***
Тсуна нервно теребил в пальцах край больничного одеяла и мялся перед отцом, который с суровым выражением лица отчитывал сына за то, что тот убежал от них в лес. Сораюки так же мялся, как и младший брат, сидя на стуле. Он ёрзал и не знал куда деть руки. Емитсу, конечно, старался на ребёнка не давить да и не прививать старшему сыну нелюбовь к младшему, но выходило как-то… само собой. Хотя Сора был мягким и чутким мальчиком. Тсунаёши же имел в себе какую-то льдинку, ложку дёгтя, портившую всю бочку мёда. Емитсу мог это только почувствовать. То, как младший сын смотрит в никуда и говорит с кем-то свистящим шёпотом и шипящими хлёсткими звуками. То, как буравит взглядами проходящих мимо людей. То, как опускает глаза, стоит только родителям в его сторону посмотреть. Он не смотрел никому из них в глаза. Ни Нане, ни Соре, ни ему самому. Емитсу это, скажем так, особо не беспокоило. У всех свои причуды, а уж кровь ди Вонгола предполагала наличие особых тараканов в голове, поэтому поначалу мужчина списывал всё на детское воображение и развитую интуицию, стараясь лишний раз не лезть туда, где он полный профан. В делах детской психологии и смене пелёнок он не смыслил, одним словом, ни черта. Тсунаёши лишь буравит взглядом свои ладони и всё никак не перестанет мять в пальцах одеяло. Он не поднимал глаз вообще, даже чтобы глянуть в окно. Сора беспокойно смотрел то на брата, то на отца, не зная, зачем его вообще с собой в больницу взяли — Нана собиралась весь день провести дома, поэтому ему можно было остаться с ней. Более того, совсем скоро он должен был поступить в младшую школу, а потому — усердно готовиться, как всегда и учил его отец. — Никаких сладостей и домашний арест! — заключил Емитсу, сводя брови на переносице. Весь его вид так и говорил «ты меня разочаровал». Оба — и сын, и отец — понимают: ложь. Он смотрел нарочито строго, надеясь таким образом привить беспокойному сыну ответственность — Нана в последнее время жаловалась на то, что Тсу-кун всё чаще пропадает неизвестно где, выходя за пределы двора. Емитсу как его отец не мог этим не обеспокоиться. Единственным выходом казался лишь арест и нотации, которые он сам всегда пропускал мимо ушей. Внешний Советник видел на месте Тсуны самого себя в далёком детстве, пока родители ещё были живы. И хотя между ними была огромная разница, что-то похожее проскальзывало. Тсунаёши же видел лишь бледно-голубой полупрозрачный туман, клубящийся серыми барашками, и стайки маленьких чёрных комочков, витающих у головы Емитсу. На лице мальчика — смирение и безразличие. А руки нервно теребят несчастное одеяло. Тсунаёши ничего не говорит, даже звука издать не решается, лишь слабо кивает, мол, принял к сведению, и только сильнее опускает голову вниз, закрываясь пологом отросшей чёлки. Емитсу глубоко вздохнул, сбившись на миг на вдохе, и медленно выдохнул. Бесполезно. Тсунаёши таким не пронять, даже если он вдруг на него накричит, единственное, что тот сделает — расплачется. А слов из него и клещами не вытянешь. А потому мужчина лишь разочарованно поджимает губы и уходит из палаты. Разочарован он в себе или в сыне — сам Емитсу понять не может. Он чувствует лишь жалость и сожаление, что не уследил. Какой из него отец? Дверь тихо закрывается за спиной Емитсу, и старший брат вдруг прикипает взглядом к лицу младшего. — П-прости его, отото, — Сора пытается ободряюще улыбнуться. Тсунаёши шмыгает носом и хмыкает, мотая головой из стороны в сторону. Волосы его метаются по лицу и лезут в глаза. И от этого слёзы наворачиваются. Из-за волос или жгучей обиды внутри — Тсунаёши не знает. В ответ он лишь молчит. А что ему сказать? Брат тоже не верит. Он не видит. Никто не видит, кроме него. И ещё одного человека. Сора скомкано прощается, отвешивает короткий поклон и выбегает из палаты. Тсуна смотрит ему вслед, но видит лишь мутную пелену слёз перед глазами. Что ему сказать? На больничном одеяле расползаются мокрые пятна, а Савада не может прекратить смотреть на закрытую дверь сквозь пелену слёз. Что же ему сказать? Ведь все слепы и заставляют быть слепым и его.***
