Знаменитые и безгласные

В течение некоторых репетиций Ньюту казалось, что он и вовсе мог не приходить. И правда, какой смысл оставаться на два с половиной часа, если ты просто стоишь и смотришь, как Меркуцио и Тибальт репетируют дуэль? Причём та импровизация Ньюту не нравилась от слова совсем: ему казалось, что Меркуцио слишком долго умирает. — Ромео, не стой, блин, столбом: твоего друга только что пронзили шпагой! — неистовствовал Джон. — А что я должен делать? — слегка раздражённо спросил Ньют. — Я не могу схватить шпагу и помчаться за Тибальтом до того, как Меркуцио умрёт! — Ну так взаимодействуйте друг с другом! Ньют упрямо поджал губы, но спорить не стал. Действительно, пускай хоть у этих репетиций будет толк. Хотя небольшой танец с Джесс, которая, к слову, в этой постановке играла несколько ролей: одну из служанок, мать Ромео и, как не хотелось ей самой это признавать, проститутку, — доставлял ещё больше раздражения, чем дуэль. Неудивительно, что Джесс вечно ворчала, и иногда это выглядело комично: она строит кислое выражение лица и одновременно вызывающе задирает юбку. Дважды в неделю Джон устраивал Ньюту и Кире индивидуальные занятия, где они репетировали дуэтные эпизоды. Сегодня, например, была сцена у балкона. Первым делом Кира попросила балкон покрасивее того, какой был у итальянской труппы в прошлом году. Ньют даже не удивился; девушка довольно часто грешила подобными просьбами. Самым сложным их движением была поддержка, где Ньют, держа одной рукой ногу Киры, а другой — её руку, нёс девушку буквально на плечах. Сложность состояла не в том, чтобы удержать её, а в том, что Ньюту самому нужно было двигаться в этот момент. Один раз он чуть не уронил Киру, отчего она коротко пискнула и задёргалась, пытаясь удержать равновесие, но из-за этого Ньюту стало ещё труднее. Джон сам начинал смеяться в такие моменты, но поддержку всё же не менял. Он считал, что паре нужно просто больше тренироваться. На одной из репетиций, когда Кира и Ньют застыли в последней позе — дальше они просто не учили, — Джон медленно кивнул и, задумавшись на мгновение, выдал: — Целуйтесь. — Чего?! — в унисон возмутились и Кира, и Ньют. Второй даже добавил: — Это обязательно? Джон был непреклонен. — Если вы не будете репетировать этот момент сейчас, то на самом выступлении и подавно не сделаете. — Наши соулмейты с нас кожу сдерут! — попыталась воспротивиться Кира. — Не говоря уже обо всём остальном… — Ничего, потерпят, — упёрся Джон. — Я понимаю, вам надо свыкнуться с этой мыслью, но чем раньше начнёте, тем быстрее вы будете в этом видеть всего лишь задумку, часть постановки. Хотя бы попробуйте, серьёзно. Поцелуй вышел чопорным. Джон глубоко вздохнул и возвёл глаза к потолку. Ну, хоть что-то. Как результат, с тех пор каждую индивидуальную репетицию Джон Маскетти заставлял Ромео и Джульетту показывать свои успехи на данном поприще. Как результат, большую часть тренировки и Ньют, и Кира занимались красными как раки. А ведь нужно было ещё и эмоции подключать! Ньюту казалось, ещё чуть-чуть, и Джон прибьёт их. Пожалуй, неизменным оставалось лишь то, что Томас продолжал приходить к Ньюту в зал после его репетиции, и вдвоём они принимались ставить контемп. Вот уж где Ньют мог позволить себе вздохнуть полной грудью! С Томасом было легко, хотя оно и не удивительно. Ньют не прекращал утайкой любоваться тем, как вовлечённо Томас придумывал новые движения, пытался на пальцах объяснить их, а потом бросал свои попытки и показывал непосредственно на Ньюте. Как ни странно, так было даже легче. И всё же Ньют не переставал удивляться тому, насколько Томас нынешний отличался от самого себя, танцующего с Алби крамп. Здесь, наедине со своим солумейтом, Томас