nxt 2 u

— Улыбнись, — Хенджин вырывает Сынмина из непрерывного потока мыслей. — Что? — моментально реагирует он, поначалу не понимая чужой внезапной просьбы. — Улыбнись. Ты слишком напряженно выглядишь, — парень лежит совсем рядом, но кажется таким далеким, недостижимым, сыном далекой параллельной вселенной. Неземной, красивый в галактических масштабах, словно россыпь космической пыли, созвездие, великолепие которой Сынмин наблюдает каждый день, но так и не может дотянуться. Казалось, он достал самую прекрасную звезду на небосводе, но жестокие реалии дали понять, что это попросту невозможно. И сама звезда думала, что теперь кому-то принадлежала, поселилась в кармане чьей-то старой потрепанной домашней толстовки, но не подозревала, что миллиарды людей могут только любоваться ею, и в суете повседневных проблем никто про нее даже и не вспомнит. Человеку нужно заплатить кредит, вылечить болезнь, завести семью, получить достойное образование и высокооплачиваемую работу — если все это так тяжело, то какая речь может идти о небесном светиле, недоступном нам, обывателям, прикованным к земной поверхности? — Я задумался. — О чем? Что-то случилось? Расскажи. — Потом как-нибудь, — «Потому что я не знаю, как сказать тебе об этом прямо сейчас». — Это что-то важное? — Хенджин режет без ножа, сплетая свои длинные красивые пальцы с сынминовыми, заглядывая в самую глубину темных глаз. — Нет, — «Я всего лишь уезжаю в другую страну, дальнюю часть нашей планеты, за тысячи километров с перелетом в четырнадцать часов». — А если я сделаю так… — целует мягко, без напора, практически невесомо, но убийственно, до мурашек по всему телу, — …ты улыбнешься? — да, уголки губ Сынмина приподнимаются вверх, а в груди все с разрушительной силой погибает от одной мысли о том, что все это скоро закончится. Пускай на какое-то время. — Мне нравится, когда ты улыбаешься. Ты похож на милого щеночка. — Это ты так прикалываешься надо мной? — бурчит Сынмин, сильно краснея от смущения. — Нет, я серьезно. А еще больше мне нравится, — Хенджин вдруг меняет ласковый тон на игривый, — когда ты стонешь и из щеночка превращаешься… — Ох, отвали, — неловкая ситуация вынуждает Сынмина спихнуть чужое тело и отвернуться, чтобы тот не увидел его горящие щеки а-ля переспелый помидор. — Ну чего ты? — крепко обнимая и утыкаясь пухлыми губами в голую и не раз помеченную им же шею, Хенджин провоцирует мгновенную и мощную реакцию и с большой охотой пользуется своим положением, как вздумается. — Почему ты опять на выходные уезжал к родителям? Мы могли провести время вместе, — произносит он, ловко проскальзывая ладонью под одежду, поглаживая чужой впалый живот, то коварно спускаясь вниз, к самой грани, то постепенно ведя вверх, задевая чувствительные соски. — Надо было обговорить кое-какие вопросы, — туманно отвечает Сынмин, безуспешно пытаясь держать себя в руках. Как странно говорить о серьезных семейных делах в такой ситуации, когда твой парень всячески дразнит, нагло поддевая резинку боксеров, но к решительным действиям не переходит. — Тем более они обижаются, если я редко возвращаюсь домой. Сынмин снимает вполне цивильную и довольно уютную однокомнатную квартирку около университета за скромную арендную плату у близкой подруги своей матери. Никто из взрослых не сомневается в том, что он золотой мальчик — чистоплотный и тихий, поэтому хозяйка никогда не приходит сюда что-либо проверять, а деньги ей пересылают сынминовы родители на счет. Знала бы она, какие непотребства тут происходят, когда Бан Чан и Ли Минхо буквально заваливаются с полным ассортиментом алкотеки или же когда чуть ли не каждый день приходит Хенджин, заимевший привычку оставаться с ночевкой, с планами заиметь еще и Сынмина. Влажное посасывание шеи и проникновение чужих рук под плотную ткань нижнего белья — красноречивый намек на то, что Хенджин больше не может сдерживаться. — Сынмин-а-а-а, — протягивает он, ластится, доводя того до исступления, — ты позволишь мне?.. — умело добивается своего, параллельно работая пальцами. — Я хочу, но… — Но ты боишься, что снова будет больно? — Я не знаю… — Просто доверься мне, пожалуйста. Хенджин делает это так, что отказаться попросту невозможно. Осталось только побороть внутренний барьер. «Если мы зайдем слишком далеко, мне будет тяжело тебя оставить». Сынмин не умеет жить сегодняшним днем. Боится, что после этого Хенджин никогда его не простит. — Расслабься, — настаивает тот и, не дав Сынмину и секунды на размышления, целует глубоко, упоенно и так крышесносно, что он теряет контроль над своим телом, обмякнув, желает, чтобы Хенджин удержал в своих тисках навсегда. Он и не торопится — тщательно пытается уловить момент, когда сопротивление точно сойдет на «нет». Наверняка Хенджин был несказанно рад, когда Сынмин сам начал его подталкивать к близости, раздевая и требовательно прижимаясь самой интимной частью тела. Сынмину не нравится думать только тогда, когда он рядом с Хенджином. Когда так тягуче сладко, все мысли уходят в сторону. На мгновение Хенджин останавливается, ласково гладит лежащего под ним парня за ушком, перебирая мягкие густые волосы и донельзя похотливо спрашивает: — Готов? Сынмин громко сглатывает, понимая, что отступаться не намерен, и дает свой ответ, притягивая его к себе, позволяя избавиться от оставшейся одежды. Хенджин незамедлительно подготавливается и тянет руки вслед за довольным взглядом, бережно приподнимая чужие бедра. Безумно влажно, душно, вожделенно, у Сынмина до искр в глазах, у Хенджина до твердого напряжения. Наспех подготовившись, он начинает мучительно медленно, стараясь не доставить болезненных ощущений. В этот раз Сынмин идет навстречу, и от подобной отдачи Хенджину невероятно трудно себя сдерживать. Тот позволяет войти максимально глубоко, насколько дают возможности организма. Внутри все сводит, зубы стискиваются так, что хочется что-нибудь укусить, а когда Хенджин движется обратно, Сынмин срывается на приглушенный, но чувственный крик. — Все нормально? — заботливо интересуется Хенджин, кратко целуя в уголок губ. Сынмин молча кивает. — Потерпи, пожалуйста. Тот вновь послушно поддается ему, соглашаясь на продолжение. Хенджин из последних сил пытается резко не увеличивать темп, давая привыкнуть. Сынмин чувствует, что ограничивает его, ведь морально он готов, а физиологически — не совсем. — Хенджин-а, — сдавленно зовет Сынмин, — поцелуй меня, — словно это его последняя просьба. И дело в том, что Сынмин не хочет кричать. Кричать не потому, что Хенджин стал двигаться быстрее, а потому, что сердце разрывается. Это другая боль, и ее невозможно терпеть. Хенджин унимает свой пыл, поднимает наверх бесформенно нависшую челку, открывая чужому взору чертовски удовлетворенное выражение лица. Сынмин трепещет всем телом в ответ на чуткий поцелуй, наполненный светлыми чувствами, от которых ныне нереально отказаться. Он так долго скрывал, держал в себе то, что испытывал к лучшему другу, и это казалось нормальным, всего лишь временным явлением на фоне