Осколки памяти

27.05.2016 «Кажется, сегодня кого-то убили». Небольшое предисловие, с которого я начал сегодняшнюю встречу с «психами» из моей группы «Посмотри на себя со стороны и увидь какое ты дерьмо». Такие вещи не должны происходить в психиатрической клинике. Атмосфера там не та. Но доктор Ричардс настаивает, чтобы я посещал эту хрень, наряду с группой поддержки. Мол, не одно так другое поможет. Надо не забыть еще в церковь заглянуть. Никогда не знаешь, что поможет. Ах да, на счет чьей-то там смерти. Она действительно была. Но обо всем по порядку. Вчера я был у доктора Ричардса на приеме и он спросил, как у меня дела с учебой, с друзьями, как продвигается мой дневник. А поскольку я облажался за последние три недели по всем пунктам, все, что я смог сказать, это: — Да пошло все нахер! За что схлопотал толстенной тетрадью по затылку. С сегодняшнего дня снова веду дневник и принимаюсь за учебу. Обещал поговорить с друзьями, но, надеюсь до вечера этот пункт вычеркнуть. Желательно навсегда. Но, как говорится: «Расскажи Богу о своих планах, пусть посмеется над ними». За день я успел столкнуться с обоими Хейлами и посраться с ними настолько, что, придя сегодня на сеанс «Я дерьмо, но я исправлюсь», я в красках описал найденный вчера днем в реке труп, чем поверг в ужас своих «друзей по терапии». Можно сказать, что с трупа футболиста местной команды все и началось. А точнее с моей привычки лезть туда, куда не просят. Я заметил, что как только мне поставили диагноз, все стали слишком пристально за мной присматривать. А потому попытка прокрасться на место преступления, где кстати находились два оборотня (что они там делали, я до сих пор не выяснил), оказалось на редкость сложно, даже с моими талантами. Первым за шкирку меня схватил Дерек, зарычал в лицо и потащил к отцу. Вот тогда-то и начались крики, я ведь должен был быть в школе (я же обещал), а я, оказывается, шатаюсь в одиночку неизвестно где. А ведь тут людей убивают. Пришлось играть в послушного и немного наивного сына, который просто заскучал в четырех стенах дома и отправился гулять. А в школу не пошел, так как почувствовал головокружение. Кажется, отец мне поверил, но однозначно не Хейлы. Дерек еле заметно покачал головой, порыкивая на меня, а Питер просто пристально смотрел на меня, немигающим взглядом, от которого мне до сих пор не удается скрыться. То, что мне в итоге достанется именно от него, я понял, как только отец ушел, оставив меня с Хейлами. Им он доверял (так он мне сказал). Видимо, мы дошли до той стадии, когда на месте меня могут удержать только оборотни. От последней нашей стычки я еще не отошел, так что разговаривать у меня не было никакого желания, хотя меня никто и не спрашивал. Ударили под дых, закинули на плечо и унесли. Потом еще лекцию прочитали на тему: «Не лги отцу, когда умираешь». — Да понял я! Я сразу понял, что сказал это слишком резко по выражению двух злых физиономий. Питер ткнул в меня пальцем, хотел было что-то сказать, но передумал. Сжав руку в кулак, он зарычал сквозь зубы и пошел прочь, пройдя мимо машины. Дерек лишь покачал головой. Сев в машину, мы стали ждать. Чего? Мне так и не сказали и мы так и не дождались. Сейчас я думаю, что Дереку просто надо было остыть. Он разбил мне нос, ударив о приборную панель и завел двигатель. Чуть позже, когда я уже начал дремать, я едва услышал его, хотя эти слова явно не были сказаны мне лично, несмотря на то, что адрессовывались именно мне. — Мы же беспокоимся о тебе, идиот. Я хмыкнул сквозь сон и глубже зарылся в капюшон. — Ты часть стаи, Стайлз. Ты часть нашей семьи. Наверное тогда я впервые подумал, что все летит к чертям. Точнее это было ясно уже давно, еще на приеме у доктора Ричардса, но в тот момент, когда я услышал слова Дерека, это искреннее беспокойство и бессилие — потому что ни они, ни я уже ничего не можем поделать — я решил, что лучшим выходом из сложившейся ситуации будет уйти. Уйти из их жизней. Закинуть рюкзак на плечо и пойти по рельсам навстречу судьбе. Так я и сделал. Когда Дерек привез меня