То, что слаще.

Чуя. Это имя всплывает в моей голове каждый раз, когда я слышу слова: «День Святого Валентина», этот странный ассоциативный ряд, у меня возник ещё в детстве. Когда мы были с ним напарниками и жили в одной комнате, проходя обучение у Коё и Мори. Нужно быть честным с собой, и признаться наконец, что уже тогда, он привлекал меня. Я помню день, когда мы впервые встретились, в коридоре, проходя мимо со своими наставниками. Моё тело, помимо моей воли, совершило разворот на 180 градусов, чтоб рассмотреть яркого и смущенного мальчишку моего возраста, сжимающего в тонких пальчиках нелепую шляпу. Мори шёл вперёд, что-то увлечённо объясняя Кью, а я на время ослеп, как бывает, когда перед глазами внезапно вспыхивает слишком яркий свет или ты ненароком поднимаешь глаза к солнцу. Чуя поразил меня не только своей внешностью, такой нетипичной для японца, а скорее тем, что имел недоступное мне качество – эмоциональность. О, сколько разных чувств отражалось в этих больших голубых глазах, когда он слушал Коё, комкая в ладошках поля дурацкого головного убора. Как нервно он закусывал нижнюю губу, и опускал плечи, понимая, что сделал что-то не то. Меня словно горячей волной окатило, когда я взглянул ему в глаза, и это при том, что уже тогда я знал – мне не доступны такие сильные переживания. То, чем так восхищался Огай и другие члены мафии во мне, было не хладнокровием, это была полная атрофия эмоций. Я не сожалел и не страдал, не сомневался, не боялся, но в то же время я и не был способен на счастье или радость, ради которых и живут люди. Так быстро и высоко я поднялся только благодаря этому своему дефекту, поскольку не затуманенный чувствами разум работал чётче и эффективнее. Мафия - это, наверное, единственное место на земле, где этот мой дефект можно было превратить в достоинство, и я активно этим пользовался. Пока не повстречал Чую. Его взрывной характер, обидчивость и экспрессивность, пьянили меня не хуже дорогого вина, так любимого Накахарой. Я жаждал пить его эмоции вечно, окунаясь в них с головой, не переставая удивляться разнообразию спектра, каждый раз высекая из его сердца всё новый оттенок злости, любви, ревности или страха. За неимением своих чувств, я крал их у него. Шутил, подкалывал, хвалил, обижал, смешил, защищал, и каждый раз вглядывался в голубые как небо глаза, чтоб уловить тот самый, бесценный для меня момент - зарождения эмоций. Поздно я осознал, что этот редкий дар вызывает сильнейшее привыкание, как опасный наркотик. Поздно понял, что смотреть на Чую стало для меня жизненно важным и необходимым. Та подаренная им коробка конфет, осталась у меня до сих пор, конфеты я конечно съел, но коробка, с выведенными детской рукой иероглифами поздравления, до сих пор лежит у меня дома. Это действительно было ценным подарком, редким, ярким, но не потому, что это были сладости или презент к празднику, а потому, что это были самые сокровенные чувства Чуи. Те, от которых у меня просто дыхание перехватило, и руки задрожали словно листья на ветру. Его смущение, его неуверенность, его любовь, были такими красивыми и горячими, что мне показалось на секунду, что я сам чувствую нечто подобное в ответ. А потом, я повстречал Оду, и мой мир перевернулся с ног на голову. Оказалось, что даже если ты имеешь какие-либо недостатки, ты можешь жить, как и все, тебя тоже примут, поймут, выслушают, и не осудят. Сакуноске, вытеснил из моего сознания всё вложенное Огаем, и дал понять, что мир не сошёлся клином на Портовой мафии, что моя жизнь может быть гораздо более разнообразнее чем до этого, что я могу и не прятаться в тени закона, чтоб просто жить как живётся. Поразительно, но он единственный, кто раскусил меня почти сразу, сказав однажды вечером мне прямо в глаза: «Ты ведь ничего не ощущаешь, правда?» И это сроднило меня с ним на долго, привязало прочными узами ценнее которых я дотоле не знал. Мне