***
Если бы Ремуса кто-нибудь спросил, что он ненавидит в этой жизни больше всего — ответ бы составлял всего одно слово: луна. Чёртов светящийся шар на небесах, от которого невозможно скрыться, и которому приходится подчинять всю свою жизнь! Порой Ремус думал, что если бы удалось однажды добраться до луны и хорошенько подрать её когтями — ему стало бы легче. Впрочем, подобные мысли являлись редкостью — обыкновенно задуматься над чем-то этаким у него совершенно не хватало времени. И в лучшем случае потому, что он помогал отцу в его исследованиях, или матери — по дому. Худшие же случаи приходились на полнолуния, и о них Ремус предпочитал не вспоминать. Он вообще предпочел бы забыть навсегда о полнолуниях. Но, увы, полнолуния были неотвратимы, так что помнить про них ему всё же приходилось несмотря ни на что. И в этот раз очередной день-чёртовой-идеально-круглой-луны пришёлся точнёхонько на день рождения Гарри. Который Ремус имел обыкновение проводить с бутылкой огневиски, пергаментом и чернилами — он писал письма ребёнку, оставшемуся сиротой четыре года назад. Ребёнку, о котором он обещал заботиться, и которого так и не смог найти. Он не знал, доходят ли его письма до адресата, потому что ни один из известных ему способов проследить за совой не давал результатов, но продолжал упрямо писать снова и снова, каждый чёртов последний день июля, мечтая о том, что однажды сумеет вручить письмо лично в руки. Так что очередное полнолуние он ненавидел сильнее, чем когда-либо. Полнолуние, впрочем, отвечало ему взаимностью: уже с раннего утра он чувствовал себя отвратительно, как будто вот-вот должен был обернуться. Его мутило, поэтому пришлось отказаться от завтрака, громкие звуки вызывали мигрень, а малейшая попытка сосредоточиться на чем-либо — мушек перед глазами. Говорить тоже стало трудно, так что он едва сумел предупредить отца о своем кошмарном самочувствии. После обеда, поднявшись в свою комнату с помощью родителей, Ремус улёгся на кровать, и решил заранее провести все необходимые приготовления. Чёрт его знает, когда в этот раз он потеряет сознание окончательно, так что лучше не рисковать. Отец пристегнул его к кровати: сегодня они решили попробовать освящённое серебро и добавили намордник — в прошлый раз он чуть не перегрыз себе руку, пытаясь выбраться из цепей. Ремус не сопротивлялся, все эти действия давно стали ему привычны. Разве что намордник оказался слегка неудобен, но можно было потерпеть, ведь его надели с благими намерениями. Лайел Люпин всё ещё не терял надежды на излечение сына. — Если тебе что-то понадобится, просто позови меня, — попросила мать, выходя из комнаты. — Лайел настроил чары, так что я услышу. — Спасибо, — Ремус выдавил из себя улыбку. — Обязательно позову. Она кивнула ему на прощание, и через секунду дверь тихо закрылась, а на стенах замерцали чары. Лайел превратил комнату в настоящий бункер, стремясь уберечь своего сына. И Ремус был благодарен ему за это — не каждый отец поступил бы так же. До момента, когда луна займёт положенное ей место на небе, оставалось ещё несколько часов. Ремусу предстояло провести их на кровати в одной позе, хоть и самой удобной из возможных, но всё же удобной недостаточно для того, чтобы ничего не затекло. И единственное, чем он мог спокойно шевелить — пальцы и голова. Постаравшись отрешиться от окружающего мира, Ремус начал размышлять о том, какие ещё исследования им с отцом предстоит провести. Они до сих пор не смогли определить, что же такое вирус ликантропии, но определённые подвижки в этом направлении наблюдались. Они во всяком случае выяснили, что кровь магов, как и кровь оборотней не отличается от маггловской, если анализировать её маггловскими методами — Хоуп работала в маггловской клинике и смогла провести анализы, а затем сравнить результаты. Теперь предстояло лишь выяснить, чем же кровь оборотней отличается от крови