Осколки памяти

Дерек предсказуемо нашел дядю в баре. Где же ему еще быть средь бела дня? Питер торчал в этом пропахшем пивом и потом баре уже девятый день. Он уже изрядно напился, но уходить, по всей вероятности, не собирался. Дерек знал, что бармен здесь свой и в пойло добавляет аконит. Прошло уже десять дней со смерти Стайлза, и каким бы черствым не был Дерек, он считал, что дяде пора взять себя в руки. Он присел на соседний стул, махнул бармену рукой, отказываясь делать заказ, и поскреб щетинистый подбородок. — Глупый вопрос, но как ты? Питер усмехнулся в стакан. — Так же, как и выгляжу. А выглядел Питер, к слову, отвратно. Седые виски и морщины, которых стало больше за последние десять дней, сильно состарили его. Он больше походил на старую развалину, чем на оборотня. Дерек не знал, что сказать или сделать, чтобы привести дядю в чувства. С одной стороны, Питер имел право на скорбь, с этим были согласны все. Между ним и мальчишкой за последние полгода происходило что-то важное, что-то известное лишь им двоим. Но с другой стороны, такими темпами Питер грозился лечь в могилу раньше, чем Дерек готов был его отпустить. На этот год хватит смертей. — Дерек… я так виноват перед ним, — тихо произнес Питер. Дерек прикрыл глаза рукой. Обсуждать подробности смерти Стайлза ему сейчас не хотелось, но Питеру это было нужно. — Мы все виноваты, Питер. Никто из нас не уследил. Никто не заметил. Не ощутил… — Я так и не сказал ему… — Питер не слушал племянника, он вряд ли сейчас вообще кого-то замечал. — Так виноват… — Мы ничего не могли сделать, Питер, — повторил Дерек. Он сам в это не верил. Питер, даже будучи в хлам, чувствовал это. Зачем обманывать себя? Конечно, они могли. Могли вытащить его из того жуткого заведения в любой момент, могли увезти его на край земли. Они могли дать Стайлзу больше, чем они дали. — Это было его решение, — уверенней заявил Дерек. Питер усмехнулся. — Вот тут ты не прав. Дерек уже давно чувствовал горький привкус грецких орехов, царивший рядом с дядей, но думал, что это лишь боль и чувство вины. Сейчас же Дерек почувствовал еще кое-что — кислый запах недоспевших ягод. Это было больше, чем просто чувство вины, это… — Дерек, я так виноват. Дерек только поднял руку, чтобы положить ее на плечо дяди, но, увидев, как по щеке у того скатилась слеза, замер. Снова это чувство, будто кто-то сжимает сердце стальными тисками. Дерек и раньше испытывал это чувство. Когда Питер рассказывал, как убил Лору. — Что ты на этот раз натворил? — бесцветным голосом спросил Дерек. Питер закрыл лицо руками. Дерек не помнил, чтобы дядя плакал даже на похоронах своих родителей. — У него руки были все в порезах, представляешь? Дерек нахмурился. О чем он бормочет? — Этот идиот себе все руки изрезал. Говорит, собирал осколки. Пытался собрать воедино собственную жизнь. Я видел, как он летел в пропасть, и ничего не сделал. Я… Я ненавидел его тогда, Дерек. То есть нет, я люблю его и тогда любил еще сильнее, но, Господи, зачем же он так? Дерек не перебивал. Несмотря на то, что Питер раньше никогда не путался в своих показаниях, сейчас ему было тяжело вспоминать такое. — Он же сам прогнал меня. И я думал… доктор Роджерс сказал, что так будет лучше, надо просто дать ему время. Я так и сделал. Но что это время сделало с ним? Питер не просил ответов, по крайней мере не у Дерека, но смотрел именно на него. Питер должен был кому-то рассказать, кто-то должен ненавидеть его больше, чем он уже сам ненавидит себя. Отцу Стайлза он никогда не сможет признаться, Скотт просто-напросто убьет, а Дерек… Дерек — семья. Лучше уж умереть от его руки. И его ненависть будет ощущаться острее. Питер продолжил. — И я увидел следы от уколов у него на руках. Не знаю, что он сделал. Маленький ублюдок так мне ничего не объяснил, кроме… Питер глубоко вздохнул, глядя лишь перед собой. — «Знаешь, скольким тут надо отсосать и дать в жопу, чтобы достать подобное? — заявило это уебище. — Многим, Питер, многим». Питер со злостью ударил стаканом по столу. Стакан разбился, осколки глубоко вошли в ладонь. Питер с силой сжал руку, вдавливая осколки глубже в плоть. Никакая боль не исправит того, что он сделал, и ни один священник в мире не изменит его мыслей по этому поводу. — Я знаю и знал это тогда, что он говорит это специально, я хотел обнять его, помочь, обещать, что скоро заберу домой, но он оттолкнул меня. Велел убираться. Он сам прогнал меня. Я хотел сказать, что он не один, а он только и говорил, что здесь ему самое место и что, как выяснилось, панель это для него. Питер ударил кулаком по столу. На дереве остались глубокие борозды от когтей. Кровь, размазанная по столу, стала привлекать других клиентов бара. Очень скоро бармен попросит их удалиться. — Я не хотел, — едва слышно прошептал Питер, вцепившись пальцами в волосы на голове. — Лучше бы я ударил его. Дерек, лучше бы я размозжил