гормонов. Но Хенджин показал ему, как бывает хорошо, как важно давать волю буре эмоций. И теперь, если Сынмина отбросит назад, где всего этого не будет, то такую жизнь отнюдь больше не назвать нормальной. Люди существа социальные, человеку нужен человек, но как же трудно удержаться в золотой середине, не метаясь из крайности в крайность. Что больнее — привязываться и терять или же чувствовать себя одиноким, когда вокруг так много людей? — Я бы дьяволу душу продал, чтобы вот так вечно лежать с тобой, — сегодня Хенджин необычайно щедр на откровения. — Ты что серьезно стал верующим человеком? — подтрунивает Сынмин, его забавляет, как тот частенько упоминает религиозные мотивы. — Нет, я образно выражаюсь. — Не существует никакого дьявола, Хенджин. Дьяволы — это только мы сами. — Почему ты так рано встал? — Хенджин как приведение тихо появляется на кухне, помятый и сонный, такой родной, нежно приобнимает со спины, пока Сынмин хозяйничает у плиты, делая завтрак, вкусный запах которого разносится на всю квартиру. — М-м-м… панкейки? — Успел к горячему, молодец, — он улыбается от мысли, что заботится о любимом человеке. — Люблю горяченькое, особенно, если это ты. — Перестань, — побороть смущение все еще тяжело. — Сегодня же пары после обеда. К чему спешка? — Мне просто нужно перед универом сходить по делам, — размыто отвечает Сынмин. — По каким таким делам? — но расспросов все равно не избежать. — Я договорился встретиться кое с кем из Студсовета, надо обсудить пару организационных моментов. — С кем? — С Кан Есаном, если тебе это о чем-то говорит. — Это тот худощавый клавишник из чановой группы, который вечно наряжается в пальто и береты, как будто на дворе Париж пятидесятых годов? — расспросы превратились в нелепый допрос. — У тебя какое-то стереотипное мышление… — Это не у меня мышление стереотипное, а у авторов учебников по истории в картинках. — Пусть так, но Есан хороший парень, более ответственный, чем Чан-хен. А фестиваль уже на следующей неделе, поэтому надо поскорее со всем разобраться, — Сынмин знает, что Хенджину особо нет дела до всей студсоветской беготни, поэтому напрягается от того, что приходится лишний раз объяснять. — И что, вы вдвоем собираетесь целый фестиваль организовывать? — Нет, мы отвечаем только за некоторые аспекты. Позже к нам присоединятся Сонхва-хен и еще пару ребят. — А это еще кто? — в хенджиновом тоне слышится детское возмущение. — Больно оно тебе надо. «Что за острая необходимость все и всех знать?» — И ты меня тут оставишь одного, что ли? — Оставлю тебе ключи. Дорогу до универа знаешь, — теперь и Сынмин начинает вредничать. Нечего по утрам капать на мозг. — Или можешь пойти со мной, если тебе будет интересно слушать. Вдруг захочешь посодействовать, — делает предложение он, на что Хенджин отрицательно вертит головой. — Нет, спасибо, я лучше мультики посмотрю, — насупившись, отвечает он. Какой же ребенок. Их переполненный смыслом утренний разговор прерывает звук уведомления о сообщении. Сынмин сразу же отвлекается на телефон, а Хенджин незамедлительно и вполне ожидаемо выдает: — Кто это? — Это у тебя сегодня вопрос дня такой? — после прочтения язвит Сынмин, спеша сообщить радостную для парня новость: — Можешь успокоиться. Есан сказал, что у него не получается встретиться перед парами. Так что мультики будем смотреть вместе. Все оставшееся время до университета Хенджин как-то критично реагировал на то, что Сынмин порой отвечал кому-то на сообщения. Сенсационная новость: оказывается, один из активистов Студсовета, примерный староста и просто добродушный парень, готовый прийти всем на помощь, по совместительству Ким Сынмин, общается с кем-то кроме его немногочисленной компашки. — С кем ты там постоянно переписываешься? — нервно интересуется Хенджин, лениво развалившись на незаправленной кровати. — Сынгван попросил скинуть ему конспекты. И через некоторое время опять… — Че, Сынгван не может разобрать твой почерк? — Нет, Мидам спрашивает, будет ли сегодня физ-ра, — не поддаваясь на провокации, равнодушно отвечает Сынмин. «Может тебе еще дать мои переписки почитать, чтобы ты угомонился?» Сейчас, находясь в кругу своих, он облегченно вздыхает, так как Хенджин прекратил глупые сцены — ревности ли? — и принялся уплетать вкусные свежевыпеченные булочки из буфета. — Хенджин, ну ты чего, а как же диета? — Чан-хен с ужасом наблюдает за ненасытным другом. — Стресс заедаю, — насмешливо фыркает тот. — Ты что с ума сошел? Сахар подскачет, диабет уже в молодости заработаешь! — Сплюнь, дурак. Где ты такой херни нахватался? — Книжки читать надо, а не мультики смотреть. — Иди к черту. — Так, я забыл вам сообщить, — игнорирует сердитого Хенджина он и продолжает: — сегодня у малого днюха, поэтому мы идем тусить в парк. — Стоп, разве у Феликса сегодня день рождения? — уточняет Сынмин, который так-то отлично помнит, что тот, как и он сам, по знаку зодиака Дева, значит, никак не может родиться в мае. Зачем он хранит подобную информацию — фиг его знает. Кто в наше время вообще придает значение гороскопам? Гугл поиск «Дева и Рыбы совместимость»… «Совместимость Девы и Рыбы — сложны и интересны одновременно. Эти партнеры могут очень удачно дополнять друг друга, но беда в том, что им сложно достичь понимания. Ведь каждый из знаков живет в своей стихии: для Девы это Земля, для Рыб — Вода. Представитель знака Рыбы всегда окружен вуалью загадочности. Его натура интригует Деву, заставляя искать способы разгадать рыбью тайну…» «Да что ж все так печально?» — Сынмин тяжко вздыхает, пролистывая статью дальше в ожидании чего-то хорошего. «Единственный выход для партнеров — научить друг друга жить в разных стихиях. Деве придется иногда погружаться в сентиментальные иллюзии, а Рыбы будут вынуждены приспосабливаться к реальной жизни. Иначе партнерам никак не встретиться в духовном смысле. Этим двоим тяжело находиться рядом. Совместимость Девы и Рыбы предполагает большое терпение обоих и постоянную работу над отношениями. Явные недостатки Девы и Рыб слишком уж перевешивают скрытые достоинства, и они должны всеми силами стараться эти достоинства показать партнеру». «Да какого черта? Все, не верю я в эти ваши тупые гороскопы!» «Для достижения идеальной совместимости знаков Дева и Рыбы в интимных отношениях Деве придется избавиться от излишней сдержанности. Ее консерватизм и рациональное мышление в спальне не принесут никакой пользы. Доверив представителю водной стихии свою душу и тело, Дева окажется на вершине блаженства, поскольку для Рыб занятия любовью — это квинтэссенция чувственности и единения с партнером». «Не, ну это ладно. Вроде еще похоже на правду… Боже, Сынмин, зачем ты это читаешь?!» — Нет, у моего малого. У Чонина, — вставляет Уджин. — Мальчишка совсем в выпускном классе приуныл, давайте с ним развеемся. Он очень хочет покататься на аттракционах, а идти не с кем. — Отличная идея, только вот… я немного занят вечером, поэтому присоединюсь к вам чуть позже, окей? — предупреждает всех Сынмин, наблюдая за тем, как Хенджин с