оставался добродушным и открытым, иногда чуть смущённым, когда показывал очередную поддержку и как-то по-особенному придерживал Ньюта то за талию, то за руки, отчего у второго мурашки по телу бежали. — Танцевать с тобой — одно удовольствие, знаешь? — сказал однажды Томас, когда они станцевали выученную часть танца и отдыхали у зеркала. Ньют довольно улыбнулся, подсел чуть ближе и пихнул соулмейта плечом. — Неужели? — переспросил он. Томас кивнул. — Пожалуй, ты тоже ничего. Ответом послужил лишь короткий смешок. Немного горький, если прислушаться. — Так когда у вас выступление будет? — спросил Томас, ненавязчиво сменяя тему. — Ну, чтобы я знал, когда идти в кассу и брать билет на первый ряд. — Почему на первый? — Проще цветы дарить. — Томас подмигнул. — Вот я поднимусь к тебе на сцену, вручу роскошный букет сорванных с клумбы ромашек и ка-ак поцелую всем на зависть! Пусть знают, что этот талантливый премьер — мой соулмейт. Ньют заливисто рассмеялся ещё при упоминании ромашек. Да уж, назвал на свою голову первые пришедшие на ум цветы своими любимыми. Хотя, на самом деле, любимых цветов у него не было. — А ты не смейся! — с притворным возмущением воскликнул Томас. — Радуйся, что не с красными розами, а то вдруг кто-то в зале, помимо меня, будет знать язык цветов. Ньют удивлённо взглянул на него и придвинулся ещё ближе. Слышать, что Томас знает язык цветов, было как минимум необычно. Он-то думал, что такая вещь умерла ещё в 19 веке вместе с аристократами, и тайное значение букета каких-нибудь магнолий на сегодняшний день никому не интересно. «Может, Томас в детстве хотел стать флористом?» — подумал Ньют и сам чуть не рассмеялся от одной только мысли. — И что же означают ромашки? — спросил он. — Чистоту и юность, а красные розы — страстную любовь. — Томас поднялся с места и протянул Ньюту руку, при этом подмечая, как щёки его родственной души вспыхнули. — Давай ещё разочек прогоним, до конца совсем немного осталось выучить. Страстная любовь, значит? Ньют почему-то не особенно удивился, хоть и смутился, и это немного пугало. Не он ли сам говорил, что боится ответственности? Но разве стоит бояться разочаровать человека, который знает тебя лучше всего на свете, даже с учётом того, что вы и встретились-то всего пару месяцев назад? Ответ: нет, потому что он и без того знает, что от тебя ожидать… наверное. Ньют принял протянутую руку, легко поднялся и подождал, пока Томас включит музыку. По правде говоря, Ньют не до конца понимал, почему самые красивые танцы легко ставятся под грустную песню или мелодию. В любом случае, после начала их репетиций Ньют действительно начал жалеть, что его соулмейт — не хореограф. Такие таланты на дороге не валяются. Причём метод преподавания у Томаса был другим, нежели у Джона Маскетти, который сначала высказывал все свои требования, а уже потом начинал что-то делать. Томми же, казалось, вообще было наплевать на свои требования до тех пор, пока его партнёр (раньше это слово почему-то так не смущало, как сейчас) не выучит минимум половину танца. К слову, о танце. Ньюту только сейчас начало казаться, что он чересчур гейский. Серьёзно, сама концепция двух танцующих парней изначально не внушает доверия, а если посмотреть на то, как крепко и в то же время осторожно держал его Томас во время поддержек, как близко было его лицо во время одного движения, как Ньют сам обхватывал руками его шею в какое-то мгновение и смотрел в карие глаза напротив — всё это было пропитано чем-то неоднозначным, хотелось прочитать всё это между строк… но ведь они не в чёртовой книге, не так ли? У Томаса, определённо, была особенная способность выбрать песню, от слов которой то мурашки бегут, то ты сам выпадаешь из реальности, задумавшись