Курение убивает

      — Ну не знаю, — смущённо говорит коллега на курилке. — Он немного стрёмный.              — То есть?              — Ну, я имею в виду, интересный, конечно, но тебе не страшно ему в глаза смотреть?              — В этом весь смысл, — мрачно отвечает Хёна.              В кармане она сжимает в кулаке гладкий камень, и Сынхён на другом конце двора вдруг оборачивается.       ***       — Она красивая, — вдруг говорит молодой помощник начальника. Он один из всего отдела тоже курит, и это главная причина поддерживать с ним отношения.              — Кто?              — Ким Хёна. Вон та, в джинсовой рубашке, с крашеными волосами.              Сынхён бросает взгляд через плечо, хотя и так прекрасно знает, о ком речь.              — Да, ничего такая.              — Вот и я думаю. Интересно, у неё есть парень?              — Понятия не имею, — честно отвечает Сынхён.              — Не в курсе, сколько ей лет?              — Нет. Зачем тебе?       — Ладно, сейчас узнаю, — говорит помощник и, раньше, чем Сынхён успевает сказать ещё хоть слово, идёт к ней через весь двор. Остаётся только стоять, курить и смотреть представление.       Хёна сначала хмурится, на мгновение поднимает на Сынхёна недоуменнный взгляд (думаешь, он мой купидон?), но помощник продолжает говорить — и вот она уже улыбается, смеётся, перекидывает за спину волосы. Они болтают, ей-богу, не меньше пяти минут: Топ успевает докурить одну и начать вторую, прежде чем приятель возвращается с лицом полного победителя.              — Ну? — прохладно спрашивает Сынхён.              — Всё супер, у неё нет парня! Правда, сегодня она занята, но это не страшно. Главное, что я ей нравлюсь.              — Да?              — Уверен. Она всё время смотрит в нашу сторону, когда думает, что я не вижу. Специально так становится, чтоб видеть эту сторону двора. Я такие вещи подмечаю.              Сынхён ни капли не меняется в лице.              — Она клёвая. Очень весёлая, всё время шутит и не стесняется. Не то что другие девушки.              — Ух ты, — спокойно отзывается Сынхён.              На другом конце курилки Хёна ещё раз встречается с ним глазами, прежде чем уйти в дверь офиса.              — Мы, кстати, одногодки. Ей двадцать пять, увидел на пропуске.              — Надо же.              — Короче, пойду закажу где-нибудь столик на пятницу, — говорит коллега, пряча в карман свою пачку. — Надо ловить момент.              — Думаешь?              — Если я не сделаю первый шаг, его сделает какой-нибудь старый богатый мудак. Такие девушки надолго одни не остаются.              — М-м.              Парень уходит, а Сынхён докуривает и потом ещё долго, сосредоточенно давит бычок на крышке урны.              — Сопляк.       ***       В этот раз никаких коллег на горизонте.              Хёна лукаво поднимает глаза, когда Сынхён подходит, и жестом просит закурить. Он повторяет ритуал: вставляет сигарету фильтром ей в зубы, щёлкает колесом — она затягивается, выдыхает в сторону дым, заправляет за ухо волосы. Любуясь ею поверх огонька зажигалки, Сынхён закуривает сам.              — Хотел куда-нибудь тебя позвать сегодня, но ты, я слышал, занята.              Хёна усмехается, глядя в сторону. Стряхивает пепел.              — Неправда.              Конечно, неправда.              — Вот и я так подумал.              Она тихо хмыкает, и от этого звука у Топа поднимаются волосы на затылке.              — Так куда ты хотел меня позвать?              Её наглость могла бы, наверное, раздражать, если бы не вызывала такое облегчение.              — А куда ты обычно ходишь после работы?              — Домой, — без размышлений пожимает плечами Хёна.              Сынхён вежливо поднимает брови.              