--
Окинув оценивающим взглядом предстоящий им фронт работ, Степан заключает: — Нужно тогда сначала цветы убрать и стеллаж отодвинуть. — Может, мы тогда стеллаж сразу вместе с цветами и отодвинем? — казалось бы, совершенно резонно, не желая попросту тратить время на выполнение по сути одной задачи — очищение пространства у пары окон, спрашивает избранника Маргарита. Данилов окидывает критическим взглядом приятно-жёлтый от воздействия морилки стеллаж с первого его яруса и до последнего, и ещё до того, как он вносит своё заключения, капитан безошибочно понимает — не прокатит. Оттого она уже и не удивляется, и не на что не рассчитывает, когда Степан, обернувшись к ней лицом, не давая шанса на обжалование приговора, выдаёт: — Боюсь, может не выдержать. Треснет ещё где-нибудь от перемещения с грузом. — Давайте тогда на кухню, — тут же находится с местом передержки свои зелёных и таких разнообразных любимцев Анна Юрьевна. — Сейчас я только стол газеткой застелю. И работа в квартире буквально-таки закипает: многочисленные цветочные горшки уверенно на руках их человеческих помощников перекочёвывают на кухонный стол и прямиком на пол, кто с почти что как солнышко яркого стеллажа, кто с бережно застеленного цветастой плёнкой — что бы пятна от воды не то не оставались, не то не были видны уже не оттирающиеся — подоконника, кто с тумбочки, предназначенной вообще для телевизора, но совершенно спокойно уместившей на себе и несколько горшков со свисающими, так и норовящими за что-нибудь зацепиться растениями. Один из ростков по итогу и не выдерживает путешествия — обрывается аккурат на половине себя, не то за пряжку на ремне Данилова зацепившись, не то за угол стола. «Ничего страшного, — бросает тут же Анна Юрьевна, улыбаясь своему помощнику, — в воде постоит, корни даст и будет как новенький». Когда же Рита просыпает на пороге немного земли из горшка с молоденьким фокусом, мама незамедлительно нарекает её вредителем и отправляет за веником. В какой-то момент носить не кончающиеся, как кажется, цветочные горшки с хлорофитумами, пальмами, орхидеями, декабристами… приходится одним только капитанам. Анна Юрьевна же куда более нужным, как она выразилась: «Раз уж всё равно их вытащили», находит привести их в порядок — убрать начавшие желтеть листья, как-то умудрившиеся ускользнуть от её каждодневного внимательного взгляда, ополоснуть едва ли каждый цветочек в душе, позволяя им дышать «полной грудью», подсыпать земельки… Рита ещё ни разу не ловила себя на мысли, что и у себя в квартире ей хочется устроить такой многоликий «зимний сад» — с её работой уж явно не до «колдовства» над ротой растений в такие долгожданные часы и даже минуты спокойствия, она куда больше предпочитает в такие моменты отсыпаться. В любом смысле этого слова. Но вот приходить к маме и рассматривать все её многочисленные горшочки с цветами и угадывать, видела ли она вот какой-нибудь первый попавшийся на глаза в прошлый раз да улыбаться, заприметив новенький листик и распустившийся бутончик — вот такое ей по душе. Успокаивает как-то, умиротворяет. — Мам, а эти цветочки тоже протирать? — Нет, мой хороший, — коснувшись ладонью сжимающей влажную тряпочку детской ручки, по-доброму улыбается женщина. — Это фиалки, они не любят, когда их листики мокнут. — Как кошки? — с совершеннейшей серьёзностью и во взгляде, и в голосе интересуется мальчишка. Он смотрит на маму своими тёмными и оттого — почему-то так кажется — ещё более любопытными глазами, касается пушистых листиков подушечкой пальца и словно бы все-все подробности про этих красивоцветущих, пушистых /котят/ цветочков разузнать хочет. — Да, точно! — смеётся женщина. Так искренне, так восторженно. — Ты мой умница. Представляешь, я никогда и не думала сравнивать фиалки с котами. А они ведь и правда этим похожи. Власова как раз застывает возле стеллажа, где на довольно