той же недовольной миной жует не самый полезный обед. — Без проблем, — отвечает Чан. — А Минхо и Феликс подойдут? Что-то их не видно. Эти двое в один момент как сквозь землю провалились. Особенно Минхо. — С Феликсом я еще поговорю, а вот насчет второго не уверен… Сынмин уже было собирался спросить, почему, но хен взглядом дал понять, что в данный момент ответа он не даст. «После обеда отойдем поговорить» — тотчас присылает сообщение Чан. Становится тревожно. — Похоже, ты не знаешь, где Минхо был этой ночью, — констатирует факт Чан-хен, на что остается только подумать: «Поверь, этой ночью мне было не до Минхо». — А ты, я вижу, в курсе. Надеюсь, потом я не пожалею о том, что захотел узнать… — Видимо, он был в каком-то клубе. Не знаю, с кем, но я видел несколько сторис в инстаграме, которые он вскоре удалил. «Пиздец». — Ты звонил ему? — Сынмин обеспокоен. Минхо, конечно, не маленький мальчик и имеет полное право ходить по заведениям для взрослых, но факт, что в последнее время в его жизни творится черти что все равно остается фактом. — Звонил, и не один раз, но он не брал трубку. Зато утром отписался, что все в норме. — Он всегда так. Любит закрываться в себе и ничего не рассказывать. Разве что, когда напьется. — Я ему не мамочка. Мне одного оболтуса хватает, за которым тоже стало трудно уследить, — с понурой улыбкой рассказывает друг. — У Феликса что-то стряслось? — деликатно интересуется Сынмин, но Чан уходит от темы: — Если и стряслось, то он разберется с этим самостоятельно. Кстати, — внезапное изменение тона не предвещает ничего хорошего, — я слышал, что ты улетаешь учиться в Штаты. Почему не рассказал? — Что? — вопрос хена застает врасплох. Сынмин еще сам не знает, едет или нет, но кто-то, видимо, решил это за него. — Это пока неточно… Откуда ты знаешь? — Есан сказал. Я думал, что об этом уже все знают, кроме меня. — Не может такого быть, что все знают, а ты нет, — подшучивает Сынмин, но тень улыбки быстро сходит с его лица. — И все же… ничего еще не решено. — Ты рассказал Хенджину? — Чан-хен с удивительной точностью подбирает вопросы. Трехочковый. — Пока нет. Не знаю, как ему сказать… — Сынмин понимает, Чан не дурак и, разумеется, видит, что происходит между ним и Хенджином, поэтому скрывать больше не имеет никакого смысла. — Мне кажется, он не простит меня. — Я решил, что Хенджин знает, так как сегодня он явно не в духе, но… чем раньше ты расскажешь, тем лучше. Ему нужно узнать это именно от тебя, понимаешь? — чановы наставления слегка раздражают. Еще больше раздражает, что он действительно прав. «Хен, ты бы знал, как мне хреново». — Понимаю. Я просто не уверен… во многом. Практически во всем. Поэтому я толком и не знаю не только, как сказать, но и что сказать. — Если ты ему правда нужен, он никогда не предаст тебя. Что бы ни случилось. Обговорив все важные детали предстоящего университетского фестиваля, Есан угощает Сынмина карамельным капучино, шутит про то, что, если все пройдет без накладок и Red Velvet реально приедут к ним выступать, Чан сойдет с ума и начнет повсюду вылавливать Айрин. Сынмина забавляет представляемая картина, ему жутко нравится атмосфера фестивалей, поэтому то, что предстоящий может стать последним времяпровождением со многими близкими людьми, вгоняет в неизбежную тоску. — Ты уже слышал, что я уезжаю, да? — он не показывает своего смятения, хотя на душе с каждой секундой, с каждым прошедшим радостным моментом пополняется копилка безысходности. — Да. Я не смог сегодня утром встретиться с тобой, потому что нужно было срочно сходить в деканат. Там краем уха услышал, как преподы говорили о совместной с Вашингтоном учебной программе, в которой ты участвуешь. Мои поздравления! — искренне восхищается им Есан. Но за успешное будущее придется слишком дорого заплатить. И речь тут вовсе не о деньгах. — Спасибо. Есан не тот, с кем хочется поделиться. У него доброе лицо, легкая таинственная притягивающая окружающих улыбка, от которой идет сплошь позитив, поэтому его чуть ли не светящуюся ангельскую ауру не хочется омрачать, грузить чужими проблемами. Сынмин уверен, что Есан человек надежный — и денег займет, и с учебой поможет, и бабушку через дорогу переведет, не забыв по пути покормить бездомного котенка. Чересчур близкими друзьями их не назовешь, хоть и для Сынмина он не просто худощавый клавишник из чановой группы, который вечно наряжается в пальто и береты, как будто на дворе Париж пятидесятых годов, но все же переживания не идут наружу, не хотят быть озвученными для парня, который скорее всего и не против был бы выслушать Сынмина. Перед тем, как спуститься в метро, Сынмин предупреждает Хенджина, что скоро будет. Наверняка они уже вовсю веселятся, поэтому и не рассчитывает на скорый ответ, но Хенджин не заставляет себя ждать: «Жду тебя. Желаю безопасной дороги». От его заботы так тепло… и грустно. Жду тебя… Слова душат нещадно. «Будешь ли ты всегда ждать меня?» Не стоит идти в парк с донельзя загруженной головой, решает Сынмин. Нужно освободить свой разум, высказаться. Для этого он делает один звонок с надеждой, что тот все-таки поднимет трубку. — Привет, Сынмин-а, — голос у Минхо какой-то осипший, будто он только недавно проснулся, а ведь на дворе уже вечер. — Минхо-я, я сразу тебе скажу, что звоню не для того, чтобы расспрашивать, где ты и что с тобой. Я знаю про клуб и думаю, что ты расскажешь сам, если посчитаешь нужным, — Сынмин прямолинеен и терпелив, он не хочет давить. Остается только надеяться, что Минхо реально дорожит их дружбой. — Мне очень стыдно, честно, — по голосу слышно, что это не ложь. — Я обязательно расскажу, как буду готов. Не волнуйся, сейчас я в порядке. Ты хотел что-то рассказать мне? У тебя какие-то проблемы? — как и всегда чертовски проницателен. — На самом деле да. Я уезжаю. — Куда? Когда? Зачем? — растерянный Минхо выдает вопросы скопом. По серьезному тону Сынмин ясно дал понять, что разговор пойдет отнюдь не о поездке на море. — В США. Учиться. Примерно через два месяца, как только оформят все документы. — Ахренеть, это здорово, конечно, — Минхо выдерживает паузу. — Хенджин в курсе? — ведь точно знает, куда бить. — Нет. В этом и дело. Я думаю, ты догадываешься почему… — До этого догадались все еще раньше вас самих, — в своей типичной манере ухмыляется друг. — Ты боишься ему рассказать? Думаешь, он будет злиться? — Возможно. Я… люблю его и не хочу бросать, — Сынмин находит силы произнести это вслух, чтобы передать всю невыносимую боль, — но я не могу упустить такой шанс. Я всю жизнь упорно работал и всегда мечтал достичь чего-то большего. Тем более мои родители все равно бы не позволили мне отказаться. — Ты просто не знаешь, чего хочешь, — Минхо озвучивает истину. — Если это действительно то, о чем ты мечтаешь, то Хенджин отпустит тебя. Да, он может расстроиться, разозлиться, но со временем все поймет. Ты бы отпустил его, если бы был на его месте? — Я всегда желаю ему только хорошего. Поэтому принял бы любое его решение. — Тогда тебе просто стоит довериться ему.