магглов и волшебников, если анализировать её магическими методами. И на этом они застряли, поскольку ни один из Люпинов никогда не имел особых талантов в зельеварении, которое как раз могло помочь с решением проблемы. Ремус попытался прикинуть, хоть примерно, какое из зелий могло бы дать ответ на интересующий их вопрос, но, как назло, ничего не сумел припомнить. В голову ему лезла всяческая дрянь, очевидно связанная с приближающимся полнолунием (хотя раньше никогда подобного не было). Хотелось свернуться в клубок, облизнуть нос, побегать за кроликом… А ещё — чесался хвост. Хотя Ремус мог бы поклясться, что никакого хвоста у той твари, в которую он обращается, не имелось. Отец наблюдал за ним, а потом делился своими воспоминаниями, так что представить себе уродливого монстра оказалось несложно. Вытянутая морда, длинные уши, непропорциональные конечности с острыми когтями — по собственному мнению Ремус был на удивление мелким, для оборотня. Однако, как бы там ни было, подобная тварь довольно мало походила на волка. Даже шерсть у неё оказалась короткой и в основном шла по загривку, грудине, да мягкому животу. Руки и стопы же оставались почти незащищёнными, хотя и значительно вытягивались. Кроме того, Ремус обратил внимание на то, что каких-либо первичных половых признаков в обличье твари он тоже был лишён начисто. В дополнение ко всему, обыкновенно за несколько часов перед полнолунием Ремус начинал раздражаться, бросаться на каждое резкое движение и вообще терять разумность на глазах, хотя и продолжал ощущать себя человеком. Теперь же всё шло совершенно иначе. Он ощущал себя не так, как обычно — казалось, будто бы его нарядили в какую-то новую одежду, и он никак не может с ней освоиться. Никаких изменений в сознании, вроде затапливающей ярости, не было, равно как и не было потери этого самого сознания — тварь почему-то не спешила брать на себя контроль. Разве что память вот выкидывала фортели — Ремус то переносился далеко в своё прошлое, неожиданно вспоминая вещи давно забытые, то возвращался к настоящему, и не мог припомнить, как вообще оказался в своей комнате. Он облизал нос, пошевелил лапами, и заскулил — лежать на спине оказалось не очень-то удобно. Перевернулся на бок, выпутался из цепей и упал на пол, пытаясь избавиться от неудобной штуки на морде — название никак не хотело вспоминаться. И лишь когда застёжка щёлкнула, сдаваясь под волчьими лапами, он неожиданно вспомнил. Ему очень нужно было найти мальчика. Мальчика с глазами цвета луговой травы, мальчика, который пахнет жимолостью и нагретым деревом, мальчика, чья шерсть цвета чёрного янтаря. Мальчика, о котором он обещал заботиться. Ремус вскочил на лапы и бросился к двери. Ему следовало поторопиться, он знал это, а ещё ему предстояло найти этого мальчика, и это наверняка непросто. Он привстал на задние лапы и нажал на ручку — его память больше не пыталась помешать ему, хотя некоторые вещи он так и не сумел вспомнить. Дверь легко распахнулась под его весом, и он недовольно заворчал — отцу следовало бы запереть её. Спуск по лестнице почти не занял времени, Ремус легко соскользнул вниз и отправился на кухню — оттуда соблазнительно пахло мясом. — Ты всё ещё думаешь, что у вас получится найти решение? Лайел, вы пытаетесь уже около семи лет! И за всё это время результаты минимальны! Неужели не пора сказать ему правду? От этого нет лечения, ты сам мне говорил. Те, кого покусал Сивый, никогда не станут нормальными оборотнями! — этот звук заставил Ремуса замереть у двери. Хоуп Люпин редко повышала голос, но имела невероятный талант шептать громче крика. — Это не имеет значения. Их не могли вылечить раньше, но если нам о чём-то не известно, его не обязательно нет. И мы найдём лекарство. Ремус очень много мне помогает, у него талант к чарам, рунам и нестандартному взгляду на вещи. За те семь лет, что мы работаем вместе, я продвинулся