домой, отца еще не было. Я решил, что это хороший знак. Нам не нужны прощанья, не нужны объяснения. Или нужны? Тогда я об этом не думал. Я думал лишь о том, что не хочу создавать отцу и друзьям плохие воспоминания. Не попрощавшись с Дереком, я залетел в дом, замер на пару секунд, оглядываясь, решая, что взять. Я не взял почти ничего. Лишь книгу, плеер, отцовский револьвер и пару сменных футболок. Носки, решил я, можно купить в любом супермаркете, а вот футболки с изображением супергероев есть не везде. В машине всегда лежит скотч, а в рюкзаке пара тетрадей, включая дневник, и несколько маркеров (желтый, красный и зеленый). У меня в кармане было сотни две баксов, ключи от джипа и от дома и апельсиновая жвачка. Телефон я оставил дома, чтобы отец не отследил. Я не звонил ни Скотту, ни Лидии, я ничего не сказал Дереку, выходя из машины, даже банальное «Спасибо», и уж тем более я ни о чем не предупреждал Питера. Но он знал, он, как оказалось, понимал меня даже лучше, чем я сам. И это понимали все, хотя и не говорили этого вслух. Я прошел уже не одну милю, когда понял, что это была дерьмовая затея. Спросите, почему я не поехал на своей крошке? Ответ прост: бензин куда-то подевался. Тогда я еще не знал куда, но вскоре мне предстояло это выяснить. Я зашел в какой-то дешевый бар — один из тех, куда отец категорически запрещал заходить — и заказал колы. Колы, черт бы ее побрал! На меня тут же уставилось с десяток любопытных глаз. Парень в цветной футболке и полосатой рубашке заскочил после школы газировки попить. Позор! Я мог бы показать водительские права, доказать, что я совершеннолетний. Народ, мне уже девятнадцать, я имею права выпить, но видите ли, алкоголь плохо усваивается с таблетками. Но какое им до этого дело? Я осушил бутылку в два счета, расплатился и спросил, где здесь туалет. Признаться, обратно меня провожало куда больше тех же любопытных глаз, чем когда я заходил туда. Наверное, потому, что обратно меня волокли за шкирку, обещая прибить при первом же удобном случае. И хоть бы один коп попался, ведь убийством грозят! Когда дверь туалета распахнулась, а за ней оказалась не беременная мадам, которой позарез нужно было в туалет, я чуть не обосрался. Питер был взъерошенный и явно злой. Он плохо себя контролировал (что для него явно в новинку), когти скребли деревянную дверь, а из горла рвался хриплый рык. Он схватил меня за ворот рубашки, оцарапав кожу на шее, и потащил наружу. Мне так и не хватило смелости спросить, не он ли слил бензин. Я знал, что это был он. И вот уже второй раз за день Хейл заставлял меня чувствовать себя нужным и слабым. Я чувствовал, что из-за меня у них будут проблемы, что я тащу всех в ад и ничего не могу с этим поделать. На полдороги я попытался выпрыгнуть из машины. Я почти выпал, но когтистая рука втянула меня обратно в салон машины. У меня и сейчас остались отметины на груди — неглубокие царапины. Питер после зализал их, но это мне сказала Лидия, которой так сказал Дерек, так что я не уверен, говорят ли они правду. Было больно, это я помню. Грудь обожгло огнем, когда Питер втянул меня в машину. А потом он вырубил меня. Не знаю, что сказал отец, когда Питер на руках занес меня в дом, или когда увидел на мне разодранную футболку в крови, наверное, что-то вроде «Спасибо», и указал рукой наверх. По привычке, ведь Питеру давно уже известно, где моя комната. Я думал, что Питер ушел, когда просыпался ночью пописать. А ведь дверь в туалет я не закрывал. Всегда знал, что он тот еще извращенец. Вернувшись в комнату, я вскрикнул, увидев силуэт в кресле, и, споткнувшись, плашмя упал на пол. Питер подождал, пока я встану, закрыл мне рот ладонью и потащил вниз. Честно говоря, я думал, чтобы убить и закопать мои останки во дворе, но это оказалось хуже. Мы остановились у подножия лестницы, так, чтобы была видна кухня. Питер все еще не убирал руки. За столом сидел отец, уронив голову на руки. Рядом стояла початая бутылка виски и пустой стакан. Я сразу понял, что происходит, и меня пробрал озноб. Питер медленно убрал руку от моего