у вас сильное сотрясение мозга, господин Кальдмеер, и большая кровопотеря.       — Сегодня опять приходил этот ваш друг, хирург, — Ледяной вдруг улыбается. — Он произвел на Руппи неизгладимое впечатление.       — О, ну Йохан может. Что было на этот раз? — Ротгер удобно устраивается на стуле.       Ближайший час, а то и больше, если позволит состояние адмирала цур зее, он намерен провести здесь — в обществе этого без сомнения удивительного человека. Почему Вальдес так решил? Да кошки его знают, просто с господином Кальдмеером общаться было как-то легко и приятно, и будь воля Бешеного, он бы сидел на этом стуле круглые сутки.       — Он принес осколок, — отвечает Олаф, указывая левой, здоровой рукой в сторону стола, — там внутри лежит, но вы бы только видели это представление. Сказал, мол, это же алатский хрусталь, и когда из плеча достал, чуть не умер от счастья, но совесть не позволила все себе забрать, и самый большой кусок он все-таки вернул.       — А по рентгеновскому снимку еще не гадал? — Вальдес хитро улыбается.       — Гадал. А вы откуда знаете?       — Так это у него хобби такое. Недавно, кстати, был у меня в гостях, нашел какой-то старый перелом и заявил, что я вот-вот должен встретить любовь всей своей жизни.       — О, — Ледяной тронул шрам и улыбнулся, — а мне сказал, что всё только начинается. Вроде как до недавнего времени я искупал грехи прошлых жизней, а теперь буду жить для себя.       — А вы верите в прошлые жизни, господин Кальдмеер? — Ротгер снова тянется к апельсину.       — У эсператистов всего одна жизнь, — он следит за рукой вице-адмирала и как-то странно вздыхает.       — Да я не подкидывать, просто в руках подержу... Почему вы его до сих пор не съели, кстати? Не любите апельсины?       — Люблю. Но этот есть жалко. Вы к нему так привязались.       Бешеный смеется, откинувшись назад. Даже странно, что они не познакомились раньше. В Устричном море все друг друга знают.       — Знаете, — успокоившись, Вальдес начинает катать апельсин в ладонях, — я вдруг вспомнил... Вы ведь, наверняка, тоже смотрели этот фильм.       — «Прости, Олле»?       — Да, — Ротгер кивает, — я просто попытался представить человека, способного привязаться к апельсину, и сразу подумал о главном герое.       — В молодости я терпеть не мог эту комедию, — признается Кальдмеер.       — Неужели?       — Да, — он кивает и тут же морщится, — герой — неудачник, да и вообще странный малый, все над ним издеваются, а он даже сдачи дать не может. И еще, стоило только представиться, в половине случаев первый вопрос был: «А ты смотрел...».       — Это ведь классика, — Вальдес примирительно улыбается, — и потом, не такой уж этот Олле неудачник. Сами посудите, он ничего не сделал, а вся грязь от него сама отвалилась. И даже Каролина к главному злодею сбежала.       — Я последний раз смотрел этот фильм лет двадцать назад, — отвечает Ледяной, — уже ничего и не помню, кроме названия и той сцены, где главный герой за трамваем бежит.       — Мне кажется, это гениально, — Бешеный смотрит в сторону и почему-то улыбается.       — Ротгер, — закрыв глаза, устало произносит Кальдмеер, — вы опять...       — Что?       — Вы опять его подкидываете...              Кажется, прошла вечность, прежде чем Рокэ и Луиджи вернулись. Салины уже успели не только поругаться, но и помириться, и поругаться снова, вследствие чего альмиранте и Антонио проиграли Аларкону по два талла каждый. Сейчас адмиралы рассчитывались с капитаном-командором, ворча, что он выиграл лишь потому, что ему Мэллит подсказала.       — Даже если так, — хмыкнул Филипп, — кто вам мешал тоже ее послушать?       Альмейда хотел что-то ответить, но, увидев, что Алва уже закрыл ворота и затолкнул фельпца в джип, махнул рукой. Сочтя это знаком, все присутствующие быстро вернулись на свои места, чтобы наконец-то двинуться в сторону шашлыков.              Олаф успел пожалеть, что сразу не заказал что-нибудь съестное. С утра есть не особенно хотелось, потом было как-то не до того, а теперь вот, после шадди и сорока минут ожидания, за которые Кальдмеер успел не только пролистать отвергнутую газету, но и пересмотреть в телефоне большую часть фотографий, желудок медленно, но верно начинал выражать свое недовольство. Под его аккомпанемент воспоминания приобретали особенную пронзительность и остроту.              Сосновый бор под канатной дорогой пленяет своей невозмутимостью. Сколько ему лет? Если бы деревья могли говорить, какие тайны рискнули бы доверить людям?.. Заходящее солнце светит справа и сзади, если смотреть вперед, то можно увидеть, как землю постепенно захватывает ночь и далеко на востоке загорается алый Фульгат.       Бешеный сегодня необычно молчалив, а когда начинает разговор, то почти не смеется. Вот и сейчас, глядя куда-то в сторону юга, он теребит на пальце кольцо с изумрудом, и через какое-то время рассеянно спрашивает:       — Олаф, ты, правда, не шутил насчет вчерашнего?       Кальдмеер, удивленно моргнув, переводит взгляд с пальцев Вальдеса на его лицо. Серьезность, вопреки ожиданию, идет Ротгеру, делает его старше и... отрешенней, что ли? Если бы вице-адмирал вдруг стал святым, на иконах его рисовали бы именно таким.       — Нет, — запоздало отвечает Ледяной, отгоняя наваждение, — я же рассказал, как все было. Еще за завтраком.       — Видимо, я плохо слушал, — настойчиво произносит Бешеный.       — Еще бы, — Олаф наигранно усмехается, — не хочу даже представлять, каким было твое похмелье. Мне своего хватило.       — Ладно, — Вальдес отворачивается к окну, — проехали.       — Я не скажу ничего нового, — Кальдмеер тоже отворачивается, высматривая что-то на севере, — мы вернулись домой, и ты сказал, что у тебя на первом этаже в ванной спрятана лучшая в мире касера, и пошел за ней. И она действительно была там, где ты говорил. Помню, я еще стоял у двери и смеялся — мне это казалось таким нелепым: прятать касеру в корзине для белья...       Бешеный фыркает, но так и не поворачивается обратно.       — А когда ты поднялся, уже с касерой, — продолжает Олаф, — то посмотрел на меня странно. Я бы даже сказал, очень странно. И полез целоваться.       — И ты меня не остановил? — отстраненно удивляется Вальдес.       — Я попытался, но ты был настойчив, — Кальдмеер пожимает плечами, — и потом, мы ведь выпили примерно одинаково... А когда ты перешел к более... ммм... решительным действиям, я уточнил, действительно ли тебе это нужно, но ты понес непередаваемую ахинею про эсператистские заповеди и какую-то мораль.       — Закатные твари, — бормочет Ротгер, закрывая лицо рукой.       — Вот, и после этого все произошло. То есть, мы действительно занялись любовью, — Ледяной по-прежнему смотрит на север, куда-то в стремительно темнеющий горизонт. — Мне не хотелось пользоваться твоим состоянием, к тому же, ты мне так и не ответил внятно, были у тебя раньше связи с мужчинами или нет. Но все прошло неплохо.       — Неплохо? — от удивления Бешеный даже отнимает руку от лица.       — Да, неплохо, — Олаф кивает, — мне, можно сказать, понравилось.       — Так ты...       — Да.       Вальдес устало вздыхает, откидываясь на сиденье. Ледяной по-прежнему смотрит в окно и ничем не выдает себя. Ему неловко и он хочет провалиться сквозь землю, исчезнуть куда угодно, убежать на край света и стереть из памяти этот разговор. Ротгер пытается вспомнить вчерашний вечер, но после выхода из бара все словно укутано туманом — хотя он вроде бы припоминает белый кафель на полу ванной и необычно веселого Кальдмеера, и поцелуй, кажется, тоже начинает припоминать — привкус какого-то сыра, рома и мятной жвачки...       Непроизвольно коснувшись своих губ, Вальдес некоторое время смотрит на царственные сосны внизу — словно деревья могут подсказать ему ответ, объяснить его поступки и желания. Солнце почти скрывается за морем, спустятся они уже в полной темноте, и, пожалуй, сделать еще один круг по канатной дороге им не удастся.       — Олаф, — этот голос как будто принадлежит кому-то другому, и Ледяной вздрагивает, бросая на собеседника отрешенный взгляд.       Но Ротгера сейчас не интересуют его глаза, он смотрит на щеку, рассеченную шрамом, и на непривычно поджатые губы.       — Повтори еще раз, — кажется, вместо горла внутри пустыня.       — Ротгер, — Олаф вздыхает устало, так, словно готов смириться с поражением, — давай не будем превращать это в фарс. Пожалуйста.       — Нет, ты не понял, — Бешеный сам не знает, как ему удается произнести это вслух: — Повтори... вчерашнее.       Поцелуй получается скорее напряженным, чем страстным, но теперь Вальдесу ясно, что вчера он не смог бы остановиться даже под страхом смерти. Вокруг уже совсем темно, даже странно — ведь по ощущениям между ними успел вспыхнуть по меньшей мере праздничный фейерверк…       Земля близко, и времени хватает лишь на несколько поспешных поцелуев.       — Олаф, — голос Бешеного звучит у самого уха, — давай повторим... всё.       — Да, — хрипло отвечает Кальдмеер, понимая, что сильнее волновался только в день, когда стал капитаном.              Олаф перелистнул очередную фотографию — морской закат сменился удивленной рожей Вальдеса. Было непонятно, как такой красивый мужчина может так ужасно получаться на снимках. За четыре года знакомства Ледяной успел не только пересмотреть немногочисленные альбомы Бешеного, но и на своем горьком опыте убедиться, что сфотографировать его по-человечески практически невозможно.       Телефон в руке завибрировал. «Вдхди!» — повелительно гласило принятое сообщение. Кальдмеер поднялся и, кивнув на прощание официантке, направился к двери. Уже снаружи, спускаясь по ступенькам, он подумал, что понятия не имеет, как выглядит «внедорожник дядюшки». Однако когда в конце улицы появился сначала серебристый «Agmar», а сразу за ним — черный «Morisk», сомнения развеялись сами собой.       Внедорожник остановился прямо напротив шаддийной, джип — чуть подальше. Из первого автомобиля, громко прощаясь с моряками, выпрыгнула рыжеволосая девушка. Мэллит. Когда она еще жила в доме Вальдеса, Олаф видел ее пару раз. Поздоровавшись и тут же попрощавшись с адмиралом цур зее, гоганни последний раз махнула рукой Бешеному и зашла в «Конхо Дэрайо», а Ледяной сел на ее место.       — Заждался? — хмыкнул Ротгер.       — Не особо, — ответил Кальдмеер и поприветствовал остальных спутников.       — Давненько не виделись, — сказал Бреве, протягивая руку для пожатия.       Внедорожник тронулся с места, и краем глаза Олаф заметил, что настроения у Бешеного нет от слова совсем, хотя людям, мало с ним знакомым, могло бы показаться иначе. Обменявшись рукопожатиями со вторым адмиралом, он кивнул полусонному Хулио и обратился непосредственно к Вальдесу:       — На гору?       Тот кивнул, сосредоточенно глядя на дорогу. Оценив ответ по достоинству, Кальдмеер отвернулся к окну и стал рассматривать фасады зданий. В центре Хексберга действительно было очень красиво. Молчание длилось довольно долго, пока Бешеный наконец не усмехнулся:       — Денёк сегодня что надо. Всё кувырком.       — Перед изломом всегда так, — отозвался Ледяной и бросил на собеседника взгляд, никак не относящийся к разговору.       — Представь себе, мы чуть не забыли Луиджи, — добросовестно продолжил Вальдес. — Пришлось за ним возвращаться.       — Он сильно расстроился?       — Он даже не заметил, — Ротгер фыркнул и добавил: — Это же Луиджи.       — Да, с господином Джильди такое случается…       Салина, не выдержав, захохотал. Разговор нравился ему от начала до конца еще и потому, что он до сих пор не мог представить этих двоих в одной постели. Вальдес давно, больше года назад, завел с ним разговор о гайифской любви. Своих пристрастий Хулио никогда не скрывал, а вот признание Бешеного поразило марикьяре в самую пятку, и сначала он грешным делом подумал, что Альмейда добрался и до вице-адмирала, но, к счастью, все оказалось совсем не так. К счастью, потому что Салина слишком хорошо помнил свой короткий, но очень бурный «адмиральский» роман. В лучших традициях Марикьяры: с угрозами, мордобоем и выбрасыванием мебели из окон. Рамон был настолько же ужасающе ревнив, насколько сам Хулио — непостоянен. С тех пор прошло, наверное, лет десять, и марикьяре мог положа руку на сердце сказать, что это был последний раз, когда он действительно любил своего любовника. И когда он последний раз любил… взаимно.       Как там говорят? Южане не могут пройти мимо светлых кос? Ну-ну. Салина попытался вспомнить, сколько уже длится эта достойная гайифских мистерий история безответной любви коварного ловеласа к невинной трепетной фиалке, и криво усмехнулся. Года три, не меньше. Конечно, на фиалку Аларкон не тянул даже с большими поправками на привлекательную внешность, но все-таки было в нем что-то такое… возвышенное. Незамутненное. Гетеросексуальность, наверное. Хотя вот уже несколько месяцев Салину терзали смутные сомнения, что Филипп не такой уж убежденный натурал, как сам о том говорит. Зная о чувствах Хулио, он, тем не менее, продолжал с ним общаться, напиваться и вообще всячески приятно проводить время. «Конца и края этому не видно», — сентиментально говорил вице-адмирал, надравшись кэналлийским по самые уши, а кузен только согласно кивал, наигрывая одну из народных мелодий на своей гитаре.       Из омута мыслей марикьяре вернул смех Бреве и его удивленное:       — Никогда бы не подумал, Олаф, что вы способны сделать такое лицо.       — Он и не такое способен, — тихо заржал Бешеный, — даже трезвый, что уж говорить о… Кстати, как-то раз после бутылки касеры господин Кальдмеер в лицах изобразил мне нашего глубоко любимого Бе-ме на ковре у самого…       — Господин Вальдес, — Ледяной едва сдерживал смех, — хватит меня компрометировать.       — Эй, я тоже хочу, — Хулио потянулся за телефоном и, бросив взгляд на фотографию, тут же воскликнул: — Ой-ё!..       Тут уж все, включая Олафа, захохотали в голос.       — Где это вы так… прибарахлились? — поинтересовался Салина, совладав со смехом.       — У Дитриха, конечно, — вставил Вальдес.       — Это доспехи и оружие варитов, найденные в одном из захоронений, — ответил Ледяной, — им около трёх тысяч лет. Шлем особенно впечатляет.       — А меня больше впечатлил топор, — признался Хулио.       — А меня… лицо, — Антонио снова засмеялся.       — И меня! — хохотнул Бешеный. — Этому оскалу позавидовали бы даже варитские короли! Олле, признайся, как ты это сделал? Долгие годы тренировок?       — Просто Дитрих попросил…       — Вы как хотите, господа адмиралы, — заявил Ротгер, — а я боюсь спать с этим человеком в одной п… палатке!       — А тебя никто и не заставляет, — ответил Бреве.       — И вообще, — заметил Кальдмеер, — у тебя ведьмы есть, с ними и ночуй.       Хулио только хмыкнул — он всегда подозревал, что Ледяной не так прост как кажется. Безусловно, Олаф обладал очень добропорядочной и, не смотря на шрам, располагающей внешностью, но чувствовалась в нем что-то такое… неотвратимое. Салина легко увлекался новыми людьми, и эта фотография разбудила в нем закономерный интерес. Опять же, Альмейда неспроста весь последний день только и делал, что поминал «отмороженного гуся» — настоящие любовь и ненависть у альмиранте были одинаково значимыми чувствами, которыми он никогда не разбрасывался впустую.       — А вы в них верите, господин Кальдмеер? — спросил Хулио и тут же усмехнулся. — А то почитали мы местную прессу… Кстати, Антонио, ты не забыл рыбий жир?       — Я-то, может, и забыл, а вот Рамон предусмотрительно взял целый бочонок. А ты что же думал, у него там кэналлийское?       — Быть этого не может! — Салина изобразил огромное удивление. — Целый бочонок рыбьего жира! Кэцхен залюбят нас до смерти!       — Сс.. кошки закатные, — простонал Вальдес, тщетно пытаясь сдержать хохот.       Олаф вопросительно посмотрел на Бешеного, но тот только беспомощно отмахнулся и кивнул на дорогу. Заметив это, Хулио пояснил:       — В той статье говорилось, что кэцхен любят рыбий жир…       — Женщины — странные создания, — внешне Ледяной оставался серьезен, но в глазах у него было веселье, — никогда бы не подумал, что им нравится такая гадость, хотя…       Тут он красноречиво посмотрел на Ротгера, и марикьяре на заднем сидении захохотали снова.       — Если мы сейчас куда-нибудь врежемся… — Бешеный уже не мог смеяться: скулы сводило от напряжения, а диафрагма, казалось, вот-вот лопнет.       — ..это будет натурально «умерли от смеха».       — Олле!!!              В шаддийной было пусто. Мэллит улыбнулась официантке и, заняв столик у окна, погрузилась в чтение меню, которое знала наизусть. Пару лет назад она сама работала в «Конхо», правда, в другой части города. С тех пор в жизни гоганни столько всего произошло, но здесь, в Хексберге, всё это казалось сном — странным нелепым сном, приснившимся кому-то другому…       Звякнул колокольчик, и в шаддийную ворвалась Марта.       — Извини, — сообщила она с порога и, стремительно преодолев расстояние от входа, села напротив Мэллит. — Что я тебе сейчас расскажу! Ух! Зря ты со мной сегодня не пошла!       — Я хотела, но ты не стала меня ждать…       — Потому что ты — соня, — безапелляционно заявила старшая дочь Вейзелей, — и вообще…       — Что будем заказывать?       — Мне чай. И поесть. Хорошо поесть. Что тут съедобно?       — Почти всё, — улыбнулась Мэллит и протянула подруге меню.       — Ну, тогда… тогда давай вот этот большой бутерброд. И странные фиговины с маком, они мне понравились в прошлый раз.       Марта редко бывала в злачных местах, что, впрочем, было неудивительно. Если уж от Юлианы даже Вальдес не уходил голодным, то у домашних просто не оставалось выбора. Рядом материализовалась официантка, и пока Мэллит озвучивала заказ, подруга с интересом осмотрелась. Она была здесь впервые, и больше всего ей приглянулись фотографии на стенах. Марта даже поднялась, чтобы рассмотреть их получше.       — Ой! — вдруг воскликнула она. — А вот этого дядечку я знаю, это же Себастьян Берлинга! Мы у него жили несколько дней, когда ездили отдыхать на Марикьяру… О, а тут еще Альмейда! Ну нифига себе, он такой суровый… в этом своем адмиральском мундире, — девушка странно вздохнула, возвращаясь на место, — а ведь когда-то он меня на шее катал…       — Когда ты маленькая была? — спросила Мэллит.       — Нет, — Марта захихикала, — года четыре назад. Это вообще что-то с чем-то! Был мой День Рождения, папа опять куда-то уехал, а Франц как раз заболел, и мама с ним возилась, и сказала Вальдесу, чтобы он организовал мне праздник…       — Представляю, — гоганни засмеялась.       — Нет, ты не представляешь, — подруга мечтательно посмотрела в окно. — Мы собирались весь день провести в парке аттракционов, и Вальдес, чтобы не скучать, позвал с собой Рамона. И что ты думаешь?! В итоге я едва успевала за ними, когда они бегали от одного аттракциона к другому с воплями: «Давайте пойдем туда! Нет, туда! Аааа, а на этом я вообще уже лет двадцать не катался!».       Представив себе Альмейду на карусели, Мэллит медленно сползла под стол. Тут как раз принесли заказ, и Марта, откусив от бутерброда, продолжила:       — И при этом они постоянно кормили меня мороженым, сладкой ватой и все в таком духе. А я ведь, как дура, нарядилась, свои первые туфли на каблуках надела! Думала, я с серьезными дяденьками иду гулять…       — Ооо, — простонала гоганни, утирая слёзы.       — Вот, к вечеру я натерла такие мозоли, что уже чуть не плакала, но просить пощады было как-то стрёмно, да и вообще, не хотелось, чтобы Вальдес начал надо мной смеяться — и так весь день подкалывал, типа «ойёйёй, грозная Марта, пусти нас прыгать на батуте!»…       — Они прыгали на батуте?!       — Ну да…       Мэллит всхлипнула.       — И вот, тогда я опрометчиво сказала, что проголодалась, и они повели меня в ресторан. Метров через сто Рамон сжалился, и посадил к себе на шею.       — А Вальдес что?       — Да ничего. Поржал и начал какие-то байки рассказывать. Мы так минут пятнадцать шли, наверное. Хорошо еще, что под горку! Этот «Шван» прямо на берегу, дотемна там сидели, а потом домой поехали.       — Здорово, — улыбнулась Мэллит.       — Ага, — вздохнула Марта, — это, наверное, лучший мой День Рождения был…       Подруга пригубила шадди.       — А у тебя, Мэллит, какой?       — У нас не принято их праздновать, — ответила девушка, — но после того, как я уехала из Агариса… не знаю, каждый год было что-то интересное. Вальдес всегда что-нибудь придумывал.       — А Луиджи?       — Так с Луиджи я ни одного Дня Рождения не отметила, — сказала гоганни и сама удивилась своим словам: — Встречаться мы начали уже после праздника, а расстались за две недели до…       — Ничего себе, — хмыкнула Марта.       — Ага. Впрочем, в этот раз меня вообще в море поздравляли!       — Я тебе завидую, — вздохнула подруга.       — Не говори глупостей, — Мэллит покачала головой, — в моей жизни нечему завидовать. Я вечно попадаю в какие-то переделки…       — Точно! — воскликнула девушка. — Я же хотела тебе рассказать про сегодняшнее приключение! Ты не поверишь… мне до сих пор так стыдно! Ужас.       — Рассказывай!       — В общем, я пыталась уступить место мужчине, — ответила Марта, отвернувшись к стене, — то есть, мне показалось, что он старый, а он просто седой... и так на меня посмотрел… я чуть не умерла — так было стыдно, а потом еще в музее его встретила, аааа!!!       — Погоди, погоди, — гоганни замотала головой, — расскажи по порядку.       — Да что тут рассказывать, — пробормотала подруга, продолжая пялиться в стену, а точнее — на фотографию, — говорю же… о, Вальдес!       — Где? — Мэллит удивленно моргнула.       — Да вон, на стене, с мужиком каким-то треплется. Вот, кстати, тот дяденька был на него похож, прямо, я бы даже сказала, очень. И, скорее всего, тоже из варитов. Все-таки красивая у них форма… В смысле, тот-то был без формы, но это я так, к слову.       Гоганни зажмурилась, пытаясь осознать услышанное, но быстро поняла, что это выше ее сил, и тоже посмотрела на фотографию, где вице-адмирал Талига что-то оживленно рассказывал адмиралу Западного флота Дриксен.       — Седой, говоришь? — задумчиво потянула Мэллит. — И в музее был?       — Ну да. Высокий такой, худой. И шрам на… ммм… правой щеке. А ты что, его знаешь?!       — Нууу, скорее всего, это он и был.       — Кто?       — Ну, Ледяной, — гоганни указала на фотографию. — Я думала, вы знакомы.       — Это что, — Марта испуганно посмотрела на подругу, — тот самый друг Вальдеса? Ну, который еще дриксенский адмирал, как его, забыла…       — Олаф Кальдмеер.       — Вот, точно… Что, правда, он?!       — Ты же его видела, а не я! Но не думаю, что тут разгуливают два человека с одинаковыми шрамами, да и в музее он точно был.       — Нееет, — простонала Марта, закрыв лицо руками, — я неудачница… Это… кошмаааар!!!       Мэллит улыбнулась и, отпив остывшего шадди, принялась утешать подругу.              — А мне кажется, надо левее.       — Правее.       — А я говорю, прямо надо ехать, подумаешь, лужа… это же внедорожник!       — Вот именно, это машина, а не баржа!       — Да она мелкая вроде.       — Баржа?!       — Лужа.       — Может, ты пойдешь и проверишь?       — А может все заткнутся?       — Как ты разговариваешь со старшим по званию?       — А как ты разговариваешь с иностранным гостем?       — Иностранный гость тут только господин Кальдмеер, и он, между прочим, молчит в тряпочку!       — Ротгер, езжай прямо.       — Когда ты молчал, было лучше.       — Я тоже иностранный гость! Марикьяра — государство в государстве!       — Хулио, спал в мангале — спи дальше, и вообще…       — …сейчас отправим тебя в разведывательный рейд…       — …как младшего по званию!       — Астрап! Чтобы я еще раз поехал в одной машине с четырьмя адмиралами?!       — Слышали? Нам уже сигналят, — хмыкнул Бреве.       Вальдес решительно надавил на газ, и автомобиль рванул вперед, расплескав лужу по всем придорожным кустам. Дорога уходила вверх, и это означало, что уже совсем скоро они доберутся до места.       — А если там занято? — Олаф зевнул, прикрыв рот ладонью.       — Выйдет Альмейда, — хмыкнул Салина, — и сразу станет свободно.       — Он сегодня не в духе, — сказал Антонио.       — В самом деле? — спросил Ледяной.       — О да, — Вальдес усмехнулся, — будьте начеку, господин Кальдмеер, и если что, зовите на помощь.       — Думаю, мы как-нибудь уладим дело миром.       — Это вряд ли, — ответил Хулио, — такие фокусы под силу лишь соберано. Поэтому если увидите, что Рамон бьет морду кому-то из нас, то лучше сразу осведомить Рокэ — он разберется.       Олаф только усмехнулся.       Следующие несколько минут они ехали в полном молчании. Постепенно кустарник вокруг сменился лесом. Сосновый бор был с другой стороны, а здесь хвойные и лиственные деревья росли вперемешку. Еще выше лес кончился, снова уступив место кустам. У дороги было множество ответвлений, видимо, более популярных, потому что под конец колея стала совсем уж запущенной. Последний раз повернув, они выехали на небольшую полянку, окруженную зарослями шиповника.       — Ура, — без особого энтузиазма произнес Хулио.       — Назад пойдешь пешком, — хмыкнул Вальдес, останавливаясь. — Ну все, господа, приехали. Дальше на своих двух.       — Скажешь тоже, — усмехнулся Бреве, открывая дверь, — тут до места два метра.       Выйдя из машины, все с нескрываемым удовольствием потянулись и вдохнули свежий воздух. Море было совсем близко, но его закрывала скала, круто уходящая вверх сразу за кустами шиповника.       — Вот за ней мы обычно и отдыхаем, — сказал Салина, обращаясь к адмиралу цур зее.       Олаф хотел ответить, но в этот момент на поляну выехал джип. Когда он остановился, из салона первым выскочил резвый молодой человек как две капли воды похожий на Хулио.       — Берто, — меланхолично произнес родич соберано.       — Ваш брат?       — Нет, племянник. Не удивляйтесь, у нас большая семья и все в ней похожи друг на друга, — ответил Хулио, не скрывая сарказма.       Вслед за Альберто из джипа вышли Аларкон, Джильди и Альмейда, причем последний одарил адмирала цур зее таким взглядом, что Ледяной понял сразу — отдых предстоит веселый и даже более чем. Последним выбрался Алва, с ходу бросая присутствующим:       — В следующий раз я возьму вертолет!       — Это еще почему? — осведомился Рамон.       — Потому что, — хмыкнул Рокэ, гордо и многозначительно посмотрев на друга снизу вверх.       Небезызвестный Ворон доходил адмиралу Талига едва ли до плеча. Пробормотав что-то неразборчивое, Альмейда двинулся к багажнику. Тем временем Алва подошел к Олафу и, пристально глядя ему в глаза, протянул руку для пожатия:       — Рад наконец-то встретиться лично, господин Кальдмеер.       — Взаимно, — ответил Ледяной, пожимая ухоженную аристократическую ладонь.       