Знаменитые и безгласные

Раздался тихий стук в дверь, и Ньют приподнял голову с постели. — Кофе готов, Ньют, — услышал он голос Анны. — И в гостевой комнате Вас ждёт Минхо. — Я подойду через две минуты, — только и ответил Ньют, поднимаясь с кровати. Он подошёл к шкафу и быстро переоделся в белую домашнюю майку и серые штаны. Минхо сидел в белом кресле и строчил что-то в, наверняка, Твиттере. Уж кто-кто, а этот парень действительно в какой-то степени был зависим от социальных сетей. Когда он услышал мягкие шаги позади, Минхо убрал телефон, обернулся и встал с места. Парни пожали руки и, обнявшись, похлопали друг друга по плечу. — Что с твоей ногой? — спросил Минхо, бросив мимолётный взгляд на бинты с небольшим пятном на большом пальце. Он, конечно, знал ответ, но хотел услышать подробности. Пока они шли на кухню, Ньют кратко описал ситуацию. Обычно все гости пили чай или кофе в столовой, но Минхо был своеобразным исключением. Его раздражала вся эта официальность, да и, к тому же, кухню он считал гораздо более уютной. На небольшом столике стояла кружка кофе и тарелка с кусочком торта, а напротив них — половинка грейпфрута и ложка. Едва они уселись, Анна поставила рядом с Ньютом чашку чая. — Я заварила молочный улун, как Вы любите, — она аккуратно поставила кружку перед Ньютом и поспешила уйти. — Спасибо, — сказал Ньют, но след девушки уже простыл. Он взял в руки ложку и пододвинул к себе тарелку с грейпфрутом. — Я скоро начну ставить в блокноте палку каждый раз, когда ты зарабатываешь травмы на репетициях, — сказал Минхо и отпил кофе. — В конце года посчитаю. — Невозможно чему-то научиться, не пожертвовав чем-то, будь то время или целостность стоп, — с некой долью пафоса проговорил Ньют. Он зачерпнул ложкой мякоть грейпфрута и отправил её в рот. Слегка поморщился от кислоты. — И как ты это ешь только? — выдохнул Минхо. — Из присутствующих в этой комнате только у тебя аллергия на цитрусы. — И то верно, — Минхо пожал плечами и продолжил пить кофе. — Ты ведь выступаешь уже в субботу, да? — Ньют кивнул. — Ну, я приду. — Я бы удивился, если бы ты не пришёл, — сказал себе в чашку Ньют и улыбнулся. — А как я могу пропустить танцующего в колготках Ньюта? — Тебе не обязательно ходить на концерты, если хочешь увидеть меня, танцующего в колготках. — Ньют рассмеялся, когда Минхо в ответ на это вытер воображаемую слезу. Спустя четыре темы для разговора, спустя одну съеденную половинку грейпфрута и один кусочек торта, спустя выпитый кофе и ополовиненную чашку чая, Ньют вскрикнул и выронил из руки чашку, содержимое которой расплескалось по колену и по полу. Чашка разбилась вдребезги, но Ньют не обратил на это внимание. Он лихорадочно тряс в воздухе рукой, надеясь избавиться от ощущения, будто он сломал запястье. Эта боль даже заглушала жжение от пролитого чая. Минхо подорвался с места и в мгновение обогнул стол. Он стоял в растерянном состоянии, не понимая, что для начала предпринять. — Погнали в твою комнату, думаю, тебе надо переодеться, — сказал он, стараясь при этом не выглядеть паникующим, подхватил Ньюта под руку и потащил прочь из кухни. К этому времени уже прибежала испуганная Анна. — Что случилось? — взволнованно спросила она, окинув взглядом осколки чашки на полу и след от чая у Ньюта на ляжке. Минхо пожал плечами. — Похоже, мой соулмейт вывихнул запястье. Или вообще сломал, не знаю, — ответил Ньют, потирая болевшую доселе кисть, и пошёл в свою комнату уже без помощи Минхо. Тот поспешил за ним, оставив Анну собирать осколки. Минхо разглядывал корешки книг на небольшой полке, пока Ньют переодевался. Здесь стояли только книги, посвящённые балетным танцам: «Методика классического тренажа. Учебное пособие», «Школа большого балета», «Матильда Кшесинская. Воспоминания», «Дыхание в хореографии. Учебное пособие». — Кто такая Матильда Кшесинская? — спросил он, когда Ньют встал