о чём-то важном. Когда Томас проводил рукой по скуле Ньюта, а сам он ощутимо пихал его в плечо, слух ласкали любимые строчки из всей песни: «Ты всё ещё можешь быть тем, кем хочешь». Раз — и руки Ньюта резко обхватили его лицо. Два — Ньют наклонился, пальцы сжали талию Томаса под самыми рёбрами. Три — Томас шагнул вперёд. Выпирающие позвонки Ньюта надавили на плоский живот. Четыре — они стиснули друг друга за локти, словно упадут, если хоть ненамного ослабят хватку. Музыка продолжала играть, но дальше они не учили. Выпрямившись и словно нехотя отпустив друг друга, Томас отошёл выключить музыку, а Ньют расслабился и стёр запястьем пот со лба. — Я посмотрел в зеркале, что мы творим, — размеренно и тихо сказал Томас, едва песня оборвалась. — С каждым разом у нас получается всё лучше. — Вот и славно, — пожал плечами Ньют, упершись руками в бока. — Значит, к июлю сможем записаться на участие в «Ты думаешь, ты умеешь танцевать?» Как я слышал, там собираются вводить новый сезон только для пар-соулмейтов. Томас повторил его позу, хотя весь его вид прямо кричал об удивлении и скептицизме. — Ты серьёзно? — Да мы там фурор вызовем, я тебе говорю! — Серьёзно? — всё ещё не поверил. — Да, я серьёзно! — Ты серь… — Заткнись, Томми.

***

Минхо всё же вернул автобиографию Кшесинской, признавшись, что так и не открыл её. Ньют, честно, не удивился. На самом деле, Ньют был рад, что его лучший друг решил навестить его, но по совсем другой причине. — Как там твоя родственная душа? — чинно поинтересовался Ньют, держа у губ новенькую кружку, которую ему подарил Томас через пару дней после того, как Ньют рассказал ему историю с ожогом. Минхо, вальяжно развалившись на стуле и надкусывая эклер с заварным кремом, несколько штук которых так удачно купила Анна сегодня утром, пожал плечами: — Еду к ней в январе. Ньют хотел было спросить: «Серьёзно?» — но мысленно приказал себе прикусить язык, так как вспомнил Томаса, который вчера его до невозможного доконал этим вопросом. Решил промолчать. — А что? — Ничего. — Ньют пожал плечами. На несколько секунд повисло молчание: Минхо, конечно, что-то заподозрил, но лезть не стал, так как сам понимал, что Ньют быстро расколется. — Я хотел тебя спросить кое о чём. — Я весь внимание. Ньют поставил кружку на стол и облизнул обожжённые горячим чаем губы. — Скажи, у всех соулмейтов рано или поздно проскакивает такая искра, которая к чертям сжигает всё вокруг? Минхо усмехнулся. — У соулмейтов такая искра проскакивает сразу, — выдал он, искренне забавляясь нахмуренным лицом лучшего друга. — Вот только сразу ли эта искра разгорится или же через три года, зависит от самих партнёров. А что такое, Ньют? Неужели Томас в этом пожаре сгинул без конца, а сам ты уже не справляешься? Кажется, Ньют нахмурился ещё больше. — В смысле? Минхо не спешил отвечать. Он снова откусил чуть-чуть от эклера и облизнул испачканные кремом уголки губ. — Ну, — продолжил Минхо, прожевав сладость. — Все знают, что родственные души, если им всё же удалось встретиться, растворяются в своей любви без остатка, как бы ванильно это не звучало, но всё же. В паре с другим человеком, не твоим соулмейтом, такого не происходит. Томасу хватило всего пару раз посмотреть, как ты танцуешь, чтобы это произошло. Радуйся, что хоть у меня глаза на своём месте, в отличие от некоторых! Ньют не стал реагировать на обращённую на него шпильку. Кажется, он даже позабыл о том, что чай всё ещё горячий. Теперь обжёг ещё и язык. — И что теперь делать? — спросил он, скорее рассуждая вслух, нежели действительно спрашивая Минхо, но тот, казалось, не понял этого. — Ждать подходящего момента, как ты и любишь делать. Действительно, самым большим отличием Ньюта от Минхо