Свет проклятых звёзд

Огромный шатёр, утеплённый несколькими слоями шкур, с небольшой печкой в центре позволял согреться и даже снять меховую накидку. Но более всего радовало, что внутрь не проникали звуки с улицы. Особенно песни. Разделывая тушу подстреленного на охоте зверя, похожего на огромный кожаный мешок, набитый жиром, Ириссэ не могла выбросить из головы строки, сочинённые Акларикветом, о Феанаро: «Ты империю построил на чужой беде!» Всё так… Отец говорит — если бы его брат проиграл, Моргот явился бы в Валинор опять, чтобы принести новую беду. Это ведь смысл его существования — сеять зло. «Я построил, ты разрушишь». — Как так получается, — неожиданно для себя, вслух сказала Ириссэ, смотря на окровавленный нож, — что все знают, как Аклариквет пишет песни, понимают, для чего, и при этом подпевают ему, верят его словам, и, презирая, цитируют? Что за магия в его музыке?! «Ты взошёл на трон, твой легион непобедим». «Если всё правда, — подумала принцесса, — Тьелко теперь герой, великий прославленный воин Средиземья, и, разумеется, окружён толпой потерявших голову от восторга дев! И, скорее всего, он женился! Разумеется, ведь мужчине нужны сыновья…» Стало невыносимо обидно. Кровь потекла со стола, окрасила бордовым бурый мех расстеленных на полу шкур. — Ириссэ, ты занята? Принцесса обернулась. С чего вдруг племянница решила оставить подружек и свору визжащих детей, с которыми каталась на горке? — Проходи, Иттариэль. Садись ближе к огню, погрейся. — Мне совсем не холодно! — загадочно и смущённо улыбнулась юная девушка. — Я… Можно поговорить по секрету? — Со мной? О чём? Ириссэ догадывалась. Племянница росла, расцветала и, разумеется, её начали учить уму-разуму все, кому не лень. И, конечно, только и твердят о девичьей чести, приводя поучительные примеры. — О мальчиках, — покраснела Иттариэль. — А с мамой говорить не пробовала? Кровь с лезвия стекла на пальцы, Ириссэ отложила нож и вытерла руки. — Я стесняюсь, — умоляюще посмотрела на тётю девушка, — она не поймёт. — Хорошо, — дочь Нолофинвэ села рядом с племянницей. Огонь в печи потрескивал, искрил, танцевал. — Что ты хочешь знать? — Мне нравится один мальчик, — смущённо заулыбалась Иттариэль, — но у него есть девушка. Он намного старше! А за мной ухаживает брат подруги. Он очень милый, но… — Настойчивый? — Да! Он постоянно меня пытается поцеловать! В губы! А я не умею целоваться… И… Ириссэ стало смешно, однако принцесса сдержалась. — Я боюсь потерять честь! — испуганно произнесла Иттариэль, и дочь Нолофинвэ покачала головой. — И ты хочешь спросить меня, каково это — потерять честь? Глаза юной девы заблестели. — Каждый сам для себя решает, терять её или нет, — пожала плечами Ириссэ. — Но могу сказать тебе одно: если сердце поёт, если, думая о мальчике, ты пишешь стихи, а он дарит тебе свою свободу, не отталкивай его. Пожалеешь потом. Горько. Даже если весь мир восстанет против ваших отношений, борись. Иначе позже, спустя годы, станешь писать совсем другие стихи. Подожди здесь. Взяв со стола длинный охотничий нож, дочь Нолофинвэ, накинув меха, вышла на мороз. Слыша песню менестреля отца, то и дело прерываемую воем ледяного ветра, эльфийка подумала, что Аклариквет, несмотря на продажность, всё же достоин уважения: кто ещё бы стал петь для народа, поднимая дух отчаявшихся, когда от мороза лопаются до крови губы? Подойдя к певцу, Ириссэ резко схватила его за горло, поднося к лицу нож, с издёвкой улыбаясь. — Подари мне лиру, — прищурилась охотница, — по-хорошему. Застигнутый врасплох Аклариквет подчинился, и в руках эльфийки оказался грубовато сделанный инструмент в форме лебедя. — Ты очень щедр, мой друг, — пугающе улыбнулась Ириссэ, осторожно проведя кончиком ножа сверху вниз по горлу менестреля, чуть надавив на кадык. Со всех сторон послышались смешки. — Всё для тебя, принцесса, — очень почтительно произнёс Аклариквет, наблюдая за рукой дочери господина. Ловко крутанув нож, Ириссэ спрятала его под одежду и вернулась в шатёр. — Прости, задержалась, — хмыкнула охотница, снова подсаживаясь к племяннице. — Я, конечно, не прославленная Элеммирэ, но