в исследованиях больше, чем за предыдущие тринадцать лет вместе взятые, — отец отвечал обстоятельно и спокойно, от него как будто бы исходили волны уверенности, и беспокойство, начавшее зарождаться у Ремуса в глотке, стихло, так и не прорвавшись рыком. А от похвалы он и вовсе забил по бокам хвостом, позабыв, что вообще-то не собирался выдавать своего присутствия. Мать вздохнула, и Ремус почуял, что он подошла к плите — оказалось, если принюхаться, можно увидеть окружающий мир совсем как наяву. Это открытие настолько удивило его, что он сел на пол и растерянно вывалил язык из пасти, сведя глаза в кучку. Родители сели за стол, налив себе кофе, и Ремус решил, что теперь самое время пройти к ним и попросить чего-нибудь вкусного. Однако новая реплика матери заставила его сначала замереть, а потом и двинуться в сторону двери в сад: — Ты уверен, что тебе хватит мужества убить его, если однажды он вырвется? Мы ведь не сможем справиться с ним иначе, — походило на то, что этот разговор они заводят уже не первый раз, так привычно прозвучали последние слова. Будто бы ответ, каким бы он ни был, давно уже не подвергался сомнению, а вопрос задавался лишь по привычке. — Знаешь, порой мне кажется, что Авада будет спасением для нашего ребёнка. Мы найдём лекарство, это не подлежит сомнению… — эта пауза стала неожиданной, точно отец вдруг подавился привычными словами. Ремусу потребовалось вновь встать на задние лапы, чтобы открыть дверь. Но это далось ему легко, и уже через минуту он перепрыгнул калитку их сада, стараясь не обращать внимания на донёсшиеся до слишком тонкого слуха слова: — Но что, если будет слишком поздно, Лайел?..***
В кабинете было душно и жарко, так что Фенрир едва удержался от того, чтобы не вывалить язык, как того требовала его вторая суть. Вестер сидел в кресле и, скрестив руки на груди, пристально рассматривал вошедшего оборотня. — Итак, мистер Грейбек, могу я поинтересоваться, что именно привело вас к нам? — подобным тоном, наверное, удалось бы заморозить океан, и Фенрир, знакомый со Снейпом, автоматически перевёл фразу на понятный язык: «Какого чёрта ты опять сюда приперся, и что тебе, черт побери, надо?» — Я хотел бы… Кхм, то есть мне необходимо… — под строгим взглядом адвоката пришлось достать бумажку и прочитать шпаргалку, сделанную ещё дома (несмотря на все свои достоинства, перед аристократами Фенрир почти всегда терялся и не мог говорить красиво, хоть ты тресни): — Мне необходимо запросить информацию о Волчьих Пастырях и разработках по этому поводу у архива Отдела Тайн. Информация о запросе строго конфиденциальна и за молчание будет заплачено дополнительно. Стая готова на любую цену в разумных пределах… — Мистер Грейбек, я не занимаюсь сказками, легендами и домыслами. Кроме того, вся информация сверх того, что есть в открытом доступе, засекречена настолько, что даже Тёмный Лорд в своё время ничего не сумел добиться от нашего Министерства, из-за чего вынужден был отправиться в Германию за хоть какими-то сведениями. Единственный не министерский архив принадлежит Барти Краучу, но… Вы ведь понимаете, если до него не сумел добраться сам Лорд, то вряд ли что-то сумею сделать я, или тем более вы сами? — Перебил его Вестер. Фенрир неверяще поднял взгляд, и понял, что действительно — в этот раз без шансов. Сочувствующее выражение на высокомерном лице этого адвоката он видел лишь пару раз, и всегда это случалось в абсолютно безвыходных и безнадёжных случаях. Лестрейнджам, например, Вестер отказал именно с таким видом, и в результате тех действительно упекли в Азкабан, хоть они и бросили все силы на то, чтобы выпутаться из истории с Лонгботтомами. Поэтому Фенриру оставалось только одно: поблагодарить за консультацию и убраться из кабинета. Что он и проделал, двигаясь как сомнамбула, всё ещё не веря в происходящее. Нет, конечно, направляясь на встречу Фенрир и не ожидал, что всё