казалось, что с моим умом и моими способностями, я, если пожелаю, в любой момент смогу защитить Оду или Чую, смогу быть в безопасности сам, и позаботится о тех, кто мне интересен, что даже Мори мне не страшен со своими головорезами. Но правда настигла меня слишком быстро, в ту секунду, когда Огай показал мне чёрный конверт с печатями правительства, я осознал, что не ровня ему. Босс вдруг приоткрыл часть своей маски, и я остолбенел от глубины, зияющей за ней пропасти. Мори Огай, всё это время, лишь играл, и играл весьма искусно. Оказалось, что я могу удивляться, и могу испытывать животный ужас при виде тела своего лучшего друга, распростёртого на полу. И эти чувства так меня напугали, так обескуражили и измотали, что я был готов на что угодно, чтоб больше никогда не испытывать подобного. Просьба Сакуноске была как раз к месту, он как никто угадал, что мне сможет помочь не сойти с ума от осознания своей бесполезности. Хотя, по большей части я бежал потому, что оставался ещё Чуя. Тот самый огненный светоч, рядом с которым я отогревался сердцем и душой, и если бы я потерял и его, то вряд ли бы смог справится с этим. Мне нужно было уйти, уйти и восстановиться, насколько это было возможно. Так я и поступил, потратив 4 года на создание новой личности, научившись искусно изображать все доступные человеческому существу эмоции в положенные им моменты. Я присоединился к детективному агентству, и стал искать для себя место в этой новой жизни, но в груди стремительно разрастался огромный ледник. Имитировать эмоции и ощущать их - это разные вещи, и моей умелой игры хватало на моих новых коллег, но не на меня. И казавшиеся им шуточными попытки суицида, были на самом деле совсем не такими несерьёзными как могло показаться. Мне нравилось причинять себе боль, чтоб ощутить хоть что-то сходное с человеческими чувствами. Балансировать на самом краю и ощущать прилив адреналина из-за врождённого инстинкта выживания, было моей последней панацеей. До того дня, когда я снова встретил Накахару. Встретил, и голова пошла кругом от таких безумно ярких и сладостных воспоминаний, от его голоса, от запаха его туалетной воды и цвета волос, от того, как он кривит тонкие губы в презрительной усмешке, и как горячо любит меня до сих пор. Не смотря на смертельную обиду, сочащуюся из каждой поры его тела. Безумный коктейль из ненависти, боли, страха, любви, нежности, и трепета, вывернул он на меня тогда в подвале, желая казаться безразличным повзрослевшим и сильным. Даже не подозревая, что я едва на ногах стоял от захлестнувших меня впечатлений. Мне думалось, что за время что мы не виделись, пройдя этап ломки и реабилитации, я выработаю иммунитет против его влияния, но оказалось, что противоядия не существует. Какое-то время, я ещё пытался побороться, даже оставил его в лесу после использования Порчи, чтоб уж наверняка отрезать себе пути к отступлению, чтоб он решил, что не нужен мне, и не подпускал так близко. Но… Но сегодня день Святого Валентина, и я пробираюсь к его квартире, чтоб оставить на пороге коробку, похожую на ту, что до сих пор храню у себя, не решаясь выкинуть. Пишу глупую записку, и считая себя идиотом, стараюсь уйти пока не передумал. Всю дорогу, борюсь с желанием вернутся и забрать конфеты, положить конец своей одержимости, и наконец-то, стать независимым от этого безумства. Но… Кинув взгляд на другую сторону от входа в агентство, я застываю как соляной столб. Моё самое сладкое искушение стоит на тротуаре, и запрокинув голову, смотрит на окна нашего офиса, разглядывая мелькающие на фоне силуэты. Я хочу крикнуть какую-то обидную шутку. Но тут взгляд натыкается, на зажатую в его руках коробку, и я задыхаюсь. Слова застревают в горле, а сердце, впервые со смерти Оды, готово разорваться на клочки. Но в этот раз, ощущение не болезненное, не тяжёлое, не убивающее изнутри. В этот раз я кажется готов взлететь, готов