В жизни Рокэ Алва оказался гораздо приятнее, нежели на экранах или обложках — почему-то СМИ нравилось выставлять его чем-то средним между гальтарским изваянием и отпрыском закатной твари. Сейчас Олаф видел перед собой человека — да, скорее всего непростого, но все-таки имеющего много общего с остальными людьми. Внимательные темно-голубые, почти синие глаза смотрели открыто и вместе с тем изучающе. Кальдмееру понравился этот взгляд. Подошли Аларкон и Джильди, и Ледяной обменялся с ними приветствиями, а Ворон тем временем предпринял попытку организовать слоняющихся туда-сюда марикьяре.              Перенести все вещи за один раз не представлялось возможным — более того, пришлось совершить три или четыре рейса, каждый из которых сопровождался весьма громким и экспрессивным продиранием сквозь цветущий шиповник. Своенравные кусты ни в какую не хотели сдаваться даже под натиском Альмейды — впрочем, адмирала этот факт ничуть не смущал, поэтому ближе к концу действа в колючих зарослях появилась вполне различимая дыра. Особенно этому обстоятельству способствовал мангал, которым Рамон воинственно размахивал во время последнего перехода. Увидев это воистину устрашающее зрелище, Вальдес быстро сориентировался, подхватил две пустые канистры, Кальдмеера и, крикнув что-то про целебную силу хексбергских источников, стремительно исчез в противоположных зарослях. Остановился вице-адмирал только у ручья.       Олаф, несколько удивленный произошедшим, осмотрелся и, отметив привлекательность и дикость здешних мест, начал издалека:       — Ротгер...       — Погоди, — Бешеный мотнул головой и, поставив канистры на землю, умылся водой из ручья; через некоторое время он с почти правдоподобной безмятежностью произнес: — Хорошо тут все-таки, а?       — Весьма, — согласился Кальдмеер, провести которого было не так-то просто, и спросил: — А теперь объясни мне, что тут вообще происходит?       — А ты, значит, не заметил? — Вальдес повернулся, и его взгляд не предвещал ничего хорошего.       — Хм, — Олаф сделал вид, что глубоко задумался, после чего выдал: — Нет.       — Будешь мне врать — укушу.       — Мало ли что мне могло показаться.       — Ладно, — Ротгер посмотрел в сторону, понимая, что спорить сейчас бесполезно, — проехали.       — Просто скажи мне, что случилось, — Кальдмеер подошел ближе.       — Ничего, — хмыкнул Вальдес.       В его глазах была злая усмешка, мол, ты же ничего не заметил, мало ли что тебе показалось.       — Ладно, — согласился Ледяной, мысленно вычисляя причину, по которой Бешеный за какие-то пару-тройку часов из довольного жизнью человека превратился в злобную закатную тварь.       То есть, Олаф прекрасно знал, что его любовник — человек настроения, но чтобы довести его до такого состояния надо было очень, очень постараться. Также адмирал цур зее понимал, что сейчас Вальдеса лучше не трогать, но с другой стороны, раз уж он сам позвал с собой, следовало рискнуть. Кальдмеер подошел еще ближе и коснулся плеча вице-адмирала. Вальдес, все это время пристально за ним следивший, отвел взгляд и упрямо выдохнул.       — Ну, — тихо и вкрадчиво спросил Ледяной, — что?       Противиться этому голосу было невозможно.       — Ничего, — на пределе слышимости буркнул Ротгер.       — Будешь врать мне — укушу, — нежно пообещал Олаф.       — Проклятье, — Бешеный зажмурился и расхохотался, уткнувшись лбом в его плечо.       Не сдержав улыбки, Кальдмеер провел свободной рукой по спине упрямца. Успокоившись, Вальдес немного отстранился и, глядя ему в глаза, совершенно серьезно произнес:       — Рамон меня сегодня весь день бесит. И делает это самым нечестным образом.       — Это он зря, — согласился Ледяной.       Ротгер вздохнул и, отвернувшись, пробормотал:       — Еще излом этот... Я ведь и сорваться могу. Этого он добивается?       — Просто не обращай внимания, — посоветовал Олаф.       — Если б мог, не обращал бы, — Бешеный усмехнулся, потом вдруг посерьезнел и сказал: — А вот ты точно не ведись.       — Хорошо.       — Мне бы вашу невозмутимость, господин Кальдмеер!       — Нужна она тебе... — улыбнулся тот.       Улыбнулся своей знаменитой улыбкой, которая никого не оставляла равнодушным: кому-то нравилась, кого-то бесила — Вальдес же был от нее без ума. Она каким-то неведомым образом преображала серьезное лицо Олафа, в одно мгновение превращая его из среднестатистического дриксенца в недосягаемый идеал человека, который готов не только выслушать ближнего своего, но и разделить с ним все радости и печали вот с этого самого момента и до конца времен.              Осень в Васспарде. Ветер гуляет по разбитым дорожкам старого лесопарка, шурша опавшими листьями.       — Все-таки здорово, что удалось выбраться сюда, — Вальдес довольно жмурится утреннему солнцу, — и погода не подкачала.       — Да, — отвечает Олаф, глядя себе под ноги.       — Эй, ну что опять? Тебе здесь не нравится?       — Очень, — он отрешенно улыбается.       За такие ответы Бешеный готов его убить. Что это значит? Очень нравится? Очень не нравится? Отстань, смертный, я весь в себе?..       — Господин Кальдмееррр... — Ротгер делает шаг вперед и в сторону, преграждая ему путь.       — Мне очень здесь нравится, — остановившись, «расшифровывает» Ледяной.       — Тогда в чем дело? — Вальдес не сдает позиций.       Олаф тихо вздыхает и, закрыв глаза, признается:       — Все никак не отойду от поездки домой.       — Поругался с кем-то?       — Да как сказать, ссоры как таковой не было, но... — Кальдмеер мотает головой, отгоняя навязчивые воспоминания. — В общем, как обычно.       — Надо было поругаться, — наставительно произносит Бешеный.       — Зачем? — Ледяной пожимает плечами. — Я ругался с ними, пока видел в этом смысл, а потом понял, что это бесполезно. Ну, и надоело, знаешь, каждую поездку в Эзелхард превращать в марикьярский сериал.       Он нервно дергает щекой, и Ротгер чувствует внутри себя такую ярость, что едва сдерживает дрожь в руках.       — Их тоже можно понять, — примирительно произносит адмирал цур зее.       — Нет, — Вальдес хмурится, — так не пойдет, это неправильно, Олаф! Да вся твоя семья должна тобой гордиться — ты всего добился сам, столько сделал для флота, для своей страны, ты... ты...       — Ротгер, — Кальдмеер касается его плеча, — они всё прекрасно знают, но, по их мнению, это лишь подтверждает мои эгоизм и тщеславие, я ведь думаю только о себе и только для себя все делаю. А был бы хорошим сыном — помотался бы по свету, вернулся домой с покаянием, женился и начал, наконец, помогать отцу.       — А как насчет твоих братьев? Почему бы им ему не помогать?       — Клаус пьет, а у Германа руки растут не из того места, — Ледяной вдруг странно усмехается. — На самом деле отцу помогает Петра и делает это весьма неплохо, но разве женщина способна постичь все тонкости? Так он считает.       — Мда, — комментирует Бешеный.       — Сестре еще хуже, поверь. Я-то там раз в год бываю, а она с родителями каждый день видится.       — И все-таки, — возражает Вальдес, — ты был там почти две недели назад, а такое ощущение как будто только от них вышел.       Кальдмеер вздыхает, глядя в сторону, и отвечает:       — Пойми, умом я осознаю, что они все это говорят не со зла — ну, что я плохой сын, не помогаю им, бросил всех и вообще эгоистичное чудовище, как только такое выродили сами не знают, но... Мне непросто забыть все те гадости, что я выслушиваю в каждый приезд домой. Все время думаю: неужели нельзя было просто поужинать вместе и поговорить как нормальные люди?       — Может быть, тебе просто не ездить туда? — Ротгер поднимает бровь.       Странно усмехнувшись, Ледяной смотрит ему прямо в глаза:       — Я думаю, они сильно расстроятся, к тому же... глупо это как-то — обижаться на родителей, они люди пожилые, отцу так вообще за семьдесят, что с них взять? И потом, я ведь тоже скучаю. И они скучают, поэтому и говорят все это.       — Знаешь что, Олаф, — едва сдерживая негодование, отвечает Бешеный, — тебе надо было пойти не в морское училище, а в духовную академию, или что там у вас?       Кальдмеер удивленно моргает.       — А что, — воодушевленно и как-то зло продолжает Вальдес, — стал бы священником, отпускал грехи людям, прощал их за то, что не умеют вести себя как следует — что вполне в духе эсператистской религии, и вообще, у тебя это прекрасно получается, — вникал бы во все их проблемы, питался святой водой и верой в Создателя, дожил до ста лет и после смерти... Хотя нет, уверен, тебя бы канонизировали еще при жизни, и... и...       — Ротгер, не паясничай, — неожиданно жестко обрывает Ледяной.       — А ты не оправдывай всех, кто тебя оскорбляет!       — Это мои родители.       — И что с того? Им теперь можно безнаказанно трепать тебе нервы?       — Они не...       — А что же тогда?       — Это так просто не объяснишь!       Что-то неуловимо меняется в лице Ротгера, он делает шаг назад и, криво усмехаясь, произносит:       — Ну, конечно, как это можно объяснить тому, кто вырос один.       Кальдмеер мысленно поминает закатных тварей и предельно ровно произносит:       — Я этого не говорил.       — Ладно, это я сказал, и что дальше?       — Ротгер, чего ты хочешь? — устало спрашивает Олаф.       — Хочу, чтобы ты был счастлив...       — Я счастлив.       — ...и не мучился угрызениями совести из-за всего на свете! — злой шепот Бешеного пробирает до костей. — Ты не хочешь соглашаться со мной, хотя я прав, но почему-то принимаешь обвинения родителей, которые просто не могут оценить тебя по достоинству и, что еще хуже, мнение братьев, которые тупо тебе завидуют. Неужели ты просто не можешь сказать себе, что ты лучше всех них вместе взятых?       Ледяной грустно усмехается и качает головой.       — Ну, что еще? — хмурится Вальдес.       — Я это себе каждый раз говорю, после каждой поездки домой, — он неожиданно улыбается и проводит рукой по волосам любовника, — но ничего не меняется. Я понимаю, что ты говоришь всё это, чтобы мне помочь, и для меня много значит твоя поддержка, но и ты пойми — мнение окружающих и тем более семьи для меня не пустой звук и никогда им не будет. Я на самом деле тщеславный эгоист, Ротгер, и мне хочется, чтобы все считали меня хорошим.       Бешеный тяжело вздыхает и произносит как-то обреченно:       — Ты просто упрямый мазохист, который разрывает мне печень.       — Найди себе другого, — улыбка Олафа неуловимо меняется, из просветленной становясь какой-то даже озорной, — помладше, посговорчивей.       — Увы, — Вальдес щурится, — вы, господин Кальдмеер, растлили мою невинную беспечную душу, и теперь все остальные люди кажутся мне удручающе пресными и, о ужас, чудовищно скучными... — сделав драматическую паузу, он трагическим шепотом добавляет: — даже моя тетушка.       — Проклятье, — шепчет Ледяной, прижимая его к себе, — как ты это делаешь? Я тебя сейчас прямо здесь... развеселю.              Вообще-то Кальдмеер не любил целоваться, но Ротгер был приятным исключением из правил. Вот и теперь адмиралу цур зее пришлось сделать над собой усилие, чтобы отлепиться, наконец, от соблазнительных губ.       — Нас там не потеряют? — спросил Олаф.       — Потеряют, не потеряют, — пробормотал Бешеный, приоткрывая глаза, — это их проблемы. Я тебя с середины весны не видел и намерен, как минимум, наверстать упущенное.       — Хм, — Ледяной что-то прикинул в уме, — два месяца за четыре дня?..       — Вот именно! Пусть войдут в наше трагическое положение.       — Тебе не кажется, что мы поступаем несколько некрасиво? — спросил Кальдмеер, бросая взгляд на одиноко стоящие на земле канистры.       — Марикьярские моряки — люди закаленные, переживут, — Вальдес отстранился и, подмигнув, пошел набирать воду.       Олаф последовал за ним, попутно замечая:       — Но ведь всегда можно что-нибудь придумать...       Вода в ручье была холодная, почти ледяная, и прозрачная — среди невзрачных, скругленных камней в ней извивались тонкие нити травы. Было в этом что-то манящее и волшебное, и казалось, что в журчание струй вливается едва различимый звон колокольчиков... К реальности адмарала цур зее вернул голос Вальдеса:       — Ну-ка, ну-ка, у тебя есть очередной план, согласно которому можно поймать двух зайцев, сидя на трех стульях?       — Нет, но...       — Но? — Бешеный уже закрывал канистру.       — Мы сейчас возвращаемся с водой, помогаем разбить лагерь, а потом уходим под предлогом... ну, допустим, того, что ты покажешь мне пещеру, где были найдены сокровища Оддгерда. Сам ведь говорил, здесь недалеко.       — То есть ты хочешь, чтобы я вот так вот просто отринул свою бергерскую половину и провел в священное для всех агмов место какого-то презренного вари...       Не меняясь в лице, Ледяной окатил Ротгера водой из ручья.              — А где?.. — начал было Филипп.       — Что где? — переспросил Хулио, безуспешно пытаясь найти дно палатки.       Тем временем Джильди и младший Салина под чутким руководством Бреве готовили «стол». В данный момент Берто как раз обворачивал фельпца дорожкой под одобрительный хохот второго адмирала. Рокэ и Рамон делали вид, что поглощены разжиганием костра.       — Вальдес где, — пояснил Аларкон, — ну, и Ледяной тоже. Они ведь за водой отправились...       Хулио посмотрел на блондинистого марикьяре более чем красноречиво и язвительно ответил:       — Где бы они не были, думаю, им там вдвоем очень хорошо.       — Ты — извращенец, — нахмурился Филипп. — Как тебе вообще не стыдно думать про них такое?       — Мне? Стыдно? — хохотнул Салина и вдруг вспылил: — Карьярра! Да где же это кошкино дно?!       — Хулио, это — тент, — произнес Аларкон тоном «для умственно отсталых», — у него нет дна.       Родич соберано испытал острое желание придушить остреца. Филипп же, довольный одержанной победой (в самом деле, подловить Салину удавалось редко) засиял как медный таз и для большего эффекта многозначительно посмотрел на вице-адмирала, мол, ну и кто из нас блондинка? Однако до драки не дошло, потому как в этот момент из кустов выбрались уже было потерянные Вальдес и Кальдмеер, и почти все присутствующие, мягко говоря, удивились.       — Эээ... — выразил общую мысль Берто.       — Что? — удивился Бешеный, приземляя канистру с водой; затем он стянул перекинутую через плечо футболку и смачно ее стряхнул.       Ледяной, мокрый с головы до ног, только загадочно хмыкнул, но с одеждой расставаться не спешил. Благо, день был достаточно жаркий.       — Господа адмиралы что-то не поделили, — выдвинул предположение Хулио, — и решили выяснить отношения в, скажем так, родной стихии?       — Именно! — воскликнул Ротгер. — И вы даже не представляете, насколько это был непростой бой.       — И за кем же осталась победа? — усмехнулся Альмейда, бросив на вице-адмирала долгий тяжелый взгляд.       Бешеный напрягся, тем временем Алва как бы невзначай пнул Рамона коленкой, а Ледяной поспешил заполнить наметившуюся заминку, сказав:       — Победа осталась за ручьем.       — Оно и видно, — одобрительно хмыкнул Бреве, и почему-то посмотрел на Луиджи, который тщетно пытался выпутаться из дорожки.       — Может, тебе помочь? — не выдержал Филипп.       — Лучше помоги мне, — проворчал Хулио, — я последний раз палатку ставил лет двадцать назад!       — Ну-ну, — Вальдес, наконец, перестал сверлить начальство взглядом и переключился на старшего Салину.       — Хочешь сам этим заняться? — хмыкнул марикьяре.       — Думаешь, у меня не получится?       — И это в лучшем случае.       — Ха!              Пока вице-адмиралы препирались, Рокэ вполголоса отчитывал друга.       — Ну и что это сейчас было? Мы же договорились, что ты оставишь Вальдеса в покое.       — Я и оставил, — мрачно пробормотал Альмейда, насаживая мясо на шампур, — что, слова теперь нельзя ему сказать?       — Можно. Но не таким тоном. Еще немного, и я поверю Хулио...       — Хулио? — марикьяре помрачнел еще сильнее, хотя казалось, куда уж больше. — Что этот... кхем, твой родственничек выдал на этот раз?       — Что-то, что очень похоже на правду, — хмыкнул Алва, краем глаза отмечая, что пока кузен продолжал перепалку, Кальдмеер успел не только соблазнить Филиппа на установку палатки, но и даже достичь первых успехов в этом нелегком деле.       — Этот хлыщ хоть когда-то говорит правду? — удивился Рамон.       — Почти всегда, — не остался в долгу Ворон.       — Росио, — адмирал положил шампур с мясом на огромное металлическое блюдо и взял следующий, — я просто переживаю за Вальдеса. И не надо так ехидно щериться. Его привязанность к этому гусю до добра не доведет.       — Не хочу тебя расстраивать, но мне кажется, Бешеный вполне себе взрослый человек с не самой плохой головой на плечах.       — То-то и оно, только в голове этой по большей части ветер и звезды. Ну, и Кальдмеер еще, конечно, — лицо Рамона приобрело какое-то совсем уж зверское выражение, и он буркнул себе под нос: — Было бы там на что смотреть, тьфу.       — Сдается мне, ты просто ревнуешь, — как можно беспечнее произнес Алва, вороша полыхающие угли.       — Делать мне больше нечего, — нехорошо ухмыльнулся Альмейда.       Очередной кусок мяса, чвокнув, насадился на шампур. Ворон удивленно приподнял бровь и, явно что-то для себя решив, перевел разговор в русло последних столичных сплетен.              ...Умывшись, Рамон удовлетворенно хмыкает, и в этот момент до его уха доносятся голоса.       — А я уж и не думал, что это случится! — Бешеный смеется пьяно и как-то соблазнительно.       — Я ведь обещал, что приеду.       Второй голос тоже очень знакомый... Кальдмеер? Когда он успел здесь появиться?       — Я ждал тебя вчера.       От этой интонации Рамона начинает трясти. Вальдес? Это, правда, говорит Вальдес? В голосе вечного балагура неподдельная тоска и что-то еще. Что-то, за что его хочется убить. Размазать по стенке. Потому что марикьяре не может говорить так. Тем более с...       — Ротгер, — Ледяной тяжело вздыхает, — если бы я мог приехать вчер...       — Ладно, ладно, я же не серьезно! Хорошо, что вообще выбрался.       Рамон ловит себя на том, что, выйдя из ванной, следует за голосами. Вообще-то это неправильно — ему следует развернуться на сто восемьдесят градусов и спуститься вниз, туда, где продолжается бурное празднование вальдесовского Дня рождения. Этому засранцу уже тридцать восемь, подумать только...       Сбоку, из дверного проема, доносится смех. Смеется Ледяной так себе — тихо, словно делает над собой усилие. Смешок Бешеного звучит куда притягательней.       — Нуу? — нарочито возмущается именинник.       — Я весь в твоем распоряжении, — смиренно произносит «гусь».       Альмейда начинает что-то подозревать и, чтобы разубедить себя, заглядывает в комнату. Убывающая луна освещает только часть кровати, на которую и приземляется полуобнаженный Кальдмеер. Ротгер стягивает с себя футболку и, упав рядом с гостем, тут же оказывается в его объятиях.       — Олаф... — шепчет Бешеный, позволяя ему целовать себя долго и жадно, а сам тем временем избавляет их обоих от последней одежды.       Альмейда отдает себе отчет, что у вице-адмирала должна быть насыщенная интимная жизнь — рожа, конечно, на любителя, а вот всем остальным его Четверо явно не обделили, — но что Вальдеса могло привлечь в этом кошкином дриксенце?! Раздетый Кальдмеер кажется бесконечно длинным сочетанием острых углов, багряноземельским бледным богомолом, по какому-то странному стечению обстоятельств принявшим облик человека. Ротгер, словно не замечая этого очевидного недостатка, прижимается к нему всем телом и стискивает ладонью тощую ягодицу. Почувствовав дурноту, Рамон отворачивается — теперь он слышит лишь два возбужденных дыхания, что тоже не радует. Надо прекратить это безумие, развернуться и уйти вниз — к нормальным людям, но...       «Гусь» одобрительно хмыкает.       — А ты думал, — Бешеный смеется, — я сегодня напрягаться не намерен. Даже по такому, ммм, приятному поводу.       Альмейда снова бросает взгляд в сторону кровати и видит, как Вальдес садится сверху. Бесстыдно прогибается поясница, и худые жилистые руки ложатся на — проклятье! — одну из самых привлекательных задниц в жизни адмирала Талига.       — Ну же, — шепчет Ротгер, из-за растрепавшихся волос лица не видно, но вся его поза выдает жажду близости, желание отдаться.       Рамон никогда не думал, что Вальдес вообще может быть — таким. Марикьяре всем своим существом ощущает напряженное ожидание, и словно зачарованный смотрит, как большой член медленно скрывается между расслабленных ягодиц. Кальдмеер выдыхает через сжатые зубы — не хочется даже думать, как этому гаду сейчас мучительно-хорошо. Блаженно выдохнув, Бешеный запрокидывает голову. Каррьяра!!!       Отвернувшись, Альмейда устремляется к лестнице — ему совсем не хочется знать, что будет дальше. Этим двоим хорошо друг с другом, даже слишком. Давно ли они вместе? Насколько всё серьезно? Был ли у Ротгера кто-то до Кальдмеера? Марикьяре не хочет знать. Проклятый «гусь», тихий омут, кошкин Ледяной... видел бы Руппи своего адмирала! Да гори оно...              — Рамо-о-он?       Мотнув головой, Альмейда посмотрел на Ворона и отметил, что бровку тот поднял весьма красноречиво.       — Что? — удивился марикьяре.       — Ничего, — фыркнул Алва, — просто я тебе тут такие страсти рассказываю про столичную жизнь, а ты...       — И снова я! — Рамон сделал вид, что оскорблен до глубины души, после чего завел свою излюбленную «песню»: — В этой твоей Олларии ничего хорошего никогда не происходит. Возьмись уже за ум и возвращайся в Кэналлоа.       — Если бы все было так просто, — Рокэ отвернулся, — вот доведу все дела до ума, тогда и...       — ...тогда и вернут тебя на родину в оцинкованном гробу, — мрачно закончил Альмейда.       — Не самое плохое возвращение, — Ворон довольно прищурился, разглядывая младшего Салину, который что-то нравоучительно втолковывал фельпскому гостю, и пояснил: — Каждый раз, когда его вижу, вспоминаю, как мы дурачились в Алвасете...       Альмейда кивнул, потом перевел взгляд с адъютанта на Аларкона, а с того — на Кальдмеера. За время разговора последний успел подключить к работе даже известного своим упрямством Хулио, только Вальдес ходил кругами, изрекая мудрые советы в духе господина Вейзеля, и получал в ответ очередную остроту от старшего Салины или же укоризненный взгляд Ледяного.       ...И все-таки, что? Что Бешеный в нем нашел?       — Рамон, — Алва слегка кашлянул, — у тебя на лице крупными буквами написано...       — Ну, написано, — согласился Альмейда, берясь за следующий шампур. — Но неужели тебя не удивляет, — тут он понизил голос, — что успешный, харизматичный, привлекательный мужчина запал на... такое?       — Какое — такое? — Ворон страдальчески скривился, поняв, что разговор в очередной раз пошел по кругу. — Ледяной, конечно, не предел мечтаний, но что-то в нем есть.       — Что-то есть? — Альмейда начал закипать.       — Да, посмотри, как быстро он нашел общий язык с окружающими.       — Тоже мне заслуга...       — Рамон.       — Молчу, — сдался марикьяре. — Молчу и не смотрю на этого...       Пробормотав что-то малоприличное, он, и правда, на некоторое время замолчал.              — Ура! — Хулио победно растянулся на одеяле.       — Слышь, ты, — шутя пригрозил Бреве, — а ну-ка убрал ноги со стола!       — Да где они на столе?       — Тебе на пальцах показать?       Джильди, сидевший справа от второго адмирала, засмеялся. Наверное, впервые за день.       — Кстати, а мелкий куда делся?       — Они с Филиппом пошли купаться, — ответил Антонио.       — Купаться? — встрял Вальдес, плюхаясь рядом с Луиджи. — А это идея!       — Бешеный, тебе ручья было мало? — изумился Хулио.       — Что такое ручей, когда в двух шагах целое море? — не сдавался вице-адмирал.       Кальдмеер, так и не высохший до конца, загадочно хмыкнул.       — Шашлыки еще не скоро будут, — отметил Бреве, наблюдая за начальством и соберано, — вон, угли только подходят.       — Я настойчиво предлагаю присоединиться к блондинке, — заявил Вальдес.       — Мне лень, — Салина скривился.       — И мне, — признался Джильди, — да и дороги там нормальной нет, будем скакать как бакранские козлы...       У Бешеного отлегло от сердца, вследствие чего он начал агитировать лентяев с еще большим энтузиазмом. Когда пощады запросил даже Бреве, Ротгер изобразил на лице вселенскую обиду, после чего перевел взгляд на адмирала цур зее и с вызовом произнес:       — Ну а вы, господин Кальдмеер, тоже откажетесь составить мне компанию?       Олаф удивленно моргнул и, помедлив, ответил:       — Я даже не знаю.       — Даже за сокровища?       — Сокровища? — оживился Луиджи.       — Врет он всё, — беспечно отмахнулся Хулио, — не было в этой пещере никаких сокровищ.       — Пещере? — переспросил Олаф. — Уж не пещеру Оддгерда ли вы имеете в виду?       — Ее самую, — подтвердил Бреве, — я даже там был пару раз, но Луиджи прав — спускаться отсюда не очень удобно, лучше идти к ней со стороны местного пляжа...       — Удобно, неудобно, — фыркнул Вальдес, поднимаясь. — Спустился, да и всё. Ну, я пошёл!       — Меня подожди, — сказал Ледяной.       — Будьте осторожны, господин Кальдмеер, — не без усмешки произнес Хулио.       — А мне чего-нибудь пожелать? — возмутился Ротгер.       — Глаза б мои тебя не видели! — простонал Салина, заламывая руки.       Последовал оглушительный хохот.              Олаф задрал голову — своды пещеры терялись в темноте.       — Ну ты и жук! — восторженно произнес Вальдес откуда-то сбоку.       — Ууук! — довольно ответило эхо.       Вход сюда выглядел невзрачным — рядовая расщелина в полтора человеческих роста высотой, — внутри же было просторно. А еще холодно и мокро. Вода не самым приятным образом хлюпала под ногами.       — Что ты сказал? — переспросил Кальдмеер.       — Жук ты, говорю, — охотно повторил Ротгер, — чуть сам тебе не поверил... Идем, там дальше посветлее будет и посуше...       Пол медленно, но верно уходил вверх, шагов через двадцать исчезла вода; еще через некоторое время начал рассеиваться мрак. Внезапно пространство раздалось вширь, и они оказались внутри огромной естественной залы — сверху струился неожиданно яркий свет, а в дальнем конце поблескивала поверхность небольшого озера. Ледяной невольно засмотрелся и вздрогнул, услышав в меру насмешливое:       — Ну, доволен?       Лицо Ротгера словно преобразилось — оно казалось одновременно усталым и таинственно-древним, как если бы Олаф вдруг взглянул не на человека, а... Так и не додумав мысль, он поспешно кивнул. Бешеный отвернулся, сказав:       — Сокровища нашли дальше. Здесь достаточно разветвленная система пещер, поэтому я бы не советовал заходить далеко, — он двинулся вперед. — Люди тут не часто пропадают, но все-таки...       — Ротгер, — в два шага нагнав любовника, Кальдмеер схватил его за руку, — мне достаточно и этого.       — И ты совсем не хочешь увидеть подземное святилище? — Вальдес прищурился, склонив голову набок.       Ледяного снова посетило ощущение, что он видит кого-то не того.       — Нет, — решительно ответил адмирал цур зее, сильнее сжимая горячее запястье, — не хочу.       — Страшно? — черные глаза казались бездонными колодцами.       Это действительно пугало. Совладав со своими чувствами, Олаф решительно мотнул головой, сказав:       — Странно. И место странное.       — А я бы сходил... — отрешенно произнес Бешеный, — подождешь меня здесь? Я быстро.       Чего Кальдмееру хотелось меньше всего на свете — так это чтобы Ротгер куда-то уходил. Тем более во тьму этой треклятой «разветвленной системы пещер»! И зачем он только вообще заикнулся о походе сюда?.. В самой зале было достаточно спокойно и, можно даже сказать, уютно, но при мысли о том, что нужно углубиться в темные, холодные и наверняка запутанные ходы, Олафа охватывал ужас. Ледяной не боялся находиться под землей (в юности так и вообще половину дриксенских пещер облазил), но здесь, то есть там, дальше, чувствовалось что-то не слишком приятное, какая-то лишенная конца и края безысходность, бесконечная тьма, из которой не каждому дано найти выход...       Вальдес мягко и вместе с тем настойчиво высвободил запястье и, сказав, что скоро вернется, пошел дальше. Обогнув озерцо, он вдруг пропал из виду — и тогда Кальдмеер словно очнулся. Помотав головой, он огляделся и, помянув закатных тварей, бросился следом, однако так и не смог понять, в какую из черных щелей просочился этот ненормальный. Выругавшись вполголоса, Ледяной подошел к воде и, присев на один из камней, стал ждать.       Время, как назло, тянулось бесконечно долго. Где-то поблизости размеренно капала вода. Было холодно, и влажная одежда от этого казалась еще неудобней. Кальдмеер тяжело вздохнул — ну почему он сразу не пошел за Ротгером? Что ему стоило, в самом-то деле? Порой собственная медлительность раздражала до такой степени, что хотелось биться головой об стену. Хотя, лучше, конечно, не головой… Закрыв лицо руками, Олаф попытался думать о чем-нибудь другом, но получалось плохо. Память подкидывала исключительно неприятные эпизоды.              — Уже? — Вальдес удивленно поднимает брови. — У тебя, вроде бы, поезд только через час.       — Через сорок пять минут, — возражает Ледяной, натягивая куртку.       — Тут до вокзала два шага, — хмыкает Бешеный и смотрит весьма красноречиво.       — Эти два шага равны десяти минутам ходьбы, между прочим, — Олаф хмурится, почему, Леворукий побери, он должен оправдываться?! — я уже не говорю о том, что мне нужна самая дальняя платформа и предпоследний вагон: пока дой..       — Ответ засчитан, господин Кальдмеер, — Ротгер отворачивается.       — …ду, пока сяду…       — Я же сказал, ответ засчитан.       За этот тон его хочется удушить.       — Между прочим, — нравоучительно замечает Ледяной, — тебе бы тоже не мешало поторопиться. Метхенберг не Эйнрехт, конечно, но в центре в это время много пробок — особенно на мостах, а окольными путями в аэропорт не добраться.       — Спасибо за ценную информацию, — кивает Вальдес и, поймав взгляд проходящей мимо официантки, говорит: — Еще шадди, пожалуйста.       Это уже ни в какие ворота.       — Ротгер, — раздраженно произносит Кальдмеер.       — Ты еще здесь? — легкая удивленная интонация никак не вяжется с горящими злыми глазами вице-адмирала. — Сорок минут осталось: поторопись, а то опоздаешь.       Выяснять отношения в привокзальной шаддийной — что может быть бредовее?       — Счастливого пути, — говорит Бешеный, показательно разваливаясь в низком неудобном кресле.       «Скатертью дорожка», — машинально переводит Ледяной, хочется ответить что-нибудь достойное, но он прекрасно знает, что красноречие — не его конёк, особенно в такие моменты. Перестав сверлить Вальдеса взглядом, Олаф судорожно кивает и, развернувшись, спешит уйти.              …              — Ротгер, пожалуйста, не начинай…       — Не начинать? — Бешеный мечется по комнате, являя собой закатную тварь в чистом виде. — Может, мне до скончания дней теперь молчать? Ну, извини, я не могу быть таким лицемером! И делать вид, что меня всё устраивает, когда всё бесит!       — Что тебя бесит? — устало спрашивает Кальдмеер.       — Всё меня бесит! — Ротгер сверкает глазами. — И особенно — эта твоя жизненная позиция «стою с краю, ничего не знаю». Хорошо, положим, с такими ызаргами, как наш горячо любимый Беме, это достойный вариант, но в целом…       — Давай ты не будешь обсуждать мою жизненную позицию, — глядя в сторону, предельно четко произносит Ледяной.       — Это приказ? — ядовито интересуется Вальдес.       — Это просьба.       — К вашему сведению, господин Кальдмеер, для просьбы такой тон не подходит.       Олаф сдерживается из последних сил — если он тоже начнет метаться по комнате и орать, пожалуй, ничего хорошего из этого не выйдет.       — Ну, что ты молчишь? Тебе нечего сказать?       — Хватит. Меня. Бесить.       — А может, я хочу, чтобы ты бесился? Может, я хочу, чтобы ты, наконец, стал похож на живого человека, перестал себе лгать, перестал столько думать — хорошо поступил, плохо, кошки тебя подери, Олаф, как так можно жить?!       — Но я ведь как-то живу!       — Да в том-то и дело, что как-то!       Теперь они стоят лицом к лицу, что, мягко говоря, не добавляет обоим благоразумия.       — Не могу смотреть, как ты сам себя хоронишь, когда говоришь «да» и «нет», не считаясь со своими желаниями, и потом страдаешь, а сам говоришь, что просто устал и вообще, Ротгер, не твои проблемы.       — Просто не хочу их на тебя перекладывать. И вообще, ты мне тоже далеко не всё рассказываешь.       — В отличие от тебя, я не выгляжу как великомученик!       — Ну, да, конечно, выглядеть как загнанная в угол закатная тварь гораздо лучше!       — Я не… по крайней мере, я с собой честен! И если мне что-то не нравится, пытаюсь это исправить, а не полагаюсь на судьбу и прочие бредни в духе «стерпится, слюбится».       — Если я тебя так не устраиваю…       — Проклятье! Да если бы ты меня не устраивал, я бы не пытался сейчас биться головой об твое упрямство! И не надейся, Олаф, в один прекрасный день услышать, что мне надоело.       Ледяной понимает, что запутался окончательно. Видимо, искреннее непонимание происходящего настолько сильно отражается на его лице, что Бешеный отпрыгивает в сторону двери как ошпаренный и уже оттуда рычит:       — Вот! Вот снова ты прикидываешься идиотом!       Вылетая из комнаты, он в сердцах хлопает дверью, и уже из коридора до Кальдмеера доносится приглушенное:       — Не понимает он, как же, святая простота, дайте две, где только такую рожу отхватил, ррррраааххх, Анэм, терпения мне, стремянку, топор, что угодно…       Когда голос Вальдеса растворяется в тишине, Олаф устало опускается на кровать, закрыв лицо руками и продолжая ничего не понимать, отрешенно думает: «А стремянку-то для чего?..».              Кто-то сел рядом, однако Ледяной не спешил отнимать руки от лица и возвращаться в реальный мир.       — Уснул? — хриплым голосом осведомился Ротгер.       — Нет, — ответил Олаф.       — Долго меня не было?       — Не знаю, — адмирал цур зее наконец выпрямился и посмотрел на всклоченного Вальдеса.       Тот рассеянно кивнул.       — С тобой все в порядке? — Кальдмеер не устоял перед желанием его обнять.       — А что, похоже? — хмыкнул Бешеный, придвигаясь ближе.       — Я бы не сказал.       — Чего ж тогда спрашиваешь?       Не выдержав, Ледяной пихнул его в бок, и тут же получил сдачи. Потасовка продолжалась недолго: после очередного тычка Вальдес отпрянул особенно резво и, потеряв равновесие, полетел назад, прихватив любовника с собой. Благо, озеро оказалось в меру глубоким, чтобы не удариться о дно — когда Олаф встал на ноги, вода доходила ему до пояса. Немного в стороне бултыхался Бешеный.       — Ну и что это было? — осведомился он. — Проявление пламенных чувств?       — Вроде того, — улыбнулся Олаф, достал из кармана телефон и, положив его на берег, невозмутимо произнес: — Будем надеяться, он действительно защищен от влаги.       — Разве ты не его в стакан окунал? — спросил Ротгер, стягивая футболку.       — Нет, тот Руппи забрал, а что это, ты, собственно?..       — Раздеваюсь, как видишь, — фыркнул Вальдес, — раз такое дело, то можно заодно и искупаться. На пляже наверняка полно местных…       Побросав одежду на камни, вице-адмирал двинулся к противоположному краю озера, Кальдмеер, немного замешкавшись с раздеванием, пошел следом. Глубже не становилось.       — Заметил, какая вода теплая? — спросил Ротгер, когда они поравнялись.       — Да, — кивнул Ледяной, — с этой стороны действительно теплее. Тут какой-то источник?       — Наверное, — Бешеный пожал плечами. — Я никогда особенно не интересовался, хотя в детстве мы тут часто бывали.       — Здесь всегда так… странно? — вдруг спросил Олаф.       — Нет, просто день сегодня такой, — Вальдес прижался вплотную. — Излом ведь.       Ответить Кальдмеер не успел, потому как Бешеный перешел к решительным действиям, одновременно подталкивая его в сторону берега. По сравнению с этим поцелуи у ручья были просто невинной забавой. Наткнувшись спиной на гладкие камни, Ледяной немного отстранился. Он до сих пор удивлялся, что Ротгер по нему действительно скучает — обычно через некоторое время скучать начинали с ним, а в его отсутствие спокойно обустраивали свою личную жизнь. Собственно, поэтому Олаф и считал себя в отношениях человеком посредственным — странно было бы сделать из этого какой-то другой вывод. Вальдес провел мокрой ладонью по его щеке и снова начал целовать. Вице-адмирал не думал, что сможет когда-нибудь настолько привязаться к человеку, пусть и такому необычному. Он скучал по Кальдмееру духовно и физически, и чем дольше они не виделись, тем сильнее хотел закрыться с ним в комнате, порвать все связи с внешним миром и сидеть так, пока их обоих не начнет тошнить от общества друг друга.       — Эй, полегче, — тихо засмеялся Ледяной, когда Ротгер нечаянно приложил его о камни.       — Знал бы ты, — прошептал он, — как мне хочется тебя...       — Знаю, чего уж тут не знать, — усмехнулся Олаф, проводя рукой по напряженному члену любовника и думая, что сам недалеко от него ушел.       Найти более-менее устойчивую позу было непросто, однако предложение выбраться на берег Бешеный отверг. Наконец Кальдмеер, облокотившись на скользкие камни, обхватил его бедра ногами, и Вальдес смог нормально войти. Сжимая худые бока, вице-адмирал жадно поглядывал на Ледяного и ритмично двигался туда-сюда, заставляя его крепче сжимать зубы. Удивительно, но даже удовольствие на лице Олафа больше походило на гримасу страдания. Может быть, он и правда, переживал меньше, чем казалось со стороны?.. Сейчас это не имело значения. Ротгер подался вперед с большей силой, проникая в узкий проход до конца, — и Кальдмеер застонал, достигнув вершины блаженства. Кажется, Бешеный кончил от одного этого стона. Невозможный, невыносимый человек! Почему он обычно молчит, спрашивается?!..       Излучая сытое довольство и усмехаясь своим мыслям, Вальдес полез обниматься. Странно хмыкнув, Ледяной склонил голову ему на плечо. Двигаться и даже говорить не хотелось. И все-таки Ротгер нарушил молчание:       — Ты на меня не сильно обижаешься?       — Обижаюсь? — искренне удивился Олаф.       — Ну, вместо того, чтобы устроить четыре дня разврата и падения, я буду таскать тебя на бесконечные пьянки с этими ехиднами, которые по недоразумению являются моими друзьями, сослуживцами и соберанами.       — А, вот ты о чем, — Ледяной посмотрел в сторону, потом — снова на Бешеного и, улыбнувшись, сказал: — Не так уж они нам и мешают.              Хулио, вспоминая слова фельпского гостя про бакранских козлов, спускался к морю. Кошки бы с Вальдесом — он местный и вообще, зачем мешать романтическому свиданию, но Филипп и Берто вполне могли если не заблудиться, то нарваться на неприятности. Салина, что бы окружающие ни думали по этому поводу, умел беспокоиться за дорогих ему людей, даже если это были своенравные блондинки и малолетние идиоты. Размышляя о своей нелегкой доле, вице-адмирал обогнул очередной выступ и едва не столкнулся с… человеческой ногой! Средней волосатости конечность нависала над тропинкой и жизнерадостно раскачивалась.       — Нравится? — ехидно спросила нога голосом Вальдеса.       Зажмурившись, Хулио разразился проклятьями на марикьярском.       — Записывайте, записывайте, господин Кальдмеер, — донеслось сверху, — это уникальные островные идиомы…       Тихий смех, прервавший поток бессмысленного и беспощадного красноречия, оказался на удивление приятным. Замолкнув, Салина задрал голову и увидел, что любовнички неплохо устроились в довольно большой нише в скале — в одних трусах, развесив на камнях остальную одежду.       — Поднимайтесь к нам, Хулио, — радушно произнес Ледяной, — мы тут как раз поджидаем вашего племянника с Филиппом.       На мгновение родичу соберано показалось, что он таки встретил на свою голову горных ведьм. Росио говорил, они любят менять обличья и смущать таким образом случайных путников…       — Им еще долго подниматься, — кивнул Бешеный, — вон, только по берегу идут.       