бесчестье… Почему-то вдохновляет. Ты когда-нибудь слышала, чтобы я пела? — Нет… — Поэтому делай выводы о том, что я тебе говорила. Мой выбор заставил сердце потерять покой. — А… Что мне делать? — Слушать! И думать своей прекрасной златовласой головкой. Струны зазвучали тихо и печально, словно капли тающего в ладонях снега. Ириссэ, волевая и гордая, вдруг показалась племяннице слабой и измождённой, словно ещё не оправившийся от тяжёлых ран воин. Дочь короля Нолофинвэ запела едва слышно, будто через силу. Горели ветки в радостном огне, Костёр пылал, я любовалась лесом. Ты в первый раз в любви признался мне И называл меня своей принцессой. А мне казалось — не настал мой час, Что о любви мне думать ещё рано. Я отвечала, весело смеясь, Что ты — герой не моего романа. Как быстро год за годом проходил, Я не заметила, как повзрослела, А ты всё так же о любви твердил И называл своею королевой. А мне казалось — не настал мой час, Что о любви мне думать ещё рано. Я отвечала, весело смеясь, Что ты — герой не моего романа. О завтрашнем не размышляла дне, Любовь не берегла и не жалела. И вот теперь подумать больно мне, Что ты нашел другую королеву. Сама свою любовь не сберегла, Смеюсь при встрече, а на сердце рана. Я слишком поздно поняла, Что без тебя нет моего романа. — Но… Это же… — Иттариэль растерялась. — Ты же… Не хотела! Не соглашалась… Сначала… Или всегда?.. — Думай своей златовласой головкой, девочка, — Ириссэ встала. — Но если ты хотела от меня совет: не отвергай любовь и борись за неё. А про поцелуи… Когда влюбишься, всё получился само собой, ты сможешь поцеловать любимого так, что он собственное имя забудет. Подмигнув племяннице, дочь Нолофинвэ накинула капюшон и пошла к выходу из шатра. — Верну инструмент хозяину, — заговорщически улыбнулась Ириссе. — Нехорошо обворовывать талантливого эльфа. Иттариэль, смотря на опускающийся полог, думала обо всем услышанном… И ничего не понимала. Теперь ещё больше, чем до этого разговора. *** Если поначалу казалось, будто скалы изо льда причудливы и прекрасны в своём пугающем холодном величии, а снег наметён дивными волнами, то, чем больше проходило времени, тем сильнее раздражал бесконечный бело-серо-чёрный пейзаж, уже не выглядевший разнообразным. То и дело поднималась метель, но быстро стихала, лишь стирая следы отряда. «Как символично, — подумал Финдарато, рассматривая берилл в кольце. Хоть что-то яркое и не белое. — Пути назад для нас нет, даже снег напоминает об этом». Впереди ледяные скалы расступились, открыв путникам узкий проход, в который пришлось протискиваться. — Его надо расширять, чтобы прошли обозы, — со знанием дела сказал Финдарато, подражая интонации воображаемого мудрого владыки. Эта игра всё больше забавляла наречённого Артанис короля, и даже мороз начинал казаться не таким изнуряющим. Бескрайняя ледяная равнина, открывшаяся взглядам, заставила остановиться, чувствуя священный трепет перед пугающей природой. Чёрно-белая пустота, где ровно прочерченную границу между двумя цветами-противоположностями размыли снежные вихри, звучала живой музыкой, словно невоплощённый дух, не облачённая в материю Песнь Творения. Эта музыка не для тел из плоти и крови, а лишь для чистой энергии, и нарушивших гармонию ожидает жестокая кара. Вбив в ледяную скалу яркий фонарь, света которого хватает примерно на половину дня, Финдарато с отрядом двинулись в чёрно-белую мглу. Собаки настороженно пробирались сквозь снег, словно опасаясь чего-то, и, когда на горизонте стеной поднялись горы изо льда, псы вдруг с лаем бросились вперёд, правее курса, и начали раскапывать сугроб. Почему-то заранее зная, что ничего хорошего не увидит, Финдарато стал думать, как правильно должен реагировать мудрый и всеми любимый владыка на трагедии своего народа. Воображение зачем-то пыталось напугать, рисуя картины лежащего под снегом войска Финдекано и, разумеется, его самого… Погрузившись в размышления, кому и что говорить по возвращении, какие найти слова для безутешного народа, Финдарато не заметил, как дошёл до находки собак. Это было не войско, не отряд. Только один