***

— Может ты прекратишь изводить себя? Феликс никак не ожидал столкнуться со старшим братом в коридоре в шесть утра. — В смысле? Я на репетицию, — невозмутимо отнекивается он, на что Чан грозно исподлобья отвечает: — Я знаю, что ты снова не спал. Позавтракай хотя бы, — какая забота. — А ты чего так рано поднялся? — переводит тему Феликс. — Рассчитал, что только в это время смогу застать тебя. Ты какой день подряд уходишь до моего пробуждения и возвращаешься поздно, закрываясь в своей комнате. Будешь отрицать, что избегаешь меня? Что происходит, Феликс? — если ради него Чан заставил себя встать ни свет, ни заря, то значит он серьезно беспокоится о младшем. Именно этого он и опасался. Разве Феликс может все ему рассказать? Больше всего он не хочет услышать из чановых уст: «Я же говорил». Да, предостережения старшего брата, как и всегда, стали реальностью, и от этого только хуже. Но чего он добьется, если выведает у Феликса горькую правду? — Все нормально, ты преувеличиваешь, — нагло врет младший, проходя мимо Чана, даже не посмотрев ему в лицо. Совсем не умеет лгать. — Ты не обязан делиться со мной своими секретами, но, я прошу тебя, не веди себя так, будто мы чужие друг другу. И поешь нормально, умоляю. После изнурительных тренировок нужно восполнить запас энергии, — искренние слова хена невозможно проигнорировать, поэтому напоследок Феликс бросает робкое «спасибо» и обещает больше не издеваться над своим организмом. В его личных делах Чан не помощник, но Феликс ценит то, что брат держит определенную дистанцию и не отворачивается от него, оказывая хоть и малую, но очень важную поддержку. — Тебя не было на обеде. Почему? — Чан волнуется значительно больше, чем предполагал Феликс, который вместо люлей получил шоколадный баточник. — Я поел, — уверенно отвечает он, но брата так просто не проведешь. — Ага, именно поэтому съел большой «Сникерс» в два укуса. Я хотел спросить… ты занят после занятий? И даже если занят, отказы не принимаются! — чановы авантюры без предварительного согласования довольно настораживают. — Ну… На самом деле не особо, — тут он решает не юлить, хоть и мешкается. — У Чонина сегодня день рождения. Мы с Уджином решили сводить его в парк. Хенджин и Сынмин тоже с нами. И тебе, честно говоря, тоже стоит отвлечься. В последнее время ты слишком напряженный. «Ничего себе, какие ответственные хены». — Да, хорошая идея. Но… нужно же купить подарок. — Не парься, я уже кое-что прикупил. Сделаем типа от нас обоих. — Ладно. А как же Минхо-хен. Он будет? — не то чтобы Феликс был достаточно близок с Минхо, но даже он чувствует, что тот значительно ото всех отдалился. — Сомневаюсь. В последнее время он какой-то не компанейский. Минхо-то? Это более чем странно. Чан явно что-то скрывает — видимо, так нужно. Либо Минхо занял оборонительную позицию, и старший брат знает не больше Феликса. Он не волен судить, ведь сам нахватался секретов сполна, таких, что с каждым днем становится все труднее признаться не только кому-то, но и самому себе. В любом случае Со Чанбин — вечная феликсова тайна, и чем раньше она заляжет на дно, тем лучше. Для всех. Для ребят. Для Феликса. И для Минхо. Карусель закружит в бешеном ритме, ритме парка, где Феликс оставил свои лучшие воспоминания, где пытался побороть страхи, где впервые поверил в то, что он красивый, в то, что замазывать веснушки тоналкой не так уж и необходимо. Именно здесь Феликс оставил свой самый незабываемый поцелуй. Если честно, у него таких еще шесть. А могло бы быть пятнадцать. А может еще больше. Но этот особенный. Поцелуй на колесе, что будто в ответ сейчас смотрит на безутешного парня, злобно приговаривая: «Какой же ты болван, Феликс, ты все проебал». Чтобы что-то потерять — нужно что-то иметь. Он приобрел нечто важное и практически сразу же лишился. Но как опознать эти ключи, как понять, что это, черт возьми, было? И почему это имеет такое огромное значение? — Феликс. — Да? — У тебя красивый голос. — Я знаю. — А еще веснушки. — Может быть. — Ты очень красивый. Ты знал об этом? — Почему ты говоришь это? — Ты же просил говорить с тобой. Я пытаюсь сделать так, чтобы ты думал о хорошем. — Говоришь так, будто влюбился в меня. — Я всего лишь констатирую факты. Феликс реалист до мозга костей. То, что он собственноручно вызвался на это адское колесо обозрения, что до сих пор вызывает у него дикий страх, сейчас кажется абсолютным бредом. Сном, который должен был давно раствориться в сознании, но Феликс и данную секунду в реале помнит все до мельчайших деталей. Даже такой авантюрист и искатель приключений как Бан Чан, зная о главной феликсовой фобии, не рискует предложить младшему подобное развлечение. Тот ни за что бы не поверил, на что пошел Феликс ради… Ради чего? Ради кого? — Хен, я хочу туда! — восторженно произносит именинник со сладкой ватой в руке, пальцем указывая на знаменитые американские горки. И лучше бы Феликс в этот момент по-тихому сбежал в туалет, потому что с таким кошмаром ни одно колесо обозрения не сравнится. — Сегодня для тебя все что угодно! — кто бы сомневался в том, что Чан начнет ему потакать. Эти двое бесстрашных точно на одной волне адреналина. Хенджин-хен соглашается на это как-то безучастно. Уджин-хен тоже не из пугливых. Только Феликс выбивается из общей картины, не ответив ни слова на данное предложение. — Ликс, ты как? — Чан-хен изначально глядит на него так, на сто процентов зная, что тот откажется. — Я думаю… это неплохая идея. Лицо старшего застывает в недоумении. — Серьезно? Ты пойдешь с нами? — А что не так, хен? — любопытничает Чонин. — Просто Феликс… Чану неловко рассказывать об этом при всех, поэтому тот перебивает: — Я боюсь высоты. Очень сильно. — Ты уверен, что хочешь? — все еще нетвердо верит Чан. Феликс и сам запутался в том, какой черт его вообще на этот дернул. — Пора взрослеть, — лучшего аргумента и не придумаешь. Феликс должен стать самостоятельным и преодолевать свои страхи без чьей-либо помощи. Все ближе приближаясь к экстремальному аттракциону, он понимает, что наверняка пожалеет об этом. Садясь в вагонетку, Феликс вовсе отказывается принимать то, что он с какого-то перепугу решил доказать обратное, мол теперь он равнодушен к чужой поддержке, равнодушен к тому, что было жизненно важно. Изломанный и разбитый борется с тревогами, одновременно парируя от единственного, что могло его действительно спасти. Феликс как альпинист, что решил забраться на высокую гору без необходимого снаряжения. — Черт, мне реально так страшно, что аж стыдно. — Дай мне руку. — Зачем? — Что ты хочешь сделать?.. — Просто дай мне свою руку. — Ахренеть! — резко выдает Чонин, как только вагонетка трогается. — Чонин, не выражайся, — грозно замечает Уджин-хен, что сидит рядом и жутко переживает за своего младшего братишку. — Сегодня мне можно. — Хамить старшим никто не разрешал. Но младший уже не слушает. Ему в принципе в любой день нет дела до чужих замечаний. Очаровательная черта. — Ты в порядке? — теперь и Чан-хен включается в режим идеального старшего брата. — Можно я совру? — обреченно вздыхает Феликс. Тут все ясно как день. — Давай честно. — I’m not okay. — Recognized, agree. — With meaning. Всем непередаваемо весело, особенно Чонину, для которого сегодняшний день рождения останется в памяти одним из лучших. Когда они срываются вниз, Феликс закрывает глаза, молясь всем существующим и несуществующим Богам о том, чтобы это поскорее закончилось. Сердце стучит как бешеное, адреналин скачет по всем точкам с головы до кончиков пальцев. Донельзя всполошенный от страха и паники парень изо всех сил держится за поручень вспотевшими ладонями и абсолютно ничего не видит. Зато слишком много и сразу чувствует. Атомный взрыв, чуть ли не отправивший на тот свет. Но перед глазами не проносятся воспоминания о той самой крыше в Австралии, о видах из окна многоэтажного здания и злосчастного аттракциона. Просто ничего. Чувства показывают намного больше, они ярче и на подсознательном уровне воспроизводят то, что врезалось в память прочно и, наверное, навсегда. Можно никогда не вспомнить то, какой же высоты было то чертово колесо обозрения, какого цвета был диван в спальне Чанбина, про что был фильм, который они вместе смотрели в антикинотеатре. Но ощущения его прикосновений и поцелуев не забудутся никогда. Феликс даже не подозревал, что именно Со Чанбин все это время и являлся его американскими горками.

