nxt 2 u

— Если ты не перестанешь так сладенько стонать, я запишу это на диктофон, — предупреждает Хенджин после вязкого поцелуя, возбудившись от посторонних звуков настолько, что Сынмину кажется, будто в его бедро тычется камень. — Ты, блядь, ахуел? — слишком неожиданно вырывается у парня, который всего секунду назад был жутко податлив. — Я просто пошутил, — оправдывается тот и нежно берет его лицо в свои ладони. — Но вообще это звучит очень… красиво. — Только попробуй, — огрызается Сынмин, но из-за такого до чертиков романтичного Хенджина выглядеть угрожающе вообще не получается. — У Минхо понабрался? — Нашел с кем сравнить. Я хотя бы не теряюсь неизвестно где, — не злобно, но с ноткой недовольства произносит Хенджин, понятное дело, из-за того, что волнуется о друге. — Человеку двадцать один год, а юношеский максимализм до сих пор так и не выветрился. — Ну, судить других легко. К тому же вспомни его отношения с семьей, — один из них встает на сторону Минхо. — Отец же давно ушел от них. — Минхо и с матерью так себе общается. — Найдется. Зато нам никто не мешает, — беспечно произносит Хенджин и снова целует парня, но мысли о пропавшем Минхо тяготят Сынмина и не дают полностью отвлечься на чужие ласки: — Позавчера я видел его в универе, мы быстро пересеклись, даже не поговорили, просто поздоровались и разошлись. Но он не выглядел так, будто у него какие-то проблемы, а его сестра написала, что он уже третью ночь не появляется дома. Напиши Феликсу, спроси, видел ли тот его. — Так Чан-хен же говорил, что у них Минхо тоже нет. — Они с Феликсом в одной танцевальной команде, поэтому должны видеться на репетициях. Хенджин лениво тянется за телефоном, набирает младшего и через минуту выясняет, что Минхо либо опаздывает на полчаса, либо вовсе не собирается появляться. — Да что за черт?! — ругается парень и, нуждаясь в успокоении, льнет к Сынмину. — И что предлагаешь делать дальше? — М-м-м… Может продолжим? — заигрывает, перебирая его пальцы своими и глядит щенячьими глазами. — Давай зайдем к Уджину? — предлагает тот. — Прогуляемся? — Думаешь он может быть там? Не проще ли позвонить узнать? — Ты не хочешь пройтись? Хватит валяться, на большее все равно можешь не рассчитывать. Хенджин разочарованно вздыхает и быстро чмокает в губы, после чего мягким тоном произносит: — Я на тебя не давлю. Ладно, пошли, — сдается парень и неохотно отрывается от несомненно лучшего, что произошло в его жизни за последнее время. — И что это за заседание? — Сынмин одаривает взглядом каждого из этой троицы, что состоит из Уджина, Чана и, на удивление, Чонина. Маленького Чонина, который, черт возьми, похоже пытается перепить друга своего двоюродного брата. Чан тут же отрывается от своей банки пива в то время, как второй даже не обращает внимания на то, что кто-то вошел. — Опа, здарова молодым! — в своем стиле пьяного мастера приветствует пришедших Чан-хен, который в целом пока достаточно трезв, но явно находится в предвкушении. — А че вы пришли? На свидание в ресторан курочки похавать? — Нет, мы зашли к Уджину, — объясняет Хенджин и рукой машет хену. — Привет, кстати. — Привет, — удрученным голосом произносит тот, чье выражение лица будто кричит «как же я заебался, спасите». — Что-то случилось? — Минхо случился, а если быть точнее — давно не случался. — Соскучился по его подъебам? — спрашивает Чан. — Как ни странно, да. А у вас что за пиздец тут происходит? — Хенджин делает акцент на Чонине, которого, по-видимому, совершенно ничего не смущает. — Чан зашел перекусить, а в итоге вызвался учить Чонина выпивать, — рассказывает Уджин, тяжело вздыхая от чрезвычайного негодования. — Да он и без Чана отлично справляется, — в шутливой форме замечает тот. — Как ты это допустил? Он же несовершеннолетний, — присоединяется к недовольству Сынмин. — Кто б меня послушал?.. Вообще-то Чан принес пиво мне, но у меня тренировка через два часа, поэтому