будет идеально. Он предположил, что потребуется немалая сумма денег, и потому заранее позаботился об их выделении, но вот того, что информацию вовсе не удастся добыть… Этого он не ожидал. Да и с чего бы ему ожидать, ведь по большей части все в Англии относились с большим почтением даже к Дикой Охоте, чем к Волчьим Пастырям, считая последних не иначе, как только занятной легендой, сложившейся во время Первой Магической войны из-за того, что тогда слишком уж много развелось оборотней. Оказывается, не все. И ситуация с Гилом, в таком случае, серьёзнее, чем казалось на первый взгляд — неизвестный дар, о котором мало кто знает, не так опасен для носителя, как неизвестный дар, о котором позаботились, чтобы никто про него не знал. Фенрир покинул контору Вестера, и через Дырявый Котёл выбрался в маггловскую часть Лондона. Несмотря на то, что произошедшее выбило его из колеи, он твёрдо намеревался всё же выяснить хоть что-нибудь, каким бы то ни было путём. Поэтому, добравшись до первой попавшейся телефонной будки, Фенрир набрал номер одного старого знакомого. — Уоллер Холл слушает, — раздалось через минуту. — Смотрю, вы ещё живы, мастер? — Фенрир ухмыльнулся, уверенный, что учитель обязательно узнает голос самого нерадивого своего ученика. — А-а-а, это ты, наказание моё. Смотрю и сам до сих пор не убился? Ну так что тебе понадобилось от несчастного учителя, ты ведь всего месяц назад мне надоедал? — на другом конце трубки послышался глухой смех. — Я хочу встретиться и поговорить. Скажем так, мне необходима консультация по поводу ученика. — Иди ты к чёрту, — поперхнулся Уоллер. — С меня хватит, ты был последним кошмаром в моей жизни, больше я на такое дерьмо не подпишусь. — Нет-нет, это не то! Мой ученик. Мне нужна консультация по поводу моего ученика, — торопливо исправился Фенрир, знавший характер своего учителя как никто другой, и уверенный, что тот готов бросить трубку. — Фьюить, да что ты, неужели наконец сподобился? В таком случае жду тебя завтра же в половине второго по прежнему адресу. Это стоит отметить! — Отлично, договорились. До завтра, — поспешно попрощавшись, Фенрир положил трубку, даже не вслушиваясь в ответ. Разговоры с учителем всегда становились для него тем ещё испытанием.***
Когда Ремусу удалось найти мальчика, пахнущего жимолостью и теплым деревом, счастье казалось безграничным. Ремус готов был лизать руки своего мальчика, выполнять любые команды и вести себя абсолютно по-собачьи, если только он — Галахад — захочет. Имя Ремусу назвал сильный волк, бывший вожаком стаи, к которой принадлежал мальчик. Этот волк Ремусу нравился: он был умным, добрым — делился своей добычей — и от него пахло гречишным мёдом и вереском. Ремус любил вереск. Волка звали Фенрир, и Ремус чувствовал, что это имя очень ему подходит, хотя и никак не мог вспомнить, почему. Вообще несколько последних дней Ремус путался в воспоминаниях, почти так же, как в прошлый раз перед его побегом от родителей. Но рядом с Фенриром память возвращалась — запах вереска помогал Ремусу удерживать воспоминания. Им он тоже нравился. Днём Фенрир был занят — всё время куда-то ходил и что-то делал, иногда запирался в кабинете и долго там перебирал бумаги. В это время Ремус следил за Галахадом, стараясь не отпускать его далеко от дома и оберегать от опасностей (почему-то мальчик всё время норовил откуда-нибудь упасть, обо что-нибудь удариться, или сделать ещё какую-нибудь глупость). К счастью вереском пропах весь дом, и этого хватало. Но ночью Ремус приходил в комнату Фенрира и ложился у него под боком. Фенрир не отталкивал, наоборот — чесал за ухом и гладил, делясь теплом и окутывая волшебным ароматом. Поэтому, когда Фенрир один из дней почти полностью провёл вне дома, Ремус не очень-то и волновался по этому поводу. Просто вечером против обыкновения лёг не под бок, а положив голову и лапы на живот — чтобы понял: больше так надолго уходить не стоит. Фенрир лишь посмеялся над этим — он отлично всё понял, но не мог ничего обещать.***