***

Ревность — омерзительное чувство. Особенно когда она необоснованная. Без нее, конечно, не обойтись, но она губит, если вовремя не обозначить границы. Это как напиться на крутой вечеринке — сначала кажется, что все нормально, ведь все же просто веселятся, а потом тебя увозят на скорой с алкогольным отравлением. Нужно всегда знать меру, иначе от личных внутренних противоречий пострадают другие. Причем самые дорогие и близкие. Хенджин не умеет контролировать чувства, когда дело касается любовных — если так можно выразиться — дел. Он либо слишком холоден и равнодушен, либо разгорячит себя и других до лютого безумства. Две крайности. Даже Минхо в этом плане всегда придерживался одной стороны, и все вроде как уже привыкли. Отношения с людьми помогают разобраться в себе, понять, что ты на самом деле хочешь от себя и от остальных, что тебе верно подходит и как в этом случае себя вести. Но Хенджин застрял в стадии абсолютного неведения, куда двигаться дальше. Добивать ли или же отступиться? От Сынмина ответов не дождешься, да и каждый должен делать выводы для себя сам. Хенджину тяжело, ведь теперь он ответственен не только за свои чувства, но и за чувства человека, который стал намного больше, чем лучший друг. — Хенджин-а, ты идешь в тир? — спрашивает воодушевленный после двухчасового аттракционного трипа Чан-хен. Но тот и вполовину не настроен на развлечения, как вся компания. Даже Феликс решился прокатиться на американских горках, на которые ранее и силком не затащишь. — Ну, можно попробовать, — вообще Хенджин неплохо стреляет. Почему бы и не попытать удачу? — Чан-хен обещал выиграть для меня огромного Кумамона! — ставит всех в известность виновник торжества. Ясное дело старший покажет, кто тут папочка. — Будет смешно, если это сделает Уджин-хен, — вставляет Феликс. — Уджин у нас футболист. У него только нижняя часть тела метко попадает, — показывает превосходство Чан. — Надеюсь, ты сейчас про ноги, — добавляет Чонин, после чего Уджин, поперхнувшись газировкой, резко отвечает: — Слыш, мелкий, угомони свое остроумие, а то поставим тебя заместо мишеней. — Каждый думает в меру своей испорченности! — А то мы не поняли, что ты имел в виду, засранец. Вместо здоровенного Кумамона тебе надо дать здоровенных пиздюлей. — Так, хорош базарить, погнали очередь занимать, пока всех Кумамонов не разобрали! — поторапливает всех Чан-хен. Но Хенджина в данный момент волнует отнюдь не ограниченное количество призов, а то, что Сынмина до сих пор нет. Всех, разве что кроме Чана и Чонина, уже довольно вымотала беготня по огромному парку из-за небезграничного объема времени, за который нужно все успеть. Обилие игрушек самых разных размеров и видов определенно хватит на всех посетителей тира, но отсюда и рождается сомнение, возможно ли здесь вообще что-то выиграть. Так или иначе, раздумывать над тем, лохотрон это или нет, желания ни у кого не было, потому что люди прежде всего приходят, чтобы получить эмоции, отдохнуть и повеселиться. — Что нужно сделать, чтобы выиграть вон того Кумамона? — Чан указывает на заветное желание именинника, что кровь из носу нуждается в этой игрушке, которая по размерам походу крупнее его самого. — Это наш главный приз, который можно выиграть, сыграв в суперигру, — поясняет работник тира, так ехидно улыбаясь, будто заранее зная, что все это полная безнадега и простое опустошение чужих карманов. — Я готов! — самонадеянно соглашается хен, словно реально верит в свою победу. — Что нужно делать? Хенджину бы его уверенность. — Сбить не двадцать, а все шестьдесят баночек, имея только шестьдесят три патрона. — То есть у меня только три права на ошибку? — Да. — Это даже звучит как-то нереалистично, — скептично замечает Уджин-хен, но парнишка из тира отвечает: — Мы тоже так думали, но изначально таких больших Кумамонов было три, а сейчас всего один. Поэтому если не выиграете вы, то это сделает кто-то другой. — Да это ж обыкновенный маркетинговый ход, а вы ведетесь… — еле слышно говорит Уджин Чану, но тот, видимо, настроен серьезно. — Заряжайте ружье. Все готово, и люди вокруг начинают с интересом наблюдать за тем, как же Бан Чан справится с поставленной задачей. Он целится долго, попадая с первого же раза и еще несколько выстрелов подряд. Все восторженно улюлюкают, и Чонин истинно верит, что Кумамон почти у него в руках до того момента, пока тот не промахивается. Тогда общий энтузиазм чуть спадает, но дальше все вновь идет ровно. После второго промаха сам Чан начинает нервничать, но борется до конца, не переставая заряжать окружающих своим позитивным настроем. Но практически на финише шансы на выигрыш обнуляются, когда пули предательски заканчиваются, а баночек остается еще целых пять. Чонин, понурив голову, вздыхает, но, к счастью, без приза старший не остается. Работник тира с поздравлениями вручает ему плюшевого Пикачу небольшого размера, наблюдая за тем, как Чонин чуть ли не слезливо в последний раз бросает взгляд на горячо желаемого Кумамона. Чан настоятельно, но заботливо просит того не расстраиваться, подарив свой приз имениннику. И тут Хенджин вызывается проверить свою меткость. И не ради игрушки, а просто потому, что хочется что-то выпустить, избавиться от некого неприятного чувства, что прочно засело внутри и не дает трезво мыслить. Сейчас это самый оптимальный вариант. — Хенджин-а, файтин! — подбадривает его Чан-хен. Может быть младший не облажается. Но он промахивается с первой попытки. Это очень подрывает самооценку, но ведь осталось еще целых два права на ошибку. Значит, не все потеряно. Далее процесс идет как по маслу, поразительный контроль ситуации придает уверенность, хоть и обнадеживать себя не хочется. Хенджин на самом деле не особо напрягается, не прицеливается так же долго, как и Чан, но каждый раз попадает четко в цель. — Идеальный парень идеален во всем, — шутит Уджин-хен, но Хенджин напрягается. Идеальных людей не существует, да и вообще это слово нужно запретить. Парень слышал его в свой адрес слишком часто, оно приелось и стало не комплиментом, а натуральным клеймом. Теперь Хенджин совсем не желает, чтобы им восхищались — это порождает зависть или еще хуже презрение, ненависть. А чему тут завидовать, когда Хенджин знает, что он хоть и симпатичный, но вообще-то пиздец какой валенок? Хенджин просто хочет, чтобы его уважали… и любили те, кого так любит он. И все же как бы теория об идеальном парне не раздражала, Хенджин в очередной раз подтверждает ее, когда сбивает все чертовы шестьдесят баночек, еще даже не врубаясь в