было то, что он никогда не действовал опрометчиво, необдуманно или в порыве какой-либо эмоции. Он всегда старался держаться хладнокровным (если, конечно, не считать смущение — тут уже никуда не деться) и как можно более трезво оценивать происходящее. Наверное, именно по этой причине Ньют позвал советоваться именно Минхо, потому что знал, что одна голова хорошо, а две — лучше. Именно поэтому тот самый «подходящий момент» наступил только через месяц, когда Ньют окончательно «собрал яйца в кулак». В их с Томасом танце самое последнее движение — то, как они плавно поднимаются из сидячего положения и несколько мгновений стоят друг напротив друга настолько близко, что чуть ли не соприкасаются носами. После того разговора с Минхо эта поза принимала новый, незамеченный Ньютом раньше подтекст. Ньют вообще человек наблюдательный, но если что-то касается его самого, то тут он слеп, глух и нем. Раньше Ньют через пару секунд после того, как музыка обрывалась, доброжелательно улыбался и осторожно пятился, опуская взгляд с карих глаз на синюю футболку своего соулмейта. После того разговора с Минхо Ньют ловил себя на том, что заглядывался на слегка приоткрытые в попытке отдышаться губы, а уже потом отходил, стараясь не выдавать своё волнение. Понимание того, что самый что ни на есть подходящий момент наступил, огорошило Ньюта сразу после фразы Томаса: — Кажется, я только сейчас понял, что этот танец очень гейский. А дальше… дальше был какой-то провал, как будто Ньют наблюдал за собой со стороны, потому что он не запомнил, как иронично поинтересовался: «Сейчас ли?» — но вот то, как он решительно положил руку Томасу на щёку (второй он всё так же сжимал пальцы соулмейта) и, не прикрывая глаз, припал к его губам, Ньют запомнил о-очень хорошо. Возможно, ему могло показаться, что, не сделай он это быстро и настойчиво, то в жизнь не решится действительно поцеловать его, чёртового Томаса, который не казался особенно удивлённым, который положил свободную руку на талию Ньюту, но не прижимал к себе, как какую-то кисейную барышню, а просто слегка давил пальцами на рёбра, словно не знал, что делать. Ньют на мгновение отстранился, будто проверяя, правильно ли он расценил уж слишком очевидный намёк, и, не заметив и тени протеста, снова продолжил целовать Томаса исступлённо, и это неистовство с головой выдавало волнение Ньюта. Ньют не знал наверняка, делает ли он всё правильно, он просто… действовал по наитию, что ли. Было такое чувство, словно всё должно идти так, как происходит сейчас. Томас то прикрывал глаза, то сжимал подрагивающие веки, то снова обращал взгляд глаз цвета сожжённого кофе на Ньюта, словно пытаясь убедить себя в том, что происходящее реально. Ньют на задворках сознания понял, что рука, ныне покоившаяся на щеке Томаса, уже давно зарылась в тёмные волосы, а большой палец слегка оглаживал чужой затылок. Поцелуй вовсе не был мокрым, скорее напоминал собой награду длительных ухаживаний пятиклассников друг за другом. От такого сравнения Ньют улыбнулся. Решив для себя, что так долго целоваться как минимум неприлично, Ньют попытался отстраниться, но Томас чуть наклонился, стараясь ещё мгновение чувствовать тонкие губы, а затем оборвал поцелуй первым. Все мысли из головы выветрились ещё в тот момент, когда Томас выдал фразу с таким толстым намёком, что и перед глазами словно помутнело. Ньют почти не расслышал попытку Томаса как-то разрядить обстановку, тем самым напрочь разрушая такой хрупкий момент: — Что ж, слюной мы уже обменялись, кто кого под венец будет вести? Томас поспешил перехватить руки Ньюта, который так отчаянно рвался хорошенько его ударить, который надеялся на то, что хоть чувство такта привить сможет этому непутёвому.