***
Чанбин много курит. Явно превышает свою дневную норму и осознает, что скоро придется тащиться за новой пачкой. Чанбин пьет. Немного, но стоит учитывать, что обычно он притрагивается к алкоголю довольно редко. Чанбин рисует. Рисует одно и то же, проклиная свои руки, что не могут изобразить хоть что-нибудь иное. Не хочет соглашаться с тем, что все проблемы кроятся лишь в его голове. Он предпочел бы не думать вообще, но даже спирт не притупляет эти назойливые, до безобразия абсурдные мысли. Мысли о Феликсе, а точнее о том, что Чанбин перед ним виноват. Он ненавидит это признавать и совершенно не умеет извиняться, да и к тому же не понимает за что — за то, что поцеловал или за то, что отпустил? Или за то, что осмелился тогда подойти к нему, без спроса вторгся в его жизнь? В жизнь, которая только начала играть новыми красками, а Чанбин испачкал ее своей черной гуашью. Феликс не испугался, добровольно последовал за ним в темноту, всеми силами пытаясь довести их до конца туннеля, где все еще есть свет. Но Чанбин ему не поверил, остановился на полпути, и Феликс пошел один, в каком направлении — неизвестно. К одиночеству Чанбину, конечно, не привыкать, но неожиданный звонок от мамы в этот вечер слегка приободряет парня. — Привет, дорогой, — от слов родного человека на душе становится теплее. До этого момента Чанбин в самом деле не понимал, как сильно по ней соскучился. — Как у тебя дела? — Привет. Все нормально. А ты как? — Я наконец обустроилась в новом офисе, — женщина сообщает хорошие новости, но ее голос звучит как-то печально, — но чувствую, что скоро вернусь домой. — Что случилось? — по-настоящему волнуется Чанбин. — Да так, снова немного поругались с твоим отцом. — Из-за чего? — Я думала, мы уехали на какое-то время, чтобы дождаться, пока у него на работе все наладится. Так оно и случилось, но ты же знаешь, что он проиграл много дел в Сеуле, а здесь появилась стабильность. Зарплата правда немного поменьше, но теперь он не хочет возвращаться, а еще начал думать о том, чтобы продать нашу квартиру, чтобы купить жилье в Пусане. Я надавила на него, потому что знаю, что у тебя учеба, поэтому в такой момент лучше не дергаться, но он меня будто совсем не слышит, — она тяжело вздыхает, но парень не находит в этой ситуации большой проблемы. — Если будет надо, я могу переехать. Просто переведусь в другой университет. «Ведь меня ничего не держит в этом городе». — Это хорошо, что ты готов к этому, но ты знаешь, с отцом жить довольно тяжело. Да, у Со-старшего характер далеко не сахар, но это не делает его плохим человеком. Скорее всего родители всего-навсего устали друг от друга. — Тогда возвращайся. Не терпи его. — Я хочу приехать к тебе, потому что очень скучаю, но мне все равно придется уехать обратно. Как я теперь могу его бросить? На самом деле вы с ним очень похожи, вы очень редко пускаете кого-то в свою жизнь. Через столько лет я до сих пор не понимаю, как я умудрилась выйти замуж за такого человека, — мать никогда так не откровенничала со своим сыном, и может раньше он бы не нашел ответа на ее чистосердечное признание, что наверняка копилось не один год, но сейчас точно знал, что нужно сказать. — Просто ты его любишь. — Да. Ты прав. Как ни странно, люблю до сих пор. Надеюсь, и ты найдешь человека, который будет любить тебя таким, какой ты есть. Если уже не нашел. Внутри Чанбина что-то щелкает. С такой силой, что на несколько секунд он перестает дышать, позже сваливая все на помехи связи, чтобы мать на другом конце линии не начала волноваться и задавать лишние вопросы. Видимо пока он не готов ей об этом рассказать. В первую очередь Чанбин должен поговорить об этом с другим человеком. Разговор продолжается еще совсем недолго и в основном состоит из вопросов об университете, на какие Чанбин отвечает не слишком охотно. Он несомненно рад, что сегодня услышал голос родной мамы, но за это время успел отвыкнуть от родительской опеки, поэтому очень ждал, когда подобные расспросы закончатся. — Пока, Чанбин-и. Учись хорошо, не расстраивай родителей. Я очень тебя люблю, — напоследок произносит она, и уголки губ Чанбина невольно поднимаются вверх. Любовь мамы — это единственная любовь, в которой он не может сомневаться. — И я тебя люблю, — оказывается, Чанбин способен на такие слова. Может стоило говорить их почаще? Ему кажется, что возможно он пожалеет об этом, но, честно говоря, Чанбин давно не чувствовал себя настолько уверенно. Разговор с матерью смог повлиять на него, или же он сам рано или поздно додумался бы до того, что алкоголем и бесконечным курением проблему не решить? Феликс правильно сделал, что ушел. Должно было случиться что-то такое, что когда-нибудь заставило бы Чанбина попросить прощения. И первый раз в жизни подобное решение далось без внутренних усилий. У Чанбина нет цели доказать, что он может переступить через себя, Чанбин действительно просто хочет извиниться, признаться в том, что он глупый и черствый кусок дерьма. Ведь было ясно, что Феликс не желал уходить, ждал того, что его обязательно остановят. Он все время пытался защитить друга, но Чанбин уже тогда понимал, что никакой дружбы они не построят. Потому что Со Чанбин испугался. Потому что привязался к Феликсу. Потому что не верил, что когда-нибудь испытает настолько сильное чувство. Чанбин добирается до университета раньше, чем нужно, примерно на полчаса, садится на ближайшую скамейку в ожидании окончания тренировки Феликса. У него нет никакой гарантии, что тот пошел на нее, да и состоялась ли она вообще, но Чанбин готов потерпеть, ведь именно шестое чувство привело сюда беспокойного парня. И непреодолимое желание увидеть его, снова попробовать сосчитать созвездия веснушек, хоть это и невозможно. Но только с Феликсом невозможное становится возможным. Первая сигарета выкуривается незаметно, Чанбин теряется в своих мыслях и уже зажигает вторую. Время тянется бесконечно медленно, а терпение подходит к концу. Сеул второй день окутан густым туманом, таким, что дальше носа не видно, но Чанбин почти сразу замечает светловолосую макушку, неспешно направляющуюся к выходу из территории университета. Прямо к нему. Вид Феликса безмятежен, видимо, он не подозревает, что Чанбин находится всего в нескольких шагах от него. Чуть ли не дышит в спину. — Феликс, — он окликает идущего мимо парня. Тот моментально реагирует на свое имя: — Ты что здесь делаешь? — с тоном явного недопонимания спрашивает Феликс. И правда — в столь позднее время мало кто будет просто так тусоваться у университета. Особенно Чанбин. — Догадайся, — не подумав, бросает он, вовсе не намереваясь оттолкнуть Феликса. Но так и выходит. — Какое мне вообще дело? — Я пришел поговорить с тобой. — И как же я удостоился такой чести? — Феликс язвит, не скрывая свою обиду. — Я понимаю, что ты злишься на меня… — Чанбин начинает робко, ищет пути, чтобы аккуратно подойти к нему. — И что? Пришел загладить свою вину? — но тот не подпускает. — Считаешь, что теперь это стало мне нужно? — Почему ты не хочешь просто выслушать меня? — Потому что если твои действия не имеют никакого значения, то слова тем более. — Что ты имеешь в виду? — Чанбина начинает немного потряхивать от серьезности его слов. — Это было всего лишь игрой, ты помнишь? — Феликс будто собирается засмеяться, но смешной данную ситуацию явно не назовешь. — Разве случившееся между нами имеет для тебя хоть какое-то значение? — Если я здесь, значит имеет. Феликс растерянно вздыхает, мнется, убирает руки в карманы и слышно перебирает накопившуюся мелочь. На формулировку ответа у него уходят несколько секунд, за это время Чанбин старается морально подготовиться, хоть и виду не подает. — Я больше не могу тебе верить, хен, — в его словах уже нет злости, лишь горькое сожаление. — И тогда не мог, но я пытался, я хотел что-то изменить, но… люди так легко не меняются. Для некоторых это и вовсе невозможно. Я вижу, как ты относишься к окружающим — взять того же Джисона, Минхо… и даже меня. Человеческие взаимоотношения не представляют для тебя никакой ценности. Ведь ты в самом начале поставил мне условие — не привязываться, а в случае если это произойдет — уйти. Я поступил, как должен. Вот и все. Чанбин построил эти стены, чтобы смотреть, как они рушатся. — Черт, тогда все было по-другому, — голос неожиданно срывается. — Я извинюсь перед Минхо, как ты и просил. Я сделаю все, что ты хочешь, — Чанбин допускает мысль о том, что, наверное, это слишком громкие слова, но может только они заставят Феликса остаться. — Хен, смысл не в том, чтобы делать то, что хочу я, а в том, чтобы ты сам этого захотел. Разрушенное не починить. Фундамента больше нет. — Сейчас я делаю то, что в данный момент хочу сильнее всего, — более искренним перед ним Чанбин еще никогда не был. — Все не так просто. Мы не можем продолжить наши… отношения, — Феликс вновь блокирует чужие попытки быть рядом. — Ты настолько не доверяешь мне? — Не только поэтому. Тебе не стоит забывать, с кем я дружу. «Минхо». Так остро о содеянном Чанбин жалеет впервые. Все сводится к главной ошибке, которую он не смог вовремя исправить, к Ли Минхо, в чью жизнь не стоило лезть, чьи чувства нельзя было задевать. — Я же говорил тебе, что я попробую попросить у него прощения. Давно пора. — Да не сдались ему твои извинения, как ты не поймешь. Я добивался не того, чтобы Минхо-хен перестал