Фуджимото был уверен — мальца вот-вот выпишут. Однако когда он посетил его палату во второй раз, то от медсестры узнал, что тот даже не встал с постели ни разу за эти два дня. Он сидел, обняв коленки, и покачивался из стороны в сторону. На все вопросы отвечал односложно и делал это так, словно переступал через себя, выдавливая каждое слово. Мальчишка был слаб. Широ понял это, стоило только переступить порог палаты. Бледный, осунувшийся и какой-то… неживой. Будто кто-то душу из тела вытащил. — А, это Вы… Тсунаёши двигается медленно, как будто растягивая каждый лишний жест. Он скупо кивает и слабо улыбается. Так же бледно, как и его кожа. — Малец, ты себя запустил, — Фуджимото нарочито хмурится и фыркает. — Настоящие мужчины никогда не доводят себя до такого состояния, — святой отец наигранно отворачивается. И замечает краем глаза, как лицо Савады чуть светлеет, а улыбка становится… мягче и более естественно смотрится на его лице. Угольная смола, витавшая у самых ног мальчишки, с тихим писком оторвалась от постели и разлетелась по палате. Комочки мирно существовали здесь, несмотря на то, что обычно экзорцистов шугались как огня. А Широ мог с уверенностью сказать — палладином он быть пока не перестал. Да и на пенсию ему рановато. А потому он выкинул лишние мысли из головы и выпрямился перед мальчишкой, открыто ему улыбаясь. — Ну что, готов к подвигам, шкет? — Широ берёт мальца на слабо. Тот растерянно хлопает глазами и с картинным подозрением окидывает мужчину взглядом. — А В-вы не слишком старый? Священник на миг давится воздухом, а мальчишка вспыхивает маковым цветом — который его лицу придаёт лишь более болезненное выражение — и что-то неразборчиво тараторит себе под нос. — Видимо, беспардонность у тебя в крови, — бурчит Фуджимото, оглядывая Саваду взглядом. Мальчонка одновременно и притягивал, и отталкивал. Таких людей Широ встречал нечасто. Хотя Феля нельзя считать человеком, а Шура вызывала лишь отеческое желание потрепать за щеки и отходить ремнём по заднице за бранные словечки и пиво. Поэтому особо сравнивать было не с чем. Разве что с Рином, но тот пока неприятностей не доставлял, не был остёр на язык и не мог хамить старшим. Пусть и неосознанно, всё равно не мог. А у Савады с языка это слетело так легко, будто он не привык держать его за зубами вообще. Выливает правду, даже не пытаясь задуматься, верно ли поступает. Или вообще раньше ни с кем не общался. Но да, приходилось признавать, для шалостей Широ был уже староват. Мужчина чуть морщится, но тут же принимается лукаво улыбаться, показывая мальчишке, что не в обиде за его слова. Честный малый — это хорошо. Но язык за зубами не держится — это плохо. Правду мало кто любит в её истинном обличии без дополнительных рюшек и бантиков приукрашивания. Мысли прервал внимательный взгляд золотисто-янтарных глаз. Он был прожигающим и цепким, и Фуджимото на миг показалось, что от него его ботинки воспламенятся. Мужчина шаркнул пяткой об пол и прочистил горло. — Нечего засиживаться в этой дыре, так и вся жизнь пройдёт. Давай, подъём. Я тебе одно место покажу, — Фуджимото призывно махнул ладонью. — Ну же. Тсунаёши нерешительно мнётся и всё никак не желает сходить с кровати. Он скользит взглядом по палате, по демонам и собственным пальцам. Угольная смола оживлённо заворчала, почувствовав его волнение, и облепила руки мальчишки. Тот аккуратно погладил курлыкающие комочки и поджал губы, опуская глаза на маленьких существ. — Эм… — Не тушуйся, малец. Это недалеко. Тсуна всё же слабо кивает и опускает ступни на пол. Холод кафеля жжёт кожу, и мальчик морщится и зябко поджимает пальцы на ногах. Левая нога туго перебинтована и тянет ноющей болью всякий раз, стоит только ей пошевелить. Савада кусает губы и жмурит глаза в попытке убедить самого себя, что ему ни капельки не больно. Ложь. Широ вздохнул и подхватил мальца на руки. Тот возмущённо пискнул и мёртвой хваткой вцепился в лацканы шинели экзорциста, крепко зажмурившись. Мужчина на это только весело хмыкнул. — Где наша не пропадала, малец. Что ответить этому мужчине — Тсуна не знал.