то, что это действительно произошло. Изумленные взгляды собравшейся толпы и даже парнишки из тира тяжело передать словами — все просто в шоке. Поздравления лестны, но, честно говоря, этого Хенджин совсем не ожидал. Ликующие возгласы приободряют, а Кумамон отправляется в руки победителя, который понятия не имеет, куда это огромное создание девать-то теперь. — Хван мощь, просто лучший! — торжествует Чан-хен, заключая Хенджина в свои крепкие объятия. — Ахренеть! — снова выражается Чонин, но Уджин-хен не придает этому внимания, тоже искренне радуясь за друга: — Это было нереально круто! — Мне аж самому захотелось попробовать, но я совершенно не умею стрелять, — признается Феликс. — Да ладно тебе, живем один раз. На американских горках же прокатился. Что тебя останавливает сейчас? — подбивает того старший брат, но Феликс быстро забивает на эту затею: — Лучше найдем новое развлечение. Тем более скоро должен подойти Сынмин-хен. — Точно! — вспоминает Чан. — Хенджин, слушай, давай поменяемся? Отдашь малому Кумамона, чтобы он тут в свой день рождения печальку не включал, а Пикачуху подаришь Сынмину на память. Хенджин моментально впадает в ступор: — В смысле на память? Может он что-то не так понял? — Сделаешь ему подарок перед поездкой. — Какой еще нахрен поездкой? — Вот бля, — Чан тут же теряется, словно совершил непростительную ошибку. Кое-кто явно сболтнул лишнего. Сынмин уезжает. Уезжает далеко. В США. За одиннадцать тысяч километров. Хенджин остается здесь. В Южной Корее. Совсем один. — Он собирался тебе сказать. Просто не знал, как, — оправдывается Чан-хен. Но, черт возьми, это реально так похоже на Сынмина. Поцелуй Сынмина — это не поцелуй Иуды, чтобы обвинять его в предательстве. Он еще никуда не уехал. Ничего не сделал. Просто не сказал. Почему? Чего он боялся? А чего боится Хенджин? — Простите, что я так задержался. Вы, наверное, уже все аттракционы обошли, — Сынмин присоединяется уже тогда, когда измотанный Бан Чан изъявляет острое желание завалиться в какой-нибудь бар и выпить пивка. Чонин подкрепляет свое согласие тем фактом, что он тоже теперь стареет и не вывозит такие долгие прогулки. Пенсионеры ей-богу. — Осталось только колесо обозрения, — напоминает Уджин-хен. — Вот черт, — на фоне вставляет Феликс, что до жути боится высоты, несмотря на то, что прокатиться на американских горках несколько мгновений ранее он на удивление осмелился. — В темное время суток с высоты раскрывается такой прекрасный вид, — вдохновленно произносит Сынмин. — Тогда давайте завершим на нем наш сегодняшний праздничный тур! — заявляет лидер Бан и ведет всех прямиком к популярному аттракциону. Смотря на Феликса, можно понять, что у него откровенно нет желания на подобного рода мероприятия. Хенджин его понимает. Не на сто процентов, но интуитивно он чувствует, что радости для них обоих сейчас нет абсолютно никакой. — Вау, Чонин, где ты взял такого большого Кумамона? — интересуется Сынмин. — Чан-хен выиграл для меня в тире, — скромно отвечает тот. «Чан… Как же…» — про себя усмехается Хенджин. Пусть будет так. — Ты устал? — Сынмин обращается к парню, на что тот притворно отвечает: — Нет, — «Я просто опустошен». — Я скучал по тебе. — Меня не было всего несколько часов. «А как я буду справляться, когда тебя не будет несколько дней? Месяцев? Лет?» — Этого достаточно, чтобы соскучиться. — Теперь я рядом. Когда Хенджин и Сынмин первыми заходят в кабинку, оборачиваясь, они видят, как Чан-хен жестом останавливает других, и те остаются внутри только вдвоем. Лицо старшего якобы говорит Хенджину: «Вам нужно поговорить». В этот момент он ненавидит Чана. Что за механизм для налаживания отношений? — Они думают, что мы все тут не поместимся? — не догоняет Сынмин, но кабинка уже закрывается и начинает свой ход. — Чем меньше народа — тем больше кислорода. Может у кого-то из них развилась клаустрофобия, — отмазывается Хенджин, усаживаясь напротив парня. Они поднимаются в полном молчании, хотя есть что сказать. И очень многое. А Хенджин всегда весьма туго идет на контакт первым. — Чан проболтался, — внутри все сжимается, а выдать прямо тяжело, поэтому Хенджин приплетает третье лицо, начиная издалека. Но Сынмин неглуп и все отлично понимает. — Я собирался тебе сказать. Честно. Всем вам. Он узнал об этом даже не от меня, — уход от темы. Сейчас ведь речь идет совсем не о хене. — Держи, — Хенджин достает из рюкзака покемона, что выиграл Чан в тире, и протягивает подарок Сынмину. — Так день рождения сегодня не у меня, а у Чонина, — принимая его, смущается Сынмин. Он приятно удивлен подобным знакам внимания. — На самом деле того Кумамона выиграл в тире не Чан-хен, а я. А это маленький утешительный приз для проигравшего. Мы просто решили поменяться, так как Чонин весь вечер ныл про этого здоровенного Кумамона. Я надеюсь, ты не против? — Конечно же нет. У Чонина такой знаменательный день сегодня, да мне бы в любом случае было бы не жалко. Внимание важнее. Спасибо, — Сынмин настолько ярко улыбается, что для Хенджина каждый день рядом с ним становится лучше, чем какой-то день рождения. — Чан сказал, что это будет прощальным подарком, — но тот снова все портит. — Хенджин-а, еще ничего неизвестно… Еду я или нет. Плюс… это на некоторое время, — он же ни в чем не виноват, но выглядит так, будто готов сутками извиняться. — Насколько? — Наверное, на пару месяцев. Я же не в армию ухожу. Не переживай раньше времени. — Я не переживаю. Просто… почему ты не сказал? — Потому что пока нет никакой конкретики. И, если честно, я знал, что ты расстроишься. Я вижу, что ты надел серьги, которые я тебе подарил, — резко замечает Сынмин, снова переведя тему. — Это мои любимые серьги, несмотря на то, что я их не часто надеваю. Они особенные, — «Как и ты». — Поначалу я боялся, что тебе они не понравятся. — Также, как и боялся сейчас рассказать мне правду. Мы же не чужие люди. Давай будем честны друг с другом с этого момента? — Хорошо. Прости меня… — и опять за свое. — Не извиняйся. Ты не должен. — Воруешь мои выражения, — подлавливает Сынмин, и Хенджин невольно улыбается, отводя взгляд на вид из широкого окна на самой высокой точке колеса. — Мне не впервой кататься на этом колесе обозрения, но до этого я не замечал всю красоту вокруг, — рассказывает Хенджин. — И очень зря. Здесь безумно красиво. И раз теперь мы предельно честны друг перед другом, я хочу сказать, что мне так жаль, что ты всегда был рядом со мной, но я начал ценить это только сейчас. «Когда время начало подходить к концу». Колесо обозрения заканчивает