тебя ненавидеть, а чтобы ты изменился, перестал относиться к людям, как к вещам, которые можно выкинуть, — Феликс бесится, словно пытается объяснить что-то маленькому ребенку. — Но я понял, что ты не должен подстраиваться под меня, что я не хочу больше играть в твои игры. Да, я влюбился в тебя, но мне не нужны… токсичные отношения, так как они могут причинить боль… если не мне, то Минхо, которого я как минимум уважаю. — Если бы ты и правда хотел быть со мной, тебе было бы все равно на других. — Это тебе может быть плевать на других, но я не могу предать друзей. Я сделал свой выбор. И Чанбин не в состоянии что-либо изменить. Феликс прав — кто он такой, чтобы вмешиваться туда, где изначально для него не было места, влиять на чужие чувства из собственного интереса? Хватит. Повеселился. И опять остался ни с чем. Может только с разбитым сердцем… которое у него на вряд ли есть. — Хорошо, я приму твое решение, каким бы оно ни было, — Чанбин готов его отпустить. Во второй раз. Теперь, наверное, навсегда. — Прости меня, — это знаменует конец всего. — Пожалуйста, иди домой. Давай разойдемся на этом, — сочувственный взгляд Феликса совсем не то, что он желал увидеть, ровно как и мгновенный уход. Практически бегство. Чанбин умеет контролировать свои эмоции, маска равнодушия, похоже, навеки прицепилась к его лицу. Но с тем, что происходит внутри, он сталкивается впервые — с болью, играющей холодным пожаром, что крошит кости, рвет мышцы, а крупнее всего отзывается в голове, останавливая поток здравых мыслей… …И в сердце, что неумолимо бьется от переизбытка чувств. В сердце, которое у Чанбина все-таки есть.***
Мрачная погода психологически давит на Минхо, он привык к обнимающей теплом весне, когда солнце купает в своих ласковых лучах, а все вокруг цветет и благоухает. Появляется какая-то необъяснимая тяга к жизни. Нынешний туман мог бы вызывать некую романтичную меланхолию, но не у Минхо, состояние которого стремительно скатывается в депрессию. Посещает неловкая мысль, что все вокруг будто бы проекция его внутреннего мира. Туман олицетворяет неопределенность, сокрытость грядущего, неизвестную «серую зону» между реальностью и нереальностью — так похоже на изодранную душу несчастного запутавшегося мальчишки. Все закончилось слишком быстро, толком не успев начаться. До этого Минхо никогда не считал себя романтиком, что неудивительно для человека, который еще недавно выбивал чужие коленные чашечки, но именно с приходом Джисона, щекастого бельчонка — будь он проклят — он начал задумываться о совсем несвойственных ему вещах. Например, перед сном появилась дурацкая привычка представлять, как они отмечают сто дней своих отношений, прогуливают универ, шатаются по всему Сеулу в парной одежде, бездумно растрачивают деньги на всякую ерунду, делают бесконечно много селфи, а вечером зарываются в одно очень теплое мягкое одеяло и целуются так долго, что ноги сводит от сладостного напряжения, а потом… Нет, Минхо не хочет думать об этом. Потому что этого никогда не будет. Никогда. Теперь в его жизни нет невозможно милого щекастого бельчонка, нет худощавого мальчишки в мешковатой одежде на размер больше, нет безумно талантливого фотографа с глупыми шуточками, нет Марка, нет Енкея. Теперь Хан Джисона нет. И Ли Минхо тоже нет, ему на смену пришел сосуд, наполненный лишь мышцами и костями, отдаленно напоминающий человека. Абсолютная пустота внутри, базовые действия, производимые на автомате изо дня в день — даже танцы воспринимаются как нечто должное, ранее любимое дело, в котором не стало души. Ничего не спасает, ничто не может отвлечь, только крепкий сон, что заметно уменьшился на несколько часов. Порой вообще не приходил. Минхо идет сквозь холодную молочную пелену, неприятно окутывающую со всех сторон. Слышны только голоса. Голоса в собственной тяжелой голове, что мучают, вскрикивают снова и снова. До тех пор пока не врываются чужие, инородные, звучащие где-то поблизости. Те, которые не спутать с миллиардами других голосов. — Черт, тогда все было по-другому. Я извинюсь перед Минхо, как ты и просил. Я сделаю все, что ты хочешь. Чанбин. Это гребаный Со Чанбин опять сует свой нос туда, куда не просят. — Хен, смысл не в том, чтобы делать то, что хочу я, а в том, чтобы ты сам этого захотел. Низкий бас Феликса — одна из его характерных черт, и даже если очень захотеть, представить на том месте другого человека нереально. Какого хрена эти двое обсуждают что-то, вмешивая в свои разборки Минхо? Какого хрена они вообще разговаривают друг с другом? Неужели знакомы? — Сейчас я делаю то, что в данный момент хочу сильнее всего. — Все не так просто. Мы не можем продолжить наши… отношения. «Твою ж мать». Скользкий туман либо играет злую шутку с невольно подслушивающим парнем, либо находится на его стороне, скрывая собственный силуэт. Минхо знает, что ни делается — все к лучшему. Но лучше пока не становится, только злит и ранит. Дальнейший диалог, в котором не единожды фигурирует его имя, приводит Минхо в ступор. Словно он проспал что-то очень важное, не разглядел то, что маячило перед глазами. Отношения… Черт возьми, у Чанбина и Феликса были отношения и, судя по всему, довольно тесные. Младший братишка Чан-хена с невинной ангельской мордашкой оказался самым настоящим демоном, ведущим запрещенные игры за спиной у всех, кто ему верил. Так и бывает в реальной жизни — не ждешь подставы от людей, о которых думаешь исключительно в позитивном ключе, а в детективах такие герои обычно и оказываются убийцами. — …Да, я влюбился в тебя, но мне не нужны… токсичные отношения, так как они могут причинить боль… если не мне, то Минхо, которого я как минимум уважаю. — Если бы ты и правда хотел быть со мной, тебе было бы все равно на других. — Это тебе может быть плевать на других, но я не могу предать друзей. Я сделал свой выбор. Нет, Феликс, поздно, ты уже предал. Подло. Погано. Гадко. Непередаваемо обидно и больно. Чанбин вновь ухватился за кого-то своими мерзкими ручонками. И весьма крепко ухватился… раз пришел сам. Прежде он оттолкнул Минхо, а теперь оказался отвергнутым другим человеком. Чанбин тянулся к Феликсу, а к нему нет. Почему этот жестокий манипулятор решил измениться ради крашеного блондина с нелепыми веснушками? Чем Минхо хуже? — Хорошо, я приму твое решение, каким бы оно ни было. Прости меня. «Прости меня?..» Это явно не тот Со Чанбин. Ведь он не умеет просить прощения, ему же никто не нужен. Почему именно Феликс достоин его извинений, а не Минхо? — Пожалуйста, иди домой. Давай разойдемся на этом. «Идите оба нахуй». «И Хан Джисон тоже». «Джисон…» — в голове разгневанного Минхо рождается внезапная мысль, в которую он спешит поверить. Это был всего лишь спектакль. Джисон — отвлекающий маневр, приманка для безрассудно влюбленного в Чанбина парня. Чтобы не лез, не мешал их с Феликсом отношениям. Ну конечно, Джисон же дружок Чанбина, личная собачка, которую он скормил на радость Минхо. А тот и не против притворяться, нести всякую чушь, что они с Чанбином и не друзья вовсе, что Минхо замечательный и самый красивый, что любит его… Никакой любви не существует. Разве отец любил мать, раз так сильно ее избивал? И к своим отпрыскам отнюдь не испытывал теплых чувств. Да и мать любит его, если теперь, будучи под одной крышей, в тесной квартирке, избегает собственного сына только потому, что у него нет влечения к противоположному полу? Может быть Минхо любит только родная сестра, ведь она еще совсем ребенок, чистый и невинный. Лишь дети верят в эти розовые сказки. А Минхо больше не верит. Он слишком быстро повзрослел, а простые истины осознал только сейчас. Минхо меняет свой маршрут намеренно, даже в столь поздний час все равно никто не будет о нем волноваться. Он успевает на последний рейс автобуса, который довозит его до района, где в несколько рядов расположены шикарные дома для богатеньких ублюдков всех сортов и мастей, до места, где и проживает оскароносный актер Хан Джисон. К счастью или несчастью, он быстро реагирует на продолжительный и настойчивый звонок в дверь, видимо, ждет кого-то, и явно не Минхо. Внешний вид Джисона прямо говорит о том, что этот вечер он вряд ли собирается провести за компьютером — с иголочки одетый, очевидно, в стоящий немалых денег смокинг, еще и густые волосы перекрашены в платиновый оттенок и уложены наверх, что придает ему некой солидности. Черные атласные пиджак и брюки, галстук-бабочка, гладкая белая рубашка, классические кожаные оксфорды — стиль высшего класса, от которого челюсть отваливается. Джисон без преувеличений выглядит изумительно, но Минхо пришел не за тем, чтобы восторгаться. Честно говоря, ужасно бесит, что пока он бессмысленно проживает свои монотонные деньки, спрятав дешевую бутылку соджу под подушкой вкупе с заебавшей бессонницей, эта бессовестная белка марафет наводит и, похоже, шатается по каким-то светским раутам. Вообразил себя гребаным принцем. — Привет, хен, — неловко и растерянно здоровается Джисон. Все тот же мальчишка — дорогущий костюм и стильная прическа вместо огромной толстовки и растрепанных волос нисколько не меняют его поведение. — Зачем ты пришел? Тебе нельзя здесь… Минхо не слушает его и, перебивая, в лоб задает волнующий вопрос: — Ты все знал, да? — О чем ты? — снова притворяется. Все ведь понимает. — Айщ, хен, почему мы не можем просто мирно разойтись? Я