***
Света от масляных ламп едва хватало, чтобы хорошо осветить письменный стол. В комнате тишина, ведь рабы давно как удалились, а дети спят. Квинт же внимательно смотрел на чистый пергамент, при этом он держал наготове перо, оставалось лишь окунуть его в чернила. Он тщательно обдумывал свою речь. Прежде предстояло детально выстроить письмо в своей голове и лишь потом вписывать каждое слово. И нет словно права на ошибку. Соф усмехнулся этой мысли. Какие бы чувства его не одолевали, но ответить он должен так, как подобает его прозвищу. Теренций - Аристиду: “Приветствую тебя, carrisme! Большой друг Рима и блистательный собеседник, лучше которого представит себе и нельзя! Ты знаешь, все меньше бываю я в родной Сицилии. Да, климат там неплохой, а вина, пожалуй, оценил бы любой из наших или ваших богов, но частые поездки туда и обратно заметно отягощают моё тело и дух. Но это меня ничуть не печалит. Чему учит стоицизм? Мужеству перед потрясениями. Вере в себя. И я твердо следую этому пути. Не знаю, откуда тебе попались эти рукописи, в которых учение Христа и его апостолов противопоставляется стоицизму, но думаю, нам стоит об этом побеседовать. Генрик Сенкевич. Если верить твоим словам, это некий варвар из далёких северо-восточных земель. Откуда варвару ведома латынь? Для меня загадка. Может, кто-то и перевёл его тексты для Римского мира, но какую он услугу тем самым нам оказал? Помнишь ли ты первые строки великих анналов истории Тацита? О, я напомню тебе, милый друг: Деяния Тиберия и Гая, а также Клавдия и Нерона, покуда они были всесильны, из страха пред ними были излагаемы лживо, а когда их не стало — под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти. Безусловно, Нерон был жесток и несправедлив. Было в нём безумство и коварство, однако назвать его сущим злом я не могу. Тацит не лжёт, он подтверждает свои слова истиной, рассказывая как было сто лет назад, в каком состоянии находилась Империя. Раздоры, безумные траты на что угодно, но не на дело, постоянная слежка друг за другом и неуверенность в завтрашнем дне. Агенобарб - живое воплощение прогнившего сената, военачальников и самого принципата, а также дурного воспитания. От этого и погибает его мать, что сама пыталась держаться власти сколько могла. Но можно ли назвать злом безмерную любовь к искусству? Да, он не выдающийся актёр, но само стремление творить я не могу порицать, и как бы не оскорбляло моё чувство прекрасного его фальшивость - быть императором-поэтом куда мне ближе, чем бездумным деспотом. Можно ли назвать Нерона бичём человечества, когда сам Луций, согласно Тациту пережившему бедствие города в детстве, узнал о пожаре и тотчас приказал собрать отряды для тушения огня? Можно ли назвать абсолютным Злом того, кто открыл все дворцы для всех и каждого, снабдил несчастных провиантом, одеждой и снадобьями? Я не верю в абсолютное. В каждом из нас есть и плохие качества и хорошие, вопрос лишь в том, хватит ли нам мужества признать свои пороки. Вина Нерона в том, что их в себе он не увидел (и виноват в этом не только он), и в случае неудачи, всегда находил постороннего. Например, что и случилось из-за пожара, гонимыми оказались христиане. Вот только могли быть и иудеи, или кто другой… И раз прихожу к такому выводу, могу ли я принять сторону Христа, раз рассказчик лишь видит только дурное во врагах его?***
Здесь, где у всех на глазах величавого амфитеатра Сооружение идет, были Нерона пруды... Рим возродился опять; под твоим покровительством, Цезарь, То, чем владел господин, тешит отныне народ Марциал умел точно в стихах показать суть происходящего. Колизей словно построили в знак некого извинения перед римским народом. За огромный золотой дворец, за убийства родных и соратников, за слепоту перед множество проблем и несчастий. Квинт смотрел на поле битвы, где гладиаторы сражались за право свободно жить и в достатке. В действительности, на зрелище это Теренций не обращал пристального внимания. С содроганием он вспоминал текст. Как звери сдирали кожу с христиан, как плакали дети и их матери, но при этом они не боялись смерти, как бедный Виниций страдал от бесконечной, изматывающей любви. “Что должно быть обещано человеку такого, что он готов отдать свою жизнь и даже простить врага? Почему он верует в то, что там после смерти что-то будет? Не знаю, в действительности ли это так, но в чём я уверен точно, так это в том, что сила самой веры, не важно в кого, в Христа или в Аполлона - она может быть несокрушимой. И даже самый маленький гладиатор, у