Салина посмотрел вниз: по тонкой линии песка между морем и скалой тащились две маленькие фигуры. Волосы Аларкона даже с такого расстояния отливали золотом, а красная майка племянника сияла как марикьярский флаг. Идти навстречу не имело смысла, ждать в другом месте — тоже.       — А что мне за это будет? — хмыкнул родич соберано, задирая голову снова.       — А чего вы хотите? — прищурился Кальдмеер.       — Пендель устроит? — невинно уточнил Вальдес.       Сидящие наверху переглянулись и… вдруг захохотали, после чего одновременно протянули Хулио руки. «Всё, попал», — печально подумал Салина, но на всякий случай решил не сопротивляться. Правда, на ощупь ладони предполагаемых кэцхен оказались вполне себе теплыми и живыми. Когда они затащили марикьяре в нишу и усадили между собой, он подумал, что ошибся. Бешеный продолжал болтать ногой, а Ледяной чесал неотвратимо обгорающий нос.       — И давно вы тут сидите? — спросил Хулио, поглядывая то на одного, то на другого.       — Не очень, — ответил Олаф. — Увидели их и решили подождать.       — Как там шашлыки? — подал голос Ротгер.       — Почти готовы, — сказал родич соберано, косясь на плечо вице-адмирала, где красовался смачный засос, — собственно, я поэтому и… пошел. Боюсь, Рамон расстроится, если кого-то не будет за столом.       — Я бы не был так уверен, — потянул Вальдес, подмигивая адмиралу цур зее.       — В любом случае, лучше не опаздывать, — заметил тот.       Салина, будучи не в силах оторвать взгляд от «разукрашенного» плеча, задумчиво кивнул. Марикьяре никогда не считал себя вуайеристом, но в этом конкретном случае любопытство не просто зашкаливало — оно становилось все более и более навязчивым, и окружающие только подогревали этот болезненный интерес. Хулио привык к тому, что многие считали его страшным извращенцем, поэтому к своим действительно странным желаниям относился философски. Ну, подумаешь, интересно, что надо сделать, чтобы Бешеный стал шелковым — так под этим интересом, может, еще четыреста человек подпишутся.       Родич соберано усмехнулся своим мыслям и, откинувшись назад, спиной подпер прохладные камни. Филипп и Берто уже скрылись из виду — наверное, начали подъем. Ротгер, странно вздохнув, обнял левую ногу и положил голову на коленку, закрыв глаза. Кальдмеер задумчиво вглядывался в морскую даль. Так-то день был хороший, но последние полчаса царил мертвый штиль. Море стало пустым и ровным — как стекло. Неумолимое северное солнце, казалось, навсегда застыло в зените.       — Я вам не мешаю? — вдруг спросил Хулио.       — Нет, — лениво ответил Вальдес, приоткрыв лукавый южный глаз.       Олаф просто покачал головой.       Салина все ждал, когда же зазвенят колокольчики, но вокруг было мучительно тихо.              — Ого, куда забрался! — хохотали снизу.       — Высоко сижу, далеко гляжу, — дразнился другой голос.       — …ааарррр! Кхааааар! — не унимался третий.       Марикьяре приоткрыл глаза. Тяжелые веки никак не хотели подниматься. Когда он, наконец, отогнал липкий сон, то увидел, что Олаф Кальдмеер лежит, склонив седую голову ему на грудь. Висок, щека и плечо адмирала цур зее были в запекшейся крови.       «Что за?..» — подумал Хулио, покрываясь холодным потом.       — Кхааааар! Кха-кха-кхааар! — раздалось прямо над ухом.       — Алая молния, знаешь ли, помнишь ли, ветром плененные, сердцем бездонные, мы…       Салина повернулся на голос и увидел, как крылатая бестия целует Ротгера Вальдеса в мертвые губы.              — Эй, Хулио… Хулио, просыпайся!       Вздрогнув, родич соберано, рванулся вперед, но был вовремя пойман Вальдесом и Ледяным.       — Полегче, — хмыкнул Бешеный.       — Рано еще вниз головой падать, — согласился Кальдмеер.       Салина отрешенно глянул вперед: от ниши, где они сидели, до тропинки было не меньше двух метров, а сразу за ней начинался обрыв. Совсем недалеко слышался веселый смех. Даже хохот. Берто порой еще и не так заливался. Ротгер натянул футболку и, перекинув джинсы через плечо, начал спускаться вниз. Зевнув, адмирал цур зее тоже последовал его примеру. Когда на тропинку спрыгнул Хулио, оба были уже полностью одеты и выглядели весьма прилично — в этот момент из-за поворота показались Филипп и младший Салина.       — Ого! — воскликнул Аларкон. — Какая встреча!       — Долго же вы поднимались, — хмыкнул Вальдес, — мы тут уже и поспать, и позагорать успели.       — Так это же здорово, — Берто широко улыбнулся. — Шашлыки-то готовы? А то проголодались — жуть просто!       — Придем и узнаем, — Хулио внимательно посмотрел на племянника, а после перевел взгляд на Филиппа, отчего оба удивленно моргнули.       — Идемте, — поспешил вставить Олаф и двинулся в сторону лагеря.              Группа «купальщиков», как их успели окрестить оставшиеся на горе, вернулась как раз вовремя. Луиджи ставил на «стол» последнее блюдо с шашлыками. На тарелках вокруг лежали свежие овощи и морисский хлеб, а в тени скалы выгодно притаился бочонок вина.       — Начинаем с кэналлийского, — шепнул Ротгер, устраиваясь на круглой подушке рядом с Кальдмеером.       — Традиция? — спросил Олаф.       — Если бы, — усмехнулся Ворон с противоположной стороны стола, — скорее — вынужденная необходимость. Если не выпьем его в первую очередь, то после никто уже не сможет оценить это прекрасное вино по достоинству. Господа, — обратился он к собравшимся, — раз уж все расселись, то начнем нашу, не побоюсь этого слова, попойку с поднятия бок... кхем, стаканов одноразовых пластиковых «Нежность» 0,3 лэ сделано в Гайифе... Рамон!       — А что Рамон? — лениво откликнулся Альмейда, продолжая разливать кэналлийское. — Это Филипп их купил.       — Ничего не знаю, — ответил блондин, передавая вино по кругу, — мне Хулио сказал, мол, смотри, вон стаканы.       — И снова Хулио — корень зла, — проворчал тот, — между прочим, нас в тот магазин Вальдес затащил.       — Конечно! — радостно подхватил Бешеный. — Во всем моя вина. Это вы еще не читали, что на салфетках написано — вот тогда бы точно сомнений не осталось.       — Давайте уже тост, а? — жалобно отозвался Бреве. — «Дурную кровь» гайфскими стаканами не испортишь.       — Так и быть, — Алва трагически вздохнул и, словно сделав над собой невероятное усилие, продолжил, — но учтите, что вот из этих вот... стаканов вы будете пить вино, которое старше нас всех: двести сорок восьмой год, господа, двести сорок восьмой!       Благоговейную тишину нарушил голос Кальдмеера:       — Что вы на меня так смотрите? Я родился в пятьдесят первом.              Солнце медленно опускалось за море — самый длинный день в году никак не хотел заканчиваться и уступать место самой короткой ночи. Улучив момент между второй и третьей партией шашлыков, Ротгер отошел к обрыву и, устроившись за кустами шиповника, провожал взглядом ставший огненно-красным диск. Как бы вице-адмирал не пытался, присоединиться к общему веселью у него не получалось, чего, впрочем, нельзя было сказать о Кальдмеере. Если не считать недовольства Рамона, то дриксенца приняли более чем душевно — а значит, стало одной проблемой меньше, но. Мысли Бешеного вновь и вновь возвращались то к минувшему вечеру, то к событиям четырехлетней давности. Сам он не слишком боялся смерти — она была чем-то вроде загадки напоследок, — однако расставаться с Олафом таким образом ему совершенно не хотелось. Более того, Вальдес был уверен, что в его силах как-то изменить то, что его любовник считал неизбежным. Ледяной был уверен, что все люди в конце жизни обязательно умирают, и переубедить его пока не представлялось возможным.              Темнота — влажная и холодная — чем-то напоминает начало кошмара. Ротгеру, и правда, начинает казаться, что он уже несколько десятков шагов идет во сне. Сложно заметить разницу. Даже если ты...       Рука скользит по шершавой стене и вдруг нащупывает пустоту. Это здесь. Пригнувшись, Ротгер заходит в низкую комнату. Если зажечь свет, станет видно, что это идеальный куб. Когда он появился в глубине хексбергской горы, кто вырезал таинственные знаки на стенах? Он немало читал про пещеру Оддгерда — нигде не было ни слова о загадочной комнате. Ротгер нашел это место еще мальчишкой, но никому не говорил — боялся, что поругают. Однажды он решил показать её Дитриху, однако так и не смог отыскать входа. Кузен решил, что тот над ним просто издевается, а юный Вальдес понял: поделиться своими открытиями можно далеко не всегда и не со всеми.       — Эй, ты куда пропал? — доносится из коридора. — Уж не сквозь землю ли провалился?       — Тсс, — отвечает он, пытаясь нашарить спутника рукой и, когда ему это удается, шепчет: — давай сюда, только пригнись. Потолки низкие.       — Получилось? — спрашивают через пару шагов.       — Вроде бы да, — с сомнением отвечает Ротгер. — Попробуем включить фонарь.       Когда глаза, наконец, привыкают к свету, он, наверное, впервые в жизни видит искреннее удивление на лице соберано.       — Вот это да... — потрясенно шепчет Рокэ, ему тоже приходится пригибаться, чтобы стоять здесь, — похоже на келью.       — Или на святилище, — говорит Ротгер, опускаясь на корточки, — чем бы это не было, оно, определенно, посвящено Четверым.       Алва кивает, рассматривая надписи, потом спрашивает:       — Какие еще есть предположения?       — Оно древнее абвенианства, — Вальдес включает свой фонарь.       — Думаешь? — Ворон тарабанит пальцами по ноге.       — Вроде того. Взять хотя бы тот факт, что абвениаты в таких безрадостных местах не селились. До прихода агмов тут почти никто не жил. Достоверных свидетельств не сохранилось, во всяком случае.       — Агмы точно не могли? — Алва пытается совладать с волнением.       — Нет, — качает головой Бешеный. — Они не делали святилищ в пещерах, потому что верили, что там живут демоны. Да и стиль не их — ни одной надписи, что вариты — козлы. Вообще, странный язык. Я не нашел ничего похожего, однако догадаться несложно. Присядь-ка.       Ворон присаживается на корточки рядом со своим проводником, и тот начинает говорить:       — Начнем сверху, — луч света упирается в потолок, — здесь что-то вроде карты. Все шестнадцать созвездий и наши любимые блуждающие светила. Далее, стены. Ориентированы по сторонам света. Север посвящен Литу, по этим саблезубым собакам и без перевода ясно. Восток — Анэм, через него мы вошли. Юг — Унд. Запад — Астрап. Смотри под ноги. Я сначала думал, что это просто куча пересекающихся квадратов, но потом понял...       — Лабиринт?       — Да. Если вести по любой линии из центра, то рано или поздно она приведет тебя к какой-нибудь стене. Вроде как в один из четырех миров. Неслабо, правда?       — Неслабо, — кивает Алва, — еще бы найти доказательства, что это действительно древнее место, а не чья-то прихоть. Было немало подделок.       — Знаешь, — задумчиво произносит Бешеный, — я был бы рад, если бы это место не оказалось исключением, но...       — Но? — сглотнув, переспрашивает Ворон.       Ротгер уже открывает рот, чтобы ответить, как вдруг его окатывает волна смертельного холода. Фонари гаснут одновременно, и в навалившейся темноте они оба слышат, как по коридору кто-то идет. Хотя это, конечно, мягко сказано. Там — передвигается нечто. И лучше бы никому из живущих с ним никогда не встречаться. Оно, не замедляя движения, минует вход в святилище и удаляется куда-то вглубь. Поняв, что все это время не дышал, Вальдес как можно тише выпускает воздух из легких — и делает новый вдох.       — Росио, — говорит он на пределе слышимости, — дай мне руку. Дай мне руку, и мы выйдем отсюда.              Даже не думая скрываться, Алва продрался сквозь шиповник и присел на краю обрыва рядом с Вальдесом.       — Он всегда такой? — осведомился соберано, протягивая вице-адмиралу начатую бутылку ведьмовки.       — Кто? — удивился тот, отгоняя жуткое воспоминание.       — Кальдмеер твой, кто же еще, — хмыкнул Ворон.       — Ммм, — Бешеный прислушался к недалекому галдежу, однако не услышал ничего криминального, — а что он делает?       Алва прищурился, расплылся в улыбке, потом сделал вид, что знает про Вальдеса абсолютно всё и, ухмыльнувшись, наконец ответил:       — Я бы сказал, что он коварно втирается в доверие к присутствующим, если слово «коварно», конечно, вообще к нему применимо. Ко мне вот уже втерся.       — Вот это да, — Ротгер изобразил удивление.       — Представь себе, — синие глаза загадочно сверкнули в сгустившихся сумерках.       Бешеный отметил, что поддатый соберано мог бы сойти за кэцхен в восьми случаях из десяти.       — Я, знаешь ли, люблю незамутненных людей, — продолжил свою мысль Рокэ, — и тут у меня схожие впечатления.       Вальдес кивнул.       — Рохелио, — неожиданно трезво и серьезно спросил Ворон, — зачем ты повёл его в эту треклятую пещеру?       — Хотел проверить, — пожал плечами Бешеный и, глотнув ведьмовки, заметил: — Он, между прочим, сам попросился.       — И? — Алва склонил голову набок.       — И,— усмехнулся вице-адмирал, потом осуждающе зыркнул на вздумавшее плясать солнце и, закрыв глаза, ответил: — Умница он, что тут скажешь. Тормоза исправно работают — уже на входе уперся. Пришлось без него идти.       — Решил проведать кирпичи? — собеседник не смог сдержать улыбки.       — Какие кирпичи? — Ротгер моргнул.       — Которые мы там отложили, конечно, — понизив голос, ответил Рокэ и, не выдержав, захохотал; отсмеявшись, он извинился и сказал: — Знаю, знаю, ты там часто бываешь.       — Ты, конечно, можешь мне не верить, — Бешеный запустил пальцы в траву перед собой, — но ни до, ни после я там никого не встречал.       — Хочешь сказать, оно за мной приходило? — соберано посмотрел в сторону.       — Да, — ответил вице-адмирал, — и, более того, я уверен, оно не хотело причинить нам вреда.       Алва подавил нервный смешок, потом кашлянул, потом снова начал улыбаться.       — Извини, — наконец он с собой совладал, — неделя не из легких выдалась, а тут Рамон еще со своими тараканами... Ну, и выпил прилично. Так что я немного не в себе.       — Я тоже, — кивнул Ротгер, — но сути это не меняет: если бы нам тогда хотели причинить вред, мы бы здесь с тобой сейчас не сидели.       Кивнув, Ворон взял у соседа бутылку, повертел в руках, но пить так и не стал.       — Ты мне вот что скажи, — задумчиво произнес он, глядя в закат, — Ледяной с нами как-то связан?       Вальдес странно вздохнул, но все-таки ответил:       — Нет. С нами — нет. У него тут... свои дела.       Алва удивленно поднял бровь.       — Помнишь, я тебе рассказывал про одного знакомого хирурга?       — Который гадает по рентгеновским снимкам? — уточнил соберано.       — Да, — кивнул Бешеный, — он самый. Йохан в большинстве случаев, конечно, ерунду говорит — чтобы пациентов приободрить, но иногда попадает в точку. Сказал... — осмотревшись, он склонился к самому уху Ворона и очень тихо произнес: — Олаф искупает грехи прошлого. Не так, как мы. Здесь всё серьезно. И... это похоже на правду. Когда я смотрю на него, то вижу другого человека. И в то же время передо мной он сам. Если ты понимаешь...       — И такое, оказывается, бывает, — пробормотал Рокэ.       — Да, — просто согласился вице-адмирал, провожая взглядом танцующую над морем кэцхен, — но нам с тобой грех удивляться, согласись.       Сжав пальцами переносицу, Алва высказался. Красноречиво и нецензурно.              Бутылка опустела, а кэцхен, напротив, прибавилось. Теперь они летали втроем, заливисто хохоча на поворотах — ветер то и дело доносил их звонкие голоса. Ворон задумчиво наблюдал за мистическим явлением, подперев щеку кулаком.       — Как хорошо, что я успел напиться, — заметил он. — На трезвую голову это было бы совсем жестоко.       — Они милые, — возразил Бешеный и добавил: — Правда! Не понимаю, что так напугало Луиджи...       — А что ты хотел от человека, который еще от встречи с выходцем не отошел? — фыркнул Алва. — И вообще. У тебя странный вкус, Рохелио. Смирись с этим.       — Я то смирюсь, — нехорошо прищурился Вальдес, — а вот некоторые...       — Рамон пьян как всем нам и не снилось, — заверил соберано, — если еще не спит, то скоро завалится. Но ты тоже хорош... взял и все ему рассказал.       — Он сам виноват, — Ротгер отвернулся, — нечего было ходить и подглядывать, — и совсем тихо добавил: — Не думал, что его это так заденет. Как будто сам ни разу не...       — Не в этом дело, — Рокэ покачал головой. — Мы с Хулио знаем Рамона много лет. Он просто ревнует.       Бешеный фыркнул.       — Вот и я удивлен, — согласился Алва. — Он к тебе всегда ровно относился. То есть, не думал, что можно и с тобой... кхем, ну да ладно.       — Так, — Вальдес заранее закрыл лицо рукой, — только не говори, что я тоже пополнил этот ваш клуб, как его…       — Клуб «бывших и будущих», — подсказал Ворон.       — И не надейтесь.       Соберано понимающе закивал.       — Я быстро бегаю!       — Главное, чтобы быстро бегал Ледяной, — заметил Рокэ.       — Если Рамон не перестанет нарываться… — начал было вице-адмирал.       — Не перестанет, — ответил Алва, поднимаясь, и перевел тему: — Почти стемнело. Ты морально готов к продолжению банкета?       — Нет, — Ротгер покачал головой.       — Тогда лагерь на тебе. Если, конечно, нет других планов…       — Я подожду, пока вы вернетесь, — Вальдес все-таки улыбнулся, — подумаю о вечном, а девочки пусть пока резвятся…       Словно в ответ на его слова ветер донес очередную порцию звонкого смеха. Ворон метнул взгляд на море. Ведьм стало шесть.              Не прошло и пяти минут, как шиповник за спиной Бешеного вновь подвергся нападению, но на этот раз куда более серьезному. Крепкие ругательства на дриксен выдавали диверсанта с головой и почему-то не кончались. Вице-адмирал обернулся и строго сказал:       — Олаф.       — Да? — отозвались кусты.       — Не хочу тебя расстраивать, но сейчас ты движешься вглубь.       — Гм, — кажется, Ледяной все-таки сориентировался в пространстве.       Через несколько секунд чудовищного треска он выбрался из шиповника и, оценив расстояние до цели, счел разумным проделать эти полметра на четвереньках. Посмотрев на резвящуюся в лунном свете девятку астэр, Олаф мотнул головой, потом пробормотал нечто малоприличное и с чувством выполненного долга положил голову на колени Вальдеса. Встретившись с любовником взглядом, адмирал цур зее сложил руки на груди и с вызовом произнес:       — Да, я пьян. Но они там не летают.       — Конечно, — сочувственно кивнул Бешеный, сожалея о закончившейся ведьмовке.       — Ротгер, твои друзья меня куда-то зовут.       — И?       — Я ведь пойду, — ответил Кальдмеер, смотря на него честно и серьезно, — но если ты хочешь, чтобы я не ходил, то скажи сразу, чтобы мне потом не было стыдно, что я пошел, а ты не хотел, чтобы я шел… Что ты на меня так смотришь?       — Я… — вице-адмирал наконец обрел дар речи, — я в шоке. Как ты породил эту… конструкцию?       — Ничего я не породил, — Ледяной почти нахмурился, но вдруг передумал и загадочно улыбнулся.       — Олаф, ты меня пугаешь.       — Я знаю. Ты это всегда говоришь.       — Всегда? — Вальдес на всякий случай пересчитал кэцхен в заливе.       — Угу, — Кальдмеер удовлетворенно хмыкнул, — только обычно ты не помнишь эту стадию опьянения, а вот я…       Тут он сделал попытку побороть смех, и, несколько раз странно булькнув, неожиданно подорвался обратно в кусты. Вздохнув, Бешеный поднялся, и сказал:       — Жди здесь. Сейчас воды принесу.       Путь до костра был долог, зигзагообразен и тернист, благо, никого из друзей там не оказалось, если не считать уснувшего Рамона, которого кто-то заботливо укрыл клетчатым пледом. Когда вице-адмирал вернулся обратно, Ледяной уже сидел на берегу и с тоской смотрел на убывающую луну.       — Держите, господин адмирал, — усмехнулся Ротгер, протягивая ему бутылку минералки.       Не отрывая взгляда от светила, любовник произнес:       — Луна убывает, убывает вечность, сны обманчивы, Фьёрлейв, распусти свои косы, отвори мне двери, стань моей, Фьёрлейв…       — Олаф…       — Я не помню, откуда это, — грустно улыбаясь, Кальдмеер открыл бутылку, но пить не стал.       Смотреть на это осунувшееся лицо было невыносимо. Вальдес сел вплотную и обнял страдальца, заставив положить голову на свое плечо. Прошло несколько минут, прежде чем он, потерев висок, усмехнулся:       — Страшная вещь эта ваша ведьмовка. Уже и не думал, что отпустит.              Лунный свет падает на застывшее лицо, и кажется, что Олаф даже не моргает. Может, спит? Лунатиков лучше не тревожить, но Вальдес на всякий случай спрашивает:       — Господин Кальдмеер?       Вздрогнув, тот мотает головой.       — Простите, — произносит он, смутившись, — снова засмотрелся…       — Это у вас… серьезно?       — Не знаю, — Ледяной задумчиво смотрит в окно, — психиатр сказал, что я здоров. Да и как иначе? Будь это болезнь, я бы оставил службу. На флоте психов и так хватает.       Бешеный смеется.       — Я не про вас, — улыбается Олаф.       — Я понял, — вице-адмирал поправляет подушку. — А вы просто… подвисаете или видите что-то определенное?       — Когда как, — новый знакомый пожимает плечами.       — Хм, а если брать этот раз? — Ротгер сдаваться не намерен.       — Я снова видел женщину, — медленно произносит Кальдмеер, — высокую женщину с очень светлыми волосами.       — Красивую хоть? — Вальдес подмигивает.       — Сложно сказать. К ней тяжело подобрать определение и… Ротгер, давайте уже на «ты».       — С превеликим удовольствием, — широко улыбается Бешеный и со смаком произносит: — Олаф.              — Блондинка, — вдруг усмехнулся Бешеный. — Фьёрлейв — блондинка?       — Наверное, — пожал плечами Ледяной, — я же сказал, что не помню, откуда это.       — Не так уж это важно, — согласился Ротгер, после чего решил уточнить: — Так куда, говоришь, ты там хотел?       — Вместе со всеми, но Алва сказал, ты не пойдешь — вот я и спросил… — Кадьдмеер с некоторым недоверием посмотрел на море внизу: — Разыгралось-то, посмотри! И часто у вас так бывает?       — Когда как, — тщетно пытаясь сдержать улыбку, ответил Вальдес.       — Безобразие, — вынес вердикт адмирал цур зее.              Бреве разводил костер, в то время как Луиджи пытался что-то наигрывать на доставшейся ему мандолине. Хулио, расхаживая вокруг, светил фонариком во все стороны и бормотал:       — И где я мог их потерять?..       — Что именно? — поинтересовался Олаф.       Он сидел на бревне и никак не мог смириться с доставшимся ему атрибутом. Черный плащ с меховым воротником и золотистой подбивкой — ещё куда ни шло, но маска удручала. Адмирал цур зее ничего не имел против вепрей, однако надевать на себя такую гнусную рожу не хотелось.       — Усы! — ответил Салина, трагически заломив руки (отчего луч фонаря ударил Луиджи прямо в глаз). — Я потерял свои усы!       — Ну, значит, будешь без усов, — проворчал Антонио, отползая от костра, и уселся рядом с потрясенно моргающим фельпцем.       Придя в себя, Джильди выдал:       — А у меня вообще должна быть кифара!       — Мандолина, кифара, — проворчал Хулио, надевая синий плащ, — Берто и клавесин от саксофона в таком состоянии не отличит.       Присутствующие засмеялись.       — Антонио, — успокоившись, сказал Кальдмеер, — у вас сажа на лице.       — Так надо, — хмыкнул марикьяре, развернув алый плащ. — Астрап я или где?       — Поверить не могу, — Ворон появился из темноты так внезапно, что присутствующие невольно вздрогнули, — вы еще не готовы! Филипп уже ведет его сюда.       — Мои усы… — начал было Салина.       — В сумке вместе с маской, — ответил соберано, обходя сидящих у костра. — Надеваем, надеваем. Луиджи, почему ты все ещё без плаща?       — Мне не идет зеленый, — попытался возразить тот.       — Слушай, хва… хотя нет, продолжай в том же духе, тебе это очень подходит. Антонио, где твоя маска? Найди рог и начинай в него дуть. Хулио, сядь и успокойся. И вообще, берите пример с господина Кальдмеера. Видит Создатель, я уже завидую Бешеному, а это никуда не годится…       Подхватив сумку со своим костюмом, Алва исчез в кустах, оставив всех в состоянии некоторого недоумения.       — Вечно он гадости говорит, — вздохнул Луиджи, заматываясь в плащ.       — Хо-хо-хо! — пафосно воскликнул Салина, усаживаясь между ним и Кальдмеером. — Я ужас, летящий на крыльях ночи!       Стоит заметить, что в серебристой маске и с черными усами смотрелся он, и правда, устрашающе. Откашлявшись, Бреве поднес к губам рог — и первую летнюю ночь наполнил душераздирающий визгливый скрежет.              — Мне кажется, Хулио в конец охренел, — буркнул Берто, продираясь сквозь очередные заросли.       — Он просто за тебя переживает, — возразил Аларкон, выпутывая иголки из волос.       — Ага, как же. Мы точно не заблудились?       — Нет, — твердо ответил капитан-командор, — уже близко. А насчет Хулио… знаешь, в этом конкретном случае я с ним полностью согласен. К тому же, он ведь все-таки пообещал Диего, что будет за тобой присматривать.       — Отец так и поверил, — фыркнул Салина. — И вообще, какое вам всем дело до моих половых проблем?       — Большое, — возразил Филипп, остановившись у двух елок, — мы за тебя переживаем.       — Переживайте дальше, — съязвил Берто.       В таком состоянии ему уже было море по колено. Убедившись, что парень продолжает идти в верном направлении, Аларкон спрятался за деревьями.       — Между прочим, — продолжал доказывать младший Салина, — я искренне люблю Рамона! Он… потрясающий человек, а вы над ним постоянно смеетесь. И не принимаете его чувства всерьез!       Совсем близко раздался странный протяжный звук, похожий на рёв покинутой крабьей тещи, и молодой человек едва не подпрыгнул. В следующее мгновение он понял, что остался один и тревожно позвал:       — Филипп? Филлип!!!       — Хехееей! — откликнулись справа.       — Филипп! Это ты? — Берто нырнул в очередные кусты.       На соседней поляне царила темнота, но за дальними деревьями горел костер. Там перебирали струны, говорили и смеялись: едва ли это были свои, но с другой стороны — лучше чужие люди, чем вообще никого. Салина вырос на юге и северные леса его пугали. Особенно ночью. Он решил подкрасться незаметно, но выпитое давало о себе знать. Передвигаясь по синусоиде, марикьяре преодолел расстояние до деревьев и попытался разглядеть веселую компанию. Мужчина в зеленом наигрывал тоскливую мелодию, а две фигуры — красная и синяя — танцевали под нее нечто психоделическое, перебрасываясь странными словами.       …В сторону Берто повернулась кабанья голова, и он отшатнулся. Угодив в чьи-то цепкие объятия, молодой человек закричал не своим голосом.              