прошу тебя. — Мирно?! Ты, блядь, ахуел? Нет, вы с Чанбином оба ахуели, причем конкретно. А я полный идиот, повелся на эту херню, — Минхо пока старается сдерживаться, так как руки чешутся неимоверно. — Причем тут вообще Чанбин? — наигранное негодование. — Ах, причем тут твой лучший дружочек? — издевается, в попытках вытрясти из Джисона всю правду. — Ты же знал, что он крутит с Феликсом шуры-муры? Можешь не врать, я уверен в том, что ты в курсе. — Нет, хен… Я не знал, — Джисон ощущает страшное давление. Это ясно по его сиплому тихому голосу, потерянному взгляду, опущенной вниз голове и незнанию, куда деть болтающиеся руки. — Да ладно, — все еще не верит Минхо, — думаешь, я не понял, что за цирк вы устроили? Я, что, тупой, по-твоему? Только даун бы не догадался, что ты просто отвлекал меня от Чанбина, который решил подкатить к Феликсу. Все, миссию выполнил и можно забить на меня, кинуть в чс, чтобы не раскрывать причину ебучего расставания! — Боже, что?.. Хен... — пару секунд младший, опешив, не в состоянии подобрать слова для своего оправдания. — Окей, — в итоге, глубоко вздохнув, перестает ломаться, бросает на Минхо обозленный взгляд, — если тебе так реально будет легче, то я признаюсь в том, что именно я познакомил Чанбин-хена с Феликсом. — Вот видишь, как просто сказать правду, — он произносит это с такой интонацией, будто ему реально полегчало, но на деле это совершенно не так. Минхо до последнего надеялся, что Джисон все-таки не виноват, что он не способен на подобную подлость. Но какая теперь разница? Хан Джисон уже порвал с ним все связи. Так зачем теперь возвращаться в прошлое, искать тот непорочный образ мальчишки, которого, как оказалось, не существует? — Смотрю, ты принарядился, — язвит Минхо, осматривая зализанного и дорого одетого маменькиного сынка, красивого настолько, что аж тошнит. — Спешишь на свидание с папиком? — в эту мерзкую шутку он вкладывает всю свою злость и, может быть, ревность. — Хватит! — неожиданно Джисон перестает мямлить и посылает к черту всю неуверенность. Минхо способен довести любого. — Тебе самому не надоело терроризировать меня? Ты можешь ненавидеть меня всю оставшуюся жизнь, но, пожалуйста, отстань ты от меня уже наконец, просто отпусти. Если я сказал нам расстаться — значит, так было нужно, — он высказывает все это в резкой форме, но захлопнуть дверь у него пока не хватает сил. — Так было нужно, — насмешливо передразнивает Минхо, делая шаг назад, — ну, конечно, — еще один шаг. — Всегда все должно быть так, как хотят чертовы мажоры, — на этой фразе он гордой походкой удаляется прочь от чужого дома, словно расквитался с кем-то. Только Джисон никогда не узнает, что Минхо снова дал волю слезам. В этот раз притворялся он. Легко сказать «мне похуй», сложно забить на то, что действительно считал нечто важным, необходимым, как кислород. И, наверное, сейчас самое время искать утешение в алкоголе. Минхо на удивление быстро находит среди зажиточных домов зачуханную круглосутку, где он покупает спасительный яд. Как же глупо. Последний автобус, который ему нужен, уже давно ушел. Но Минхо так-то домой вообще не торопится. Не маленький уже, да и не впервой поздно возвращаться. Возвращаться пьяным. Кажется, теперь в целом мире никому нет до него дела. До истерзанного изнутри Минхо, которого никто не в силах подлатать. Соджу на короткий период и правда помогает почувствовать себя целым, свободным, независимым от людей, что вечно обманывают его, смешивая с грязью. В последнее время в мир лжи Минхо предпочитает не возвращаться. Он идет прямо по освещенной фонарями дороге, куда — без понятия. Это неважно. Все неважно. Но внезапно к нему подъезжает желтый кабриолет, с тремя персонами внутри. Становится слегка беспокойно, а точнее чертовски стремно. — Ли Минхо! — кричит ему парень за рулем. Минхо в свою очередь пока его не узнает, хотя несколько предположений имеет. — Ты, что ли? — Я, — несколько зажато отвечает тот. Неизвестно, что им от него нужно. — Давно не виделись. Со времен школы… кажется. «Джу Ханен». Еще один богатенький мудак. Неудивительно, что он разъезжает здесь на своей дорогущей машине. Машине, на которую Минхо не накопит, даже если будет горбатиться на работе до старости. Ханен придурок, если честно. И в школе за выебоны частенько получал по лицу от Минхо, а тот в свою очередь не раз получал по ребрам. Неужели решит вспомнить былое? Минхо хоть и находится в довольно агрессивном состоянии, без надобности размахивать кулаками у него желания нет. — Да, давно это было, — спокойно отвечает Минхо, не показывая свою нервозность. «Поздоровались и хватит. Почему ты не едешь дальше?» — Слушай, раз уж мы так удачно встретились, то давай забудем все детские обиды, — голос Ханена звучит дружелюбно, но доверять такому человеку трудно. — Мы с пацанами едем зависать в клуб. Если хочешь, присоединяйся, оттянемся нормально. А то я смотрю, денечек у тебя не очень выдался, — произносит он, явно намекая на бутылку в руке. Предложение заманчивое. Почему Минхо должен из-за каких-то придурков в лице Джисона и Чанбина в одиночестве шататься по улицам, запивая свою боль дешевой, скорее всего, паленой алкашкой? Он устал так жить, ему хочется расслабиться, общаться с другими людьми, не грузиться тяжелыми мыслями о смысле бытия, почувствовать себя хоть чуточку, если не счастливым, то довольным. Именно ощущение того, что терять уже нечего, вынуждает Минхо согласиться сесть в кабриолет и поехать в неизвестном направлении. О клубе «Oxygen» он был наслышан и до сегодняшнего вечера не думал, что когда-нибудь сможет здесь побывать. Впрочем, ночное заведение не особо отличалось от тех, которые Минхо посещал ранее. Правда, фейс-контроль долго не хотел пропускать парня в спортивках, который и на совершеннолетнего походил с трудом. Но Ханен, как и ожидалось, договорился, может заплатил — ему же плевать, на что тратить родительские деньги, особенно когда их немерено. А Минхо полностью устраивает то, что его в конце концов впустили. Народ пока что только подтягивается, но на танцполе под современную электронную музыку уже вовсю идет движение. Компания занимает небольшой столик, но к барной стойке почему-то не спешит. Милая молоденькая официантка с красивой улыбкой приносит меню, и Минхо тут же принимается его изучать. — Что пить будем? — сразу же спрашивает он, но остальные как-то подозрительно уходят от ответа. — Ну… мы вообще-то обычно здесь не пьем, — отвечает один из друзей Ханена. Сону, кажется. «И что вы тогда, блядь, тут делаете?» — проскакивает мысль у Минхо. Насколько он знает, люди ходят в клуб прежде всего, чтобы нажраться, а уж потом подрыгаться под отстойную музыку. Ну, или познакомиться с кем-то на одну ночь. — Знаешь, что это такое? — интересуется Ханен, очень быстро показывая Минхо упаковку таблеток, буквально две секунды, а потом прячет обратно в карман джинсовки. «Черт». Минхо подобным не баловался, но в таких вопросах весьма осведомлен. — Экстази, — заметив растерянность парня, уточняет второй друг, имя которого до сих пор неизвестно. Да и интереса не вызывает. — Я в курсе, — наиболее равнодушно отвечает Минхо, чтобы никто и не подумал, что его что-либо смутило. — То есть вы закидывайтесь и не пьете? — Ну, пить можно, но нежелательно, — Ханен отвечает настолько спокойно, будто рассказывает о том, как лечить простуду. Невероятно. Куда Минхо попал? Еще невероятнее то, что он отсюда не бежит. — Тебе скорее всего стремно, я понимаю, но в клубной среде это совершенно нормальное явление. — «Кого ты нахрен успокаиваешь?» — Видишь, сколько людей на танцполе? Большинство из них уже под чем-то, чаще всего именно под экстази. Это выгоднее, чем покупать алкоголь. Думаю, ты и сам знаешь, что цены здесь полный пиздец. — Будто для тебя это проблема, — усмехается Минхо. — Нет, конечно, — для избалованного мальчишки это звучит как комплимент. — Но нам проще закинуться одной таблеткой, чем литрами вливать в себя алкоголь. К тому же эффект дольше и контролируешь себя лучше. — А вас вообще не парит, что это типа дохуя вредно и опасно? Еще и незаконно. — А ты думал о своем здоровье, когда покупал целую бутылку соджу? — Ханен исподтишка давит на болевые точки. Аж бесит. — Незаконно? Дорогой мой, в таких заведениях легально все, а вот уж за пределами вертись, как хочешь. Попадешься — любой мусорский урод повяжет, а здесь… ты видишь, чтобы кого-то это ебало? Будь проще, расслабься, веселись. Чувствуется, что ты слишком напряжен. От одной таблетки станет легче — раскрепостишься, настроение улучшится, вообще про все свои проблемы забудешь, но при этом в сознании останешься, а не так, когда напьешься, как свинья. Ничего страшного не случится, это маленькая совершенно не опасная доза, потом правда отходняки могут замучить, но дома день отлежишься и все снова станет нормально. Как видишь, мы еще живые. Я тебе на личном опыте поясняю. А уж выбор понятное дело за тобой. Но, если что, мы не против поделиться с тобой, не надо давать никаких денег. — Получишь тонизирующий эффект, всего-навсего. Потанцуешь и через два-три часа поедешь спокойно домой спать. Правда вряд ли сможешь уснуть, — продолжает Сону. И Минхо, блядь, слушает, на ус мотает. «Блядь» тут вообще надо по-особенному выделить потому, что здравый смысл только это слово по кругу и повторяет, но со временем постепенно