Она непонимающе хмурится, но через пару секунд (ну что за чудо: все мысли на лице как на ладони) тоже осознаёт двойной смысл этого “домой” — и, закрыв глаза рукой, смеётся в голос. В щель между безымянным и мизинцем видно маленькую родинку на щеке, и Сынхён на секунду перестаёт чувствовать своё лицо.              — Тут в паре кварталов есть одно тихое место, — от смеха или, может, от сигарет голос у неё теперь звучит хрипло, — там только пятьдесят сортов ликёра и жареная свинина, но когда на работе всё заебало, это в самый раз.              Топ кивает, а про себя думает, что это, наверное, какая-то болезнь: хотеть часами слушать, как она ругается матом.              — Хорошо. Во сколько ты освободишься?              — Около восьми, наверное. Нормально?              — Отлично, — улыбается Сынхён. Он тоже трудоголик.       ***       В восемь двадцать Хёна, растрёпанная, в куртке на одно плечо, вываливается из-за двери офиса и едва не налетает на Сынхёна, который ждёт её у самого порога: они даже не догадались обменяться телефонами. Ситуация такая тупая, что хочется плакать и топать ногами, но взрослые девочки так не делают. Взрослые девочки говорят:              — Извини, это очень тупо, но я сегодня не смогу.              Взрослые девочки проглатывают “хотя я правда очень хочу, очень, сукаблядь, очень” и объясняют:              — К нам два часа назад пришёл очень жирный клиент, и ему завтра к двенадцати надо собрать предложение. И за меня это сегодня никто не сделает. Так что, видимо, в другой раз.              Хёна так любит свою работу, что между жирным клиентом и Сынхёном выбирает клиента, и это, ей-богу, смешно. Она не поднимает глаз, пока ищет и достаёт сигарету, старается не смотреть ему в лицо (он высокий, это легко), но пальцы трясутся, старая дешевая зажигалка не выбивает искру, чирк-чирк-чирк, и когда Топ молча подаёт ей свою, Хёна уже близка к тому, чтобы зареветь.              — Спасибо.              Она закуривает, глядя на темнеющий в сумерках асфальт под ногами. Мимо бегут на парковку последние засидевшиеся коллеги, но Хёне некуда торопиться: они со злополучным пустым офисом будут наедине ещё много долгих однообразных часов.       Если эти мудаки завтра не купят своё сраное размещение, уволюсь к хуям, — думает она, а потом вспоминает, что вместе с работой придётся бросить и курилку. Вот чёрт.              — Так ты рекламщица? — спокойно спрашивает Топ у неё над головой. Она кивает. — Креатив?              Хёна мотает головой.              — Нет, продажи. Хотя креативщик на больничном, так что и это тоже.              — Тебе хоть доплачивают? — скептично спрашивает Сынхён.              — Сомневаюсь, — фыркает Хёна. — А ты? Я помню, что у вас что-то юридическое.              — Авторское право.              — О, патенты.              — Я больше специализируюсь на предметах искусства.              Чёрт побери, он что, бог, что ли, — думает Хёна, разминая в пальцах фильтр стремительно тлеющей сигареты, а вслух выдавливает смешок:              — Ну, вот и поболтали. Прости, что заставила тебя ждать.              Когда она поднимает глаза, лицо у Сынхёна по-прежнему непроницаемое, как будто он и не разочарован вовсе, и ей (честно, это всё стресс) хочется врезать ему прямо по очкам. Или поцеловать. Зависит от того, как падает свет.       Вместо этого она отворачивается, тушит окурок и дёргает дверную ручку — но ничего не происходит.       Всё потому, что длинная рука в перчатке держит дверь прямо над Хёниной головой.              — Хочешь, я помогу? — говорит обладатель руки.              Хёна отпускает дверь, но не поворачивается: так и стоит спиной, осторожно вдыхая запах одеколона.              — Слушай, — бормочет она. — Я серьёзно собираюсь сидеть и рыться в скучных бумагах. Это надолго.              — Я специалист по скучным бумагам, — убедительно говорит Сынхён, аккуратно убирая руку с двери. — И кофе умею варить. Не ври, что тебе не нужен помощник.       ***       Про “рыться в скучных бумагах” Хёна, конечно, приукрасила. Сынхён ожидал увидеть пыльные стопки документов, но в реальности она просто усадила его за компьютер и открыла десяток папок в облаке.              — Смотри, это 2012-й, 2013-й, 2014-й и так далее, до нынешнего года. Нынешний и прошлый разложены помесячно: январь, февраль, март и так далее.              — Ясно, — коротко реагирует Сынхён, разглядывая бесконечные с виду списки электронных документов под нечитабельными названиями.              — Это рекламные паспорта — предложения для клиентов. В заголовке каждого документа код: клиент, бюджет, составитель, менеджер, дата сдачи, — продолжает Хёна, быстро водя пальцем по экрану из-за его спины. — Иногда бюджета нет. Цвета иконок: зелёный — продано, жёлтый — застряло на согласовании, красный — отказ, синий — заморожено уже на продакшене.              — Что с ними делать?              — Найти всё по ноутбукам, компьютерам, железу, гаджетам и тому подобному, что мы предлагали с 2012-го. Открывать каждый не надо: есть поиск по ключевым словам. Синие и зелёные не трогай, тебя интересуют только жёлтые и красные. Пожалуйста, следи за этим. То, что мы уже продали, нельзя копировать, потому что клиент может…              — Понял, — останавливает её Сынхён, чтобы не тратить время зря.              — Окей, — Хёна ни капли не смущается. — Двигайся от новых к старым, последние полгода можешь не смотреть — я там уже всё перерыла. Во всём, что найдёшь, тебя интересуют только онлайновые проекты с вовлечением пользователя, но без вложений, и с бюджетом от десяти до сорока миллионов по себестоимости. Это понятно или надо объяснять?              — Понятно, — отчитывается Топ. Есть что-то такое в её приказном тоне, из-за чего хочется бросить работу и наняться к Хёне мальчиком на побегушках.              — Супер. Всё, что подходит по этим параметрам, красишь красным прямо в документе и шлёшь мне ссылку. Вот и вся работа.              — Так точно.              — И… это всё конфиденциальная информация, кстати, так что, пожалуйста, представь, что подписал какой-нибудь документ о неразглашении.              — Я могу его прямо сейчас составить, если что, — усмехается Сынхён.              — Нет уж, занимайся, пожалуйста, паспортами, — пихает его в плечо Хёна. — Я хочу выйти отсюда до рассвета.       ***       — Если хочешь ехать домой, езжай, пожалуйста, — говорит Хёна, разминая пальцами зажмуренные глаза. — Ты на всё это не подписывался.              — О чём ты? — смеётся Сынхён. — Мне нравится. Давно не занимался такой примитивной работой.              — Ну, тогда добро пожаловать в мою жизнь.              Час ночи; во всём здании остались гореть только их окна — они проверяли, когда в чёрт знает какой раз выходили курить. К этому времени у Топа помята рубашка, развязан галстук, очки сдвинуты на затылок, а кругозор в рекламном бизнесе расширен до бесполезно больших размеров.       В их с Хёной распоряжении почти весь этаж, но они сидят в метре друг от друга: он за компьютером, она на диване — сбросила кроссовки и по-королевски закинула ноги на кофейный столик.              — Эй, а можно мне тоже ноутбук?              — Нет, такая роскошь только для постоянных сотрудников.              Рядом с ногами Хёны (короткие красные носки, почти такие же красные косточки на лодыжках) на столешнице три разные чашки из-под кофе. Сама она почти лежит, задвинув ноутбук под грудь, и печатает вслепую так быстро, что за пальцами не уследишь — только слышно равномерный стрёкот клавиш.       Сынхён щёлкает в основном мышкой: он только что преодолел 2013-й год и теперь роется в весне 2012-го. Чем старше файлы, тем чаще встречаются битые ссылки.              