Согласно задумке, Аларкон должен был оставить младшего Салину недалеко от поляны, а сам, сделав небольшой крюк, выйти на неё с другой стороны. Вечером моряк проделал этот маршрут раза три, не меньше, однако в темноте лес стал совсем другим. Ситуацию усугублял ещё один факт: Филипп не желал признавать, что заблудился в трёх соснах. Помня о том, что надо было сначала немного спуститься по склону, а после — подняться, марикьяре упрямо шел в нужном, как ему казалось, направлении. Ни фонарика, ни часов у Аларкона с собой не было, однако он утешал себя тем, что из коварно набежавших туч то и дело выглядывает луна и, судя по ее перемещению, прошло не так уж много времени. Когда энтузиазм капитана начал подходить к концу, он выбрел на очень знакомую дорогу. Пройдя по ней вверх, Филипп выругался — в бледном ночном свете на поляне зловеще поблескивали две машины. Со стороны лагеря доносилась экспрессивная и витиевато-нецензурная марикьярская речь...              Берто понемногу приходил в себя, однако на Кальдмеера все еще косился с опаской. Алва, к счастью, свою страшную маску тоже снял, но остался в доспехах — достойных лучших гайифских мистерий. Кроме того, растрепанные волосы родича и торчащие из них перья младшему Салине особой радости не доставляли. Про усатого Хулио и Антонио-трубочиста молодой человек старался не думать. Один Луиджи выглядел более-менее прилично без своей зеленой маски. Когда он кончил терзать мандолину, Ворон расчехлил гитару.       Пока соберано настраивал инструмент, Бреве достал откуда-то из закромов две бутылки касеры. Из темноты появился Аларкон и, извинившись за опоздание, присел слева от Ледяного. Хулио хотел уже что-то сказать, но в этот момент кузен запел. Олаф не знал кэналлийского, однако это не помешало ему оценить глубину и красоту песни: тоска, рождающаяся в слиянии мелодии и голоса, была похожа на ту, что временами захватывала самого адмирала. Невыразимое одиночество, странное желание быть причастным и — одновременно — никогда о нём не знать. То, что сильнее человека, и то, что не может вместить душа. Наверное, так могут чувствовать высшие существа, если они, конечно... Кальдмеер не заметил, как капитан-командор придвинулся еще ближе — склонившись к самому уху, он сказал тихо и вкрадчиво:       — Любить и тосковать как люди можно только на земле.       Глаза с вертикальными зрачками искрились синевой, и Кальдмеер понял, что как никогда близок к своему прозвищу.       — Об этом песня, — Филипп (Филипп ли?) опустил веки и еще тише произнес: — Не выдавай меня.       Олаф зажмурился, однако существо никуда не делось. На всякий случай он отодвинулся к старшему Салине.       — Что сказал вам этот засранец? — тут же ревниво осведомился Хулио, щекоча ухо накладными усами.       — Ничего хорошего, — выдавил из себя Ледяной и, отняв у марикьяре бутылку, запил потрясение касерой.       Родич соберано нахмурился и, подавшись вперед, пристально посмотрел на потерявшего всякий страх капитана. Конечно, Аларкон редко делал глупости, но порой и его прорывало. Однако то, что увидел Хулио, заставило его тут же последовать примеру адмирала и приложиться к выпивке.       — Это не он, — смятенно прошептал Салина.       Олаф хотел ответить, но в этот момент к костру выбежал... еще один Филипп!       — Росио, скорее! — крикнул он. — Народ, там... такое!       Увидев, что присутствующие реагируют на него, по меньшей мере, странно, блондин топнул ногой и... увидел себя. Потрясение было таким сильным, что Алакрон даже забыл, зачем здесь появился. Не известно, сколько бы продлилась немая сцена, но в этот момент раздался заливистый хохот — кэцхен вскочила и, расправив чаячьи крылья, взмыла в воздух. Описав над поляной изящный полукруг, ведьма улетела, наполняя ночь звоном колокольчиков...              — …Так что там такое? — спросил Алва после минуты потрясенной тишины.       — Где? — Филипп моргнул.       — Там, откуда ты появился, — пояснил Ворон, откладывая гитару в сторону.       — А! — капитан разом вернулся к жизни. — Так чего мы сидим-то до сих пор?! Давайте скорее туда, пока там гражданская война не началась!              Когда отряд миротворцев во главе с Рокэ Алвой добрался до лагеря, ссора как раз достигла своего апогея. Ледяной успел увидеть, как Ротгер со всей злости засветил Альмейде в глаз. Марикьяре отшатнулся и едва не упал — очевидно, от неожиданности.       — Ах ты кошкин сын!.. — прорычал Рамон и ринулся дать сдачи.       Дальше всё произошло быстро: Алва и Салины в едином порыве повисли на адмирале, наперебой уговаривая его на марикьярском, Кальдмеер и Аларкон оттащили Вальдеса подальше, а Бреве предусмотрительно встал посередине. Луиджи, подумав, к нему присоединился.       — А ну-ка разошлись все, — прорычал Бешеный, — у нас разговор серьезный!       — Я тебя в бараний рог согну! — отозвался Рамон и выругался на родном языке.       Вице-адмирал рванулся было к нему, но Олаф предусмотрительно развернул его лицом в другую сторону и прошипел:       — Всё. Остынь.       — А ты не влезай! — злости в этом голосе хватило бы на четверых.       — Ротгер...       — Я спокоен! Хватит меня держать. Филипп!       Аларкон помедлил, но все-таки отступил. Кальдмеер пока сомневался — встреча с кэцхен и пробежка окончательно его отрезвили, и теперь ему казалось, что вокруг происходит нечто... странное. Молча оттолкнув Ледяного, вице-адмирал устремился куда-то в ночь. Алва и сочувствующие все еще успокаивали Альмейду, и, подумав, Олаф последовал за любовником. Когда они отошли достаточно далеко, он нагнал его и, схватив под локоть, развернул к себе.       — Оставь меня в покое, — тихо и яростно произнес Бешеный.       — Сначала ты расскажешь, что там произошло.       — Хорошо. Рамон проснулся, стал тебя поносить, и я решил дать ему в морду. Для профилактики. Доволен?       — Нет, не доволен, — зло ответил Кальдмеер.       — По-твоему, я должен был сидеть и делать вид, что все в порядке? — Вальдес снова начал выходить из себя.       — Просто успокойся, — Ледяной встряхнул его за плечи, — вы оба были пьяны, наговорили друг другу лишнего...       Ротгер тяжело вздохнул и, отмахнувшись, выдал:       — Ладно, завтра разберемся. Я, вообще, по делу шел...       — О, — Олаф отступился и сложил руки на груди, — надолго?       — Как получится, — вице-адмирал пожал плечами. — Я давно у девочек не был.       Содрогнувшись при воспоминании о кэцхен, Кальдмеер постарался как можно ровнее и прохладнее спросить:       — Они точно не причинят тебе вреда?       — Точно, — Вальдес улыбнулся, — и тебе не причинят. Так что не отказывайся при случае.       — Я уж лучше как-нибудь тебя... дождусь, — с чувством ответил адмирал цур зее.       Подумав, Бешеный провел рукой по его всклоченным волосам, а после — по мягкому воротнику. Все-таки этот плащ Олафу здорово шел... Сделав над собой усилие, Ротгер отстранился и, развернувшись, быстро зашагал вверх по склону.              Вокруг гладкого белого ствола плясал ветер. Вальдес шел сквозь пригибающийся вереск, но мыслями был далек от танцев с ведьмами. Плоскую вершину заливал лунный свет — прислонившись спиной к сосне и завернувшись в плащ, Ледяной с тоской смотрел в ночное небо.       — Не похожа, — усмехнулся вице-адмирал, садясь на камни у могучих корней.       Олаф смерил его грустным взглядом, но ничего не ответил.       — Я же сказал, не похожа.       Второй Кальдмеер подкрался сзади и, крепко обхватив, начал нашептывать на ухо непристойности. Бешеный засмеялся, откидываясь назад — и ответом ему был легкий звенящий смех. В свете луны серебрились две пары крыльев.       — Мы заждались, — шепнула одна, жмурясь от его прикосновений.       — Потанцуем? — спросила другая.       — Девочки, — укоризненно ответил Ротгер, вынимая из кармана нитку жемчуга, — разве я хоть раз отказывался?..       В следующее мгновение ночь сменилась ветром, и вокруг заплясали ослепительно-яркие звёзды.              Адмирал цур зее не успел сделать и десяти шагов, как ему навстречу вышла высокая блондинка в странной одежде — что-то подобное он видел сегодня в музее. В длинных косах поблескивали тяжелые золотые украшения.       — Луна убывает, убывает вечность... — пропела она.       Кальдмеер испытал острое желание убежать. Что бы там Ротгер ни говорил хорошего про своих астэр, перебороть страх перед неизвестным было непросто. Собрав волю в кулак, он сделал шаг вперед. Улыбнувшись, женщина двинулась навстречу и сказала:       — Не бойся: ты искал её — ты нашел её.       Заливистый смех лишал возможности мыслить, блондинка прижалась к Олафу всем телом и жарко прошептала:       — Хочешь, придет другая? Другой? Только позови...       Мгновение — и перед ним стоял Вальдес. Вице-адмирал захохотал и — превратился в Руппи, который откинул волосы назад и томно склонил голову. Кальдмеер нахмурился: такие метаморфозы ему, определенно, были не по душе. Адъютант взволнованно замер и преданно заглянул в глаза:       — Не нравится?       Кальдмеер покачал головой.       Фельсенбург превратился в проводницу. Урсула поправила на себе фирменную рубашку и очаровательно улыбнулась — её губы манили, суля незабываемые поцелуи, но Ледяной мягко отстранил девушку, сказав:       — Я хочу видеть, какая ты на самом деле.       — Такая, как ты хочешь, — увильнула ведьма, превращаясь в одну из бывших пассий.       — Как я могу хотеть, если не знаю? — ему, определенно, начинало это нравиться.       — Занууууда! — воскликнула одноклассница и бросилась в кусты.       — А ну, стой! — хмыкнул Олаф, устремляясь следом.       — Бебебе! — дразнилась уже другая — соседская девчонка.       — Еще за такой мелочью я не бегал! — пробормотал себе под нос адмирал цур зее, в который раз за вечер получая по лицу веткой шиповника.       — Не догонишь, не догонишь! — донеслось слева, точно так же, как и сорок лет назад.       — Вот зараза!       Выбравшись из зарослей, он попытался найти беглянку, но вокруг были только скалы, залитые лунным светом. Прохладные ладони закрыли глаза, и томный голос игриво произнес:       — Попался.       Кальдмеер обернулся и снова увидел эту женщину с длинными светлыми косами — Фьёрлейв. Руки сами обняли её, и она, откинув голову назад, захохотала, а после — заставила лечь на землю.       — Луна закатилась, закончилась вечность, сны обманули Фьёрлейв, — пело существо с глазами кошки и крыльями чайки; юное и древнее, пугающее и прекрасное до дрожи, — расплела свои косы, отворила все двери, стала твоей Фьёрлейв...       Оно хотело сделать его счастливым, показать ему звезды и ветер, увести туда, где всё земное теряет смысл и где невыразимая тоска и невыразимое счастье становятся гранями одного огромного чувства. Зажмурившись, Ледяной обнял астэру и доверился её звенящему смеху.              В лагерь адмирал цур зее вернулся перед самым рассветом. В утренних сумерках всё казалось каким-то таинственным, полным скрытого смысла и, наверное, впервые за много лет после такой бурной ночи Олафу хотелось не упасть и умереть, а отправиться в далекое путешествие. Потыкавшись в палатки и поняв, что в одной из них спит Альмейда, а в другой, как минимум, четыре человека, он взял курс на тент, под которым рядом с вещами и едой оставалось немало места для ночлега. Кто-то даже расстелил там несколько пенок, а сверху набросал спальников. Стянув обувь, Кальдмеер заполз внутрь и был встречен весьма неожиданным вопросом.       — Надеюсь, вы не кэцхен? — осведомился Хулио, направив на него шампур.       — Ммм, — задумчиво потянул Ледяной, — неужели я настолько вам понравился?..       Салина хмыкнул и, убрав «оружие» куда-то назад, ответил:       — Я просто уточнил. А то ходят тут всякие... блондинки.       — Это уж точно, — согласился адмирал цур зее и, стянув плащ, забрался в спальник. — Ротгер уже вернулся?       — Мне казалось, вы ушли вместе, — удивился Хулио.       — Ну, скажем так, гуляли мы по отдельности. Он пошел к дереву...       — Жуть, — Салина поёжился, потом придвинулся ближе и вполголоса произнес: — Хотя у нас тут тоже было то еще представление.       — Надеюсь, все целы?       — Да, но Рамон рвал и метал. Что неудивительно. Если еще и фингал появится...       Кальдмеер вздохнул.       — Вы — страшный человек, — Хулио сверкнул глазами из-под спальника, — никогда бы не подумал, что Вальдес...       — А что Вальдес?       Разувшись прямо на ходу, упомянутый вице-адмирал просочился под тент.       — Вездесущ и невыносим, — проворчал родич соберано, отползая в сторону. — Что вы в нем нашли, Олаф?       — Олаф, не молчите, — заявил Бешеный, растягиваясь между ними, — мне тоже интересно.       Ледяной усмехнулся, но так ничего и не сказал.       — Как прогулка? — спросил Ротгер через некоторое время.       — Хорошо, — ответил адмирал цур зее.       — И это все твои впечатления?! — воскликнул Вальдес.       — Давайте вы снаружи объяснитесь, — проворчал Салина, уязвленный внезапным появлением любимца астэр.       Бешеный хмыкнул, после чего подобрался ближе к любовнику. Кальдмеер накрыл его своим спальником, и некоторое время они о чем-то переговаривались. Внезапно Ледяной в сердцах произнес:       — Давай уже, а?       — Погоди, — прошипел Ротгер, — мне надо раздеться.       Не выдержав, Хулио заржал.       — Я не могу спать в одежде! — пафосно заявил Бешеный, кинув джинсы и футболку в сторону выхода, и после этого, наконец, улегся.       Он прижался всем телом, источая уже знакомую нечеловеческую прохладу. На мгновение стало не по себе, но Олаф посмотрел в темные глаза и понял, что перед ним именно Вальдес — странный, взволнованный, уставший, но тем не менее...       — Все нормально, — ответил тот на пределе слышимости, — так надо.       — Спи, — шепнул Кальдмеер, прижимаясь носом к его щеке.