стихает, стремительно переходя к стадии принятия. К принятию собственной беспомощности. Минхо все перепробовал, чтобы избавиться от внутренних пыток, и быстро опустил руки с твердой мыслью, что уже ничего не поможет, что бороться — бессмысленно. Душевную боль никак не унять, лучше похоронить ее глубоко в себе, пожертвовать надеждой на счастье, фальшиво улыбаться и лгать близким. Со временем страдания утихнут, не уйдут, но станут ощутимо слабее, может перестанут мешать жить. Но пока Минхо не уверен, что доживет до такого момента. Сейчас ему предлагают кратковременную, но действенную панацею. Задаром. Человек с зияющей пустотой внутри непременно хочет ее хоть чем-то заполнить, особенно если долго и никак не получается. Минхо потерян и разбит на миллион маленьких кусочков, каждый из которых прострелен на пораженье. Минхо не хочет жить. И это самое страшное. Наркотики здесь играют второстепенную роль. Минхо просто плевать, что с ним будет. Расслабится, забудет о проблемах, перестанет искать во всем смысл и винить себя в никчемности — отлично; сдохнет — не так хорошо. Но какая разница, если он уже не сможет ничего почувствовать? Кому Минхо нужен вообще? Семье? Друзьям? Пф, он только и умеет, что доставлять всем проблемы — вечное посмешище, стыдоба, без каких-либо достижений и целей, потерявший уважение из-за скверного характера, с растраченным впустую талантом из-за безалаберности. Зачем им такой сын, брат, друг? Парень? Хан Джисон не любит Минхо и никогда не любил. Это карма, месть за порчу чужой репутации, за позорное видео. Оно не должно существовать. Как и Минхо. Со Чанбин? Пошел к черту. Разве Минхо хороший человек? А много ли хорошего он сделал в своей жизни? Лез в драки с хулиганами, причинял другим физическую боль, прятал свои домашние побои, потому что стыдно… Кто сказал ему спасибо? Кому это было нужно? Он самостоятельно причислил себя к ряду тех, кого презирал. Никому не интересны чужие благие намерения, когда внешняя картина говорит о том, что мальчишка такой же жестокий несносный кретин. Никому нет дела до Минхо, до его проблем, скрывает он их или нет. Решай их сам — ты сильный, ты мужчина. Минхо слабый, он тряпка. Даже родная мать это признает. Такой человек достоин сострадания? Нет. Без него станет лучше? Да. Все идет ко дну. Заебало. Просто заебало. Ненависть… она повсюду. И очень хочется от нее избавиться. Хотя бы на пару часов. Пускай эта злоба и боль сожрет его. Раз и навсегда. Но не в этот вечер. Сейчас Минхо хочет устроить предсмертную вечеринку для своей человечности. Для своей собственной души. — Окей. Я попробую. — Мужи-и-и-ик, — уважительным тоном протягивает Ханен. Парень ведет его в туалет, якобы, чтобы все прошло без лишних ушей и глаз, но в компании Ханена по этому поводу вовсе не заморачиваются. Минхо нужна осторожность, даже некоторая смелость для первого раза. Ханен безмолвно и аккуратно вкладывает в его ладонь маленькую таблетку, Минхо незамедлительно прячет ее в карман худи. — Просто запей, но перед этим лучше немного рассосать, — он дает краткое указание, не волнуясь, что кто-то может услышать. Громкая музыка отлично доносится до всех углов просторного клуба. — Чем? — Ну, водой. Как обычную таблетку. — Я не тупой. Не из унитаза же. — Бля, надо было у официантки попросить. Со своей не пускают. Из крана попьешь, не помрешь. «Заебись». Действительно — что такое грязная вода в сравнении с психотропным веществом? — Зайди в кабинку, только ненадолго. Ты, наверное, волнуешься, но не ссы, все ахуенно будет. Сам убедишься. — Через сколько подействует? — Где-то через минут двадцать-тридцать. У всех по-разному. Мы ждем тебя, так что вперед, — притворная поддержка. Давай, Минхо, объебись наркотой и станет лучше. Определенно. В соседней кабинке кто-то трахается. Класс. Перед тем, как дать таблетку, Ханен предупредил, что настроение поднимется настолько, что Минхо начнет всех любить. Из-за выброса серотонина в мозг. «Всех» — значит и тех двоих тоже? Отвратительно. Кого ты осуждаешь, Минхо? Шлюху и бабника? А сам то что? Святоша? Прекрати. Он держит в руке маленькую желтую убийцу, долго рассматривает, вспоминая ироничную в данный момент аллегорию «желтых ключей»*, о которой он узнал на лекциях по культурологии. Еще не поздно смыть эту дрянь в унитаз — терзают сомнения, но они меркнут на убитом психоэмоциональном фоне. Когда человек ненавидит себя, его разум отравляет гнусная мысль навредить себе. Чем сильнее — тем лучше. Кому-то насилие над собой, так называемый селфхарм, помогает переключиться от душевной боли на физическую. Минхо не оставляет порезов и ожогов на гладкой светлой коже, но продолжает убивать свой организм спиртом, а теперь… Боже, Ли Минхо, какой же ты безнадежный дурак. Все происходит слишком быстро для того, чтобы упустить возможность остановиться, в какую-то секунду спасти себя. Вкус водопроводной воды нисколько не смущает, не отличается от той, что покупают в бутылках, поэтому Минхо запивает наркотик моментально, достигая точки невозврата. Теперь остается только ждать. Минуты жизни теряют свою ценность. Смотреть на себя в зеркало становится противно и стыдно. — Ты как? — узнает Ханен, как только Минхо возвращается к столику. — Пока ничего. — Ну, еще рано. Мы тоже ждем. — А вы вообще давно этим занимаетесь? — Да по хуйне вообще-то. Но с каждым разом эффект слабее, толер вырабатывается. Поэтому у тебя приход наступит раньше и сильнее, по большей вероятности. Ты главное далеко не уходи, чтобы мы тебя не потеряли, а так у тебя есть целая ночь, чтобы делать все, что захочешь. — Прямо-таки все? — Почти. Рамки приличий лучше соблюдай. Рамки приличий в клубе. Звучит смешно. Ханена перебивают с совсем иным настроем: — Бля, хен, ты че как старый дед учишь его. Сегодня ночью дозволено все. Минхо уже позволил себе непростительно много. После нескольких минут бессмысленной болтовни рождается сомнение, что херня полная это ваше экстази. Время же идет, а воздействия никакого не наблюдается. Минхо думает, что, наверное, это к лучшему. Пока у него не начинает заплетаться язык. А сидеть на месте становится невозможным. Вскоре у Ханена и его компашки включается режим гиперактивности, никто и не уделяет внимание тому, что пару мгновений назад они с трудом находили тему разговора, а теперь чудовищно громким смехом заливаются с лысины прошедшего мимо мужчины. Каждый говорит, а точнее несет полный бред, о чем-то своем, но никому не надо, чтобы его слушали, важно — говорить, говорить, говорить, совершенно не соблюдая какую-либо логическую цепочку. Такая вещь как логика полностью отключилась — насколько давно, вряд ли кто-нибудь вспомнит. Минхо непередаваемо хорошо, улыбка натянута до ушей. В последний раз его лицо выглядело так воодушевленно где-то в начальных классах, когда он впервые получал грамоту за участие в школьном танцевальном конкурсе с выступлением, в котором двигался чуть лучше калеки. И, конечно, с таким необычным приливом сил больше всего на свете хочется танцевать, даже отвратительная клубная музыка звучит, словно малиновый звон. Минхо каждый трек бы зашазамил, только вот ему не хватает элементарной концентрации для того, чтобы разблокировать телефон. Эйфория проникает в каждую клеточку организма, в нормальном состоянии человек не может настолько сильно расслабиться и в то же время двигаться словно сумасшедший. Если раздражение, усталость, вечное самобичевание и фальшь — норма, то Минхо ни за что не вернется в такую жизнь. Он семимильными шагами бежит от реальности, отказываясь верить в то, что необъятная любовь ко всему окружающему, бесконечная радость и отсутствие комплексов всего лишь кратковременное действие гребаного наркотика. Вот где реальная фальшь. Необъяснимая легкость бытия искажает ощущение времени. Минхо понятия не имеет, сколько уже танцует, или правильнее сказать, дрыгается, наплевав на ритм музыки, ведь он ее толком то и не слышит. Главное хоть как-то задействовать свои конечности, потому что кажется, если остановишься, то можешь умереть. Люди на танцполе не обращают друг на друга внимания, все такие открытые и свободные, абсолютно пофиг на чужое мнение. Ты — это ты. Сегодня ночью тебе не смеют указывать, именно ты хозяин своей жизни. Это полный кайф. Ханен в его глазах выглядит таким классным. Как Минхо мог раньше с ним драться? Теперь ранее враждующие парни — лучшие друзья, которые постоянно снимают глупые фотки и видео, где они на клубной волне испытывают чувство огромного удовольствия. На долгую память. Эту прекрасную ночь ни в коем случае нельзя забывать. От бешеных эмоций хочется смеяться и кричать на мир, заявить о себе, дать всем понять, что Ли Минхо — чертов везунчик, ему нет дела до ваших порядков, он так молод и так безумен. Люди должны знать о том, как ему невъебенно круто. Пусть Джисон подавится и не надеется, что их с Чанбином гениальный план сработал, что Минхо бухает в одиночестве где-то в сеульских каменных джунглях, оплакивая их театральный роман. Пусть те, кто смеялся над ним, увидят, что сегодня Минхо отдыхает, забыв про душащее чувство стыда, распахнув душу настежь. В сердце нет места злобе и тщеславию, поэтому он просто обязан поделиться своим неизмеримым счастьем.***