рядом с ним. — Русская балерина XIX–XX веков. Выдающаяся, так сказать, личность. — В смысле? — Завела роман с императором, — просто ответил он. — Николаем II. Из-за угроз со стороны государства иммигрировала в Париж и открыла там балетную школу. А у меня на полке стоит её автобиография. Хочешь почитать? — Минхо закивал и легко выудил с полки интересующую его книгу, хотя Ньют почему-то подозревал, что тот её не прочитает. ~ Во вторник, в шесть часов вечера, Ньют растягивал мышцы ног на балетном станке и смотрел на своё отражение в зеркале прямо перед ним. Какая-то часть сознания настойчиво и раздражающе твердила, что его растяжка безупречна, но… Хотелось большего. Два хлопка в ладоши. Ньют убрал со станка ногу и повернулся в сторону этих звуков. Джон Маскетти подключал CD-проигрыватель в розетку одной рукой и раскрывал ежедневник другой. — Итак, дамы и господа, в субботу у нас уже выступление, а это означает, что до этого времени мы собираемся каждый день не на два, а на три с половиной часа и долбим постановку до той степени, чтобы мне начало нравиться, — Джон всегда выбирал своеобразные выражения, чтобы донести всем свою мысль, но сейчас все отчётливо поняли, что после концерта они соберутся дружной компанией, напьются и не станут вылезать из кровати, по меньшей мере, неделю. — Сейчас я хочу от вас максимальной работы. Меня не устраивает даже мысль о том, что вы можете выступить не идеально. А сейчас, все по местам. Финал. Сразу под музыку, чтобы я видел, над чем стоит работать усерднее. Ньют, — Джон взглядом пробежался по присутствующим в комнате, пока не нашёл его. Тот поднял руку на уровень плеча. — Фуэте. Я хочу увидеть все тридцать. Не подведи на этот раз, я тебя всем сердцем прошу. Ньют кивнул и встал на своё место. Он чрезвычайно гордился своей солирующей позицией в этой постановке, но порой груз ответственности перед всей группой давил его к земле. Вчера, в понедельник, он весь вечер провёл в своей комнате, пытаясь сделать все тридцать фуэте, но на двадцать шестом у него подкашивалась стопа, и он грузно падал на пол. Снова и снова. Джон включил музыку, и с первыми нотами на середину зала выбежала прима — длинноногая Кира с небольшой горбинкой на носу и впалыми щеками. Она перевела руки в третью позицию (1), а затем мягко и певуче перевела во вторую, мгновение — и Ньют уже стоит рядом с ней. Он выполнил заученные до автоматизма движения, подхватил Киру за талию и поднятую правую ногу и с удивительной лёгкостью поднял вверх. Мышцы Киры были сильно напряжены, она слегка дрожала и тяжело дышала, несмотря на то, что они только начали. Ньют опустил приму на пол, отбежал в сторону, и вдвоём они начали танцевать синхронную комбинацию. Затем… фуэте. Ньют старался смотреть на своё отражение в зеркале и про себя отметил, что они с Кирой двигаются одновременно. Шесть, семь, восемь… Он боковым зрением заметил движение справа от себя — остальная группа танцевала свою партию. Ньют слушал быструю мелодию и старался делать вращения в такт ей. Двадцать пять, двадцать шесть… Он заметил, с какой сосредоточенностью на него смотрел Джон. Ньют потерял равновесие и упал на бок. Двадцать девять. Музыка оборвалась. Джон глубоко выдохнул. — Завтра придёшь на 30 минут раньше. Поднимайся, идём дальше. У Ньюта от раздражения и хорошо скрываемой ярости тряслись руки. Он сжал их в кулаки и поднялся с пола. К концу занятий группа выполнила поклон, Джон напомнил время следующей репетиции, и все потихоньку разошлись. Ньют сидел в раздевалке и пил воду из бутылки, когда к нему подошла Кира. — Эй, — позвала она. — Сильно устал? — Нет, — ответил ей Ньют, хотя на самом деле хотел вырвать себе ноги, чтобы они так не болели. — Я, наверное, ещё позанимаюсь. Надо фуэте долбить. Кира грустно поджала губы, отвела взгляд и кивнула. — Я хотела предложить сходить куда-нибудь и расслабиться под