вместительных, но при этом совершенно не громоздких полках остаются одни только фиалки, для которых временное пристанище подготовлено на тумбочке и постеленной в углу, оказавшейся совершенно незаменимой газете — чтобы листики ненароком не промокли, составь их в общей куче со всеми представителями «братства зелёных», когда взгляд сам собой фокусируется на Степане. Так и застывшем с пышно цветущей, буквально малиновой — разве что аромата летней ягоды не хватает — фиалкой в руках. — Ты чего? — выждав с минуту, осторожно касается его руки Маргарита. — Прости, — вырванный из поглотивших его мыслей, дёргает головой Данилов, — задумался, — резюмирует он, ненадолго прикрывая глаза и словно бы отделаться желая от не отпускающих его, буквально красочных воспоминаний. — Ты в порядке? — у Риты голос, как ей самой чудится во всяком случае, дрогает от волнения, взгляд не на миг не отрывается от застывшего как манекен капитана, и ладонь, едва только Власова делает пару шагов, огибая стеллаж и оказываясь неумолимо близко, вновь опускается Данилову на руку. Так как-то спокойнее. Не то ему должно стать, не то ей самой в тот же миг становится. — В полном. Данилов с абсолютной уверенностью кивает ей в ответ, в привычной, буквально неконтролируемой манере смочив вдруг почти что критически пересохшие губы. Выглядит вот только он не так, чтобы на отметку полного порядка. Скорее отрешённо как-то, потеряно даже, что ли. Словно бы Рита выдернула в реальность не всего капитана Данилова, опрометчиво и совершенно негаданно позабыв его разум где-то на половине пути, если уж и не оставив его в пучине нахлынувших воспоминаний, одновременно тёплых и в то же время болезненно задевших затянувшуюся было рану на сердце, то уж точно не дождавшись полного его воссоединения в бренном теле. Она не торопит, не лезет ему в душу — если захочет, Стёпа обязательно сам всё расскажет. Не превращаясь в колючего ёжика, не хмурясь так не нравящемся ему расспросам о личном. Каким бы оно не было это личное и кого бы не интересовало. Рита лишь ладонь не убирает с его руки, мягко сжимая пальцы и давая такое нужное ему чувство близости. — У мамы всегда много фиалок было. И розовые, и белые, в полосочку какие-то, кучерявые, и с тёмными листьями, и со светлыми… Она их обожала! — улыбается капитан, как будто бы и не замечая, как кристалликами слёз наполняются его глаза. — Каждый раз так искренне радовалась, когда удавалось раздобыть где-то новый листик, когда пышно начинал цвести какой-то непослушный, как она говорила, кустик… — Мама, смотри! — провозя мимо стеллажа с на подбор узорчатыми цветочными горшочками яркую и такую обожаемую машинку-самосвал, вдруг подрывается мальчишка. — Твой цветочек антенну выпустил! — Это он, Стёпушка, цвести собрался. Иди ко мне, — улыбаясь, женщина протягивает сынишке руку и, когда он сжимает её ладонь своими измазанными фломастерами пальчиками, снимает с полки один из горшочков. Маленький, казалось бы кустик, уже во всю цветёт насыщенно-фиолетовым цветом, над тёмными листочками создавая буквально шапку из кучерявых гроздочек цветов. — Видишь, вот тут ещё тоже остались нераскрывшиеся бутончики. — Совсем как на этом, — весь сияя, отмечает мальчишка, взглядом так и метаясь от запримеченного им на полке горшочка до того, что мама осторожно сжимает в руках. — У него тоже цветочки будут такого красивого цвета? Или синие, как у этого? — пальчиком указав на соседний горшок, задирает голову Стёпа. — Эта фиалочка будет белой. Вот у этой, видишь, бутончики на антенне тёмные, и цветочки потом тёмненькие получились, — охотно отзывается она в ответ на вопросительный взгляд. — А здесь бутоны светленькие. Этот кустик у нас ещё не цвёл, но я видела у тёти Иры такие цветочки белого, совсем как снег, цвета. — А у нас скоро будет этот цветочный снег? — Осталось подождать совсем чуть-чуть. Через несколько