которого остался только лишь кинжал, поверит в себя и решит, что он то может всё, что он - гигант среди колоссов и мощь его безмерна. Тогда и сам Урс устрашится, склонит голову. Вера безотказная, вера в те идеи и ценности, что кажутся тебе незыблемыми. И если для христиан это Любовь, Милосердие и Прощение, то почему это самый гладиатор не может также верить в Честь, Свободу, Справедливость? Все это есть в каждом из нас. Свойственно также, как камню лежать на земле или воде течь. Противопоставлять это так, словно иначе быть не может - есть лукавство. Верующие Христа те же люди что и мы. Римская империя не возникла с пустого места. Её также создавали люди любящие, страдающие и терпящие, но не знающее Бога одного, но знающие целый сонм Богов. Отказывая им в этом, Генрик, ты словно лишаешь силы того, за кого всем сердцем и душою стоишь. Ибо не возникает чувство любви и милосердия из пустоты, из ниоткуда. Оно в каждом из нас, с зарождения самого Юпитера. Могу ли я верить тебе, если ты не веришь в самого человека? Ведь человек создан по образу и подобию Бога вашего”.***
Наступал такой час, когда обычно он ложился спать. Спина подавала сигнал, что пора бы уже отдохнуть, но Квинт не сдавался. В его библиотеке было куда больше света, чем в его личных покоях. Да и находиться среди сотни рукописей ему было куда приятнее. И потому, письмо необходимо было докончить до того, как Солнце окончательно скроется за горизонтом. Он и так затягивал с ответом. Теренций - Аристиду: “...Кто не играет в кости, не проигрывает состояние, однако же люди играют в кости - таковы слова Петрония. И скажи мне, какой римлянин не согласится с этим? Я думаю, что Хилон Хилонид был бы из первых, кто согласился бы бросить кость. Для чего он присутствует в истории мы оба прекрасно знаем. Он тот, кто олицетворяет собой предателя, но раскаявшегося. Тот, кому давно как могли отомстить, но сила христианина - она в прощении. Соверши девяносто девять злодеяний и на каждое ты услышишь “прощаю”. Чем-то похоже на самобичевание наших и ваших культов, Аристид. Я допускаю, что прощая на земле, тебе простит Бог уже в своей земле. Вот только как тогда возможно любить и защищать ближнего своего? Неимоверные страдания может принести наш мир человеку и христиане ощутили это в полной мере. Я всецело разделяю их горе и несчастье, но принять эту жертву, когда ты мог защитить близкого - не могу. Возможно, во мне говорят привычные нам боги, а может мой разум. Мне кажется, что учение Христа - оно доброе. Нет в нём того, что сподвигло бы человека на ужасные поступки. Скромность и доверие - эти качества я могу только приветствовать. Сейчас мало где встретишь людей достойных, и возможно, теперь их станет больше? Однако, я чувствую, что есть в этом учении недосказанность. Думаю, мне бы не помешало поговорить с апостолом Павлом, живи он сейчас. Ведь некоторые ответы лежат из области чувств и думается мне, что только с таким просветителем можно охватить весь мир. Либо же навсегда утонуть в сомнениях. Рукописи занятные, мой дорогой друг. Я много времени отдал размышлениям над этой историей, а это есть благо для ума. Однако, мой совет простой - сожги. Пока гонимы христиане, Марс, на каждый посвящённый ему обряд, будет получать своего быка”.***
Сады Саллюстия были настоящим отрадой любого жителя Рима. Здесь можно было насладиться красотой различных растений, что завозились с разных концов мира. Можно было совершить тысячу шагов по портику, либо же сидеть перед скульптурой умирающего галла. Римлянин сидел на скамье как раз перед этим самым варваром. В эту тихую безветренную ночь, бывший претор видел в этой полулежачей статуе не просто галла, а христианина, что явно устал от гонений и невзгод жизни. Но только можно ли тогда назвать его несчастным? “Конечно, главная мысль ясна и понятна. Нам важно хранить в себе добродетель и разум, с этим спорить просто глупо. Но это очевидно, об этом говорил не только Христос, но и Софокл и Сократ. Наши души могут очернять дурные помыслы, но вера в добродетель и милосердие способна дать шанс прожить достойно. И если Павел из Тарса уверенно декларирует такие качества - я сам встану рядом с ним и всецело поддержу, ни капли не сомневаясь. Прожить вот так, не сходя с пути - это действительно счастье. Но хватит только этого для каждого? Марку Винницию достаточно любить, чтобы потом приобщиться к Богу, но мне этого мало, у меня другая дорога". Квинт Теренций Соф улыбнулся в ответ своим мыслям. “И кто тогда подскажет, какую дорогу выбрать… Quo vadis?”.