Экстренная помощь

Ваня привык брать крепости упорным безостановочным штурмом. На вид утончённые и хрупкие бастионы крепости, названной Данилой Ивановым, оказались непробиваемыми совершенно. Ваня сидел на уроке, скрестив руки и тяжело опёршись локтями на парту, чуть наклонился вперёд, как хищник перед прыжком, и очень хмуро смотрел в окно, сквозь шумных одноклассников. После своей выходки на днях Дани не было добрых часа полтора. Потом он вернулся, как всегда спокойный и собранный, почти не срывающимся голосом поблагодарил за ту несчастную шоколадку. И... всё. Иванов искренне недоумевал, но игнорировать полностью Даня его не стал, и это очень, мать его (или его собственную, вот ж дерьмо), радовало. Они обменивались дежурными фразами, но не более того. Ваня никогда в жизни столько не думал, как в эти несколько дней. Он даже на подготовке к экзаменам так не напрягался. Может, шоколадка была слишком дешёвым подарком? Да нет, мелкий порой даже открыто презирал то, сколько денег было у безалаберного кудрявого дебила Иванова. Может, он сказал чего лишнего? Да вроде нет. Даже немного готовил речь, ничего обидного стараясь не говорить. Любое действие Данилы теперь отражалось на Ване. Любой его взгляд, даже косой, в его сторону, слово, обращённое к нему - всё стало иметь такой вес, что брюнет просто сдался, и впервые в его размышлениях проскользнуло слово "любовь". Даня закончил протирать школьную доску, заставляя кривые строчки уравнений исчезнуть, и встал у раковины сполоснуть тряпку. Раковина находилась низко даже для него, и он наклонил голову; его цыплячья шея смотрелась слишком трогательно, особенно на фоне острых плеч, облачённых в чёрное. Ваня немного расслабился, наблюдая за его движениями, и подпёр подбородок кулаком, упираясь локтем в жалобно скрипнувшую парту. В этот момент Иванов вдруг подумал - рыжий он и есть рыжий. Он не смог бы представить Данилу с другим цветом волос. Бледная кожа, острый нос, тонкие запястья, глаза хрустальные - только рыжий. Любовь к Дане Иванову была для Вани самым сложным экзаменом, который он - первый раз за всю свою жизнь - реально боялся завалить. **** Продумывать стратегию Ваня не привык. Это же Иванов, импровизатор от бога, привыкший выкручиваться отовсюду с помощью пары ловких внезапных движений и своей очаровательной улыбки. Если бы он додумался подкатить к Дане, получил бы по лбу, а по сердцу - очередной презрительно-недоумевающий взгляд. С Вани хватило. Синяк на животе почти сошёл, но он не хотел лишний раз испытывать судьбу. Очевидно, что к рыжему Иванову нужен был особый подход. Но какой? Иван на весь день забил на домашку, наплевав на стройный ряд двоек по физике и химии, и отдался напряжённым размышлениям. Аж складка на лбу появилась. Юноша взялся даже за бумагу, но замер, почувствовав себя идиотом на первом же шаге: название плана. "План по захвату"? Или всё-таки "по извинению"? Он вроде как попросил прощения, но в том, простил ли его обладатель чарующих глаз, Иван сомневался. И это было неприятно - быть неуверенным в чём-то. Ново и немного даже унизительно. Впрочем, цель увидеть Данину улыбку встала повыше в Ванином списке. Итак, Иванов погрузился в раздумья. Очевидно, он перестал курить в комнате, уже несколько дней курит меньше, выбегая на улицу, на задний двор, или в школьную курилку. Этого, конечно, не достаточно, но для брюнета уже подвиг. Подействует ли на Данилу то, что проходит с девушками? Серёжки-то ему не подаришь, да и в кино не позовёшь. Что ему там нравится? Не побежишь же в магазин за каким-нибудь там... Учебником по математике. Провозившись так полдня, Ваня отчаялся и готов было