бокал красного полусладкого, ну, ты понимаешь. — Может, завтра? — предложил Ньют, видя, как его партнёрша опечалилась. Кира кивнула и ушла переодеваться. Когда за последним человеком хлопнула дверь, Ньют достал из сумки телефон и вышел в репетиционный зал. Включил музыку и пошёл расставлять в круг стулья. Встал в центр. Уняв странное волнение в груди, Ньют встал в исходное положение, дождался начала такта в музыке и закружился в быстрых фуэте. На четвёртом он сбил стул, но не потерял равновесие и продолжил выполнять движение. На шестнадцатом он чуть не налетел на стоящий спереди стул, но вовремя ухватился за него руками и прекратил движение. Ньют чертыхнулся, поставил упавший стул и начал сначала. Одна песня сменялась другой, и Ньюта всё сильнее захлёстывала ярость и злость по отношению к самому себе. Его балетка на носке пропиталась кровью. Двадцать шесть, двадцать семь… Он сбил седьмой стул из восьми и, потеряв равновесие, повалился на пол. — Двадцать семь… — прошептал он, сходя с ума от боли и раздражения. Ньют тяжело встал. — Двадцать семь! Ньют, прокричав последнюю фразу, со злостью пнул оставшийся стул. — Сколько можно?! — он, движимый накопившейся досадой и злостью, подхватил тот же стул и бросил в стену. Запустил пальцы в волосы и сжал руки в кулаки. — Так, спокойно, — рвано прошептал он, глубоко вздохнул и начал расставлять эти чёртовы стулья заново. Он тяжело дышал, в горле застрял ком, а в израненной стопе раздражающе пульсировало. Ньют стёр пот со лба и начал заново. — Один, два, три, четыре… Ньют, сам того не замечая, считал вслух. — Десять, одиннадцать… У него начала кружиться голова. — Восемнадцать, девятнадцать… Его занесло вправо, но стула он не задел. — Двадцать три, двадцать четыре… Его лёгкие словно сковало, и дышать стало почти невозможно. — Двадцать девять, тридцать. Он опустил рабочую ногу в пол в четвёртую широкую позицию, раскрыл руки в положение «алянже» (2): правую в третью позицию, левую — во вторую. Он стоял в течение нескольких секунд, пытаясь осознать случившееся. Он. Сделал. Тридцать. Фуэте. Из груди вырвался смешок, граничащий с истерическим. Ньют опустил руки и приложил их ко рту. Но смеялся, выпуская тем самым пар и задыхаясь. Он упал на колени и лёг на спину. В животе закололо, а в глазах защипало. — Все тридцать, — сказал он, успокаиваясь. Музыка надоела, и Ньют, кое-как поднявшись с пола, выключил её. Время — почти десять. Так и не поставив стулья на место, Ньют вышел из зала, наскоро переоделся и отправился домой. Дверь он отпер ключами, решив не беспокоить Анну, но женщина всё равно вышла на шум и возню. — Ньют, — поздоровалась она. — Вы сегодня поздно. — Пришлось остаться ненадолго, — сказал он с широкой улыбкой. — Мама в комнате? — Да, — кивнула Анна. — Готовится ко сну. Ньют кивнул, бросил на пол спортивную сумку и стремглав (насколько ему позволяла искалеченная нога) бросился к матери. Остановился перед дверью и тихонько постучался. Дождавшись приглашения, вошёл внутрь. — Ох, Ньют, — улыбнулась мама. — Как репетиция прошла? — Мама, — с нагнанной таинственностью, но с широкой улыбкой сказал Ньют и подошёл ближе. — Я сделал все тридцать фуэте. Все тридцать! Мама восторженно ахнула и обняла сына за шею, чуть привстав на носочки. Ньют же сомкнул руки у неё на талии. — Ты большой молодец! — мягко и радостно прошептала она и поцеловала в щёку. — Я знала, что у тебя получится! — Спасибо. — Ньют, улыбнувшись, кивнул. — Спокойной ночи? — Сладких снов, милый. Мама улыбнулась в ответ и вернулась к зеркалу, чтобы нанести на лицо и руки крем. Ньют тихо закрыл за собой дверь и направился к себе в комнату перевязывать ногу. В этот раз всё было даже хуже, чем в прошлый раз: его стопа вся была покрыта гематомами, а выпирающая под большим пальцем косточка покрылась кровью. Ньют смочил вату перекисью и принялся аккуратно стирать кровь.