свой круг. Вечный круг жизни. Все имеет начало и конец, но повторяется вновь и вновь. Таков закон сансары. Этот момент уже не вернуть никогда, эти взгляды еще можно будет увидеть на их лицах, но в этой временной точке они останутся единственной правдой. Правдой о том, что мы многое теряем, но, осознавая ошибки, приобретаем намного больше. Здесь было много таких, как они. Что-то было построено, что-то разрушено — это и называется жизнью, когда ты вечно падаешь и встаешь до тех пор, пока не упадешь навсегда. Но для близких ты всегда останешься рядом. Останешься человеком, который просто закончил очередной круг. — Мне кажется, что я по-настоящему люблю тебя, — отныне Хенджин уверен, что его путь только начался. Пока другие идут по кругу, его дорога будет вымощена по прямой. Хенджин будет ступать по ней, держа Сынмина за руку. Празднование дня рождения заканчивается на не менее веселой ноте, чем начиналось. Даже бесстыже более. Бан Чан под градусом тот еще фрукт — пресс постоянно демонстрирует, уже и целовать в кубики просит, убеждая, что они на вид такие же аппетитные как свежий хлебушек. Так Чонин и не против был, пока Уджин-хен со своим здоровьем и выдержкой спортсмена не отошел поблевать. Феликс основную часть действа был каким-то унылым, но потом как разошелся после собственноручно сделанных адских смесей, которые он гордо величает коктейлями личного рецепта, а по факту попросту намешал всякую херабору. Вот и рэп андерграунд недофристайл пошел — Феликс думал, что вышло прям-таки, как он сказал — «заебумба», а на деле что-то по типу «Я Электрозуб, я взрываю этот клуб». — Куда Минхо пропал снова? — спрашивает Хенджин у Сынмина. Кажется, что среди всех только он не в курсе всех последних событий. — Не знаю, — Сынмин чего-то недоговаривает. — Когда ты видел, чтобы Минхо пропускал пьянки? — Я думаю, сейчас у него есть дела поважнее. Скоро ведь танцевальный батл. — Будто раньше это его останавливало. Сейчас он даже не в основе, к тому же Феликс то здесь, — Хенджину становится стыдно от того, что он практически потерял связь с лучшим другом. — Может мы слишком увлеклись друг другом, что забыли про него? Я и в универе его совсем не вижу. — Я сегодня разговаривал с ним по телефону. Он сказал, что все нормально. Наверняка это ложь, но… главное, что он выходит на контакт. — Он знает, что ты уезжаешь? — Хенджин слегка растерян в неведении, на какой ответ рассчитывать. — Да, — признается тот. Не зря же они обещали друг другу говорить только правду. — Ясно. — Ты все еще злишься?.. — Такое чувство, что мы все постепенно отдаляемся друг от друга. Что будет с нами через пару лет? — Не загадывай. Жить надо сегодня и сейчас. — Одно я знаю точно, — хенджиновы пальцы переплетаются с пальцами Сынмина, заключая в свои нежные, но горькие тиски крепко-накрепко, — завтра я буду любить тебя сильнее, чем сегодня. Хенджин лежит рядом и ловит каждый взгляд, примечает каждую деталь, пытается закрепить у себя в памяти все вплоть до несущественных мелочей, будто Сынмин может испариться в любую секунду, а его образ с течением времени начнет таять. Сегодня Сынмин не намазал губы бальзамом, но, несмотря на то, что они суховаты, их все равно приятно целовать. Когда у Сынмина выпадает ресничка, Хенджин спрашивает его, на какой стороне, тот угадывает, что на правой, и спешит загадать желание. Хенджин надеется, что Сынмин загадал навсегда остаться вместе с ним. Сынминовы глаза уставшие, слипаются в приближении сладкого сна, на протяжении которого Хенджин будет его обнимать. Он не готов отпустить. Точно не этой ночью. Точно никогда. — А твою маму не смущает то, что ты постоянно не ночуешь дома? — Сынмину пришлось потесниться из-за того, что тот фактически поселился в этой небольшой квартирке. — Ее ничего не смущает, пока я хорошо учусь и не употребляю наркотики. — А то, что ты спишь со своим лучшим другом ее не смущает? — здесь он подбирает именно слово «спишь», и Хенджину от этого тошно. — Мы же с тобой не секс по дружбе практикуем. Даже если она узнает и начнет протестовать, мне будет по барабану, — это не тот случай, когда Хенджин зависит от мнения родителей, учитывая то, что они совершенно не в курсе о том, что происходило между ним и братом в их доме на протяжении нескольких лет. — А если твоя мама узнает? — Мне конец, несмотря на то, что она считает тебя красавчиком. — Хах, она так и сказала? — Вообще один раз она немного выпила и выдала то, что если бы ты был постарше, то, возможно, моим отцом мог бы быть и ты. — Я что не гожусь на роль твоего папочки? — подтрунивает Хенджин, нагло играя бровями. — Фу, ну ты и хуйню сморозил, — Сынмин бьет его подушкой по лицу, пока тот заливается громким смехом. — А то, что ты так спокойно рассказал о своей маме не мерзко? Ты не подумай… Мне нравится твоя мама, но это какой-то пиздец. — Согласен, что звучит так себе, но мне же не тринадцать, чтобы шутить про мамкоебов. Так легко и непринужденно. Кто может не любить искренний смех, ладонь избранного человека в своей ладони, нежные прикосновения слегка шершавых губ, вызывающих выброс эндорфина с мурашками по всему телу? Кто может не любить любить? Сильно, по-настоящему, взаимно. Но всегда есть обратная сторона медали. Чем больше растет чувство, тем страшнее потерять, лишиться всего в одно мгновение. Тем хуже ревность, одиночество и бессонница. Хенджин все еще не спит этой ночью, и скорее всего так же будет и завтра. — Можно я поцелую тебя последний раз перед сном? — Сынмин мог и не просить разрешения, ведь Хенджин готов так пролежать с ним до самого утра. Хенджин молча целует первым, думая лишь об одном, страшась… …последний раз перед сном ли? — Перед тем, как дать вам материал, я хочу поздравить одного из ваших однокурсников, — Хенвон-сонбэнним в бодром расположении духа с самого начала пары, что смотреть на него противно. — Ким Сынмин, наш замечательный староста успешно получил одобрение на участие в Вашингтонской программе и едет учиться в один из самых престижных университетов США! Похлопаем ему! Стук сердца в унисон взрыву хлопков в аудитории, но не на волне всеобщего восторга. — Большое спасибо, — смущенный Сынмин скромно благодарит и кланяется перед тем, как сесть на свое место. — Я лично составил рекомендательное письмо, чтобы лучший студент был вознагражден за свои многочисленные старания, — преподаватель не скрывает собственную немаловажную роль в этом событии. — Если Сынмин покажет достойный результат, то получит ценную возможность остаться там до конца обучения. И внутри