уже написать Эле, но пересилил себя. Сам заварил, самому и расхлёбывать. Тогда юноша ещё не осознавал, что уже двинулся в правильном направлении и стал чуть ближе к Дане. Хотя бы на шаг. Рассеянный взгляд Ивана блуждал по их комнате и вдруг наткнулся на аккуратную стопку конспектов на Даниной прикроватной тумбочке. Некстати вспомнился его собственный портрет, и в голову словно шампанским ударило: может, купить какой-нибудь блокнот или альбом, если он рисует? Разумеется, качественный, подороже. Ваня собирался подумать ещё, но эта мысль его так зацепила, что он резко сел в кровати, не обращая внимания на то, что в глазах потемнело, и мысленно стал перебирать свои денежные средства. Разумеется, хватало. Он было даже встал, подойдя к шкафу, но вдруг остановился. В очередном приступе нерешительности Иван вспомнил сцену, произошедшую здесь же, с этим несчастным рисунком. Может, Дане будет неприятно. Может, он воспримет это как очередную издёвку, долбаный параноик. Он попробовал представить себе, как это будет, и увидел дрожащие Данины губы и маленькие слёзы в покрасневших глазах. Хорошая идея рушилась, как карточный домик, сводя на нет все его умственные труды, и Иван, разъярённо зарычав, как лев, со всей силы швырнул кошельком о стену. Мелочь зазвенела, когда тот тяжело упал на пол, но Ваня этого уже не видел. На негнущихся ногах он прошёл к постели и рухнул на неё, немного подпрыгнув на упругом матрасе, и зарылся лицом в подушку, стараясь не разрыдаться от бессилия. Натворил же делов, сукин сын. И на тот момент Ваня правда не знал, кого именно он так называет. Правда, крошечный положительный результат эти метания всё же дали. Ваня мучился весь день, и это не прошло мимо Даниного внимания: Иванов раз двадцать бросил на напряжённо задумчивого брюнета странный взгляд, то ли интересующийся, то ли обеспокоенный, и это грело Ваню, словно тёплый пушистый кот свернулся комочком на груди и ласково, сыто заурчал. Когда Иван прямо смотрел на Данилу, размышляя, как подобраться к его крепким нерушимым стенам, рыжий старательно делал вид, что его не замечает. А Ваня любовался в своё удовольствие, когда юноша расслабленно откинулся в кресле, выписывая строки уравнений на тетрадке, которую положил на колени, и смотрел на страницу из-под длинных полуопущённых ресниц, не поднимая головы. Его грудь мерно вздымалась под растянутой домашней футболкой - и если помечтать немного, можно представить, что они уже помирились, и Данила сейчас сидит в его футболке. Брюнет бесстыдно разглядывал тонкие предплечья, острые ключицы, гладкую кожу и расслабленные мышцы шеи, чуть приоткрытые в задумчивости губы, и костерил сложившуюся ситуацию на все лады. Понимал, что сам виноват, но слишком мучительно было просто смотреть и знать, что не можешь коснуться. В один момент, совсем отчаявшись, Ваня готов был плюнуть на всё, вскочить с постели, с наслаждением впитывая изумлённый взгляд, сесть на пол рядом с Данилой и положить кудрявую голову на его треклятую алгебру, крепко обхватывая длинными руками одновременно и талию, и бёдра, ощущая острые косточки таза. Но он не смел. Он не хотел испортить всё ещё больше. Поэтому Иван, очень глубоко вздохнув, перевернулся на спину, уставившись взглядом в потолок. **** - Ну и как дела? - чуть прищурившись, спросила Эля. Она была уверена, что Даня понял её намёк, но, к сожалению, по уши влюблённый гений был ещё тупее, чем тот же Ваня. Хоть комедию по ним снимай. Рыжий пожал плечами, удивлённо покосившись на девушку. - Да нормально вроде. А у тебя? Оганян закатила глаза. - Дань, не тупи, - отрезала она, подвигаясь ближе и заговорщически понижая голос. - Как дела у вас с Ваней? Юноша тут же отвёл глаза, блуждая взглядом по полу школьного коридора, и неловко замялся. - Ну, - он пожал плечами, чуть склонив голову набок, - Пока всё ровно. Он перестал курить в комнате... Эля тихонько присвистнула, тоже отводя взгляд в пустоту. - ...