мне не вариант. — Ой да ладно вам, — отмахивается Чан. — Как будто сами в его возрасте не ловили кайфарики от баночки холодненького восхитительного пивка. Все, мелкий, хорош, — хен внезапно пытается выхватить из рук Чонина новую банку, которую тот, судя по всему, собирается открыть, но у него ничего не выходит. — Э, слыш, — он снова тянется, но младший поднимает руку еще выше и отодвигается. — Двадцать один есть? — почему-то задает подобный вопрос Чонин. — Есть, — недоумевая, отвечает хен. — А восемнадцать? — Э-э-э… нет? — Ну тогда иди на… — Чонин! — резко перебивает Уджин, и младший сразу же замолкает. — Вы уверены, что нам все еще нужен Минхо? Ставлю сотку на то, что малой его переплюнет, — кажется, только Чана не приводит в замешательство поведение Чонина. Более того, он даже потакает этому. — Сотку чего? Вон? Баксов? Евро? — уточняет Хенджин. — Да хоть белорусских рублей. — Вы ахренели? — встревает Сынмин. — Вас вообще не волнует то, что ваш друг ночует непонятно где? — Если мы не знаем, где он спит, это еще не значит, что непонятно где, — произносит Чан. — Ваши предположения? — Ну, разве у него нет друзей, родственников или просто знакомых, у кого можно остаться, кроме нас? — Что-то я очень в этом сомневаюсь, но да… все возможно. Но почему же он никому не сказал, что ушел из дома? Зачем ушел? Куда? — А вы ему позвонить пробовали, не? — Ты нас совсем за дебилов держишь? У него телефон недоступен. — Вот же ж сраная конспирация! А может он там с Чанбином развлекается? — Если только постепенно расчленяет, — с усмешкой вставляет Хенджин. — Видел я его на днях в целости и сохранности. Еще с таким довольным ебальцем, — придирчиво отвечает Чан, прищурив глаза. — Скорее это он Минхо расчленил. — Очень логично здесь выделяется слово «член», — Чонин своей фразой снова вгоняет всех в ступор. — Чонин! — хором восклицают Уджин и Сынмин. — Блин, малой вообще жжет сегодня! — посмеивается Чан и несильно хлопает его по спине. — А он шарит. — Ну это реально жесть какая-то, — закатывает глаза Сынмин. Вскоре обсуждение таинственного исчезновения Минхо сменяется на более повседневные и бытовые темы, и парни продолжают также периодически ловить нежданчики от поведения непредсказуемого Чонина, пить пиво, закусывая вкуснейшей курочкой мамы Уджина — абсолютно типичные для них посиделки, но Хенджин чувствует, насколько сильно нервничает его друг. Или уже больше, чем друг. Эта близость позволяла понять Сынмина на психологическом уровне. И из-за этого Хенджину тоже было неспокойно, а желание втащить Минхо поднялось до абсолютного максимума. Он незаметно берет парня за руку, не отвлекаясь от разговора остальных, но все меркнет на фоне трепетного сплетения их пальцев. Тусклый блеск глаз Сынмина не дает почувствовать себя комфортно, но Хенджин пытается своей нежностью хоть как-то расслабить напряженного парня. Совсем скоро все начинают расходиться из-за предстоящей тренировки Уджина, хоть и поначалу Чан был вовсе не намерен прощаться с младшим братом друга, к которому успел привязаться. Уж очень по душе ему пришлись колкие и глупые фразы Чонина, да и количества выпитого пива оказалось недостаточно, но Уджин настоятельно попросил Бан Чана не спаивать его весьма своенравного братца. Один Минхо — хорошо, а два это уже гравитационный коллапс. — Тебя проводить? — по дороге спрашивает Хенджин после того, как они прощаются с хенами. — Тебе же потом дольше ехать придется, — отвечает Сынмин, но по его тону ясно, что он не настроен против. — Ничего страшного. И на входе в подъезд Хенджин понимает, что никуда не хочет уходить. Но Сынмин, кажется, не слишком хорошо распознает намеки. — Ты меня прямо до двери квартиры проводишь? — А может до постели? — смеется парень, но когда Сынмин буквально затаскивает его в открывшийся лифт, то понимает, что это уже совсем не шутки. — Останешься? — предлагает он, закидывая руки на чужие