кричать в небо и обнимать каждого встречного. У меня всё вибрирует в груди, от бешенного ритма сердца, и я разглядываю каждую чёрточку на лице Чуи, освещённом лимонным светом вечернего фонаря. Я вижу, что ему больно, что тоска переполняет его всего мутной и вязкой субстанцией, что в глазах стоят непрошенные слёзы, что он так уязвим сейчас. Кажется, я мог бы любоваться этим зрелищем вечно. С такими ликами изображали разве что святых, но мой объект внимания вдруг медленно развернувшись идёт к ближайшему мусорнику, и я вдруг понимаю, что он хочет сделать. Нет! Категорично хлещет меня мысль, и я, за рекордные сроки преодолев расстояние, разделяющее нас, перехватываю его руку. - Не выбрасывай, Чуя, это ведь мне? Он поражённо хлопает глазами, и я с безмерным обожанием, наблюдаю как наливается привычным спектром эмоций голубизна его радужки. - С чего ты взял, что это тебе? Что ты вообще здесь делаешь? Он лжёт, и делает это очень неумело, стараясь скрыть факт того, что его застукали на месте «преступления». Ему неловко, и он смущён, а мне совершенно сейчас не хочется врать, я хочу говорить ему правду, наконец-то, просто говорить, что в голову приходит, а не то что нужно, чтоб избавиться от него. - Я возвращался в агентство и увидел тебя через дорогу, Чуя, ну чего ты злишься? Разве ты не рад меня видеть? Ты ведь мне принёс шоколад, я узнал эту коробочку. Упускаю момент о том, откуда я возвращался, чтоб не испортить сюрприз, но внутри так горячо от его близости, так сладко. Неужели это и называют «любовью»? Я не чувствовал такого раньше, ни к кому. Даже к Оде. Чуя выжигает собой всё внутри, как щёлочь. Но Накахара не разделяет моих эмоций, он вмиг вспыхивает как бенгальский огонь, брызжа яркими искрами и выплёвывая ревнивые обвинения. - Хочешь эти конфеты??! Мало тех, что тебе твои бабы дарят? Или, может, не понравились те, которые тебе твой НОВЫЙ напарник подарил? Или он не подарил? Так подарит, ты же у нас умеешь очаровывать людей!! К следующему празднику точно подарит! Не переживай. А от меня, ты больше подарков не дождёшься!! Понятно?? Он бросает конфеты в урну, и я не колеблясь достаю их из мусора. Он даже не догадывается как приятна мне его ревность, как сладка его раненая душа, как я безумно желаю сейчас обладать им, полностью и безраздельно. Мой источник живых сил, моё сердце, которое почему-то, оказалось отдельно от моего тела, мой самый сладкий опиум, я так жажду тебя, так нуждаюсь в тебе, глупый. - Чуя, это самый лучший для меня подарок, лучший в мире, и других мне не надо. Ни от кого. Я говорю правду, зная уже, что эта коробка конфет, займёт своё место рядом с такой же у меня дома. Я вижу, что он обескуражен и удивлён, что он не знает, как себя вести с таким мной. И это умиляет меня больше всего, заставляет делать глупости, и терять контроль, который мне всегда казался не рушимым. Я не хочу сейчас объяснять ему что к чему, не хочу спасать из этой бездны хаоса и замешательства, я хочу насладиться этим сполна, хочу пригубить яд немедленно, совершив наконец-то самый сладкий суицид, на который был способен. Я кладу руки ему на плечи, заглядываю в его глаза и уже предвкушая реакцию - целую. Целую так как целовал бы в последний раз, или в первый, вкладываю все скопленные за не долгую жизнь эмоции, и стараюсь ощутить в ответ похожий прилив. Чуя подаётся ко мне вплотную, он прижимается так трепетно и боязливо, не решаясь поверить в то что происходит, а у меня голова идёт кругом от его близости. Мне хорошо, хорошо, как никогда. Я наконец-то понимаю, как обрести то, чего мне так долго недоставало. - Дазай…? О, боже, какой залп эмоций сносит меня этим вопросом, этим дрогнувшим голосом. Накахара сам не понимает, как он прекрасен, как пьяняще соблазнителен, как желанен мною, как жизненно необходим. Он ядовитый, опасный, яркий, сильный, обжигающий и горячий. Он мой, и только мой, самый сладкий из ядов.