и постоянно на меня смотрит. Может, думает, что я не замечаю. Иванов еле сдержался, чтобы не улыбнуться. Ваня был, как грёбаная открытая книга, и было очевидно, что он хочет, чтобы его простили, и не просто так: он действительно старался ради этого. Данила уже почти решил для себя, что принял безмолвные извинения. Поведение Иванова дало его израненному сердцу новую надежду, хоть он ещё боялся верить в происходящее. - Ну что, Данюш, - Даня невольно поморщился от такого коверкания своего имени. - Ледяной принц на крючке. В груди Данилы всё затрепетало. - Ты уверена? Эля улыбалась слишком широко. - На двести процентов. Он просто не знает, как к тебе подступиться, уж я его знаю. Надо отдать ему должное: я думала, он уже успеет натворить глупостей или побежит ко мне за помощью, но он отлично держится. Неужели вспомнил, что у него яйца есть? При упоминании Ваниных яиц Даня безудержно покраснел и поспешно отвернулся от подруги, чтобы та не заметила. Ещё чего не хватало. И её слова просто окрылили его. - Думаешь, мне стоит его простить? - стараясь говорить как можно небрежнее, якобы обронил Иванов. Они оба знали ответ. Эля несильно пихнула его локтем под торчащие рёбра. - Я думаю, да. Конечно, я не психолог, но моя женская интуиция просто вопит о том, что он по тебе усох. Из-за угла в главный коридор, где возле окна стояли Эля с Даней, вышел Иван Иванов, и Данила, случайно поймав его взгляд, невольно отвернулся, ощущая, что его щёки пылают, как две раскалённые сковородки. **** Ваня старался быть с Данилой как можно обходительнее. Он понимал, что излишняя настойчивость может его напугать или, что ещё хуже, разозлить (а он уже убедился, какой Даня бывает в гневе), поэтому действовал осторожно. Поначалу лёгкие ухаживания вроде налить чаю или помочь убрать одежду, когда юный гений совсем валится с ног от усталости, Иванов делал для того, чтобы заслужить прощение, но потом понял, что без Дани жить уже не сможет, и это стало абсолютно естественным. Он даже попробовал представить себе - а вдруг мама-Лида и папа-Лёша уедут и заберут Даню? Представил - и тут же затряс головой, стремясь выбросить жуткий образ. Иван всё так же продолжал бегать курить на улицу и бессовестно пялиться на Данилу, пока тот спал. Лишённый глубокого романтизма, брюнет думал, что у спящего рыжего обычное лицо. Сонное, расслабленное - у всех во сне такое. И всё же это неимоверно успокаивало - слышать его размеренное сопение и смотреть на подрагивающие во сне ресницы. Присутствие юноши теплило всё изнутри лучше любой грелки. В тот вечер всё шло, как обычно. Ваня побаивался (но ни за что не признался бы в этом) даже шутить с Даней; мало ли, насколько этот ботан чувствителен? Он приложил немало усилий, чтобы вести себя не по-мудацки, а нормально, и это должно окупиться, иначе Иванов готов задушить себя собственным галстуком. Правда, Иван кое-что забыл: Даня не такой уж хрустальный, как был до этой безумной карусели, а у него самого есть точно такие же чувства, как у всех, и он не слишком хорошо умеет их подавлять. Лениво отмахнувшись от очередного выговора от папы-Антона (по поводу хреновых оценок, разумеется), Ваня начал подниматься вверх по лестнице. Он был погружён в мысли о Дане, поэтому особенно и не стал обращать на отца внимание: молча выслушал, покивав, и ушёл, не став спорить. В повисшем за столом