За окном шумел дождь, а в комнате тикали часы и что-то шуршали сверчки по углам. Гил зевнул и потёр глаза — спать хотелось, но сон не шёл, и даже подсчёт овец не помогал. Не то, чтобы Гила напугала гроза, но… Он чувствовал себя довольно неприятно. Никогда прежде туда, где он жил, не проникали звуки дождя, поэтому спать под раскаты грома и стук капель Гил не привык. И хотя жаловаться или показывать свой страх он не привык тоже, в итоге всё же решил спуститься в комнату мамы. Она предупреждала, что если вдруг ему станет страшно одному или что-то случится — дверь её комнаты всегда открыта. Гил слез с кровати и медленно, на ощупь прокладывая себе путь между завалами всякой всячины — откуда только она взялась? — двинулся к лестнице. Почему-то луны на небе совершенно не было видно, так что темнота стояла хоть глаз выколи, и хотя Гил различал какие-то расплывчатые очертания предметов, от этого становилось лишь страшнее. Ночь сделала обычную комнату каким-то загадочным чужим миром, превратила обыкновенные вещи в декорации к фантастическому фильму (и немного к фильму ужасов, но бояться Гил не хотел). Стул с небрежно брошенной на него одеждой стал похож на фигуру сгорбленного карлика, лампа на прикроватной тумбе превратилась в шею жирафа — Гилу на секунду показалось, что он даже различил рожки. Книги, разбросанные как попало и сложенные в косые стопки, в темноте казались горами сказочной страны маленьких человечков, а несколько валяющихся тут и там плюшевых игрушек (почти каждый житель деревни считал своим долгом подарить «волчонку» какого-нибудь мягкого зверя) только усиливали впечатление. Фантазия всегда помогала Гилу бороться со страхом и теперь он тоже ощутил прилив спокойствия. Конечно, это могло показаться странным, но других развлечений у него всё равно никогда не было, да и фантазия — единственное, чего пока никто не смог отобрать. Гил точно знал, что дядя с тётей могут сколько угодно ругаться, но никогда у них не получится заставить его перестать мечтать. Да и, если представить что на тебя орёт не дядя, а большой смешной морж, говорящий на моржовом булькающем языке, становится не так обидно и почти смешно. Добравшись до комнаты, Гил чувствовал себя путешественником, поднявшимся на Эверест. И поэтому, забравшись на кровать, почти сразу уснул, прижимаясь спиной к маме, а руками обняв Рима, который почему-то тоже спал здесь. Оказалось, что ночной переход из комнаты в комнату сложнее, чем целый день учёбы и спать после него хочется просто ужасно… Гил в последний раз зевнул и провалился в сон. А в следующий раз его разбудил громогласный вопль: — Какого чёрта?! Кто ты, мать твою, такой?! Кричала мама, поэтому Гил поспешил сесть на постели и разлепить глаза — просыпаться совсем не хотелось, но он точно знал, что случилось нечто странное, ведь его мама никогда раньше не кричала. Да и за те несколько дней, что они провели вместе, мама успела объяснить, что кричат только слабые и глупые люди. — Вообще-то то же самое хотелось бы узнать и мне… — второй голос Гилу был не знаком, но звучал очень красиво, при этом не слишком громко. Повернувшись в сторону говорящего, Гил с удивлением понял, что узнаёт его: это совершенно точно Рим, только в человеческом виде и почему-то замотанный в простыню с головы до ног. — Э, нет, сначала твоя очередь. Это ведь не я влез в чужой дом ночью… — мама кажется хотела сказать что-то ещё, но заметила Гила и произнесла совсем другое: — а ты что здесь делаешь, ребёнок? — Ночью была гроза, я не мог уснуть и пришёл сюда, — честно ответил Гил, а затем спросил: — почему ты ругаешься на Рима? Он же со мной пришёл, а вовсе не ночью влез… — На… Рима? — голос мамы прервался, превратившись в какой-то сиплый писк, лицо налилось краской, а руки судорожно задёргались