Свет проклятых звёзд

Когда телега остановилась, Майтимо был уже не в состоянии шевельнуться. И хотя сердце билось идеально ровно, и сознание оставалось ясным, единственное, на что оказался способен измученный пленник — лежать молча, не доставляя радости врагам своими стонами. Вокруг звучали голоса, Нельяфинвэ мало понимал из сказанного, кроме того, что его называли «заморской тварью», визжали : «Надо сообщить Владыке!», орали: «Уже давно сообщили!», а ещё насмехались: «Заморские твари, похоже, не чувствуют боль». «Чувствуют… — обречённо подумал Феаноринг, лёжа на снегу, обжигавшем израненную кожу. — Ещё как чувствуют». Кто-то снова схватил за волосы и, оттянув голову назад, начал пихать в рот флягу. Давясь и стараясь выплюнуть всё, что залили в глотку, король Нолдор Нельяфинвэ Руссандол получил удар кулаком по носу. А потом обнаружил себя уже внутри какого-то длинного коридора. Мрачного и красивого. Пленника несли на носилках, примотав к ним верёвкой. Пол оказался наклонный, спуск казался бесконечным. И лучше бы так и было. Дверь открылась в полу. Лестница оказалась длинная, крутая, каждая ступенька становилась новым испытанием для израненного тела, и когда Майтимо положили на что-то жёсткое и шершавое, зафиксировав ремнями: широко раскинутые руки в районе кистей, локтей и плеч, ноги — за колени, лодыжки и бедра у паха, и тело — под грудью, Феанорингу уже было всё равно, что с ним происходит. Шипастый Молот оказался прав: пленника прекрасно подготовили к допросу, и следовало начинать немедленно, однако все ушли. Нельяфинвэ Руссандола, беспомощного и терзаемого болью, оставили в камере, видимо, рассчитывая добить страхом одинокого ожидания пыток. «Я всё потерял… — в отчаянии подумал старший сын Феанаро, чувствуя, как срывается дыхание, и по лицу текут слёзы. — Я больше никогда не увижу свою семью, а отец и вовсе мёртв… Я был королём, а теперь… У меня ничего не осталось, кроме боли и позора…» Отчаяние нахлынуло ударной волной, понимание, что находится в плену Моргота, убивало волю, отнимало последние силы, брошенные на борьбу с терзавшими плоть ранами. «В плену… Моргота… — озарение неожиданно вырвало из засасывающей бездны безнадёжности. — Я же клялся вернуть Сильмарили! И вот я здесь, рядом с ними! Что, если…» — Я всё потерял, — непослушными губами прошептал Майтимо, смаргивая слёзы, — всё… Но Клятва осталась со мной. Она не оставит меня никогда и нигде. Никогда… Нигде… Не оставит… Именем Создателя Эру… Боль скрутила плечо и обожжённую руку, израненная спина горела так, словно под ней развели костёр. Запрокинув голову и стиснув зубы, Феаноринг подавил стон. — …Эру Илуватара… — зажмурившись, выдохнул Нельяфинвэ. — Приношу я Клятву… и призываю… — дышать ровно было неимоверно тяжело, ремень стягивал грудь, прижимая израненную спину к доске. — …В свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо… супругу его… — всё же не сдержав стон, Майтимо ощутил усиливающуюся дрожь. — …Варду Элентари… и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно… Дверь открылась почти бесшумно, шаги по лестнице были лёгкими, и камера, до этого погружённая во мрак, озарилась волшебным сиянием, не узнать которое было невозможно. — …преследовать огнём и мечом, — дрогнувшим голосом прошептал Майтимо, горло сдавил спазм. — Своим гневом… любого… будь то Вала, Майя, эльф или… Или… иное творение Эру, что уже живёт… — говорить почему-то стало очень тяжело, словно язык затвердел. — …Или родится позже… великое или малое, доброе или злое, кое… — застонав сквозь зубы от усилившейся боли в ране на плече, Феаноринг судорожно вдохнул и выдавил: — Кое… завладеет или попытается… завладеть Сильмарилем… будет хранить у себя или станет препятствовать… — горло словно сдавила невидимая рука, но Майтимо не замолчал: — …отвоевать… святыню рода Феанаро Куруфинвэ… Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова!.. Клянусь!.. Клянусь!.. Клянусь!.. Именем Создателя Эру… Илуватара… приношу я Клятву... Сияние заполнило камеру, растеклось по стенам, полу, потолку, озаряя разложенные по всем углам инструменты для пыток. Теперь их было очень хорошо видно в малейших деталях, но даже ужас от созерцания того, что будет вгрызаться в плоть, рвать, ломать и жечь, не мог заставить сердце сбиться с идеально ровного ритма, а губы — перестать снова и снова повторять слова, сказанные вместе с отцом на тирионской площади. Ведь Клятва — это всё, что осталось у старшего сына Феанаро Куруфинвэ.