плечи, пока Хенджин всем своим телом прижимает к стене и томно заглядывает в глаза. — Если хочешь, — целует, не потратив много времени на размышления об ответе. Каким дураком нужно быть, чтобы отказаться от такого сладкого мальчика? До этого Хенджин никогда не ощущал, будто целуется в последний раз — упоенно, медленно, касаясь каждой клеточки, так, что кажется, лифт поднимается целую вечность, и хочется, чтобы эта вечность оставалась только для них двоих, а все остальное вокруг замерло. Они и не замечают, как добираются до квартиры, не отрываясь друг от друга ни на секунду, наплевав на то, что можно было где-либо споткнуться и упасть или еще хуже — встретить соседей. Как Сынмин смог так ловко открыть дверь остается загадкой, но в данный момент Хенджина это волнует меньше всего. Его вообще мало что интересует, пока желанные и такие сексуальные пухлые алые от частых поцелуев губы прикасаются к его губам. — Хенджин-а, — как загнанный в угол олененок произносит Сынмин, чувствуя чужой зверский аппетит, — у меня все болит… — Хорошо, не будем, — Хенджин вынужден умерить свой пыл, но он все понимает и не собирается давить. — Прости за то, что сделал тебе больно. — С тобой я готов перетерпеть все.

***

— Почему ты никогда не закрываешь свой кабинет? — громкий голос матери полный возмущения разносится на всю квартиру. Чанбин ненавидит, когда это происходит. — Я не могу проследить за всем, что происходит в этом доме, — не менее раздраженно отвечает отец. — Классный руководитель снова жаловалась на то, что Чанбин рисует то, что для детей в его возрасте не есть нормально. Либо оставляй материалы в участке, либо убирай их туда, где он их не найдет. — Какого черта?.. — с этой фразой мальчишка чувствует приближение волны уже далеко не новых, но практически ежедневно повторяющихся нотаций. — Ты, — отец бросает на него скептический взгляд, тяжелый, пробивающий дрожь до костей, ледянее проруби в середине зимы, — кто тебе позволил снова заходить в мой кабинет и трогать чужие вещи? Чанбин старается притупить внутреннее сопротивление, оставаться невозмутимым для своих девяти лет. Но порой ему кажется, что родители вовсе забывают, что он совсем еще ребенок. — Больше не буду, — сухо отвечает мальчишка. — Мы это сто раз уже проходили. «Проходили». Разговор практически идентичный предыдущим. И почему от них нет никакого толку, и сам Чанбин понять не может. Он единственный, кто не видит в этом никакой проблемы, но все вокруг только и делают, что ругают его, ничего не объяснив. Разве этот ребенок совершает что-то плохое? Кто-нибудь страдает из-за этого? Тогда почему же так нельзя? Почему на него набрасываются из-за каких-то рисунков, из-за любопытства, когда другие дети постоянно делают другим гадости, задирают и унижают, а взрослые закрывают на это глаза, утешая отмазкой: «Они же еще маленькие»? Мать с неподдельным ужасом рассматривает нарисованные сюжеты, походящие на самые жестокие детективы, рвет их на несколько частей, и внутри Чанбина будто уже что-то кровоточит — вместе с бумагой он отдает на растерзание себя, чувствуя внутренние рубцы своей личной психеи. Со Чанбину девять и он не понимает, что такого в смерти. Ведь она следует за нами повсюду. — Ты же всегда мечтал о них, да? Невероятно приятный на ощупь глянец пестрит спектром самых разнообразных цветов, динамичные изображения, словно живые идут одно за другим в гармоничной последовательности и вызывают у мальчишки неописуемый восторг. — В мире, где нет справедливости, каждому нужен свой супергерой. — Папа, ты ведь тоже борешься со злодеями. Почему ты не стал супергероем? Отец лишь немного приподнимает уголки рта, что Чанбин замечает довольно редко, вздыхает кратко, так, как могут только взрослые с сединой на висках, те, кто знают и понимают достаточно, чтобы передать свой опыт следующим поколениям. — Вырастешь — поймешь, почему твоему папе никогда не быть таким, как