лица и оставил ее на плече, слегка сжимая. Отец поднял голову и я увидел, что он плачет. Перед глазами все поплыло, стало тяжело дышать, я ухватился за перила, чтобы устоять, и обнаружил, что Питера уже нет рядом. Когда я вновь посмотрел на отца, он уже наливал себе очередную порцию виски. Питер остановил его, забрав стакан, и это не понравилось отцу. Я думал, они начнут драться, но отец первый раз промахнулся, мазнув кулаком по плечу Питера, а после второй попытки, Хейл просто положил руки моему отцу на плечи, успокаивая его, как он только что успокаивал меня. — Я не могу его потерять, Питер. Отец снова заплакал, так же сильно вцепившись в плечи Питера. — Не могу, — повторил отец, а мое сердце было готово разорваться от боли. Я хотел подойти, обнять его, пообещать, что никогда не уйду, и пусть это будет ложью, но дальнейшие слова не дали мне этого сделать. — Я не разбудил его? — испуганно спросил отец, как если бы я был младенцем, которого приходилось укладывать по несколько часов. Питер метнул взгляд в мою сторону. Я понимал, чего он хочет от меня, но не мог сделать ни шагу. — Нет, Джон, он спит. Я только от него. Питер снова посмотрел в мою сторону и, пока отец не видел, махнул мне головой, велев идти в свою комнату. Развернувшись, я на нетвердых ногах пошел наверх. Лишь выдохнув и проведя рукой по лицу, я обнаружил, что плачу. 30.05.2016 Нет ничего хуже группы поддержки, это скажет вам любой, кто посещает ее. Конечно, минус быстрой деградации мозга, а точнее попытка замедлить этот процесс, это процедуры. Не самые приятные, прошу заметить! Горстка таблеток, от которых меня уже тошнит. Кажется, что я жру их больше, чем любую еду. Как чертов наркоман, не проходит и половины дня, чтобы я не закинулся. Это несомненный минус, о котором мы однажды отдельно поговорим, а сейчас… группа поддержки. Не знаю, почему отец решил, будто мне это поможет. Может, он так и не считает, просто доктор Ричардс сказал «Надо», а отец не стал задавать вопросов. Надо, значит надо. Меня, как обычно не спросили, а я как обычно затеял побег. Угадайте, кто меня схватил и притащил-таки на эту чертову встречу? Угадали, это был Питер. Кому бы еще это понадобилось? Он как обычно не церемонился, вывернул руку и засунул в салон машины. Всю дорогу сверлил его взглядом, надеясь, что у него проснется совесть. Не прокатило. Он ничего не вспоминал о той ночи, когда я увидел отца плачущим, хотя это было всего пару дней назад. То что он хотел до меня донести, я понял и без слов. На кону не только моя жизнь. Питер не прощается со мной. Делаю вывод, что он собирается меня ждать, а потому косячить сегодня нельзя. Думаю, его отец подослал, чтобы он следил за мной, чтобы не повторился инцидент в прошлую встречу группы поддержки. Все смотрят на меня. Ковер на полу с изображением Иисуса. Его сделал кто-то, кто раньше ходил в группу поддержки. Интересно, жив ли он еще? И почему Иисус? Почему все вечно рисуют Иисуса? Потому что якобы знают, как он выглядел? А, понял, этому бедолаге, что соткал этот прекрасный ковер, явился Иисус и попросил изобразить его на ковре. Чтобы все вытирали об него ноги. Так сказать, не в переносном, а в прямом смысле. Ладно, я богохульствую. За полтора часа я не сказал ни слова. Никто не настаивал. — Когда будешь готов, Стайлз, мы тебя выслушаем, — со снисходительной улыбкой пообещал мне Боб, главный этого пиздеца. «Не сомневаюсь», — подумал я, но не сказал об этом вслух. Я хотел, чтобы они поняли, я не намерен играть в их игры. — То, что может сделать врач, ограничено. Так сказал доктор Ричардс за секунду до того, как предложил терапию. Тогда он сказал, что тело мое спасти не удастся, а вот душу. Я успел прервать его до того, как начались россказни о Господе и Рае. Иными словами, никто не может ничем мне помочь. Болезнь терзает мое тело, будоражит мой мозг, так оставьте душу на растерзание сожалениям, которых у меня предостаточно. Я знаю, что не должен сожалеть о прожитой жизни, о своей юности, но как, КАК? Питер отвез меня домой. — Как встреча? — спросил