Планы Хёны успеть на метро и его планы успеть хоть куда-нибудь погибли ещё около одиннадцати вечера. С каждым часом она всё реже отвлекается, чтобы посмотреть на время, и Сынхён за неё раз в час говорит “хватит, пойдём, надо размяться”. Тогда она кивает, снимает с груди ноутбук, молча потягивается и суёт ноги обратно в кроссовки, даже не завязывая шнурки.       В офисе душно, но на улице после захода солнца уже зябко. Выходя на воздух, Хёна накидывает на плечи свою джинсовую рубашку, а входя обратно, сбрасывает её на диван, и Сынхён каждый раз задерживается у двери, чтобы лучше рассмотреть длинную татуировку у неё на спине. Расплывчатый латинский курсив всё никак не складывается в цельную фразу, часть букв закрыта краем футболки. Очень хочется схватить Хёну за плечи и подержать минутку, чтоб наконец прочитать нормально.              Вместо этого он тратит ещё почти час, чтобы покончить с 2012-м, скидывает ей во внутреннем чате последний список ссылок с примечаниями, с радостью встаёт со скрипучего компьютерного стула и падает на диван рядом с Хёной.              — Всё. Что теперь?              Прежде чем ответить, она дописывает предложение, что-то сосредоточенно бормоча себе под нос. Пока она печатает, Топ замечает ещё одну татуировку на внутренней стороне руки, повыше локтя. Сколько их у неё?              — Что, уже всё добил? — наконец приходит в себя Хёна. — Ух ты. Спасибо.              Документ у неё на ноутбуке уже насчитывает что-то около тридцати страниц, и Сынхён знает, что ссылки на 2013-й и 2012-й она ещё даже не открывала. На самом деле он даже не рассчитывал, что работы будет настолько много. Сколько она бы просидела здесь одна, если бы сама собирала старые примеры?              — Ты точно не хочешь поехать домой? — спрашивает Хёна, и он отрицательно мотает головой.              — Тебе ещё много осталось?              — Ну… — она скептично поднимает брови, — по крайней мере, я уже перевалила за половину.              — Это утешает, — это правда утешает. — Дай мне ещё что-нибудь, — просит Сынхён, имея в виду работу.              Вместо этого Хёна даёт ему руку.       Сжимает его пальцы, закрыв глаза, и лежит так несколько секунд, запрокинув голову, а потом включается обратно: открывает глаза, убирает ладонь, снова глядит в свой документ.              — Я не знаю, — говорит она после паузы. — Ты можешь проверить бюджет, если я дам тебе прайсы?              — Звучит выполнимо, — осторожно отвечает Сынхён.              — Ну смотри, — объясняет Хёна. — В старых идеях, которые я забираю, остались прогнозы и цифры от того времени, когда они были написаны. Но у каждого предложения есть конкретные строчки по прайсу: разработка, кодинг, дизайн, социальные сети, вот это всё. Их нужно сличить с нынешними ценами и вписать новые правильные цифры. Я рассчитывала сама это делать в самом конце, но раз ты всё равно свободен…              — Окей, — говорит Сынхён. — Давай ссылку.       ***       В три часа ночи у него включается азарт.              — Эй, — говорит он Хёне из-за монитора, — а почему ты вот это выкинула? Вторая ссылка из 2016-го, я синим покрасил.              Она что-то мычит в ответ — это значит “подожди, скоро посмотрю”. Сынхён кивает и возвращается к строчкам прайса.       ***       К четырём покончено и с прайсами. Хёна, устало улыбаясь, молча хлопает по дивану, и Сынхён валится рядом с ней, заглядывая в монитор. Сорок семь страниц.              — В ящике у двери есть пледы.              — Мне и так нормально.              Хёна пожимает плечами, и Топ без слов следит за тем, как под её руками пустые ячейки таблиц заполняются текстом, как перестраиваются автозаменой фрагменты уже заполненных, как заливаются в новую папку на облаке полноразмерные иллюстрации из портфолио.              