как попало

      Брюки нещадно жали в коленях и выше, натирая в самых ненужных местах, а обувь блестела начищенными носками, отражая ядовито-розовые огни, парившие над головой, как знамена. Их свет проникал во все, до чего доходил, наполняя опьяняющим чувством спокойствия и приглушенного спокойствия, что выражалось и в том, как легко теперь было держать спину прямо, когда еще недавно расправить плечи было невыносимо тяжело, и в том, как ноги несли вперед как будто сами по себе, словно уже были здесь и знали дорогу. Тень его, высокая, длинноногая, с мощными ступнями, тянулась багровым силуэтом впереди, распластавшаяся на горящий розовым асфальт, над которым будто в замедленной съемке кружились и оседали бумажки. Джимми не помнил, чтобы собственная тень когда-либо казалась ему крупнее. Неужели за последние дни он так вырос? Догадка готова была ожить на тающем от радости лице.       Ночной Токио встречал путника непривычно тихими пешеходами, размахивающими прозрачными зонтиками, мокрыми, блестящими от прошедшего дождя дорогами, отражавшими вывески, от чего город будто парил в воздухе, обтянутый, обнятый и обвитый проводами и неоном. Солнце медленно умирало за его спиной, закатываясь на спину и пропадая за чернеющими вершинами дальних небоскребов, словно освобождая пространство для звезд, но они так и не явились, не выдержав конкуренции со сверкающей отовсюду рекламой. Справа от него желтыми буквами сверкала табличка фаст-фуда, слева заманчиво горело слово «бар», но Джимми с едва промелькнувшей на лице досадой прошёл мимо, прибавив в шаге. На его припрыгивающую поступь печально ответили звенящие в кармане одинокие монетки, отложенные на такси. Кроме этой мелочи и обратного билета Джимми никаким другим содержанием своей просторной куртки похвастать не мог. Днём он отдал ключи владельцу хостела, выскочил из здания прямо в центр города, посвящая все своё оставшееся время до самолета неспешной прогулке по городу.       Наверное, любой другой на его месте был бы куда разумнее и пустился бы в аэропорт незамедлительно, хотя бы для того, чтобы не таскаться по мегаполису со всем багажом без лишних денег, но портфель парня был не так уж и велик – неустанно бьющееся сердце волшебной Японии стало пристанищем для него всего на пару стремительно пролетевших дней, а потому мало было и вещей, и времени на то, чтобы исследовать каждый доступный любознательному туристу уголок. Нельзя было отказываться от нескольких часов, в течение которых можно было побродить между улицами, изредка морща нос от пыльного воздуха и впечатывая лицо в витрины магазинов, изумленно провожая молодых местных жительниц, намеренно косолапивших по тротуарам к магазинам видеоигр, делая фотографии и удивляя прохожих своей персиковой шевелюрой. Ей он особо гордился – корни все еще были темными, потому что Джимми покрасил свою голову сам в компании туториала на Ютубе в ванной своей старой комнаты в родительском доме за пару дней до отъезда, челка была уничтожена также собственноручно, но выглядела довольно прилично и теперь хотя бы не лезла тёмными паклями в глаза. От короткой торчащей на затылке пряди волос так и не удалось избавиться, но и мешать, как раньше, когда только она и бросалась в глаза при оценочном взгляде в зеркало, она внезапно перестала. Вообще, говоря прямо, буквально все в Токио встало на свои места: и то, как выглядела его одежда, перестало напоминать о себе каждую секунду озабоченными мыслями о мнении других, пусть даже те и видели его всего несколько улетучивающихся сразу же секунд. В конце концов, не его была вина в том, что он выглядел так непринужденно потрясающе. Прекратились – хотя бы на какое-то время – атаки и бомбардировки запуганного изменениями мозга, все чаще перемена мест стала восприниматься как одно большое захватывающее приключение, а не как только тошнота в самолёте. Успокоилось море сомнений, бушевавшее неистово в самом начале годового перерыва, когда он, едва выживший, выполз из школы с абсолютно пустой башкой, без уроков прошлого и планов на будущее, вышвырнутый во взрослую жизнь, которая казалась приоткрытой дверью, в то время как он в силах был только споткнуться на пороге и остаться валяться так, впечатанным носом в пол. Что-то было в том, чтобы покупать билеты, считать расходы, слушать разговоры людей, не имея никакого понятия, о чем они говорят, смотреть на огни города с высоты, оформлять самые дешевые номера на окраинах города, есть всегда в разных местах, давясь заграничными закусками и нервно запивая всё водой, жариться под солнцем и искать хотя бы одну вывеску на английском, менять одноразовые сим-карты и пить отвратный кофе в аэропортах, звонить маме каждый вечер через скайп, потому что иначе слишком дорого, исподтишка следить за местными твоего возраста, фотографировать огни, отражение огней и себя на фоне огней, паковать вещи, засыпать в самолете, думая, что если он и начнет падать, ты и так не сможешь ничего с этим поделать, и каким-то невероятным образом находя это успокаивающим. Было какое-то неисчезающее, разливающееся чувство хрупкой безопасности, когда он смотрел на проплывающие, словно огромные светящиеся корабли, здания через затемнённое стекло такси. Было что-то приятно грустное и волнующее в его одиноких путешествиях, в тихих вечерах наедине с самим собой, окруженного людьми на холодных сиденьях зала ожидания, когда, казалось, душа наконец вернулась в тело, чтобы принимать решения и действовать, и идти, и дышать, и чувствовать, и жить.