Феликсу больно. Чанбин хоть ничего и не смыслит в этих делах, но впервые осознает, что наделал. Наделал в который раз. Но Феликс не поверил, что ему тоже больно, что он готов раскаяться. Токсичные отношения — это все, что Чанбин смог дать человеку, который реально для него важен, вранье и притворство — единственные способы показать свои чувства, скрытые за семью замками. Феликс добрался до шестого и опустил руки, потому что Чанбин не вручил ему последний ключ, потому что Чанбин потерял его и вместе с этим потерял своего первого друга. У него язык не поворачивается назвать Феликса «первой любовью», он настолько не знаком с этим чувством, что понятия не имеет, как его переварить, как отличить восхищение художника, влечение к красивой оболочке и типичные человеческие инстинкты от желания просыпаться с этим человеком каждое утро, нежно целовать, дарить всего себя, чтобы вы оба были счастливы. Именно так в книгах и комиксах, что читал Чанбин, описывают любовь. Но чаще всего любовь — это боль. Главные герои особенные, они несут слишком тяжкое бремя и не могут позволить себе омрачить этим жизнь других. Но Чанбин не особенный, он просто болван, который не способен принять себя и поправить свой покалеченный взгляд на мир и на людей. Феликс особенный и заслуживает лучшего отношения, заслуживает, чтобы его любили. Чанбин же не может ему этого дать, он не достоин просыпаться рядом с ним, он не смеет его целовать, он не сделает Феликса счастливым. Проще отпустить его, чем давать какие-то призрачные надежды. В жизни Чанбина и так было слишком много лжи. Феликс сильный, серьезно, и это поражает. Внутренний стержень и альтруизм помогли ему спокойно расставить все точки над «и», хоть Чанбин и чувствовал, что вот-вот парнишка взорвется и накроет его трехэтажным матом, но даже в такой ситуации Феликс оставался в ясном уме. Стремление помочь другим пошло во вред самому себе, но лучше пережить собственную боль, чем быть эгоистичным мудаком, как Чанбин. Несмотря на жестокую натуру, он такой, какой есть. По крайней мере, Чанбин пытался хоть что-то исправить. Огромное количество пищи для размышлений тяготит и раздражает. Еще больше бесит отвлекающий от мыслей звонок телефона, что остался в кармане ветровки. Пик раздражения наступает тогда, когда на высветившемся экране Чанбин видит имя Хан Джисона. «И что тебе, блин, нужно?» Вряд ли это что-то важное, думает он, но пальцы все же нажимают на «принять вызов». — Если ты у меня под дверью, то я тебя не пущу, — сразу же предупреждает Чанбин. — Нет, я вообще-то еду в машине, — немного взвинчено произносит Джисон. — Надеюсь, не ко мне. — Хен, я понимаю, что ты меня не переносишь, но, пожалуйста, выслушай меня. В словах младшего чувствуется нервозность, но это больше походит на страх, чем на негодование. Если уж трубку взял, то придется дослушать до конца. А у Чанбина так-то своих проблем хватает. — Что у тебя там случилось? — Я поругался с Минхо-хеном. Очень сильно поругался. Я так виноват перед ним, это пиздец… И вновь Минхо. Это уже даже не удивляет. Похоже, он будет до самой смерти преследовать Чанбина, словно проклятье. — Окей, а я тут причем? — Я сейчас не могу рассказать тебе все в подробностях, поэтому буду краток. Мы только-только начали встречаться, но по некоторым причинам мне пришлось расстаться с ним. — По каким таким причинам? «Боже, Чанбин, не делай вид, что тебе реально интересно. Ты не джисонов психолог». — Я не могу сказать. И ему не могу, поэтому… я тупо бросил его без каких-либо объяснений, а он все принял на свой счет. Я не знал, как поступить лучше… Он пытался выяснить, но это вызвало ссору. Я старался избегать его все это время, думал, что рано или поздно он остынет. — Минхо и остыть — несовместимые вещи. Тебе напомнить, как он год ко мне остывал? — Я знаю, что тебе смешно, — тон Джисона становится грубее, — но, блядь, он около часа назад пришел ко мне домой и заявил, что типа знает, что мы с тобой решили его наебать, чтобы ты смог подкатить к Феликсу. А я еще спсиху сказал, что именно я вас свёл. Меня посетила гениальная мысль, что это точно оттолкнет его от меня, но сейчас я осознал, что натворил. Лучше бы я просто промолчал... Чанбина, конечно, раздражает легкомысленность и несерьезность Джисона, но он до последнего надеялся, что случилась какая-нибудь незначительная фигня, которую тот раздул до размеров слона. Иронично то, что Джисон прекрасно знал, что Чанбин ранее тоже пытался весьма неприятным способом настроить Минхо против себя. В итоге практика показала, что это только усугубило положение. — И что ты предлагаешь мне сделать? Убедить Минхо в том, что никакого плана не было? — Я не знаю, с чего он это взял. Скажи… вы с Феликсом реально вместе? — Нет, — произносит так безмятежно, будто никакого Ли Феликса не существует вовсе. При этом догадывается, почему Минхо мог это все навыдумывать. — Минхо может начать загоняться по любому поводу. — Вот этого я и боюсь. Он ушел ужасно злым, а я не смог его остановить. Я хотел, но… не мог. У меня встреча, которую уже нельзя отменить. Сейчас я еду на нее и не имею возможности хоть что-то предпринять и на самом деле боюсь сделать еще хуже. Я правда бы побежал за ним, но дебильные обстоятельства не позволяют. Блядь, мне не избавиться от этого дерьма, можешь считать, что я в заложниках, поэтому я хочу попросить тебя мне помочь. Снова. Пожалуйста, выясни, все ли с ним хорошо… — убеждения Джисона так расплывчаты, но ему просто невозможно не поверить. — Айщ, это не мое дело расспрашивать тебя о каких-то дохуя важных делах, но и лезть в чужие отношения тоже. Так с чего это вдруг ты хочешь, чтобы я, человек, которого Минхо ненавидит больше всего на свете, пытался что-то у него выяснить? Он же просто пошлет меня. Ты боишься сделать хуже, но уверен, что я смогу лучше? Серьезно? — бежать на помощь Чанбин не спешит. Он не понимает, как можно достучаться до человека, который считает его виновником всех бед. — Я не прошу тебя утешить его, я хочу, чтобы ты убедился, что он не наделал глупостей, что он не напивается где-нибудь в подворотне или не дерется с кем-нибудь. Я хочу быть уверен, что он дома в полном порядке. — Позвони ему сам. Что сложного? — Я еще раз повторю — сейчас я нахожусь в такой ситуации, когда вообще не имею права с ним хоть как-то контактировать. И ты правда думаешь, что после всего этого он бы взял трубку? Чанбин-хен, я тебя умоляю. Помоги мне в последний раз. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу и останусь в долгу. Я хотел бы все объяснить и Минхо и тебе, но не сейчас. Я столкнулся с очень большой проблемой, которую не в состоянии решить. Мне нельзя общаться с ним. И рассказать никому не могу, это просто полная жесть, — Джисон до последнего не отвяжется. Определенно. Выхода нет. — Господи, ладно. Можешь не рассказывать о своих проблемах вселенского масштаба. Я попробую тебе помочь, раз все настолько серьезно. Но ты разве не мог попросить кого-то из его друзей? Феликса, например. — Мне совсем не хотелось посвящать кого-то из них и создавать неудобства. Тем более в какой-то степени это и тебя касается. Я решил, что лучше довериться именно тебе. Пожалуйста, хен. Это очень важно для меня. Чанбина совсем не устраивает, что он оказался крайним. Удивительно, что после всего, что Минхо пришлось пережить, Чанбин остался единственным, кто может спасти положение. Но еще не факт, что получится. После того, как тот с горем пополам соглашается выручить распереживавшегося и жутко навязчивого парня, Джисон буквально заваливает благодарностями, будто Чанбин купил ему десять новых фотокамер. Он ведь даже не подозревал, что после инцидента на вечеринке между ними зародились отношения. Да, младший собственноручно выведывал у Чанбина любую информацию о незнакомом парне, что бездумно полез целоваться на глазах у всех, но он не допускал и мысли о том, что подобная глупость заставит Джисона так легко влюбиться. Или, похоже, Чанбин был слишком увлечен другим, чтобы уделять внимание тому, что происходит вокруг. Минхо важен для Джисона — из разговора это было более чем понятно. Важен ли Чанбин для Феликса также сильно? Вряд ли. Зная характер Минхо, можно сделать вывод, что он там с ума сходит. Но каким образом Чанбин это выяснит — неизвестно. Он не сумеет дозвониться, так как его номер находится в черном списке, а людей, имеющих доступ к Минхо, Джисон не захотел втягивать. И как, черт возьми, в этом случае поступить? Браво, Хан Джисон, наворотил делов и не хочешь признаваться, в чем проблема. А другие пусть парятся и бегают за твоим обиженным бойфрендом. Заявиться в дом Ли в столь поздний час — такая себе затея, тем более Минхо может там и не оказаться. Да и как Чанбин объяснит свое неожиданное появление? Узнавать у друзей Минхо — риск посеять смуту, а если даже они в курсе, то с какой стати им ему отвечать? Феликс устал после тренировки и наверняка уже спит. Хотелось бы надеяться, что Минхо измотан ровно настолько же. «Я, блядь, не знаю, что делать. Ли Минхо, подай какой-нибудь знак». Чанбин, признаться честно, довольно немало знал о нем — предпочтения, хобби, некоторые сокровенные мысли и странные привычки. Хорошо покопавшись в воспоминаниях, вполне возможно найти то, за что можно зацепиться. Потратив долгое время на походы покурить и раздумья о том, как поступить, он уже готовился бросить эту затею, мол Минхо не ребенок и нянька ему не нужна. Но если бы в голове Чанбина внезапно не всплыл бы тот факт, что этот