Он, видимо, в конце концов начинает дремать под звук клавиатуры — и дёргается от неожиданности, когда Хёна осторожно треплет его за плечо.              — Что? — с недоверием спрашивает Сынхён.              — Всё, — улыбается она, облизывая пересохшие губы. — Доброе утро.       ***       Электрический свет выглядит странно: его перебивает бледное предрассветное свечение из окон. Сынхён обходит офис, хлопая по выключателям, пока Хёна перепроверяет отправленные начальству ссылки и с видимым удовольствием захлопывает ноутбук.       Спустя несколько минут, выйдя на порог офиса, они оба закуривают и молча стоят, слепо щурясь на первые лучи солнца.              — До скольки, ты говоришь, работает то место, куда ты ходишь, когда работа заебала?              — А хрен его знает, — пожимает плечами Хёна. — Пойдём проверим.              — Поедем. Найдёшь мне адрес в навигаторе?       ***       Усевшись в машину, Хёна мгновенно растекается по сиденью, и колено действительно падает в сторону Сынхёна — правда, просто от усталости. Она решает его не убирать. Топ косится на неё, выезжая с парковки, но тоже ничего не делает — только оставляет на рычаге правую руку.       Чувствуя опустошающее, усталое удовлетворение, Хёна всю дорогу сидит без движения. Только пялится на несколько сантиметров, которые отделяют ногу от руки Сынхёна, думает: господи, давно так не ебалась, — и беззвучно смеётся.              Бар, про который она говорила, и правда оказывается круглосуточным, хотя хозяин явно не привык к голодным посетителям в начале шестого утра: кухня остыла, повара нет. Они просят только чай (а Хёна ещё и пару стопок) и садятся за круглый стол у окна, который никогда ещё на её памяти не стоял пустым.       Стопки маленькие, но Сынхён следит за ней странным взглядом, пока она опрокидывает сначала первую, а потом вторую, и Хёна в ответ смеётся, разводя руками:              — Хорошо жить без машины.              Ей и правда хорошо. Даже зная, что сейчас придётся ехать домой, принимать душ, спать всего час и ехать обратно, Хёна чувствует себя поразительно счастливой. Удивительно, — думает она, — насколько сильно способен доставить большой дедлайн, если его захлопнуть вовремя. Но дело, конечно, не только в дедлайне.              Когда они выходят из бара, по улице уже идут первые редкие прохожие. На холодном утреннем ветру Хёна ёжится, тянется застегнуть все пуговицы рубашки, но Сынхён уже накидывает ей на плечи пиджак.       Как же это избито, — с удовольствием думает Хёна, потуже заворачиваясь в полы пиджака, а потом поднимает голову и спрашивает:              — Может, уже поцелуешь меня?              Да, ему действительно страшно смотреть в глаза. Наверное, поэтому это так приятно делать.       ***       Она просит подкинуть её только до метро, но Топ, конечно, упирается и говорит, что отвезёт до самого дома: “Мне-то можно опоздать”. Поэтому Хёна опять садится рядом, похожая в его пиджаке на большого серого воробья, и благосклонно объясняет, куда ехать. А потом ещё и тянется к магнитоле и без разрешения включает радио.       Сынхён как может сдерживает довольную ухмылку и старается не коситься на неё слишком часто: чувствует, что если задержится взглядом дольше, чем на секунду, то точно во что-нибудь врежется.              Когда они выбираются из машины около её дома, а Хёна снимает и отдаёт ему пиджак, Сынхён думает, что, конечно, иначе себе всё это представлял: в сравнении со своей копией из его фантазий реальная Хёна очень помятая, лохматая и бледная (да и он, наверное, не лучше).       Но при взгляде на реальную Хёну ещё сильнее, чем во сне, сжимается живот и пересыхает горло. Поэтому, когда она открывает рот, чтобы сказать “пока”, Сынхён тянет её к себе и целует ещё раз: на этой улице, к счастью, пока нет никаких прохожих.