дней бутончики начнут открываться, и мы обязательно оценим всю красоту. Проведя подушечками пальцев по мягким, ни на что не похоже пушистым листочкам, Стёпа невольно улыбается. Воспоминания его так и не желают отпускать — с совершенно искренним слушателем они вот только добрую часть болезненности как будто бы теряют. Остаётся одно только тёплое послевкусие. — А папа ворчал постоянно. Мол, ставить уже некуда, зачем столько одинаковых цветов… — продолжает он, отставив аккуратный, словно бы под камень сделанный горшочек обратно на полку. Пусть ждёт своего часа. — И при этом каждый раз искал, куда новую полочку приделать, как-то смастерил стеллаж под окном, а потом всё подстраивал его… Ворчал, но всегда был рад помочь, — улыбается капитан, накрывая Ритину ладонь своей, — гордился результатом и невероятно радовался, что мама оценила. — Держи-ка вот эту деревяшку, сын, — показывая точное место, где нужно расположить ладони и при этом сам не убирая крепкой руки, руководит захватывающим, для мальчишки — буквально приключенческим, процессом мужчина. Молоток несколько раз ударяет по во время приставленным гвоздям, и отец то и дело рассказывает, что нужно сначала немножко надавить, бить аккуратно и метко, контролировать, чтобы не попали пальцы… для Стёпы всё это мастеричество в папин выходной день — совсем как постройка пиратского короля или так сильно желанного домика не дереве. Разве что масштабы поменьше. Но с чего-то ведь нужно начинать, не правда ли? — А что мы делаем? — Полочку небольшую, — примеряя деталь, отзывается отец. Он заглядывает сыну в глаза, широко улыбается и, выпрямив ноги и теперь окончательно опустившись на пол, продолжает: — представляешь, мама от подруги возвращается, а мы с тобой смастерили ей новый домик для цветов. Вот сюда повесим, — заключает он, указав на стену возле окна. — Нужно только будет сначала покрасить наше творение. — Можно я буду красить?! — буквально подскакивает мальчонка, вызывая у отца счастливую улыбку. — Конечно, можно! Воспоминания понемногу отступают, уже окончательно возвращая Степана в не менее красочную реальность. И едва ли не впервые он остаётся не один на один со всем этим взбудоражившим разум ворохом мыслей, чувств и эмоций. Он рядом с ней. Она рядом с ним. Не ради чего-то, не из-за каких-то своих замыслов, не вопреки молве… просто так. И ему этого вполне достаточно для того, чтобы спокойно дышать. — Рит… — зовёт Данилов, в тот же миг спеша перехватить её взгляд. — Спасибо тебе. — За что? — поражённая неожиданностью его слов, точно так же негромко спрашивает его Маргарита, не отводя в сторону глаз и, как кажется, не моргая совершенно. Словно бы любая неосторожность способна разрушить воцарившуюся вокруг гармонию, какую-то неподдающуюся объяснению умиротворённость. Этот касающийся только их двоих покой. — Просто… за то, что ты есть. В голове привычной усмешкой проносится, что это маму благодарить тогда нужно, смятением отражается растерянность во взгляде… и Власова одно возможное правильное решение принимает — не разум слушать, а собственное сердце. Повиноваться его простому порыву. Скользнуть ладонью по волосам на затылке Данилова, быстрым поцелуем коснуться уголка его губ… и одно лишь только его имя негромко выдохнув, прижаться к груди. Оплетая за плечи. Слыша биение сердца. Ощущая себя настоящей рядом с ним.Карниз и фиалки
20 августа 2023 г. в 11:00
— Дело-то молодое, а тут я со своими…
— Ма-а-м, — закатывает глаза Маргарита, попросту неё способная хоть как-то иначе реагировать на слова Анны Юрьевны. — Да не рушишь ты нам со Стёпой никакие планы. Перестань, — в недовольстве уже даже морщится капитан. — Сами ведь вызвались именно сегодня помочь.
— Ну… — мнётся женщина, словно бы не зная, как лучше мысль свою сформулировать. — Мало ли вам просто неудобно было отказать. Постеснялись там.
— Мам, когда я тебя стеснялась?