придурочный является огромным фанатиком социальных сетей, в особенности инстаграма, то он бы ни за что не додумался зайти в его профиль и просмотреть свежевыложенные сторис. Выяснилось, что все-таки Минхо нянька нужна, и выручать тут надо совсем не Джисона. Минхо в клубе, рядом с каким-то незнакомым парнем, которого Чанбин до этого никогда не видел, и они колбасятся под наркотой. Это даже дураку понятно, а Чанбину, чей отец всю жизнь проработал прокурором и упек за решетку далеко не одного наркомана, уж тем более. Пьяные люди выглядят и ведут себя иначе, а здесь все признаки употребления чего-то веселящего налицо. И нужно же было вывести это на всеобщее обозрение. «Твою мать, во что ты вляпался, тупоголовый идиот?!» Его товарищи увидят весь этот шок-контент, обязательно помогут и дадут хорошенького такого подзатыльника. Хотелось бы в это верить. Но у Чанбина как назло в душе скребут кошки — как он может бездействовать, увидев весь этот пиздец? Еще и просьба Джисона неимоверно давит, пробуждая то ли совесть, то ли какие-то геройские наклонности. Нужно спасать Минхо, пока не поздно. Спасать от всяких глупостей, порицания общества и упреков собственных друзей, которые, может быть, не имеют ни малейшего понятия о том, что сейчас происходит. Джисон не хочет, чтобы кто-то, кроме Чанбина, знал о конфликте, из-за которого Минхо специально подвергает себя опасности, а если кто-то доберется до него раньше, то это сто процентов всплывет на поверхность. Наитупейшая ситуация накаляет Чанбина, так как он не нанимался в ангелы-хранители, но переборов все свое недовольство, парень вызывает такси, держа путь в злосчастный ночной клуб «Oxygen». Спросите, откуда Чанбин знает название заведения? Здесь нужно благодарить Минхо, который оказался настолько тормозом, что указал геолокацию места, где нарушает закон. Отдыхом похвастаться решил? Чистый черт. Чанбина не сразу впускают в дорогущий клуб, который изнутри выглядит практически также обычно как и все остальные. Сила Божья или же сила мыслей помогла ему пройти фейс-контроль — непонятно, но нужды об этом задумываться не было никакой. Чанбин приехал сюда с четкой целью, только вот выполнить ее пока что не удавалось. Родилось неприятное сомнение, что Минхо мог уже покинуть это место, но новая история в инсте говорила об обратном. Вечно расталкивать толпы неадекватно ведущих себя людей Чанбина быстро задолбало. В таком огромном и забитом до отказа клубе искать Минхо равнялось поиску иголки в стоге сена. Чтобы вновь собраться с мыслями Чанбин присаживается за барную стойку и пропускает коктейльчик с весьма неплохим виски. Нервишки то шалят, тем более он не каждый день посещает подобные заведения. А точнее не посещает вообще. И все же не зря Чанбин приостановил свои поиски, решив расслабиться, так как в скором времени Минхо сам объявился, словно по повиновению судьбы. — Че?! Сам Со Чанбин?! Мои глаза меня не обманывают? — Минхо в недоумении заливается громким смехом, хотя в обычный день по-любому дал бы ему по роже, типа какого хрена он за ним шляется. — Господин бармен, плесни-ка мне рюмку соджу за приятную встречу, — требует он, но внезапно рядом нарисовывается тот мутный тип: — Минхо-я, тебе нельзя пить! Дурашка, пошли танцевать! Чанбин времени впустую не тратит, игнорируя присутствие незнакомца: — Кретин! Идем, — и резко хватает Минхо за руку, ведя к выходу из клуба. — Ты кто, блядь, такой?! — возмущенно восклицает его якобы «друг», грубо цепляется за плечо Чанбина и тем самым разворачивает к нему лицом. Этот чертов обдолбыш выше его на целую голову, но Чанбин нисколько не напуган. — Это я у тебя спросить должен, — сердится он, не скрывая свой враждебный настрой. — Ты его подбил на эту хуйню? — Чанбин намекает на очевидное употребление наркотиков. — Не лезь не в свое дело, щенок. Вали отсюда и не мешай нам отдыхать. Минхо, кто этот урод? — Мой старый друг, — тот нагло врет. Точно не в себе. — Реально, Чанбин, зачем ты пришел сюда? — За тобой. Кое-кто очень расстроится, если узнает, чем ты тут занимаешься. И я тоже от этого не в восторге, — жестко отрезает Чанбин, твердо намеренный остановить происходящее безумие, и снова пытается увести Минхо подальше от всего этого дерьма. Пока в его лицо не прилетает чей-то кулак, больно разбивая губу. Чанбин ненавидит вкус крови, поэтому нагло сплевывает ее на пол, давая понять, что теперь разъярен не на шутку. — Ублюдок, какого хуя ты творишь?! — он в бешенстве кричит на инициатора драки, готовясь в любую секунду дать сдачи. — Блядь, Сону, ты че руками размахиваешь?! — возмущается недавний защитник Минхо. Фиг разберешь, кто тут на чьей стороне. Минхо вообще безучастен и на удивление ведет себя слишком тихо. Чанбин хоть и ослеплен вспышкой гнева, прежде всего он оборачивается проверить, живой ли этот дурак вообще. А у того глаза на лоб лезут и какой-то совсем ему несвойственный паралич. Понятное дело — заступаться за Чанбина он бы в любом случае не стал, но на худой конец мог бы как-то прокомментировать глупую ситуацию. — Я думал у вас тут потасовка, — оправдывается Сону, косо глядя на побитого Чанбина и стоящего за его спиной шокированного Минхо. — Потасовка, мать твою. Ты слова такие откуда знаешь?! — продолжает зверствовать неадекватная дылда. Они оба невероятно бесят Чанбина, тем более до сих пор совершенно неясно, что это за богатенькие упыри и откуда они взялись. — Молодые люди, прошу вас покинуть помещение, — и тут подключается сотрудник охраны. Крупный дядька с грозным лицом, спорить с которым бесполезно. Впрочем, Чанбину это только на руку. Пока эти двое яро пытаются что-то уладить, Чанбин пользуется моментом и под шумок сваливает, уводя Минхо за собой. Тот нисколько не сопротивляется, но отойдя от клуба на несколько метров, впервые подает признаки недовольства: — Я никуда не уйду от тебя, отпусти меня уже. Чанбин и правда немного не рассчитал силу, всю дорогу сжимая тонкое запястье Минхо. — Извини, перенервничал, — едко бросает он, наконец освобождая от своей крепкой хватки. — Боялся, что я сбегу? — игриво язвит парень, все еще находясь под действием психотропной дряни. Ему смешно и будто совсем наплевать на то, что Чанбину из-за него прилетело в лицо. — Я за тобой бегать не собираюсь. — Что же ты тогда здесь забыл? Откуда вообще узнал? — Телефон дай, — полностью игнорируя вопросы, требует тот, чье терпение уже находится на самом пике. Минхо не сразу понимает его просьбу, но после второй, более настойчивой, послушно протягивает свой айфон. После нескольких манипуляций Чанбин возвращает его обратно. — Все, я удалил твои стремные сторис. Впредь думай башкой и не позорься. — Тебя ебет, с кем, где и что я делаю? — Минхо проявляет агрессию. Это уже больше на него похоже. Но на подобные провокации Чанбин не поведется. — Ты совсем олень? Думал, что никто не поймет, что ты под наркотой? Да, меня это ебет, чтоб ты знал. Я видел наркоманов и в курсе, как невесело они заканчивают свою жизнь. Ты постоянно творишь какую-то лютую дичь, но зачем доводить все до этого дерьма? Башкой подумай, если там еще не расплавилось серое вещество. А заставлять думать Минхо сейчас дурацкая идея. Судя по его виду, он явно втыкает всю поступающую информацию. Действие наркотика все еще не отпустило и неизвестно, когда отпустит. Может ему стыдно, может смешно, может абсолютно похуй — Чанбин не может определить. Сейчас читать ему нотации бессмысленно, поэтому он с максимально заебаным видом, что дополняет украшающая лицо разбитая губа, опирается на бетонную стену здания и, вызвав через приложение такси, тянется за сигаретой. — Не дергайся, — предупреждает он. — Повяжут еще, если узнают, что ты под чем-то. Минхо насмешливо фыркает, съезжает вниз по той же стене, садится на холодный асфальт и сплевывает вязкую слюну, что мерзко тянется и течет по его подбородку. — Под чем ты? — Чанбин не так уж и сильно хочет знать, но мало ли что случится. Хотя бы будет ясно от какого вещества. — И что изменится, если я скажу? — все строит из себя дерзкого, не осознавая, что навязанное отравленным мозгом чувство свободы лишь иллюзия. — Порошок или колеса? Говори. — Экстази, — быстро сдается, признается так непринужденно, совершенно не следуя каким-либо отголоскам здравомыслия. — Отлично. — Вечно ты лезешь не в свое дело. — Просто заткнись, окей? Бесишь. — Как скажешь. До приезда такси и на протяжении всего пути над ними нависает напряженное молчание. Минхо позволяет себе задать только один вопрос: — Куда мы едем? — Ко мне домой, — сухо отвечает Чанбин, не желая выслушивать никаких возражений. Минхо, к счастью, больше рот не открывает, продолжая залипать в своей наркотической эйфории. Стоит им только зайти за порог неосвещенной квартиры, Чанбин перестает сдерживаться и припечатывает Минхо к ближайшей стене, приподнимая за ворот худи. Тот злобно шипит в ответ на резкие действия, но пока не вырывается. — А теперь объясни мне доходчиво, что за хуйню ты устроил?! — Сам скажи, что ты устроил. Какого хрена приехал за мной, когда мне было так хорошо?! — Конечно, тебе было хорошо, — издевается Чанбин, надавив еще жестче. — Экстази, значит. Кто эти уебки? Они тебе наркоту дали? — Если я скажу, что да, они, то что будет? Ты поедешь их пиздить? Какая тебе, блядь, разница? Ты и так уже получил по губе, поэтому обработай свою рану. Вмажь мне, если тебе