он, как только я сел в машину. Я крепко сжал зубы и исподлобья посмотрел на него. Питер лишь отвернулся. — Я не вернусь туда, — на мой взгляд твердо заявил я. Питер кивнул. Я выдохнул. Он понимает. Но потом Питер сказал: — Вернешься. И я знал, что он прав. С недавних пор он почти всегда прав. 03.06.2016 Я сидел в кафе «Моне». Было уже почти заполночь, но домой я не торопился. Еще днем предупредил отца, что задержусь у Скотта, а ему сказал, что буду у врача. Я соврал обоим и пошел в кафе. Помню, в детстве мама отводила меня сюда после школы и заказывала клубничный коктейль, там еще плавали тонкие кусочки шоколада. Мы сидели так с час, а потом возвращались домой еще до прихода отца. Об этих маленьких посиделках ему мы не говорили. Это был наш маленький секрет. Даже после ее смерти, я так ничего и не рассказал отцу. Не мог. Сейчас, когда мне захотелось найти место, где бы я чувствовал себя в безопасности, я пошел в кафе «Моне». Не домой, где по идее должно быть безопасно, не в участок, где полно копов, и не в лофт Дерека, где мог бы спрятаться за могучими спинами оборотней. Я пошел в кафе, куда в детстве меня водила мама. Но той безопасности, той надежности, что дарила мне она и клубничный коктейль, больше не было. Это ушло безвозвратно. Коктейль я давно уже допил и крутил стакан в руках, чтобы у меня его не забирали. Казалось, так у меня есть повод не уходить. Мол, я занят чем-то важным. Я скреб трубочкой по дну стакана, вырисовывая какие-то символы, и вспоминал те дни, когда мы сидели здесь с мамой. Тряслись ли у нее руки, когда она держала чашку чая, забывала ли она оплатить счет или оставить чаевые? Насколько я помнил, нет, хотя на тот момент болезнь уже прогрессировала. Спустя месяц ее положили в больницу и мы больше никогда не ходили в кафе «Моне» и не заказывали клубничный коктейль. До закрытия оставалось всего полчаса, но в кафе уже никого не было. Я огляделся, уйти меня никто не просил, а потому я остался. Домой я не хотел идти. — Можно мне воды? — попросил я официанта, который уже поднимал стулья и ставил их на столы. Он посмотрел на меня — долго, испытывающе, — я думал, сейчас попросят уйти, но он лишь принес мне стакан воды со льдом и продолжил убираться. Пить я так и не стал, просто смотрел, как капли воды стекают на мои пальцы. Ладонь уже замерзла, но я не стал убирать ее. Вскоре рука онемела. Не знаю, зачем я заказал воду. Пытался сделать вид, что не просто так сижу в кафе? Хотелось лишний раз погонять официанта, ведь это его работа? А может мне просто хотелось с кем-то поговорить. Было уже поздно, но ни отец, ни Скотт, ни, упаси Боже, Питер не звонили мне. Забавно, учитывая, что как раз сейчас компания мне не помешала бы, чтобы мысли разные в голову не лезли. Но никого рядом не было, не считая официанта, который только и ждал, когда я уже уйду. Я оставил пару долларов на столе и ушел. Нетронутый стакан с водой так и остался стоять на столе. 08.06.2016 Сегодня я как никогда рад Питеру. Не подумайте, что я вдруг проникся к нему, нет, зомби-дядюшка всегда останется зомби-дядюшкой. Но он, в отличие от стаи, продолжает ко мне относится так, как раньше, насколько это возможно. Он стал чересчур пристально за мной приглядывать и следит, чтобы я пил таблетки, но в целом, он бесит меня реже остальных. Сегодня он пришел после обеда — пришел слишком слабое слово, он едва не выбил дверь, когда я попытался захлопнуть ее прямо у него перед носом, и сразу отправился в МОЮ комнату, — и сказал, что мы будем играть в шахматы. Ненавижу шахматы. Люблю шахматы. И Питер это знает. Не играл с тех пор, как мне поставили диагноз. Питер притащил огромную доску и старинные фигуры. Видать, старые шахматы, фамильные, потому что они были очень красивыми. Питер сказал, что подарит их мне, если я выиграю. Конечно, этот мудак врал. Хотя, справедливости ради, надо уточнить: он предложил это после того, как я целый час отказывался с ним играть, и, да, я проиграл ему. Но он все равно мудак. И, конечно же, Питер прихватил с собой бутылку виски, к которой мне прикасаться