Человек-паук. Скажи, ты хотел бы продолжить мое дело? «Нет, не хотел бы». — Не знаю. — Я вижу, что ты и правда интересуешься тем, чем я занимаюсь. Но эта работа требует огромной ответственности, высокой дисциплинированности, и, конечно же, нужно обладать острым умом и отличной памятью. Подожди еще несколько лет, позже все узнаешь. Но Чанбин знает уже больше, чем нужно. «Это же ужасно скучно». — Она приняла смертельную дозу каких-то таблеток. Ходят слухи, у нее была серьезная депрессия из-за экзаменов. Ким Седжин покончила жизнь самоубийством в пятнадцатилетнем возрасте. Разговоры о трагической смерти девочки в стенах школы не унимались с самого утра. — Вы посмотрите на него, — Чанбин отчетливо слышит за своей спиной чей-то осуждающий тон. — Ему совсем не жаль даже собственную одноклассницу. — Спорим, он нарисует ее труп. У него же с головой не все в порядке. — Тише вы, — шикает кто-то из девчонок на соседних партах, но Чанбин и не пытается делать вид, что ничего не слышит. Ему просто плевать. — Захотели связаться с сыном преступника? — Откуда ты знаешь, что его отец уголовник? — Все так говорят. — Чанбин, почему ты никогда ни с кем не гуляешь? У тебя вообще есть друзья в школе? Почему мать захотела у него спросить об этом именно сейчас? Дотошно и не в тему. — Нет. — Как же так? «Люди вокруг злые и жестокие. Мне противны мои одноклассники». — Учеба отнимает много времени. — Правильно, учиться — это главное, но все же… Может тебе нравится кто-нибудь из девочек? — Зачем тебе нужна эта информация? — Чанбин нервничает, его бесит, что кто-то постоянно лезет в его жизнь. В том числе собственная мама. — Мы никогда не разговаривали с тобой об этом. Ты не хочешь ничем со мной поделиться? Все-таки мы семья, я должна знать хоть что-то о своем сыне. «Должна? Или тебе и правда это так интересно?» — Любил ли ты когда-нибудь? Ли Минхо — глупый сентиментальный парнишка, но Чанбин позволяет ему обнимать себя и задавать не менее глупые вопросы. — Любил? — звук непривычного слова, отправленного в потолок маленькой комнатки, в некую пустоту, перекатывается на языке и режет слух. — Как? — Тебе приходилось когда-нибудь… задыхаться при мысли о ком-то? Любовь, от которой перехватывает дыхание и хочется кричать? Мы все видели это в фильмах, читали в книгах и комиксах, но, что ты чувствовал, Со Чанбин, когда Гвен Стейси умирала на руках Питера Паркера? И что ты чувствуешь сейчас? — Не знаю. Не думаю… — «…что я умею любить». А знал ли ты тогда, что можно влюбиться лишь в чьи-то веснушки? «Ты свободен после репетиции?» Чанбин и не подозревал, что когда-то ему будет нравиться нарушать собственные принципы, но в последнее время он только этим и занимался. Желание взаимодействовать с человеком оказалось куда сильнее, чем просто его рисовать, да и прежде парень не относился к своим творениям так трепетно, выражая свои эмоции не потому, что не умел по-другому, а потому что хотел чувствовать что-то иное, незнакомое и рожденное не на почве неприязни. «Свободен. Хочешь увидеться?» Насколько лицо Феликса, изображенное на листе, в данную минуту отличается от реального, Чанбин знать не может, но он совершенно не против вновь стать жертвой этой ослепительной солнечной улыбки. «Можем погулять немного, если хочешь». В жизни Чанбина шел уже третий десяток, а он впервые зовет кого-то на прогулку. И правда — до этого от него поступали приглашения куда угодно, даже в собственную квартиру, но только не на улицу, шататься по которой мальчишка не любил еще с малых лет в силу своей натуры интроверта-домоседа. Да, конечно же, до книжного магазина или антикинотеатра они с Феликсом добирались по самым разным переулкам Сеула, но это совсем не то. До сих пор, находясь в общественном месте, особенно вне помещения, Чанбин чувствует себя наиболее уязвимым, открытым для посторонних глаз и, возможно, самым одиноким в мире. Этим и объясняется его нежелание