эльф, почерневший, скорчившийся, в окровавленной одежде, а рядом — туша огромного белого существа, похожего на волка, но с гораздо более длинной мордой. Шерсть смёрзлась от пролитой крови, особенно, на шее. — Видимо, — печально произнес оттащивший псов эльф, — во время метели они оба отбились от собратьев, а потом встретились. Но, вместо взаимопомощи, убили друг друга. И каждый из них думал, что ничего хорошего ждать от «этой неведомой твари» не придётся. — И не пришлось: они оба оказались правы, — горько усмехнулся подданный Финдарато, на всякий случай натягивая лук, но тетива замёрзла и лопнула. — Шкура нам пригодится, возьмём тушу, — как сквозь сон услышал Финдарато. — А тело сожжём. Если получится. *** Огонь робко лизал заснеженную одежду, почти угасая под порывами ветра, и, словно брезгуя почерневшей плотью, вспыхивал ярче в волосах, перебирался на щёку, но снова отступал от кожи, охотнее превращая в пепел ткань, чем тело. Финдарато смотрел на неуверенное, но всё же настойчивое пламя, и думал, что сама последняя битва с чудовищем была не такой кошмарной, как предшествовавшее ей одинокое блуждание среди тьмы и метели, когда постепенно угасает надежда, иссякают силы… Король не знал погибшего эльфа, никогда не встречал ранее, но воображение нарисовало его жизнь, мечты и стремления… Может быть, он был влюблён… Вспоминал ли о возлюбленной, блуждая среди снежных вихрей? В сердце родилась музыка, играющая в такт всё более уверенному танцу огня. Может быть, этот Нолдо был менестрелем и дух, отлетев от тела, рассказал чувствительному сердцу другого певца о своей последней​ боли, желая, чтобы хоть кто-то услышал её мелодию? Метель собою воскресит все мои тайные страхи. Нет больше сил, мне больно, и так хочется уснуть, Моя душа одна дрожит в объятьях снегопада, В темнице ледяных оков держу к спасенью путь. Ослабший разум шепчет, мысли устремляя ввысь: «Пройди сквозь снег, не сдайся и найдешь свой путь домой…» Но пусть он лжет, легко понять, что всё теряет смысл Пред грозно наступающей, безжалостной зимой. Не плачь! Огонь угаснет в любящем сердце, Но ты взгляни… Мы никогда не сможем быть вместе, Прошу, пойми! Вьюга задует последние свечи, Но наши души, Души продолжат, как прежде бескрайне сиять. Слеза скатилась по щеке, в мгновенье став кристаллом льда, Последний взгляд, последний вздох, в груди последний стон, Два белоснежных распахнет метель своих крыла И прочь с собою заберёт в обитель вечных снов. Снег волю не сломит! Ты слышишь? Сердце сильнее чем лёд! Я не могу уйти сегодня в ночь. Нет! Нет, я не сдамся! Зима нас не разлучит! Возьми мою ладонь, Теплом согрей меня! Не плачь! Вьюга задует последние свечи И только иней, Иней укроет застывший пронзительный взгляд. Огонь разгорелся очень ярко, согревая отряд короля Финдарато. — Надо возвращаться, — сказал сын Арафинвэ, когда пламя угасло. — Предупредить собратьев об опасностях этой пустоши. И придумать, из чего делать надёжные, выдерживающие мороз тетивы. «Что ещё сказал бы мудрый король? — подумал Финдарато. — Может, лучше промолчать, чтобы каждый сам додумал подходящие для великого владыки речи, которые тот, разумеется, произнёс?» *** С вершины ледяной стены, протянувшейся состоящим из пик и провалов хребтом на многие мили, открывался вид на тонущее во мраке море. Где-то там, вдали на востоке, разумеется, есть берег… Финдекано осторожно приблизился к краю и посмотрел вниз: здесь даже некуда спуститься, чтобы построить плоты: склон отвесный. Может быть, попробовать прорубить проход? Смогут ли Нолдор справиться с толщей льда в половину мили? И не обрушится ли она на голову? Очень далеко на севере виднелась тонкая белая полоса, возможно, соединяющая берега Валинора и Средиземья. Постоянно прячась от снежных бурь, идти до неё придется очень долго… Неужели это единственный выход? Ветер начал кружить вихри, монотонный вой сменился пугающей гармонией убийственной вьюги, демонстрирующей грозную силу севера, и Финдекано приказал собратьям спускаться вниз в пещеры: похоже, снова начинается ураган. Зато будет время всё обсудить и принять решение, как быть дальше.