--
Добинск встречает хмуростью, словно бы все яркие краски остались где-то на границе со столицей, не позволив операм захватить с собой ни грамма позитива и хоть какой-то гармонии. Остатки радости, совсем как затерявшийся не в той вселенной дементор, забирает разбитое в мясо тело не то молодого мужчины, не то активного и хорошо сложенного старика. Оно в буквальном смысле оказывается разбросано по всей крохотной кухне частного дома, не более суток назад подвергшегося «косметическому ремонту». — Моросить начинает, — отмечает Данилов, с фотоаппаратом и фонариком наперевес проходя мимо занавешенного перепачканным тюлем окна. — Убийца не мог не перепачкаться кровью. Наверняка накапал где-нибудь неподалёку, — тут же негромко отзывается Рита, откладывая в брендированный ящик очередную пробу и невольно касаясь пальцами пульсирующего виска. Словно бы говорит совершенно не в ответ на слова напарника, но у него, наперёд будто знающего все её мысли, не вызывает никаких вопросов и уж тем более сомнений. — Пойду осмотрюсь, пока дождём всё уж точно не смыло. — Ты уверена? — хмурится, не отводя от неё глаз. И совершенно ловко перехватить умудряется затуманенный словно взгляд. — В том, что пойдёт дождь? — В том, что дождём этим окончательно не смоет твои силы, — выдаёт, не скрывая заботы и беспокойства о её самочувствии, в каких-то считанных сантиметрах от Власовой оказывается и совершенно не боясь недовольство вызвать вторжением в её личное пространство, касается ладонью её локотка. В глазах ухватывает привычную готовность бросаться в самое пекло, полное нежелание слушаться чужих советов и вместо бесполезных попыток отговорить не предлагает даже, а коротко распоряжается: — сержанта с собой возьми, всё равно без дела у дверей дожидается. И под дождём не броди, если он начнётся.--
Понятые переводят дыхание возле настежь распахнутой двери, вдоволь «насладившись» видом того, что должно быть человеческим телом, утирают платочками лица и совершенно не слышат распинаний участкового о том, что нужно ещё будет другие помещения в их присутствии осмотреть, о том, что их покинувший мир земной сосед не благоухает хотя бы на всю округу, о том, что говорил он, предупреждал хозяина дома, что связи с криминалом до добра не доводят. Этой занятостью окружающих Данилов и пользуются, заводя Риту за угол окровавленной кухоньки. Не выпускает из ладони её руки, но даже так не получает её поднятого взгляда. Смотреть куда-то в пол оказывается для неё куда удобнее и экономнее по энергозатратам. — Я тебя о чём попросил? — спрашивает серьёзно, голос держа где-то на середине возможностей. Так, что до посторонних не доносятся даже обрывки слов, а Рита слышит совершенно чётко. — Чтобы ты не искала ничего под дождём. — Дождь был отдельно от меня, — привычно отмахивает она словами. — Рит. — Чего ты как с маленькой? — возмущается Маргарита, и взглядом своим, спешно взброшенным, всё же удостаивает капитана. Хмурится в недовольстве… и все мелькнувшие в голове заготовки, как же продолжить высказывание своего фи, теряет в одну секунду. В ту самую секунду, когда Стёпины губы касаются её лба, напомнив в миг детские годы, надёжные руки удерживают на месте, не позволив отпрянуть в сторону, и все рабочие заботы отступают на задний план. Глаза её буквально сами собой прикрываются. Не то от раздирающего подобия воспаления, не то от нежной заботливости капитана. Все чувства как-то ловко переплетаются между собой, смешиваясь в единое целое. — Ты вся горишь, — негромко резюмирует Данилов, не отпуская её от себя. Ладонью накрывает наспех заплетённую по утру косичку и словно бы поутихнуть вынуждает Ритину головную боль. — Погеройствовала и хватит. Пошли-ка в машину, в аптечке должно быть жаропонижающее.--
— Слушай, я до Власовой дозвониться не могу, — буквально с ходу начинает Амелина, когда Данилов бросает в трубку короткое: «Слушаю». — Сама ведь просила побыстрее информацию найти. — Рита с местными общается, — словно чистую правду сообщает он эксперту, с чувством выполненного долга выходя на улицу и все эти кровавые брызги, что на потолке, что на шторах оставляя позади. — Не до звонков, видимо. Ты мне расскажи всё. А лучше — отправь. Возразить Оксана по большому счёту даже и не успевает. Где-то в стороне шушукаются местные жители, никогда раньше не видавшие машину самой ФЭС, из Москвы примчавшейся в их, местными властями позабытую деревушку, расходятся понятые, ещё до конца дня собравшиеся отходить от увиденных картин, дописывает какие-то бумаги участковый. Стёпа, отключившись от звонка из лаборатории, не обращает на всё это, как кажется, никакого внимания. Он удовлетворённо улыбается, глядя на уснувшую на откинутом пассажирском кресле Власову, про себя отмечает, что по лицу её не проскальзывает как прежде тень хоть малейшего беспокойства, и даже сам не замечает, как откровенно любуется этой тихой умиротворённостью. С улыбкой вспоминаются её заверения, что всё в полном порядке с самочувствием и что после выпитой таблетки она сейчас же отправится выполнять служебные задачи… и нежным теплом уже в который раз разливается по его сердцу эта её естественность, так старательно скрываемая в обычное время.