***
Почему у Кэтнисс всегда такие холодные руки? Вот бы они были хоть чуточку теплее, чтобы это тепло спасло меня. Чтобы я мог спрятаться в ней, забыться, чтобы шепотом на ухо она всегда напоминала мне, что я герой. Герой. А не убийца. Знаю, что это очень по-детски. Да и глупо просить тепла, путешествуя вместе с огненным магом. Вот же оно перед тобой! Смотри только не сгори заживо. Не важно, что я видел и как хорошо мне было в том бреду. Я прежде всего лидер, поэтому для Ниссы, чья ладонь сейчас зажата в моей, и для Фрэнки, ноющего где-то позади, нужно быть таким, как обычно. Ничего ведь особенного и не произошло. Только глупое настоящее живое сердце беспокойно колотится в груди. Как будто что-то предчувствует. Нужно быть таким, как обычно. Таким, как обычно. Каким? Нужно улыбнуться непременно, не поддаться нежному голосу, только слегка коснуться девичьего плеча и, уловив в голубых глазах океаны тревоги, улыбнуться ещё раз. Кэтнисс поднимается наверх, все еще беспокойно на меня оглядываясь. Я считаю секунды до того, как наконец останусь один. Возможно, привычный им Конан никогда бы не предпочел алкоголь другу. Все же Фрэнсис далеко не безобиден, а Кэтнисс далеко не настолько сильна. Но я просто не могу их видеть сейчас. Все, в чем я нуждаюсь — вовсе не друзья и не истина, прячущаяся где-то на дне стакана, все, что мне нужно в данный момент — самый дрянной из всех алкоголь, чтобы от одного глоточка я имя свое забыл. Мне снова нужно забытье. Благородный рыцарь… Посмотрели бы сейчас отец и мать на меня! До сих пор ведь храню платок с фамильным гербом, сжимаю его в руке в Богом забытом трактире, вслушиваясь в чьи-то пьяные крики. Неужели то, что было в глазах той ведьмы — и есть я? Все годы моих бесконечных стараний загладить вину: перед сестрой, перед матерью, да перед всем миром, будто бы я ему что-то должен! Вся та теплота в глазах спасенных мною людей, костер гильдии — неужели все это ничего не значит? Нет. Тысячу раз нет! Делаю глоток из стакана. Кого пыталась напугать эта старуха? Хорошо же она отплатила мне за доброту! Это мое будущее? Бездушный убийца?! Чувствую, как злость начинает заполнять меня. Как же я устал. До одури устал. Самое страшное, что я поверил той ведьме. Я поверил, что могу сбиться с верного пути. Поверил, что могу забыть сестру, предать друзей, что могу упиваться человеческими страданиями. Неужели я настолько себя ненавижу, что поверил в это? Делаю третий глоток. Женские руки разносят новые стаканы. Может, дело в выпитом алкоголе, но мне кажется, что шум в трактире на какое-то время затихает. До сих пор помню тот почти осознанный восторг на окружающих меня опухших от выпитого лицах. Она показалась мне чем-то неестественным, нечеловеческим, лишним в этом полутемном помещении. Не может быть женщина такой. Ни у одной из них я прежде не видел столь розовой, почти детской кожи, таких длинных и густых золотистых волос, ни у одной из них никогда не было таких правильных черт лица, чтобы даже уродливые блики свеч не смогли их испортить. В полутьме глаза ее блестят, отдают каким-то неживым свечением, на ум приходит янтарь, что носила моя мать на груди. Каменные глаза, не иначе. Она идёт сквозь толпу. И каждый третий стремится схватиться за подол ее юбки. Будто ткань, побывавшая на ней, какая-то особенная. — Богиня, — вырывается чье-то восхищенное, и тут же испуганный возглас — Господи, прости. Стакан опускается прямо передо мной. И я успеваю рассмотреть ее слишком холеные для работницы руки со шрамом на большом пальце. Тело