от этого станет легче, — Минхо ведет себя не столь агрессивно, как нахально. Взгляд сугубо пофигистический и неосознанный. Ему все равно, что с ним будет, сейчас он действительно готов принять любой удар Чанбина. Но он такой услуги не окажет, несмотря на то, очень хочет выбить из обдолбанного парня всю дурь. — Зачем ты сделал это? У тебя же должна быть голова на плечах, черт возьми. — Ты лучше всех дал мне понять, какой я идиот. А сейчас возомнил себя голосом моего разума? — Если ты такой упрямый и против того, что я приехал за тобой, то на хрена дал мне тебя увести оттуда? Дал бы мне сразу понять, чтобы я шел куда подальше. — Разве ты бы оставил меня там? Вопросы Минхо — это самая настоящая головная боль, ответы Чанбина — боль у Минхо меж ребер. Чанбин воткнул туда ножи, а тот медленно и мучительно вынимает их. До сих пор. И вместе с кровью теряет свою веру в себя, в этот мир, в людей. Нет, не оставил бы. И это очевидно. Но потому ли, что Джисон попросил? Чанбин игнорирует, но волю парню не дает. Слишком быстро Минхо смирился со своим положением. — Знаешь, почему я пошел за тобой? — сложно предположить, что за ответ он приготовил. Тот ничего не произносит, озадаченно поднимает взгляд, украдкой наблюдает за малейшими изменениями в лице, за движением расширенных зрачков. Но, похоже, что Минхо ничего отвечать и не собирался. Он позволяет себе лишь на мгновение прикоснуться к чужим губам, легким и незамысловатым движением стереть границы допустимого. — Я тоже не могу понять, — признается Минхо, не осознавая, что сам ответил на свой вопрос. И подобного ответа Чанбин желал бы не получать. — Придурок, — цедит он, наконец отпуская Минхо из ловушки. Но из своей выбраться никак не получается. Минхо хоть и кажется нормальным, но по некоторым деталям Чанбин понимает, что наркотическое воздействие все еще с огромной силой играет в его мозговых процессах. Нужно обработать рану, думает Чанбин, а Минхо зачем-то вызывается к нему на подмогу, будто бы тот сам не справится. — Хлоргексидин есть? — интересуется Минхо, наблюдая за тем, как Чанбин роется в домашней аптечке, которую уже сто лет не открывал. — А че обычной перекисью уже нельзя обойтись? — подтрунивает он, присаживаясь напротив и поставив коробку с медикаментами на кухонный стол. — Можно, но лучше хлоргексидином. Хочется сказать, что вертел Чанбин все его советы на одном месте, но решает молча послушать. Наблюдая за тем, как побитый парень не очень успешно пытается себе помочь, Минхо изъявляет желание вмешаться: — Дай мне, — он решительно протягивает руку, но Чанбин излишней заботы не принимает. — Я сам могу. — Я помочь хочу, а не разорвать тебе ее еще больше, — он и правда твердо настроен, поэтому Чанбин дает Минхо смоченную ватку, не создавая поводов для новой стычки. Хватит тормошить того, кто на адекватные слова и действия сейчас не способен. Пусть будет так, как он хочет. Вдруг успокоится. — Не так уж все и страшно, — Минхо на удивление аккуратно прикладывает к разбитому уголку верхней губы ватку, на которой остаются следы от запекшейся крови. Как только заканчивает, спрашивает: — Есть какая-нибудь заживляющая мазь? Только без согревающего эффекта. Чанбин снова роется в аптечке в поисках чего-то напоминающего то, о чем говорит Минхо. — Пойдет? — спрашивает он, протягивая ему тюбик. После недолгого изучения тот кивает, выдавливая небольшое количество мази на указательный палец. «Боже, он еще и сам мазать будет», — начинает паниковать Чанбин, все же позволяя Минхо почувствовать себя в роли доктора. Он так старается не доставить неприятных ощущений, кропотливо и осторожно, точнее как-то бережно, дотрагиваясь до раны короткими точными мазками. Это так странно и неловко для Чанбина — ощущать чужие пальцы на своей губе. Пальцы Минхо. Минхо, который всего пять минут назад целовал эти самые губы. И далеко не в первый раз. Но почему Чанбин не останавливает его? — Все, — знаменует он конец своей маленькой, но тщательной работы. — Теперь нужно приложить что-нибудь холодное. — Лед? — Не в чистом виде. — Ну, в морозилке есть замороженное мясо. — Ты готовишь? — Когда бывает настроение. — То есть никогда? — Смешно. Минхо ужасно раздражает, даже когда пытается сделать для него как лучше, но Чанбин и сам-то по какой-то причине ринулся за ним в этот проклятый клуб. Так нужно или искренне хотел помочь? Непонятно и понимать не хочется. — Я смотрю, ты в этом спец, — Чанбин имеет в виду обработку раны. — Потому что не единожды по роже получал. Похуже твоего. — Я помню, ты как-то и мое личико раскрасил, — «А теперь лечишь». — Было за что, — усмехнувшись, спокойно произносит Минхо, — но я так и не смог ударить тебя в полную силу. — Надо было в полную. — Это в прошлом, — удивительно, что это звучит именно из его уст. Неужели наркотический эффект настолько перестроил его мышление, или же Минхо сделал эти выводы ранее? — Чанбин?.. — внезапно обращается он. — М? — кротко отзывается тот, через долю секунды вновь ощущая на своих губах уже не замороженный кусок мяса, а теплые влажные губы Минхо. Чанбин прекрасно видел и подмечал все моменты, когда парень напротив покусывал их, смачивал языком, особенно, когда находился к нему слишком близко, когда дотрагивался. Минхо добивался этого, Чанбин был уверен. Он слишком хорошо знает этот взгляд. Кажется, что Минхо разбит. Но нет. Минхо слишком много, он цельный и переполняет самого себя, поэтому, чтобы выжить, ему срочно необходимо с кем-то поделиться, отдать то, что уже невозможно в себе держать. Минхо нужно кого-то любить. Разбит здесь только Чанбин, разбит с самого детства на множество маленьких кусочков. Изувеченный такой жизнью, покалечивший свою душу, не позволивший никому себя собрать. Минхо пытался. Феликс пытался. Чанбин жадный. Он не умеет делиться, но умеет делить. Позволяя Минхо целовать себя, он делит его на ноль. И тут дело даже не в том, что нельзя, а в том, что это бессмысленно. Минхо уже не просто прикасается губами, он прижимается, плюет на рану, что так старательно дезинфицировал, упорно доводит Чанбина до принятия чужих ласк. Это наркота, бред, глупое влечение, которое должно прекратиться. — Не надо, — тормозит его Чанбин, но тот просто так не сдается. — Я не знаю… Мне кажется, если ты не поцелуешь меня, то я сойду с ума. Я больше не могу на тебя смотреть. Я… я хочу, чтобы ты сделал это, — у него ломка. Ломка не из-за экстази. Из-за Чанбина. Он виноват, но должен понимать, что Минхо не в себе, не стоит подливать керосин в и без того пылающий огонь. Но может ли Чанбин сейчас трезво соображать? А хочет ли? — Почему ты этого так хочешь? — «Минхо под наркотой. Смысл об этом спрашивать?» — Почему не хочешь ты? — Не отвечай вопросом на вопрос, — «Потому что это неправильно». — Ты любишь Феликса? «Какого?..» Чанбин замирает на несколько секунд и подобной реакцией сдает себя, дав понять, что его задело сказанное. Хочется резко рявкнуть, чтобы он не смел лезть в их отношения, но Чанбин лишь в своей холодной и равнодушной манере отвечает: — Нет. — Скажи это еще раз. — Нет, — «Что ты, блядь, делаешь?» — Скажи, что ты не любишь Феликса. — Я не люблю Феликса. — Ты никого не любишь, Чанбин. И никто не любит меня. Может мы подходим друг другу? — Минхо несет полную ахинею, но в данный момент Чанбин размышляет только о собственных словах, о том, с какой легкостью тот им манипулирует и заставляет его произнести то, что желает услышать. — Тебе не нужны привязанности, и я устал верить, надеяться… любить. Почему бы нам не быть вместе? Без каких-либо обязательств, обещаний и прочей херни, которой люди друг друга обнадеживают. — В чем смысл? — Мы будем свободны. Но в то же время у тебя всегда буду я. — Я все еще не понимаю… — Пойми, что борьба с трудностями в одиночку становится не героизмом, а вредительстом. — И это говорит мне человек, который решает свои проблемы колесами. — Ты пришел за мной. Ты знаешь, что я боюсь одиночества, боюсь быть брошенным, в одиночестве у меня едет крыша, я начинаю уничтожать себя, потому что кажется, что я никому не нужен. Я не выношу тишины, не могу долго находиться наедине с собой. Я слишком много думаю, и это идет только во вред, потому что я не знаю меру. Мне нужно, чтобы меня всегда спасали, чтобы вытаскивали из этого дерьма. Я ненавижу свою жизнь, но я не хочу умирать с этим чувством, я не хочу, чтобы меня ценили только после моей смерти, — Минхо выдает всю подноготную, рассказывает ту боль, те страхи и предрассудки, что мучают уже долгие годы. Заметно, что эти слова он вынашивал далеко не один день. Но Минхо ошибся, когда пытался возложить эту ответственность на Чанбина. Он принесет еще больше горя, на него нельзя положиться. — Не принимай мои слова близко к сердцу, но, признаюсь честно, ты глуп и слеп, если не замечаешь людей вокруг себя. У тебя есть семья и друзья, которые всегда поддержат, выслушают, дадут совет и так далее. Ты слишком сильно загоняешься и не ценишь этого. Отсюда и все проблемы. Не будь эгоистом. — А сам-то… — начинает было возражать Минхо, но Чанбин перебивает: — Я эгоистичный по натуре, я не могу ничего с этим поделать. Пока. Но ты не такой. Минхо, послушай, ты умеешь любить. По-настоящему. На самом деле мне это в тебе нравится. Просто тебя так много раз ранили: твой отец, твоя команда, чужое предвзятое мнение, издевки и даже… я. Ты закрываешься