молчании даже папа-Лёша заметил, что это очень не похоже на Ваню. Иван зашёл в их с "братом" полутёмную комнату, плотно прикрыв по привычке дверь, и застыл на месте. Из неожиданно разжавшихся пальцев выскользнул рюкзак, стукнув об пол. Даня переодевался. Казалось бы - что такого? Но для вымученного Ивана это оказалось слишком. Услышав звук открывающейся двери, Данила торопливо обернулся, неловко выпустив из рук футболку, которая безжизненно упала на пол куда-то под стул, и остался в одних домашних штанах. На пару мгновений они застыли, глядя друг на друга так, словно виделись впервые, и все мысли безвозвратно улетучились. Обоих юношей это словно опьянило. От смены температур и смущения бледная кожа Дани покрылась мурашками, и Ваня восхищённо выдохнул. При мягком свете настольной лампы Данила был похож на хрупкое неземное создание, и, очарованный волшебным видением, брюнет начал медленно приближаться. В животе сводило, горячий сгусток напряжения спустился к паху, и ему невыносимо захотелось до себя дотронуться. Но ещё больше - до Иванова. Даня сам не понял, почему позволил это Ивану. Незаметно они оказались в паре сантиметров друг от друга, и уже без слов стало всё понятно: их притягивало с неумолимой силой. Когда прохладные большие ладони Вани коснулись его груди, Данила вмиг забыл, как дышать, и резко вдохнул. И без того плоский живот немного втянулся, ещё чётче обозначились худые рёбра, и брюнет, повинуясь шуму крови в ушах, очень ласково огладил бледный и чуть дрожащий торс. Даня оказался ещё миниатюрнее, чем он представлял. Они то сталкивались взглядами, то просто смотрели, куда попадётся: Иван не отрывал взгляда от собственных рук на груди и животе рыжего, словно не осознавая, что это происходит на самом деле. Время остановилось и для Данилы: юноша прерывисто, тяжело задышал, понимая, как ему хочется, наконец, близости с тем, кого он до сих пор любит. Ваня позорно почувствовал, что у него встаёт. Яйца налились сладкой тяжестью, в паху заныло, услужливо напоминая, что у Ивана чёрт знает сколько никого не было. Сорваться он себе не позволял, но сейчас хотелось, и он держался из последних сил, потому что месиво из любви и сбитого дыхания уносило далеко и надолго. Наконец Ваня очень осторожно положил руки на Данину талию и медленно притянул его к себе. Теперь они почти соприкасались носами, из-за чего рыжий поднял голову, а Иван наоборот наклонился; любые неудобства безжалостно стёрлись, как новый ластик убирает едва различимую карандашную линию. Они ощущали дыхание друг друга на губах, и Даня уже неловко положил было кулаки на Ванины плечи, когда они встали ещё ближе друг к другу, создавая подобие объятия, и вдруг Ванин стояк весьма ощутимо упёрся в пах Дани. Юноша вздрогнул, резко отпрянув, и Иванова обдало волной холодной досады. В широко раскрытых глазах рыжего отразился испуг, смешанный с ужасным стыдом, словно он боялся самого себя, что едва не позволил себе такое. Иван неожиданно хриплым, ослабевшим голосом потянулся было вслед, выдохнув: - Даня, постой... Но Данила, рывком схватив футболку с пола, в считанные мгновения скрылся за громко хлопнувшей дверью. В опустевшей комнате повисла тишина. Ваня запрокинул голову, отчаянно жмурясь и кусая губы; ладони словно до сих прикасались к тонкому и нежному телу. Между ног всё ещё сильно тянуло, и Иван в приступе бессильной ярости со всей дури пнул ни в чём не повинный рюкзак, и боль в ушибленном пальце немного отвлекла его от постыдного возбуждения. Юноша безжизненным мешком плюхнулся на постель, уронив голову на руки и жёстко зарывшись в растрёпанные волосы. Слёзы едва не обожгли горло.