***

— Смотри. — Смотрю. — Я имею в виду, слушай. — Слушаю. — Алби! Я серьёзно, — возмутился Томас и для вида замахнулся своим телефоном. — Итак, в воскресенье я почувствовал боль в ноге в час дня. Примерно, я точно минуты не вспомню. Затем, в четыре, боль в ляжке от, предположительно, ожога. Теперь мы сопоставляем полученную информацию с часовыми поясами мира и смело вычёркиваем всё восточное полушарие, — Томас открыл фломастер и зачеркнул добрую половину мира на купленной вчера карте. Алби кивнул. В тускло освещённой настольной лампой комнате Алби лежал на диване, а рядом, на коленях, спиной к нему стоял Томас и работал с картой на журнальном столике. Его руки двигались быстро и рывками, и Алби почему-то потянуло зевнуть, и он сделал это. Громко и протяжно. Тут же в него полетел колпачок от фломастера. — Не спи! Самое интересное, так это то, что вчера я чувствовал боль в том же месте во второй половине дня, когда я вернулся с учёбы, а это значит, что моя родственная душа либо моего же возраста и живёт в том же часовом поясе, что и я, либо я просто придумываю себе оправдания. Хотелось бы верить, что первое. — Это значит, что мы всё-таки идём на балет в субботу? — спросил Алби. Томас кивнул. — Если в течение всего представления я буду чувствовать, словно моя обувь мне мала, то моя теория верна, а если нет… Придётся придумывать что-то другое. — Понял, — только и ответил Алби. — Пойду-ка я домой. Созвонимся завтра, чтобы встретиться и купить билеты, окей? — Окей. Едва Томас захлопнул за другом дверь, он зашипел и сполз вниз по стенке, схватился за правую стопу и зажмурился, пытаясь как-то отвлечься от резко появившейся боли. Эта чёртова родственная душа опять чем-то мается. Порой Томасу хотелось хорошенько зарядить ей куда-нибудь. Боль то утихала, то накатывала новой волной вплоть до десяти вечера, и Томас успел за это время проклясть всех известных ему богов. ~ В субботу Томас стоял в вестибюле одного городского театра и ждал Алби. В руках у него был небольшой букет цветов, а сам он нервно постукивал носком по полу и сверялся с наручными часами с чёрным кожаным ремешком. Алби опаздывал. Алби опаздывал, и это сильно нервировало и раздражало. Чёрт его дёрнул забрать билеты себе, потому что «голова у тебя дырявая, Томас, забудешь ещё». А теперь опаздывает. — Привет, — раздалось над левым ухом, и Томас вздрогнул. — Прости, что опоздал. — Бог простит, — буркнул Томас и забрал протянутый Алби билет. — Пошли скорее, пока лучшие места не разобрали на нашем балконе. Алби пожал плечами и двинулся следом. Они сидели на балконе на третьем уровне, несколько левее от середины зала, поэтому им придётся всю постановку смотреть с повёрнутой влево головой, но зато Томас взял напрокат бинокль, который выглядел так, словно он существовал ещё со времён войны Севера и Юга. Тем не менее, с его помощью сцену было видно очень хорошо. Когда прозвучал третий звонок, Томас и Алби тут же поставили телефоны на беззвучный режим, как им сказала старушка, проверяющая билеты. Ни Томас, ни Алби на балет никогда не ходили и почему-то они чувствовали себя неуютно. Им казалось, что они тут, словно белые вороны. Изгои, танцующие уличные танцы и пришедшие посмотреть на устоявшееся в течение веков искусство. К счастью, это чувство рассеялось довольно скоро. Томас почти не относил от лица бинокль, просматривая танцующих балерин и искренне восхищаясь их растяжкой, синхронностью и отточенными движениями, которые они выполняли безупречно. Когда на сцене появилась прима, а вслед за ней выбежал премьер, у Томаса в груди резко возросло волнение, и он не мог объяснить причину этого. Вообще, какой-то частью сознания он ожидал увидеть артистов балета в белых колготках, но здесь они выступали в каких-то эластичных брюках с подтяжками, отчего он чувствовал себя немного спокойнее. Дуэт примы и премьера был таким… необъяснимым. Они двигались так слаженно, так идеально, что Томас даже не стал сомневаться в том, что они родственные души. И после этой мысли Томас понял очевидную вещь: его ступни не