в себе, но это неправильно. Ты такой человек, которому ни в коем случае нельзя этого делать. Тебе нужен кто-то, и, к сожалению, я уже доказал, что это не могу быть я. Это не все, что Чанбин хотел донести до чужого сознания, но он был вынужден прерваться, потому что заметил, что Минхо тихо шмыгает носом, готовый заплакать. — Он бросил меня, — переполненный обидой с трудом произносит он. — Кто? — Чанбин знает, но все же спрашивает. — Джисон. Я вообще-то не хочу об этом говорить… Я слышал, как тебя бросил Феликс. И я не верю, что тебе все равно. Возможно, ты его не любишь, но он явно тебе небезразличен. Скажи мне, если я что-то понимаю не так. — Я тоже не хочу поднимать эту тему. — Двое брошенных в одной квартире. Это так глупо… но ты не представляешь, как я сильно хочу тебя поцеловать. — Ты под экстази, Минхо, — Чанбин перестает понимать — он тщетно пытается вразумить Минхо или же убедить самого себя. — Мне не нужна наркота, чтобы хотеть это сделать. — Прости меня, — почему-то Чанбин выбирает именно этот момент. Но сделать это нужно было уже очень давно, он понимает. Поэтому ему ужасно стыдно, что ситуация усугубилась настолько сильно, что никто не ожидал. — За что? — За все, что я сделал. За то, что использовал. За обман. За то, что веду себя как конченый мудак, — искреннее раскаяние. До сегодняшней ночи Чанбин не мог представить, что когда-нибудь это произойдет, что к нему придет чувство всепоглощающей огромной вины. И что оно сможет выйти наружу и будет услышано и понято тем, кому предназначается. — Не извиняйся. Феликс был прав — Минхо не нужны извинения. Сейчас Чанбин делает важный вывод для себя. Но правильно ли он поступает, когда углубляет новый поцелуй, понимая, что этим прощения не заслужить? Минхо пьянит своей близостью, налегает все настойчивее, что Чанбин сдается, пуская все на самотек. Он видел людей с идеальными чертами, внешними оттенками изыска, со взглядом играющим ярким цветным океаном, с харизмой, что ведет других за собой без всяких раздумий. Минхо один из них, один из лучших. Чанбин уверил его в том, что он пустышка, но это наглая ложь. И из-за этих бездумных и жестоких фраз люди подобные Минхо гаснут, теряют свой блеск, поддерживая свое иллюзорное счастье искусственным путем. Они привыкли жить так, получать от окружающих любовь, но когда это отнимают, приходится восполнять внутренний мир способами, с которых сложно слезть, расстаться с непередаваемыми ощущениями. У Минхо это все забрали слишком рано, а в попытках вернуть свое ему бездушно оторвали руки. Чанбин один из них, один из худших. Инь-ян встретились вновь, но им не удается восполнить друг друга. Они только взаимно убивают собственные начала. И даже сейчас, чуть ли не швырнув возбужденного Минхо на стол, Чанбин четко осознает, что совершает ошибку, в который раз портит и ломает то, что уже разрушено до основания. Но проблема в том, что ему тоже этого хочется. И дикое желание притупляет разумные мысли на корню, оправдывает ситуацию тем, что именно Минхо выступает инициатором. Когда его отпустит, он может и расплакаться, и ударить Чанбина, и молча уйти, или же снова вернуться — Минхо непредсказуем, а Чанбин отнюдь уже ничего не изменит. Не изменит его самого и вряд ли даст какой-нибудь дельный совет. Только поэтому он срывает предохранители, ловко задевая чужие, которые и так уже давно поломаны. Слишком долгий поцелуй в геометрической прогрессии перерастает во взаимную борьбу стихий, и неизвестно — кто из них народ огня, что развязал войну. Они оба горят адским пламенем, оставляя в душе друг друга новые ожоги, которые никогда не заживут. Плевать, когда Минхо так вожделенно громко вздыхает под плотным напором крепкого тела и повелевающего внимательного взгляда. На них двоих уже нет верхней одежды, удивительно, что в процессе ни одна ткань не пострадала. Но пострадали чужие принципы. Минхо очень сильно потеет, его голый торс становится липким, но совершенно не мерзким, влага на линиях чужого подтянутого тела заводит, прикосновения будоражат. Эфемерное влечение тяжело ощущаемо перерастает в страсть, не животную, но безнадежно затягивающую их обоих. — Чанбин… — Минхо яро отзывается на каждое действие, на каждый поток чужого дыхания. — Прошу… — он требует все больше, послушно извиваясь во время скользкого поцелуя. — Ты сделаешь это… для меня? — происходящего становится безумно мало, Чанбин в бурных реакциях его тела находит для себя ответ. Но не отвечает — только подхватывает за бедра, сжимает, довольствуясь чувством в нервных окончаниях, прижимает к стене, вдавливает своим весом, действует в равной степени настойчиво, что и Минхо. Будто соревнование, в котором важна не столько победа, сколько путь к ней. — Я хочу, чтобы ты сделал это со мной, — томно произносит Минхо, губами изучая каждый сантиметр горячей шеи Чанбина. — Не проси меня о таком, — внутри него что-то умирает, клетки запускают процесс некроза там, где Минхо смело дотрагивался. — Мне так хорошо и так плохо одновременно. Если ты не сделаешь это, я сдохну. — Ты не сдохнешь, — убеждает Чанбин и убивает своими же руками, убирает его бесформенно нависшую перед глазами челку, вытирает взмокший лоб, фиксируя нереально высокую температуру тела. Зрачки все еще увеличены, бешено колотятся в нетерпении и эйфории. Сможет ли Чанбин устоять? Не думать о чем-то? О ком-то? Что он нашел в Феликсе такого, чего нет в Минхо? Что чувствует Минхо, падая в бездну, в которую его сбросил Джисон, в темноту, слившейся с нутром Чанбина? Как, черт побери, понять эту разницу, разобраться в чувствах, отличить ложное от истинного, сделать правильный выбор? А есть ли у них право выбора? Чанбин хочет познать себя через Минхо. Минхо его хочет. Карта выпала именно таким образом. — Ты не сдохнешь, — уверял он, а действует так грубо, что кровать не особо смягчает их приземления. «Ты не сдохнешь, Минхо, пока ты в моих руках. Я всегда буду держать тебя на волоске от смерти, в напряжении, в страхе, но не дам тебе умереть». Чанбин не любит Феликса. Какая любовь допустит это? Слишком много грязи. — Пожалуйста, — Минхо только и делает, что умоляет. Нетерпеливо ждет своеобразной дозы. — Я хочу чувствовать тебя в себе. — Почему ты хочешь, чтобы я сделал это? — Чанбин нависает прямо над ним, игнорирует прикосновения, целовать не спешит, заставляя того изнемогать. — Блядь, неужели тебе еще нужны какие-то объяснения? Сделай это, медленно или быстро, мягко или жестко — мне абсолютно поебать. Это не трудно, Чанбин. Прошу тебя, не тормози, мне тяжело терпеть. Секс с Минхо не представлялся бы таким сверхъестественным, если убрать тот факт, что он под колесами. Сделано достаточно, чтобы потрепать стальные нервы Чанбина, чтобы образовать в нем пар, который непременно следует спустить. Он создал ловушку, где сам в итоге и оказался, готовый разделить с Минхо боль, рвущуюся наружу. Раздетый Минхо — красота в чистом виде, великолепный набор изгибов, многогранное искусство, которого не нужно стесняться. Его податливость, малейшее содрогание, приоткрытые губы и взгляд полный непреодолимого желания — творение талантливого, но безжалостного художника. Это происходит без церемоний, без долгих прелюдий. По факту. Так, как хочет Чанбин, особых требований Минхо не излагал. — Ты растянул себя? — вопрос риторический, усмешка в адрес того, кто рискует от подобных ощущений уйти в нирвану. — Черт, заткнись и смени пальцы на член, — внезапно бросает Минхо, выключая режим покорного мальчика. — Как грубо. Наберись терпения, иначе останешься ни с чем, — «будто иначе тебе это что-то даст». Стон. Первый. Второй. Протяжный. Невероятно высокий. И все в одном. Минхо у Чанбина первый, в поцелуях, а теперь и в постели. Несмотря на то, что раньше он этим не занимался, в ответ Чанбин получает от парня снизу такие звонкие сигналы об удовольствии, словно имеет какой-то великий талант. Или у Минхо просто настолько сильно сносит от него крышу. Чанбин точно не знает, девственник ли тот, кто теперь под ним, но, честно говоря, — непринципиально. Сам умолял — пусть получает сполна. — Глубже, — не унимается он, ощущая движения внутри себя. — Быстрее. Доигрался до того, что Чанбин вынужден сменить позу. Минхо разворачивается спиной, опирается на почти полностью вытянутые руки и колени, что при новом резком толчке начинают терять равновесие, а из горла вырывается неестественно громкий крик. Чанбин улавливает чувство наслаждения от доминирования, но этого недостаточно, чтобы получить то самое красочное и приятное чувство, прочувствовать фееричность, с которой оно отождествляется другими. Это просто секс. Инстинктивный обман. Периодичные движения в постороннем теле. Но Минхо будто выбивает самого из себя, он ни на секунду не перестает издавать звуки, терпеть, балансируя на грани падения. Чанбин надавливает руками на его спину, заставляя прогнуться, занимает удобное положение и продолжает врываться в разгоряченную плоть. Они ни о чем не задумывались — ни о контрацепции, ни уж тем более о совести, некой морали. Когда они рядом друг с другом, всякая мораль теряет свою силу, как и теряет свои силы Минхо, что вот-вот кончит, сладким стоном передавая о том, как ему хорошо с Чанбином внутри себя. Но будет ли так хорошо после? *В Китае жёлтый цвет символизировал одновременно жизнь и смерть. Обитель мёртвых называли «Жёлтыми ключами».