в воздухе. — Что-о-о?! Мама несколько секунд стояла, сжимая и разжимая кулаки, а затем велела: — Гил, выйди. Нам нужно поговорить с мистером Римом по-мужски… — Я… наверное, мне тоже пора, — как-то неловко проговорил Рим, пятясь к двери и путаясь в простыне. — Клянусь вам, всё это какая-то ошибка, простите, но я совершенно не помню, как оказался здесь… Нужно было просто переждать полнолуние… Пушистая проблема, понимаете… Я всё возмещу! Гил вздохнул: он жалел, что Рим забыл о времени, проведённом ими вместе, да и уходить из комнаты не хотелось. Но под требовательным взглядом мамы пришлось выбраться на лестничную площадку и позволить закрыть за собой дверь (Рим остался внутри — мама наступила на край простыни, так что пришлось остановиться, чтобы не остаться без неё). Впрочем, Гил не собирался уходить совсем. За время жизни с родственниками (он, правда, позабыл их имена, но это не так уж важно) удалось приобрести множество полезных для жизни навыков. И одним из таких стало умение подслушивать разговоры. Аккуратно, стараясь не шуметь, Гил лёг на пол и прислонился ухом к щели под дверью… — Значит вы, мистер, оборотень? — мама уже успокоилась и теперь в её голосе Гил слышал лишь насмешливое удивление. — А какого чёрта забыли здесь? — Я не знаю, — Рим тяжело вздохнул. — Честное слово не знаю. Последнее, что помню — как отец активировал чары и ушёл из комнаты… — Какой… комнаты? — Гилу показалось, что мама как-то странно запнулась перед словом комнаты, — Вас что, запирают? — Я же становлюсь опасен… — растерянность в голосе Рима была отчётливой, как никогда. — Мне не хотелось никому причинять вреда, вот и… — Бред, — мама фыркнула, — бред, бред, бредятина. Давайте-ка с начала, мистер. Я уже понял, что с памятью у вас проблемы и занесло вас к нам случайно. Но почему почти неделю вы не оборачивались обратно? Вам что, совсем мозги отшибло? — Как неделю? — Гил услышал стук шагов, затем звук пружин прогнувшейся под чьим-то весом кровати. — Так же не бывает, должна быть всего одна ночь… Следующая реплика мамы получилась неразборчивой, но Гил понял, что она ругается. — Простите, я не хотел, сожалею, — Рим и вправду говорил виновато, так что Гилу стало даже его немного жалко. — Если вы дадите мне хоть какие-нибудь штаны я уберусь из вашего дома сейчас же. — Ты с Луны что ли свалился, придурок? — несмотря на неласковое обращение злости в голосе мамы уже не было, только усталость. — Какой уберусь, если ты даже не знаешь, где находишься и как далеко забрёл от своей стаи? На вид вроде взрослый мужик, а мозгов как у сеголетка… Одевайся, Лунатик, так и быть, накормлю тебя завтраком, а потом я лично сдам тебя вожаку. Чей ты, кстати? Послышалось шуршание, видимо мама доставала из шкафа одежду, а Рим одевался. Гилу не удалось ничего разглядеть сквозь щель, но по звукам он догадался, что происходит. — Я не понимаю… Что значит моя стая? У меня нет вожака, — похоже, Рим двигался к двери, да и мама тоже, так что Гил предпочёл убраться подобру поздорову, а то вполне можно было схлопотать фингал от открывшейся двери. — Я с родителями живу, как нормальный… Дальше Гилу уже ничего не удалось услышать, поскольку он рванул на кухню, прыгая через ступеньку. Да, впрочем, ему уже и не было интересно. Главное, что они не поругались и мама не выгнала Рима из дому, а уж со всем остальным как-нибудь разберутся, в это Гил твёрдо верил. А когда он вбежал на кухню, его вдруг посетила невероятная мысль: ведь если Рим пришёл к нему и позвал его, а теперь скорее всего останется в их доме (ведь мама не выгонит на улицу никого, нуждающегося в помощи), то… Получается, что Рим будет его папой! И значит теперь у Гила есть семья! Самая настоящая, какая только бывает! Гил подпрыгнул от переполнявшей его радости и захлопал в ладоши. Он, конечно, почти совсем ничего не помнил о своей прошлой жизни, но… Похоже, он действительно был хорошим.