находиться вне родного дома, в социуме, где он всегда чужой среди своих, поэтому ни о какой клаустрофобии и речи быть не может — да хоть посадите в любую коробку, заточите в четырех стенах, дайте возможность творить, поставьте стопку книг или свеженьких выпусков «Темной Лиги справедливости» и получите что ни на есть лучшую зону комфорта для замкнутых сычей. «Давай. Я как раз хочу кое-куда сходить». А вот это уже по-настоящему настораживает, но если ранее именно Чанбин выступал доминирующим звеном в их встречах, то теперь настала очередь Феликса удивлять своего нового друга. Ни того, ни другого заядлыми моралистами ни в коей мере не назовешь, но Чанбин, кажется, начинал слегка поражаться тому, что им обоим было нисколько не совестно или хотя бы некомфортно от того, чем они, черт возьми, занимаются. Возможно, каждому из них удобно загнать это в рамки какой-то игры, отбросить любые формальности и делать невесть что по отношению друг другу, потому что это забавно, потому что это в какой-то степени эксперимент, который в таком возрасте интересен им обоим, но кто знает, как далеко их заведет эта своеобразная смелость, взаимное взятие на слабо. «Куда, если не секрет?» «Узнаешь». — И мы тащились в такую даль ради колеса обозрения? Один из самых популярных и посещаемых аттракционов привлекает вечерних посетителей парка своими внушительными размерами, яркой переливающейся подсветкой в сопровождении легкого и атмосферного трека «M83 – Midnight city». Но огонька воодушевления в глазах Феликса после всего проделанного пути совсем не наблюдается. Кажется, он в любую секунду готов развернуться и бежать прочь, несмотря на то, что именно он привел их сюда, а сейчас стоит и не может вымолвить ни слова. — Феликс? — зовет его Чанбин, озадаченный внезапным молчанием. — Да, ты хочешь… Хочешь туда? То есть на колесо. Я как бы не заставляю, но… — невпопад отвечает тот, что совершенно на него не похоже. — Как-то уже поздно задавать такие вопросы, не находишь? Мы ведь уже здесь. — Ты прав. Прокатишься со мной? — Ну, если ты изначально этого хотел, то почему бы и нет? Чтобы наконец добраться до кабинки колеса, пришлось отстоять весьма длинную для буднего дня очередь, и за это время Феликс успел побывать в каких-то прострациях, будто бы переживал внутренние метания, что натолкнуло Чанбина на некоторые мысли: — Феликс, ты что, боишься высоты? — Я? — неубедительно удивляется он. — С чего ты взял? — Да у тебя на лице написано. Это высказывание Феликс игнорирует, заставляя старшего поверить в то, что это полный бред, и с напускной уверенностью занимает свое место напротив друга. Но бесстрашно тот выглядит лишь до того момента, пока они не поднимаются на достаточно высокий уровень над землей. — Ты уже катался на нем? — спрашивает он у Чанбина, который в отличие от младшего не испытывает неких будоражащих чувств, будь то страх или воодушевление. — Очень давно, еще в детстве. Раза два-три. — А я… нет. — Почему? — Потому что я… боюсь высоты. Ты угадал, — все-таки признается Феликс, что и без этого слишком очевидно. — Вообще в детстве я уже катался на колесе, у себя, в Австралии, но все время держал глаза закрытыми и чуть не устроил истерику. — Почему ты так боишься? Ты же знаешь, что это безопасно, — на самом деле Чанбин не был так уверен в сказанном, но не хотел заставлять младшего нервничать еще больше, к тому же подобные инциденты случаются раз на миллион. — Когда я был ребенком, примерно в восьмилетнем возрасте, я чуть не свалился с крыши своего дома в Сиднее. Мой дядя что-то чинил после сильного шторма, а я полез к нему, и, если бы он меня вовремя не схватил, то я бы точно упал, и кто знает, сидел бы я сейчас перед тобой, в гребаном колесе обозрения. — Сколько там было этажей? — Два. Всего-то. Из-за этого все, что выше — вызывает у меня панику. — Ну… Тут вроде как пятьдесят метров, а это примерно шестнадцать этажей. — Бля, — Феликс