засранцу башку, чем медленно убивал его день за днем, не имея возможности все исправить. Не имея возможности сказать, что я не то имел ввиду. Питер развернулся к Дереку, но смотрел не на него, а поверх плеча, на улицу. Дождь. Со смерти Стайлза, не прекращаясь, идет дождь. — Я хотел сказать, что люблю его, что выбью из него эту дурь, если придется, я… — Питер шумно выдохнул. На его лице застыла гримаса боли и отчаяния. На памяти Дерека дядя никогда не выглядел таким. — Я хотел сказать, что он впустую тратит свою жизнь, свой потенциал, но сказал ему… «Ты впустую тратишь воздух». Дерек закрыл глаза, позволяя вселенской усталости обрушиться на его плечи. Правда, которую он не хотел знать, и которую, если бы это было возможно, он бы стер из памяти, легла тяжелым грузом на душе. — И этого оказалось достаточно, чтобы похоронить все, что между нами было. Достаточно, чтобы похоронить Стайлза в красивом гробу. Питер достал из бумажника пару купюр, больше, чем должен был (плата за испорченный стол), и достал из внутреннего кармана толстую тетрадь. Тетрадь подтолкнул к Дереку. Открыв первую страницу, Дерек прочел «М. Стилински (Стайлз)». Дальше читать было не обязательно. Он знал, что врач посоветовал Стайлзу вести дневник. — Читал? — коротко поинтересовался Дерек. — Читал. За одну ночь прочел и пришел сюда. — И? Дерек ожидал услышать, что в дневнике Стайлз говорит о своем намерение, что, прочитав его, очевидно, Стайлзу нужна была помощь. Но не этого он ожидал услышать. — Он ни словом об этом не обмолвился в дневнике. Ни единого слова о том, что я сделал. Ни одного. Он даже не говорит о том дне. Дерек открыл рот, чтобы сделать предположение, но Питер оставил его, предупреждающе подняв руку. — Он помнил. Поверь мне, он помнил мои слова до последнего вздоха. Я знаю это, просто знаю. Не зря же он оставил дневник мне. Он обращается в нем ко мне. Извиняется. Он помнит, Дерек, он помнил все до последнего мгновения. И я ненавижу его за это. Люблю, но ненавижу. * * * С момента похорон Стайлза шел дождь. Небо не пропускало ни единый лучик солнца, проливая слезы по ушедшей жизни. И пусть самоубийц не хоронят на священной земле, с шерифом города никто спорить не стал. Стайлза похоронили, как полагается на городском кладбище с процессией в красивом костюме, который он когда-то собирался надеть на выпускной. Это было еще до болезни. После похорон Питер уговорил Джона взять месячный отпуск и уехать ненадолго к морю. Через пару недель он собирался проведать Стилински, ну, а пока у него осталось одно незаконченное дело в Бейкон Хиллс. Последнее дело. В голове все еще звучали слова Скотта на похоронной церемонии: — Люди постоянно спрашивают: «Как ты себя чувствуешь? Что ты чувствуешь? » А я… У меня нет ответов. Что можно сказать, когда человек умирает в 19 лет? Мне всю жизнь будет его не хватать. Все по очереди вставали, вспоминали Стайлза, говорили слова прощания. Стайлз оставил след во многих душах, но самый заметный шрам он оставил своей смертью. За всю церемонию ни разу не прозвучало слово «самоубийство». Кончина, смерть, усопший, друг, брат, сын, любовник. Он запомнился иначе. Героем, Суперменом, если угодно, но не трусом. Человека помнят по его деяниям и не всегда по самым плохим. Питер стоял под мелким дождиком — кажется, пора дождей скоро пройдет — и смотрел на выгравированное на камне имя. Когда Стайлза нашли, все в суматохе бросились в больницу. Лишь спустя сутки Питер обнаружил на его письменном столе тетрадь, его дневник, а на нем записка с парой строк. Чертов поэт! Красиво написано, но чистая белиберда. Кажется, он уже тогда терял себя. Врачи сказали, что он начал стремительно терять память, не помнил, кто он и что делает. Одна мысль сменяла другую, не успев закрепиться. Он и сам себя перестал понимать. Но дневник Стайлза, который лежал у Питера под подмышкой, опровергал это. У него были моменты просветления. Не долгие, но прошлый Стайлз был жив, он боролся до самого конца. Питер пришел сегодня сюда, чтобы покончить со всеми делами, что держали его в этом городе. Последний штрих. Он присел на корточки перед надгробием, вчитываясь в короткую фразу. Он кинул монетку на могилу Стайлза, золотую монетку ацтеков с изображением их бога. Это плата для паромщика. Она пригодится Стайлзу в загробном мире. Питер поднялся на ноги, сделал небольшой шаг вперед, чтобы положить дневник на надгробие, и в последний раз попрощался. — Увидимся в аду, малыш. И, не оборачиваясь, ушел. Здесь ему больше нечего делать. На камне был написан эпитафий, Стайлз сам попросил набить его когда-то. Он гласил: «Если держаться за что-то слишком долго и слишком сильно, оно сломается.» Так случилось и с ним… Стайлз умер 24 августа 2016 года, наглотавшись таблеток. Роберт Оппенгеймер «Мы знали, что мир уже не будет прежним. Кто-то смеялся, кто-то плакал. Большинство молчали».

КОНЕЦ