нельзя. Таблетки. Но этот гавнюк принес мне колу. Люблю его! Мы сыграли всего три раза. В первый раз победителя не оказалось. Пат в шахматах такая редкость, что я сам удивился, но согласился сыграть еще разок. Второй раз, как вы уже наверняка догадались, выиграл этот мудак. Ну, а в третий раз… Победителя тоже не оказалось. Но это был мат. Мне! Игра подходила к концу, я выигрывал и только ждал, когда смогу забрать шахматы себе. Я не сомневался, что смогу еще раз выиграть. А потом я отвлекся на Питера. Я будто увидел его впервые, хотя первая наша встреча прошла не лучшим образом. Впервые я увидел не психопата, жадного до власти, а мужчину, дорожащего своей семьей. Красивого, между прочим, мужчину. Длинные ровные пальцы, вены, уходящие под манжеты рубашки (ах, рубашки! Ему чертовски идут костюмы, я уже говорил?), острые скулы, легкая щетина, массивная шея. Залип я на шее, точнее на переходе ее к изгибу челюсти. Не замечал, насколько этот говнюк привлекательный. Короткие волосы всегда ухожены, хотя я не чувствую запаха крема. Сильные руки, накаченные. Странно, ни разу не видел, чтобы он нагружал себя физическим трудом, но выглядит он в хорошей форме. Не знаю, надолго ли я залип. Опомнился, когда своими пальцами исследовал венки у него на запястье. Не буду говорить, как сострил Питер, заметив мой пристальный взгляд и почуяв мое смущение, скажу лишь, что это чуть не изменило моего мнения о нем. Увидев его в другом облике, я уже не мог снова видеть в нем безумного оборотня, который никого не любит. А руки я сам убрал, так как говнюк на этот счет ничего не сказал. Насколько понял, я могу исследовать его тело, когда захочу. Что бы это могло значить? Так вот. Питер сидел напротив меня, ухмылялся, не сомневаясь в своей победе. Я уже и забыл, какой этот ублюдок самоуверенный. Надо бы спустить его с небес на землю. И я бы так и сделал… раньше, когда еще был здоров. Я опустил глаза на доску и запаниковал, Питер тут же почуял перемены в моем настроении. Он тут же отставил стакан с виски и присел передо мной на карточки. Я почувствовал, как его пальцы обвили мое запястье, считая пульс, хотя, уверен, он и так слышал мое бешеное сердцебиение. — Стайлз, — позвал он меня. — Дыши. Я сделал глубокий вдох, успокаиваясь. Питер, увидев, что мне легче, решил сострить. — Не хочу объяснять твоему отцу, почему ты умер именно в мою смену. Я снова уставился на доску. — Я не могу сделать ход. — Не хочешь, мы можем не играть, — любезно предложил он, не став намекать, что я просто-напросто боюсь проиграть. — Нет, Питер, ты не понял. Я НЕ МОГУ сделать ход. Я не знаю как. Я видел, что, он понял. Он всегда так смотрит, когда читает меня, когда видит насквозь. Вот и тогда он понял, что я имею ввиду. И я увидел страх в его глазах. Я знаю, о чем он подумал. Я знаю, о чем ты подумал, Питер. Я думал о том же. Болезнь прогрессирует с феноменальной скоростью. Думаю, вы обсуждали это с отцом. Не просто так же ты ночуешь у нас в доме, допоздна засиживаясь с отцом на кухне. Вы знали, но боялись сказать мне. А вот теперь заметил и я. Я помню, как ты посмотрел на меня. Ты обещал, что будет все в порядке, и одновременно прощался со мной. Я уже видел подобный взгляд. Так смотрела на меня мама. Питер нахмурился, прокрутил что-то в голове, и, наверное, у него в голове всплыла та же фраза, что и у меня. Из его долбанной книжки. «…Слабоумие, сопровождающееся потерей ранее имеющихся знаний, навыков». Эта фраза напугала меня до чертиков, когда я впервые ее прочел, и одновременно успокоила. Не то чтобы я до конца не верил в свой диагноз — с учетом того, как умерла мама, это было более чем вероятно, — но ничего подобного еще не случилось, и я тешил себя надеждой, что, возможно, все еще обойдется. Сейчас же эти надежды развеялись, как прах. Питер попытался успокоить меня. Я видел, что и ему страшно, но каким-то невероятным усилием воли, он еще держал себя в руках. А вот у меня началась истерика. Уверен, царапины на руках зажили в тот же момент, как я их оставил. А вот рана на сердце? Ты и ее