отказывает, и меня заносит куда-то в сторону, когда я пытаюсь ухватиться за ее тонкую ладонь. — Ведьма, — и это мой собственный охрипший голос. Девушка оборачивается, обиженно сверкая каменными глазами. И улыбаясь самой правильной из всех улыбок. — Не пейте больше этого стакана, Господин, вы уже не в себе, — голос ее ни капли не похож на скрежет старухи, и вблизи она выглядит почти также невинно, как ребенок. Я тяжело опускаюсь назад. Она не может быть той гадалкой. Не могла же вдруг куда-то исчезнуть вековая усталость из её глаз. Это всего лишь обман моего одурманенного алкоголем воображения, всего лишь тонкая белая линия на подушечке пальца, мало ли? Девушка отдаляется от меня, превращаясь в расплывчатое пятно. У пьяниц в глазах горит очевидное желание, и мне отчего-то становится ее очень жаль. Я допиваю последний стакан залпом. И опускаю отяжелевшую голову на свои горячие руки. Вот оно тепло, вот оно забытье. Я засыпаю, и пьяные крики сливаются в бесконечно долгий старушечий смех.***
Утро встречает меня запахом сырости, затекшими руками и ломотой в костях. Сперва я даже не могу понять, где нахожусь, а главное, где Фрэнки и Нисса. Поднимаюсь со скамьи, тщетно пытаясь размять тело. Боже, как же холодно, будто я спал под открытым небом или даже в подвале. В горле что-то скребётся и во всем теле непонятная заторможенность и дрожь. Издалека слышу встревоженный голос Кэтнисс и бреду в сторону лестницы. Подходя к ее подножию, вижу, как всклоченная Нисса с красными пятнами на щеках с поразительной скоростью летит по ступеням вниз, то и дело окликая Фрэнсиса: — Эй, там! Вставай, я сказала! А если что-нибудь, — она запинается на полуслове, увидев меня, румянец на бледной коже становится ещё ярче, и это уже выглядит чересчур болезненно. В каком-то отупении смотрю на нее ещё секунд десять, так и не решаясь сделать шаг вперёд. Наверно, спросонья она вдруг показалась мне какой-то слишком яркой и шумной. На лёгких ногах Кэтнисс спрыгивает вниз с последней ступени, заключает меня в объятия. И руки у нее стали слишком теплыми. «Конечно, — с завистью думаю я, — спать под боком у огненного мага, наверняка, теплее и уютнее, чем на скамье из сырой древесины!» Кэтнисс будто улавливает мое настроение и смущённо откашливается: — Ты не подумай, мы о тебе не забыли… Смиряю ее уничтожающим взглядом, так и не обнимая в ответ. Нисса напряжённо теребит край моего плаща, видимо, раздумывая какую тактику избрать. В большинстве случаев она выбирает нападение. — Просто ты выглядел таким обеспокоенным вчера, мы подумали, что тебе нужно побыть одному. Я, пожалуй, уже давно не видел у Кэтнисс такого блаженного и невинного выражения лица. Не могу сдержать смешок. Кто «мы»? Это рыжая морда даже не соблаговолила спуститься. Кэтнисс неловко улыбается в ответ, ближе прижимаясь ко мне. — Рада, что ты в порядке. Осторожно глажу ее по спине и на миг заместо коротких, почти бесцветных волос мне видятся длинные медовые локоны. — В порядке, — забавно, насколько охрип мой голос и как теперь он похож на голос той старухи. Нисса отстраняется от меня. — Фрэнсис! — ее звонкий сильный голос эхом отбивается от ветхих стен, боковым зрением вижу, как зашевелились мои собутыльники, — я сейчас притащу его, подожди и прости. Махнув мне рукой, она снова бежит по ступеням. Теперь уже вверх. К нему. Это почему-то кажется мне очень важным. Нисса устремляется вверх, я остаюсь внизу. Там, где запах сырости и алкоголя. Там, где вчера я встретил Богиню, чьи бледные ключицы так похожи на образ из моего видения.