специально избегает взгляда вниз и поэтому в большинстве своем смотрит прямо, а если точнее — только на Чанбина. — А нам ведь еще столько подниматься… — Ты же намеренно шел сюда. Зачем? — Помнишь ты говорил, что хочешь, чтобы мы стали друзьями, чтобы помочь тебе преодолеть твои страхи? Честно говоря, я так и не особо понял, чего ты боишься и реально ли я помогаю тебе, но я подумал, что тоже хотел бы избавиться от своих страхов. — Если бы ты не помогал, то меня бы здесь скорее всего не было. Ты боишься еще чего-нибудь, кроме высоты? — Ну… сейчас не знаю, но раньше… Хотя это вряд ли можно назвать страхом, наверное, я просто стеснялся. Когда я только переехал сюда, я очень плохо говорил по-корейски, и плюс ко всему этому у меня начал ломаться голос. Ты говорил как-то, что он у меня красивый, да и я часто слышу насчет него комплименты в свою сторону, но тогда это звучало просто ужасно. Я не мог нормально общаться, мой голос был как и прежде по-детски высоким, но в то же время к нему добавилась глухая хрипотца, будто я с рождения курю или простыл на сорокаградусном морозе. Поэтому по большей части я ни с кем не разговаривал, так и похерил свои и без того не лучшие навыки коммуникации. — По-моему, с этим у тебя все нормально. Даже слишком, — иронично замечает Чанбин. — П-ф-ф, — ухмыляется Феликс, — а у самого то? — а потом как бы невзначай смотрит в окно и понимает, что их кабинка уже почти на самом верху. — О Господи… — и, опустив голову вниз, от страха закрывает глаза. — Пожалуйста, говори со мной, отвлеки меня. — Расслабься, — пожалуй, сегодня он возьмет на себя роль ответственного хена. — Радуйся, что тут закрытые кабинки. — Спасибо, утешил, — младший открывает глаза и задерживает взор на Чанбине. И тогда он понимает, насколько сильно Феликс напуган. Тот безрезультатно пытается отгородить себя от осознания, на какой высоте они сейчас находятся, завесив глаза светлой длинной челкой. — Феликс. — Да? — глухо отзывается он, словно обращается к самому себе, а не к Чанбину. — У тебя красивый голос. — Я знаю. — А еще веснушки. — Может быть. — Ты очень красивый. Ты знал об этом? — Почему ты говоришь это? — Ты же просил говорить с тобой. Я пытаюсь сделать так, чтобы ты думал о хорошем. — Говоришь так, будто влюбился в меня. — Я всего лишь констатирую факты. Феликс хмыкает и с какой-то полунасмешливой и полупечальной улыбкой снова глядит на того самого парня напротив, который ни черта не понимает, почему так открыто восхищается светловолосым юношей, но точно знает, что это только верхушка айсберга. Бесспорно, природа одарила Феликса Ли необычайной внешностью, но в нем это отнюдь не самое интересное, да и Чанбин никогда бы не зашел так далеко только из-за одной-единственной улыбки, поэтому он и не стесняется говорить о само собой разумеющемся. Наверняка Феликс слышит эти слова чаще, чем Чанбин просто думает об этом. А думает об этом Чанбин каждый день — эти мысли настолько въелись в его разум, что он, честно говоря, перестал за собой это замечать, будто так и должно быть. — Всю романтику портишь, — слабо отшучивается Феликс, так как ужасное волнение дает о себе знать. — Порчу? Взгляни, — старший завуалированно бросает вызов и жестом заставляет его повернуть голову к окну, чтобы тот увидел, что они поднялись на самую высшую точку аттракциона. — Чудесный вид, правда? Панорама города, окутанного в искрящихся сумерках под неоновыми вывесками и светом фонарей, с этой высоты завораживает с особой чарующей силой. На секунду даже не на шутку испуганный парнишка замирает с помощью самой настоящей магии — не той, о которой пишут в фэнтези-романах, а простой и повседневной, но не менее прекрасной. В конечном счете Феликс все еще не осмеливается насладиться ей в полной мере: — Черт, мне реально так страшно, что аж стыдно. — Дай мне руку, — в требовательной, но довольно мягкой форме просит Чанбин. — Зачем? — не