Дожди и лошади

      День начинался так же, как и три дня назад.       Дождь.       Вставать совсем не хотелось.       Зонт вспомнил, как его поднимала тетушка.       Она вспомнилась спокойной и ласковой. Поникшие тонкие плечи, тоска в синих глазах и улыбка, мягкая и нежная, таинственная. В ней всегда было что-то лошадиное, печальное и живое.       Каждое утро Зонт просыпался и бежал к ней на кухоньку, откуда пахло корицей и свежим хлебом. Даже в самый мерзкий дождливый день он вставал ради вкуснейших её пирогов.       Её звали Климена.       Он и с Ленкой познакомился благодаря тетушке.       Тетушка вставала с сонной холодной зарей, месила тесто, ухаживала за садом. Она, будто утренняя роса, спускалась бесшумно в сад, приводила его в порядок, таскала тяжелую серую лейку. Солнце, растрепанное, освещало цветы и листья, блистали капли — весь дом будто сиял. Вокруг порхали невесомые мечтательные бабочки, на ветках тоненькой яблони скакали синицы. Утро, свежее и нежное, косматое и улыбчивое, приходило к садику, синему, как море, стучало в оконца, ритмично и мелодично. Ветерок гнал волны цветочного озера, приносил тепло, свистел беззаботно на пороге, хлопая иногда дверью. Что взять с игривого малыша?       После садика Климена занималась кухней, готовила завтрак. На столе всегда стояли цветы в маленькой вазочке, пахло хлебом и свежестью — окошко было открыто, прозрачные шторы вздувались, как паруса. Иногда заскакивали на подоконник синицы, воробьи и поползни, ища вкусности. Тетушка всегда угощала их, и птицы не боялись садится к ней на руки. Так это было удивительно — молодая, смиренная, тихая женщина в сине-сером платье с вышивкой, волосами, волнами лежащими на плечах, несмелой усталой улыбкой и птицами на ладонях и плечах, стоит у окошка, а рядом ветер надувает шторы-паруса. Из-за её спины пахнет цветами и ветер, шутя, украшает цветами яблонь и вишен.       Правда, стоило спуститься Зонтику или дядюшке, все исчезало. Приходилось следить незаметно, но выходило редко — Климена будто все видела и все знала.       Тетушка и лошадей любила, и кошек. Последние всегда ластились к её ногам, мурчали, а она ласково глянет и погладит украдкой, присевши немного. Лошади слушали тетю Лену всегда, что бы не повелела. У неё находилось доброе слово для любого.       Она много читала и занималась рукоделием — вязала, вышивала, шила, сидя в сторонке. Никогда не кричала, говорила тихо, не поднимала глаз. Не было у Клемены подруг, только тишина и дом. Свобода и одиночество.       Правда, тетушка никогда и не сопротивлялась. Ей нравилось быть одной, ходить задумчивой.       Поговорить Клемена могла только с Ленкой, крестной дочкой, с которой часто сидела. Тетушка учила её всему, что знала сама, узнавала от неё то, чего не знала. Они обе говорили тихо, были очень красивы. Плели друг-другу косы, ухаживали за садом, готовили-варили, вышивали, вязали, шили и пели.       Тетушка очень красиво пела, только очень редко.       Засыпала она с последними лучами солнца, устало свернувшись на кровати.       Дядюшка очень любил её.       — Самые прекрасные женщины спокойны, рассудительны и покорны, — говорил он.       Дядюшка был совсем другой, сухой и холодный. У него были холодные руки с длинными и холодными пальцами, цепкий взгляд и улыбка, коварная, жуткая. Зонтик всегда опасался его.       Именно дядюшка начал называть его Зонтом. Именно дядюшка привел его к лошадям.       Дядюшку все называли Ксандром. В конюшне его очень уважали и стоило ему появиться на пороге, в конюховке сразу затихали разговоры и все высыпали в проходы. Лошади оживленно выглядывали из денников, раздавалось негромкое ржание, стук копыт. Дядюшка подходил к самому дикому молодому жеребцу, что вечно крысил и кусался, открывал дверь и выводил на развязки, чистил, седлал.       Каждое движение у Ксандра было короткое, четкое, без отдачи. Лошади под ним ходили шелковые.       Зонт помнил, как дядюшкин тонконогий конь, по-лебединому изгибая шею, врывался широкой грудью в теплое озеро, поднимая тучи холодных брызг, сияющих и ярких в лучах высокого солнца. Бирка за ними не поспевала, но радостно влетела в воду, облив и своего наездника, и Ксандра, и Клемену, сидящую на берегу, занятую шитьем. Она редко глядела на них, резвящихся верхом, улыбалась, добродушно и ласково.       Ксандр, правда, часто выходил к ней, не спускаясь на землю, говорил о чем-то.       Знаете, бывает, по весне жеребчик ластится к невестке-кобылке, не лезет, только ластится. Шею там чешет, обнимается.       Вот дядюшка к тетушке, как жеребчик к кобылке ластится, обхаживает, заботится. Он, строгий и холодный, расчетливый и точный, нежится как мальчишка с ней, таскает цветы, обнимает, смотрит так тепло, как на что-то настолько прекрасное, будто насмотреться не может. Ксандр говорит ей по-другому, не как с обычными людьми, глядит иначе, даже за руки держит не так.       Клемена с Ксандром всегда ворковали одни, чтоб никто не видел. Они таяли в руках и взглядах друг друга, шептались весело и шумно, улыбались ярко и живо, заливали бледные лица румянцем. Дядюшка читал иногда для неё, а она пекла ему пироги с рыбой. Смотрели друг на друга, как молодые влюбленные, хотя жили уже долго, кажется, всегда молодели рядом.       Зонт помнил, как, вернувшись ближе к полуночи, Ксандр загреб к себе Клемену, сонную и радостную, поцеловал, счастливо щебетал ей на ухо, погасил свет и умчался с тетушкой ночью, под дождь, гулять. Вернулись утром, с рассветом, веселые и шумные.       И смотреть на такого дядюшку было совсем непривычно.