болели. Ничуть, нисколько. Вскоре закончился первый акт, половина партера тут же ушла в буфет или куда-то ещё, а Томас углубился в изучение брошюры, листки которой даже не потрудились закрепить степлером. Он взглядом пробежался по титульному листу и уцепился за имя художественного руководителя и хореографа данного балета: Джона Маскетти, и почему-то имя показалось Томасу смутно знакомым. Хотя, скорее это было пустое и бессмысленное дежавю. Перевернул страницу. Действующие лица и исполнители. На первой же строке была, похоже, та самая прима, и звали её Кира Тёрнер. Также там было написано, что она призёр какого-то международного конкурса, только вот название почему-то не написали. Премьера звали Ньют ***. Томас задумался над этим странным именем. Ньют. Почти как Ньютон. Этот парень был лауреатом такого же безымянного международного конкурса, и Томас не имел представления, с чего это ему так стало интересно. — Ты в этой брошюре сейчас дырку просверлишь, — обратился к нему Алби. — Как тебе пока балет? — Чувствую себя чужим среди своих, если можно так выразиться, — сказал Томас и закрыл брошюру. — Но, бесспорно, очень красиво. — Хотел бы отдаться этому направлению? — Нет! — в притворном ужасе выдохнул Томас и рассмеялся. Антракт подошёл к концу, когда парни обсуждали уснувшего мужчину на соседнем балконе, который прохрапел половину первого акта, но проснулся со вторым звонком. Свет потух, и Томас тут же поднёс бинокль к лицу. На сцене разворачивалась какая-то драма: премьер (Ньют, ну и имечко!) в своей партии пытался донести до зрителя свою боль, ведь прима танцевала с другим и избегала его. Этот сюжетный твист оказался довольно предсказуемым и скучным, как показалось Томасу, но свои мысли он предпочёл держать при себе. Он просто наслаждался и восхищался изящностью и профессионализмом танцующих и гениальностью хореографа. Томас и Алби два дня придумывали маленькую связку для своего выступления, а тут — целая постановка в двух действиях! Резкая смена настроений в музыке и неожиданная заполненность на сцене дала понять Томасу, что начался финал, и от этой мысли ему почему-то стало… жаль? Прима и премьер закружились в очень долгих и сложных вращениях, и Томас стал про себя считать их количество, но сбился. Он наблюдал в бинокль за тем, как премьера немного занесло в сторону и как он ударил ногой стоящую справа от него девушку по руке, и Томас почувствовал неприятный толчок в том же месте. Томас на мгновение перестал дышать и чуть не выронил бинокль. — Тридцать поворотов, вот это они титаны! — шепнул Алби, но Томас пропустил его слова мимо ушей и сглотнул. Неужели его родственная душа… парень? Или же это просто совпадение? Нет, не может быть… Чёрт возьми! — С тобой всё нормально? — спросил Алби. — Помнишь, как премьер ударил девушку ногой по руке во время поворотов? — Томас склонился к Алби и горячо зашептал ему на ухо, после чего сзади последовало шипение, но парни не обратили внимания. — И что? — Я почувствовал. — Твоя родственная душа — это та девушка? Не завидую, она не очень. — Ты придурок? Я почувствовал боль в ноге. Алби замолчал и как-то странно посмотрел на Томаса. — Ой, — только и выдавил он и отвернулся к сцене. — Во дела. Томас удержался от саркастичного комментария и взглянул на сцену. Премьер подхватил приму на руки, невысоко подкинул её, и она перевернулась в воздухе, и эта поддержка была просто выше всяких похвал. Танцоры застыли, когда прозвучал финальный аккорд, и весь зал спустя несколько мгновений взорвался аплодисментами. Томас и Алби, на мгновение опешив, поднялись со своих мест и захлопали тоже. — Ты не собираешься относить цветы? — спросил Алби уже громко. — Не знаю… А это не будет выглядеть странно? «Привет, я твоя родственная душа и я парень, ты тоже, это странно, держи букетик»? — Веди себя естественно, не разводи тут колхоз, — Алби хохотнул и пихнул друга плечом. — Шуруй давай, я буду на улице ждать. Томас собрал всю свою гордость в кулак, глубоко выдохнул и пошёл прочь с балкона. Он спустился на уровень партера и свернул в