У Риты вопрос этот риторический вылетает буквально-таки сам собой, безо всяких подоплёк, загадок и тайных смыслов… а вот подсознание уже в следующий миг совершенно любезно — на самом-то деле капитан куда охотнее обошлась бы без этой любезности — подбрасывает воспоминания давностью в несколько дней. О том, как она сияла буквально от успешности и, как казалось тогда, гениальности собственных мыслей и поступков, как стремилась почти что до предела довести Степана, как заставляла его зубы стискивать да молчаливо извиваться от её ласк, этой абсолютной близости… и всё — пока он по телефону, старательно держа непоколебимость, общался с её собственной мамой.
Щёки, кажется, вспыхивают в тот же миг, алым окрашиваясь, совсем как в советских сказках — разве что к свекольной хитрости прибегать не приходится, а глоток воздуха, сделанный как спасение, предательски застревает где-то в гортани. Непривычное для Власовой состояние.
В тот самый вечер стыда не было у Риты ни капли. Словно бы всё было так, как и положено быть. Сейчас же липкое чувство как будто дозрело, напиталось живительной влагой — не то времени достаточно прошло, не то момент оказался подходящий, не то попросту того головокружащего возбуждения и вспыхнувшего недовольства, разумеется, не осталось ни капли.
— Ты чего? — коснувшись плеча дочери ладонью, обеспокоенно спрашивает хозяйка квартиры. Рита вздрагивает, как молнией, пронзённая неожиданностью, и почти что в прямом смысле этого слова вырывается из собственных воспоминаний в реальность.
— Что? — хмурит брови, не понимая вопроса. Или попросту не расслышав его даже? И совершенно растерянно заглядывает матери в глаза.
— Чего задумалась, говорю? Вспомнила что-то?
— Да нет, — отмахивается Власова, все события сложив воедино и единственное, о чём сейчас желая — так этот о ом, чтобы разговор как можно быстрее свернул в какое-нибудь совершенно иное русло. — В смысле, это я так, о другом… по расследованию одному мысль проскочила, — выпаливает первое, что приходит на ум и, отведя взгляд в сторону, прячет своё смущение непоколебимая, казалось бы, капитан. В ФЭС расскажи кому — не сразу поверят.
Не так, чтобы верит и старшая Власова… или это у Риты уже паранойя успевает развиться?
— Анна Юрьевна! — не смотря на её недавнюю подставу, приходит Рите на помощь Данилов. Не ведая на самом-то деле, что спасательный круг бросает… но явно не став бы менять собственное решение, услышь хотя бы в пол-уха беседу матери и дочери, увидь лишь краем глаза промелькнувшие в глазах его верной напарницы эмоции. Просто не смог бы оставить её один-на-один с событиями, которые она сама же вокруг себя и закрутила. — Вот это всё вешаем? — когда женщины переступают порог комнаты, спрашивает капитан, кивнув в сторону плинтуса у одной из стен.
Буквально вдоль него, на бережно постеленных газетных листах лежат немного подкрученные по спирали трубки, словно бы под старинный, повидать успевший на своём веку металл сделанные. Не много не мало — в количестве четырёх штук. В нагрузку к ним идут всевозможные крепления, части фурнитуры да по цвету идеально подходящие кольца для штор.
— Это, Стёпушка, — кивает женщина, подтверждая по большому счёту и без того понятное. — Тут два карниза для шторы и два для тюли. Их нужно будет, как я и говорила отпилить немножко и по два соединить — как раз по этой стене прекрасно получится.
— Мам, и как ты их пёрла?
— Связала их верёвочкой и понесла, — совершенно удивляясь глупости, как ей кажется, заданного вопроса, пожимает плечами Анна Юрьевна. — Они ведь не тяжёлые совершенно, — объясняет она, и у Данилова в голове невольно проскальзывает: «Не тяжелее баллона из-под кислорода», но, припомнив, как Власова на недавнем обыске тащила благо, что пустой баллона с чердака и до машины, естественно, не дождавшись его возвращения от соседей, вслух это озвучивать Степан считает лишним. — Внутри-то они пустые. Я совершенно спокойно и их донесла, и контейнер ещё небольшой в другую руку взяла.