без паники спрашивает тот. — Что ты хочешь сделать?.. — Просто дай мне свою руку. И он действительно протягивает ладонь. Жутко трясущуюся и покрытую мурашками. — А теперь смотри. Не бойся, — Чанбин несильно сжимает ее в своей, пытаясь помочь другу преодолеть страх физически и психологически. Феликс с горем пополам решает довериться ему, открыть глаза, чтобы осознать, насколько великолепен пейзаж ночного Сеула, и как много красоты он упускает из виду из-за детской травмы. Чанбин внимательно наблюдает за Феликсом, за тем, как он маленькими шажками приближается к своей цели, борется с призраками прошлого, что отравляют рассудок и сковывают его желание почувствовать что-то ныне неизвестное ему, но доступное другим. Уличный свет падает на лицо парня, подчеркивает каждый контур, каждую деталь, и пока Феликс смотрит на открывшийся вид, Чанбин находит отражение мира в чужих глазах, и это перестает быть просто картиной живого города, а обретает глубокий смысл и становится буквально всем. Со Чанбин никогда не встречал людей способных соперничать со звездами на небе. Но держится Феликс, к сожалению, недолго. Он начинает слишком часто дышать и сильнее дрожать, до последнего стараясь не закрывать глаза, не отворачиваться, все еще сжимая чанбинову ладонь, но в итоге сдается и возвращается в прошлое положение. — Классно, — подавленным тоном делится впечатлениями Феликс. — Правда, классно, — звучит более убедительно, и Чанбин реально хочет ему верить, — но я пока что не могу до конца справиться с этим. Они сидят в полном молчании, пока младший не издает полный разочарования стон. — Что такое? — интересуется Чанбин, который все это время от Феликса ни на секунду не отрывался, но ничего не говорил, чтобы не усугублять ситуацию. — Мы уже низко, да? — Где-то на половине высоты. Скоро все закончится, поэтому попробуй еще раз, пока не поздно. — Может хватит на этот раз? — Ты сам захотел это сделать. Тем более самое страшное уже позади, — Чанбин знает, что группа поддержки из него откровенно фиговая, поэтому прибегает к тяжелой артиллерии. — Если ты не откроешь глаза, то я кое-что сделаю. Понравится тебе или нет, меня не волнует, — он не хочет звучать грубо, но похоже, так оно и выходит, потому что Феликс внезапно отпускает руку, так на него и не взглянув. — Пожалуйста, не выкидывай меня отсюда, — просит тот, но серьезно ли он вообще испугался или просто шутит, Чанбин не понял. Вместо того, чтобы послушаться, Феликс будто бы специально напрашивается, и Чанбин не может сказать является ли это смелостью или трусостью со стороны друга. Или же обыкновенным интересом? Так или иначе церемониться он не собирается. Может это не самое мотивирующее и действенное из того, что мог предпринять Чанбин, но он целует Феликса. Зачем искать причины? В данный момент ему казалось это единственно верным. По крайней мере от неожиданности тот все-таки открыл глаза. — Три, — произносит Чанбин после краткого, но чувственного поцелуя. — Что «три»? — не доходит до Феликса. — Пятнадцать поцелуев, — напоминает он и садится рядом с парнем, который в эти мгновения забывает о своем страхе, чтобы случился четвертый раз. К слову, Феликс нисколько не сопротивляется, даже пододвигается немного, чтобы им обоим было удобнее. Чужая отдача позволяет Чанбину действовать напористее, прикасаться эмоциональнее и более возбуждающе, но при этом не воображать о чем-то грязном. Наверное, им просто хорошо и этого вполне достаточно. Феликс уже практически совсем не дрожит, хотелось бы думать, что от близости, но может и только потому, что колесо заканчивает свой круг, хотя Чанбин сейчас об этом и не вспоминает. Возможно стоило так поступить с самого начала? — Ты там еще не влюбился в меня? — смеется Феликс, выходя из кабинки, и улыбается так непринужденно, как будто все это тяжкое испытание на храбрость оказалось лишь страшным сном. — Я? — самодовольно фыркает