узкий коридорчик, где, по идее, должен быть выход на сцену. Томас, воровато оглядевшись, направился именно туда. На сцене небольшой кучкой собрались танцоры, но среди них он не заметил светлую макушку и он свернул к гримёрным. На некоторых дверях были приклеены скотчем бумажки с именами, и Томасу пришлось миновать достаточно много, чтобы найти ту, что ему была нужна. Когда он подходил к двери с надписью «Ньют ***», та открылась, и оттуда вышел высокий мужчина с довольно кислой физиономией, который с подозрением зыркнул на Томаса, но, заметив букет цветов, развернулся и ушёл в противоположное направление. — Боже, что я творю… — едва слышно прошептал Томас, стоя напротив двери. Он критично оглядел букет, подумал, а нужно ли ему вообще всё это, поправил рукава рубашки и, вздохнув, собрался уже постучаться, как дверь открылась. На пороге стоял Ньют. В руках он держал вазу с цветами, но увидев в полуметре от себя Томаса, от неожиданности вздрогнул и выронил её. — Чёрт, — выдавил он и опустился на корточки. — Боже, — одновременно вторил ему Томас и опустился на колени. — Приношу глубочайшие извинения, я не хотел Вас напугать, правда. — Да что Вы, — Ньют не поднимал взгляда, и Томас мысленно отвесил себе оплеуху за излишнюю формальность. Они же сверстники. Чёрт. — Просто это было… неожиданно. Томас отложил в сторону букет и принялся подбирать осколки. Ньют бросил мимолётный взгляд на цветы. Томас задумался, как бы дать этому парню знать, что они, вообще-то, родственные души? Просто так, с места в карьер… не нужно. Заодно нужно проверить, действительно ли это или же простое совпадение. Томас взглянул на один острый осколок, потянулся к нему и намеренно порезал палец. Ойкнул и дёрнул рукой. Томас поднял взгляд и заметил, что Ньют сидит в двух метрах от него и смотрит с выражением полного шока и удивления. Томас, продолжая в одной руке держать собранное стекло, подхватил букет и встал с колен. — Ну и абсурд, — сокрушённо сказал он, выбросил осколки в стоящую рядом урну и протянул Ньюту целую, не порезанную, руку. Тот предпочёл встать без его помощи. — У Вас… тебя… нет, случайно, чего-нибудь, чем можно закрыть порез? — Есть, — слабо кивнул Ньют, отвернулся к стоящей на заваленном цветами столе сумке и вытащил оттуда пластырь. — Я и сам шокирован происходящим, честно говоря. Ещё с того момента, как на финальных поворотах ты… Можно же на ты? — Ньют кивнул. — Как ты ударил ту девушку по руке. Ньют закрыл лицо руками, а затем провёл ими по волосам. — Я не знаю, что на это сказать. Надо переварить, однозначно. — Выпьем кофе? — Я не пью кофе, но на чай согласен. Только… я переоденусь, хорошо? Томас охнул и засуетился. — Да-да, конечно, извини. Куда можно цветы кинуть? — Ньют забрал их, и Томас поспешно скрылся за дверью. Он сполз по стене, закрыл лицо руками и издал тихий вой. Его щёки горели. Как же это было неловко! Глубоко выдохнув, Томас убрал руки, достал телефон и позвонил Алби. — Ну как оно? — раздалось вместо приветствия. — Мне тебя ждать или идти? — Иди. Это было максимально неловко. Расскажу позже. — Томас отключился и убрал телефон в карман. Он поднялся с пола и принялся расхаживать туда-сюда по коридору. А что дальше-то делать? У него даже плана действий нет, ни одного пункта! И с импровизацией всё очень плохо. Через некоторое время из гримёрной вышел Ньют, закинул через плечо сумку и смерил Томаса пустым взглядом, и Томас был готов поспорить на всё, что угодно, что этот парень просто отлично скрывал эмоции. В холле Ньют попросил администратора отвезти все цветы по адресу, который он написал на каком-то клочке бумаги, и они с Томасом вышли на улицу. Было темно и довольно прохладно. — Я до сих пор не знаю твоё имя, — сказал Ньют, когда они спустились по лестнице. Томас в очередной раз мысленно отвесил себе оплеуху. — Точно, — сказал он и протянул руку. — Меня зовут Томас. — Ньют. — Блондин пожал протянутую руку и, задержавшись на мгновение, убрал её и засунул в карман куртки. — И я с тобой согласен. — Насчёт чего? — Вся эта ситуация до ужаса абсурдна.