Хенджина загорается лампочка, что вскоре лопается. Хван Хенвон лично составил рекомендательное письмо, чтобы разрушить его жизнь. — И ты серьезно пойдешь на это? — Хенджин в ярости, ведь Сынмин так окрылен своими будущими перспективами, что чихать хотел на все хенджиновы якобы предрассудки. — Почему тебя так бесит то, что мне выпала возможность уехать заграницу? — какая глупая наивность. — Она не выпала, Сынмин. Это было подстроено. — Что ты имеешь в виду? — Хенвон-хен… знает все, он догадался, — Хенджин сжимает кулак, сдерживая дикое желание ударить им о стену. — Стоп, стоп, стоп, — тот меняется в лице, но отнюдь не удивляется, а будто бы готов засмеяться, — ты хочешь сказать, что твой старший брат, наш препод, написал рекомендательное письмо для Вашингтонского университета не потому, что я вкалываю в универе, как наши предки на рисовых полях, а потому, что он хочет, чтобы я находился подальше от тебя? — Я понимаю, что это звучит абсурдно, но… я полностью уверен, что он не стал бы так напрягаться из-за кого-либо из студентов. — То есть ты считаешь, что я не заслужил этого? — Сынмин воспринимает все не в том ключе. — Да дело ведь совсем не в этом… — Притормози, — он реально не на шутку раздражен. — Допустим, что твой брат злодей и правда сделал это нарочно, но… Как я теперь могу отказаться? Разве это весомая причина? Как я объясню это родителям? Ты представляешь себе это вообще? Удар за ударом. И хен точно знал куда бить. Стрелять метко — это у них, видимо, семейное. — Он сказал, что ты можешь там остаться надолго, — Хенджин уже не знает, как и на кого выместить всю горькую обиду и негодование. Сынмин не виноват абсолютно, но получает именно он. — Зачем ты загоняешься, заглядывая в будущее, которое неизвестно? Зря я надеялся, что ты поддержишь меня. — Я тебя поддержу в любом случае. Но ты пойми, что это было сделано, чтобы мне подгадить. — Знаешь, мне кажется, ты берешь на себя слишком много. И, честно, ведешь себя как собственник. Мне это не нравится. — О-о-о, ты хочешь поругаться со мной? — точка кипения достигает своего пика. Причем у обоих одновременно. — Я не хочу ругаться с тобой, Хван Хенджин, — сказано так резко, что кроме как ссорой это никак не назвать, — но я думаю, что нам нужно все обдумать и взять перерыв. Тебе придется смириться с моим решением, и я надеюсь, что, перестав делать мне мозги, ты сделаешь правильный выбор. Сынмин огорчен Хенджином. И он уходит, даже не попрощавшись. Просто бросает того в смятении, наедине с сильным чувством надавать по лицу самому себе. С одной стороны, он должен был встать на сторону верного друга и любимого человека, но с другой… как можно радоваться тому, что их так нагло разлучили и ни капли не постыдились? Причем родной брат. До Сынмина это не донести, ведь он ужасно желал, чтобы его упорная работа окупилась, и чей-то коварный старший брат вовсе не преграда. Хенвон-хен приложил максимальные усилия, но все же предоставил Сынмину выбор. И какой-то Хван Хенджин точно не мог выступить в его жизни приоритетом.

***

Чанбину не очень симпатизируют люди, но ему нравятся их жизни, которые он никогда не сможет прожить. Только с первого взгляда парень кажется таким загадочным и сложным, но на деле чрезвычайно прост. Чанбин поддается искушениям, ему не чужды каждый из семи смертных грехов, он может влюбляться и совершать ошибки, наступая на те же грабли. — Все, что произошло в этой квартире — останется в этой квартире, — наставляет Минхо, и Чанбин полностью с ним согласен. — Тебе стыдно? — А тебе? — Не знаю. — Ты запутался, — с этим не поспоришь. — И я тоже. — Что было, то было. Нет смысла теперь что-то исправлять. — А разве это нужно? Да, мне стыдно… но это будет уроком. Нам с тобой. Ничего же страшного не случилось. Мы просто… переспали. «Просто… переспали?» — Законом не запрещено, — пытается как-то отшутиться Чанбин. — Хотя ты вчера как раз-таки закон и нарушил. — И из-за этого повел себя как животное. Я такой мудак. Спасибо, что выручил меня. И прости… — и после этого Минхо все еще находит силы посмотреть ему в глаза. Чанбин был в трезвом уме, и если кто из них накосячил, то это в большей степени он. — Оба виноваты, — и здесь есть своя правда. Оступаться в их возрасте — это нормально. Не правда ли? — Можно стрельнуть у тебя сигарету? — Мог и не спрашивать. Но разве ты куришь? — Теперь это не имеет значения. Не умру, думаю. Курение убивает нелепое тело. Легкомыслие убивает душу. Чанбин смешал для Минхо самый жестокий коктейль. Минхо в какой-то мере отходчив. Он снова простит и вернется, даже когда совершенно не нужно. Чанбина это спасает и в то же время уничтожает. Он бежит, но его постоянно догоняют и возвращают на старт, когда пройдено больше половины пути. — Все в прошлом, — Минхо внезапно прерывает задумчивую тишину после последней затяжки. — Отходняки пройдут, и я оставлю это. Я обещаю. — Оставишь что? — не до конца понимает Чанбин. — Прежде всего тебя. Я знаю, кого ты в итоге выберешь. Точнее ты уже выбрал. — Кого? — Ты не должен отпускать Феликса. Я уверен, что он не готов отпустить тебя. Чанбин уже отпустил его. Чанбин поставил себя выше и снова оказался в самом низу. — Хен, — Джисон не перестает волноваться со вчерашнего вечера, — почему ты не позвонил вчера? — и Чанбин в данный момент понятия не имеет, что ему, черт возьми, сказать. — Было уже поздно, — типичное оправдание. — С Минхо-хеном все в порядке? Ты выяснил, что с ним и где он был? Чанбин искусный лжец, но сейчас ложь не представляет для него никакой выгоды. Он просто сам себя закопал. И перед Джисоном за это стыдно куда больше, чем перед тем же Минхо. Он вырыл ему могилу, наслаждаясь процессом, и оказался в ней сам. — Он просто веселился вчера. Сейчас в норме. — Спасибо, что помог мне. Я очень сильно благодарен. «Блядь». Разбитый Минхо сидит на балконе и наверняка размышляет не о самых приятных вещах, не подозревая о том, что Чанбин оказывается намного хуже, чем был прежде. Он подвел их обоих. Единственного человека, кого можно более или менее назвать другом и человека, что, несмотря на все гнусные черты смог проникнуться к нему настоящим светлым чувством. Чанбин встал между теми, кто действительно предназначен друг другу. Он неприятная заноза, что ныне корнем не выдрать. — Хен, я скоро вернусь к нему. Я сбежал, — Джисон твердо воодушевлен. Чанбин уже опасается услышать то, что последует далее. — Сбежал откуда? — «И ради кого?» — Из дома. Подальше от предков. Я не женюсь. Передай Минхо-хену, что я теперь ни за что от него не уйду.