залечишь, Питер. Ты же сильный. Ты обещал, что будешь сильным за нас обоих. — Да пошел ты, — сказал я тогда тебе на подобную фразу. Я посылал тебя, но хотел, чтобы ты остался. — Все образуется, Стайлз. Мы с этим справимся. — Кто «мы»? Ты хотел сказать «я»? Потому что это мне придется справляться со всем этим дерьмом. Тогда я и вправду в этом верил. — Успокойся, ничего страшного не произошло. — Нет, Питер, ты не понимаешь, я с шести лет играю, я не мог просто забыть. Но ты и так знал. Уж ты-то знал, ты понимал. Потому и остался, не так ли? Остался и… Что было, то было. Я ни о чем не жалею. Нет, вы не подумайте, что злой дядька начал трогать меня в непристойных местах и предлагать гадости. Все было невинно. Он всего лишь обнял меня, успокаивая. Правда перед этим ударил в солнечное сплетение, чтобы я заткнулся, но тут я даже благодарен. Это помогло. А набросился на него я, а он почему-то не стал меня за это убивать. Не то, чтобы я нарывался. Тогда я просто хотел, чтобы он был рядом. Ближе, чем он мог находиться. А он… он остался, потому что… Я хочу верить, что он остался ради меня, а не потому что отец просил. Я хотел всего — секса, понимая, боли. И Питер давал мне этого сполна. Следы когтей на шее и плечах, синяки на бедрах. Я просил, я умолял. Не словесно, но мне и не надо было говорить. Я давно уже знал, что стая изучила меня и знает, как облупленного. Я знал, что могу довериться, что могу открыться и утонуть. Хоть на один вечер… забыть. Секс как попытка успокоиться. Да, да, Стайлз мудак. Стайлза трахнул Питер, и Стайлз решил трахнуть его. Он многое сделал для меня. Не только в тот вечер, но каждый день до этого. Но тогда мне хотелось почувствовать себя живым (не надо думать, что секс здесь не помог, он помог и напомнил, что этого больше не повторится). Я хотел, чтобы и ему было так же больно, как и мне, не подозревая, что он уже страдает больше, чем я. Я мог бы обвинить во всем болезнь, но скажу начистоту. Это был я. Это моя вина, Питер. И я прошу у тебя прощения. — Выметайся, — сказал я тебе, едва восстановив дыхание. Я развалился на кровати. Задница болела, ноги в красных разводах (ты не церемонился и не пытался быть нежным. Ты знал, что мне это не нужно), на животе лужица спермы. Уверен, я выглядел соблазнительно. И ты был офигенным — взъерошенный, с темными глазами, с засосом на шее (прости, я не удержался), с обнаженным торсом и едва натянутыми брюками. Я хотел тебя. И в тот момент, и за много дней до этого. Хотел, но прогонял. Ты подумал, что я пошутил. — Что непонятного? Все, что ты мог сделать, ты уже сделал. А теперь, проваливай! Питер был разочарован, я видел это. Я знал это и чувствовал так сильно, что сам себе вмазать хотел. — Ты использовал меня? Ты произнес именно то, о чем я думал. Но что я мог сказать? Что хотел бы все изменить, вернуться во время до болезни и вдоволь с тобой натрахаться? Да! Да, черт возьми! Я хочу, чтобы мне вернули мое время. Я хотел умолять тебя остаться. Хотел. Но не мог. Мы не могли. Из-за отца, из-за Дерека, из-за стаи. Причины есть всегда. И я сказал тебе то, что сказал. — Ну иди поплачь в сторонке. Всю жизнь ты кого-то использовал и вот наконец нагнули тебя. Я ненавидел сам себя. Но у меня вышло то, чего я добивался. Ты, наконец, отвернулся от меня. Не надо нам обоим ломать свои жизни. — Выход сам найдешь. Не знаю, зачем я так сказал. На самом деле я хотел, чтобы он остался, но он ушел. Почему так? 09.06.2016 Я под домашним арестом. По многим причинам. Во-первых, Питер. Нет, он не рассказал отцу о прошлом вечере, но сказал, что больше не может приходить. А этого достаточно шерифу, чтобы понять — я что-то сделал. Во-вторых, бутылка виски, которая так и осталась в моей комнате, и все попытки объяснить, что это не я, провалились на месте. Прибавьте к этому пару прогулов (может чуть больше, чем пару) в школе и то, что я почти сутки не принимал таблетки, и получите результат. Я под домашним арестом. Уже завтра арестуют первого подозреваемого в убийстве футболиста. Жаль, что я в этом участвовать не буду.