Чанбин. — Это ты меня на свиданку привел. Колесо обозрения — надо же, посмотрите, какая романтика! Мы как герои какой-то дурацкой девчачьей дорамы. — Хочешь сказать, что наша любовь — это сплошное клише? Наша любовь. «…— Любил ли ты когда-нибудь?..» — Клише — не клише, но дорамы все равно слишком неправдоподобны. Но является ли то, что сейчас происходит правдой? Кажется, Чанбин перестает отличать реальное от ложного. Он не понимает или попросту не хочет понимать, врет ли ему Феликс… но самое главное — врет ли Чанбин самому себе? — В смысле «автобус дальше не идет»? — возмущается один из пассажиров общественного транспорта после того, как внезапно объявляют конечную остановку. — Время позднее, моя смена кончилась, — недовольно бурчит уставший водитель. — Либо пересаживайтесь на другой транспорт, либо идите пешком. — Надо было на метро ехать, — с досадой говорит Феликсу Чанбин, а тот нисколько об этом не парится. — Да ладно, пошли пешком, тут не так уж далеко осталось. Делать нечего, и старший вновь соглашается на прогулку. Как много в жизни перемен, однако. — Тебе близко, а я то дальше живу, — замечает он, когда на горизонте наконец виднеется дом Феликса. — Я могу проводить тебя или… — на секунду младший колеблется. — Или можешь остаться у меня. Если хочешь, конечно. По правде говоря, Чанбин подобного поворота событий не ожидал, но, если задуматься, ничего такого в этом предложении нет, несмотря на то, что новый друг подозрительно занервничал. Но это только поначалу. — Я думаю, твоего брата это вряд ли устроит, — Чанбин прекрасно осведомлен, кто такой Бан Чан и как он к нему относится. А если грозный старший брат узнает, с кем водится его маленький Феликс, то скорее всего устроит испанскую инквизицию. — В окнах не горит свет. Хен сто процентов бухает либо у Минхека, либо у Уджина, а может зависает с какой-нибудь девчонкой. Он часто поздно возвращается домой, а иногда вообще не приходит. — Ну, если ты так уверен, то окей. Я все равно планировал проебать пары. Поднимаясь по веранде, Чанбин вдруг решает остановить Феликса прямо у входной двери. — Феликс. — Да? — Погоди, — и вновь по тому же сценарию, возможно до ужаса клишированному, но почему-то так необходимому для одного из них. Младший совершенно не возникает, отвечает на новый поцелуй и впервые приобнимает за плечи, отчего Чанбин немного теряется, но ласкать чужие губы не перестает. — Пять, — он не сбивается с отсчета, что Феликс находит весьма забавным: — Давай тогда добивай до шести. Погрешим вместе, — истинно дьявольски ухмыляется он и, неожиданно осмелев, слегка прикусывает нижнюю губу Чанбина, позже углубляясь еще дальше, еще желаннее и быстрее… А с какой скоростью они резко прерываются, моментально осознавая, что, кажется, настал полный пиздец, ученые-физики напишут в диссертациях по механике. — Я даже не знаю, кто сейчас ахуел больше, я или вы, — в самый удачный момент появляется никто иной, как Бан Чан собственной персоной. — Привет, хен. Ты собрался куда-то? — тараторит Феликс, делая приличного расстояния шаг в сторону от Чанбина. — Да вот покурить вышел, — отвечает он и с интересом рассматривает этих двоих, не понимая, что, черт возьми, вообще происходит. — Ты куришь, что ли? — искренне удивляется младший, хотя поводы для удивления тут имеются более занятные. — А вы тут… целуетесь, что ли? — Нет, — в унисон отрицают Чанбин и Феликс, надеясь, что самый разгар процесса Чан все же не застал. Но тщетно. — Тогда я не курю. Никто не спешит положить конец нависшему неловкому молчанию. Чанбин представляет, как стремно это выглядит со стороны. — Так, либо это намек на то, что пора бросать курить, либо я еще не до конца протрезвел, поэтому пойду-ка я приму холодный душ, — Чан стремительно удаляется, оставив шокированных неприятной ситуацией парней снова наедине. Похоже, копилка человеческой неприязни к Чанбину пополнилась еще на одного человека.